Текст книги "Дневник путешествия Ибрахим-бека"
Автор книги: Зайн Марагаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
– Не буду скрывать от тебя, – продолжал он далее, – уже давно из-за распространения их гнусных идей и деяний в голову мне приходят недозволенные мысли, а на язык просятся богохульства, и тогда, прося господа очистить меня от греха, я стараюсь думать о чем-нибудь другом. При этом я твержу про себя: О Хусайн, да буду я жертвой твоего истинного благородства! Как ты, с твоим совершенством, о коем свидетельствует все сущее на земле, мог допустить в своей борьбе за истинную веру, чтобы в закон великого посланца проникла ересь, чтобы на плечи великих и малых в их благородном служении вере обрушилось бремя таких нестерпимых несчастий, которые не под силу и крепкой горе?! Открой свои проницательные очи и взгляни, как ересью стали подменять поклонение богу и как предводители народа, пустив в ход всяческие хитрости, стремятся подорвать основы шариата. Вместо того, чтобы вести свой народ по пути науки, знаний и единения, как завещали великие предки, они подстрекают его к расколу и разжигают в нем суеверие. Взгляни, как эти предводители мечут в народ камни раздора из пращи насилия и разделяют общество на хейдаритов и нематитов, одних величают шейхами, а других законниками, как они заняты только тем, что собственными руками каждый день на новый лад разрезают нити единения народа. Они задаются целью разобщить народ и ради своих корыстных и злобных целей нарекают тираном того, кто готов честно служить своей родине, всячески отвращают народ от объединения с ним. Они дают кличку «ференги»[191]191
Ференги – европеец.
[Закрыть] каждому, кто хоть немного укоротил свою одежду, и не отвечают на его приветствие. Они признают мусульманином лишь того, кто одет в халат или власяницу, не ведая, как часто в облике человека скрыт дьявол. Короче говоря, они расставляют такие западни в своей охоте за несчастным народом, о которых не додуматься никому другому! Однако позвольте мне больше не говорить об этом, ибо уж лучше молчать.
– Брат, подойди ко мне, и я облобызаю твои святые уста! – воскликнул я. – Я впервые встречаю в Иране такого почтенного человека, который вник во все тонкости болезней нашей родины. Во время своего путешествия, сколь широко ни открывал я глаза и как ни прислушивался к каждому голосу, я не увидел ни одного среди своих соотечественников, кто так постиг бы все эти гнусности. Ни от кого я не слышал таких проникновенных слов, как от тебя, ибо ты носишь в себе дыхание Иисуса. Поистине, ты оживил меня! Да дарует тебе господь долгую жизнь! А теперь скажи мне, разве наши великие улемы в святом Неджефе,[192]192
Неджеф – город в Ираке, где находится гробница халифа Али, являющаяся местом поклонения мусульман-шиитов.
[Закрыть] указы и запреты которых распространяются на весь Иран, не знают об обычае устраивать таазие,[193]193
Таазие – см. прим. 164.
[Закрыть] обычае, который хуже всяких языческих обрядов? А если знают и видят, то почему не запретят эти действия, противоречащие шариату, при которых с криками «призываю в свидетели Али!» люди истязают себя цепями, так что по их телам бежит кровь? Почему они не запретят им рассекать себе голову и изводить себя до полусмерти? Ведь никто не может утверждать, что имам – да будет над ним мир! – дал свое согласие на устройство этих таазие. Где это видано, чтобы мечети стояли запущенные и запертые, а люди, сбираясь по всяким закоулкам, избивали себя цепями и полосовали кинжалами головы? Чтобы полуграмотные муллы, взобравшись на деревянные подмостки, в сообщничестве с молодыми наглыми щеголями сбирали вокруг себя возбужденную толпу и называли все это устройством таазие, нисколько не боясь бога и пророка? Да разве такими должны быть таазие? Истинные таазие, посвященные святому предводителю мучеников, должны проходить скромно, в полном благоговении. Люди в молчании и скорби должны внимать рассказу о былых горестных событиях. Проповеднику же надлежит не впадать в ложь, не увлекаться преувеличениями, быть в границах благопристойности и совершать оплакивание с полным соблюдением всех предписаний шариата, ниспосланного нам святым повелителем правоверных – да будет над ним мир и милость божия! Нужно, чтобы мы своими таазие радовали имама – да будет над ним мир! – и слезами траура заливали огонь наших грехов, зная твердо, что в день страшного суда эти слезы будут первым средством избежать адского пламени.
Мой собеседник сказал:
– Возможно, что праведные улемы и не осведомлены о всех подробностях этого ужасного положения, но я знаю наверняка, что если кто– нибудь и расскажет им обо всем, то окружающие их люди встанут на защиту этих заблуждений и не допустят исправления. Особенно будут изворачиваться чтецы марсийе. Эта шайка дармоедов ради десяти туманов готова весь мир бросить в ад, сжечь в нем свою душу, да еще поликовать по этому поводу.
– Отчего же не вмешается правительство?
– Да вразумит господь твоего отца! Правительство только о том и молит бога, как бы сохранить это навеки. Ему выгодно, чтобы народ был чем-то занят, чтобы крестьянство все время находилось в религиозном возбуждении и не задумывалось нимало ни о своем положении, ни о прогрессе, ни о потребностях нашего времени. Чтобы еще больше поощрить бесчестных тунеядцев, которые отвлекают народ, их жалуют почетными прозвищами и титулами, как, например, «Предводитель проповедников», «Царь проповедников», «Слава улемов», «Глава улемов» и тому подобное. Здесь в наших местах одного из таких титулуют «Меч улемов», но если кто-либо поговорит с ним хоть полчаса, то сразу поймет, что он далеко ушел по части разврата и безнравственности. Клянусь творцом, даже базарные гуляки стыдятся слушать те речи, что он заводит среди простых людей. Всякий, кто видел обличье этого мошенника, подтвердит мои слова. Но как бы то ни было, он – обладатель высокого титула, и ему везде открыты двери. Вот линия поведения правительства этой страны.
Я сказал:
– Ну что ж, дорогой брат, спасибо за беседу, прощай! Видно, страданию моему не будет конца. С кем бы я ни вступал в разговоры в надежде успокоиться, разговоры эти только увеличивают мою горькую тоску.
Расставшись с молодым человеком, я вернулся домой. Люди этого города, как я успел заметить, хорошо одеты; у них открытые приятные лица; в противоположность жителям других городов, они носят длинные кудри, что, являясь распространенным у них обычаем, не может не показаться странным приезжим людям.
Прошло уже четыре часа со времени ухода Юсифа в баню, а он все не возвращался. Подождав его еще немного, я вышел из дома осмотреть лавки, находящиеся поблизости от караван-сарая.
Юсиф Аму вернулся, когда уже близился вечер.
– Почему ты так задержался? – спросил я у него.
– Вы поклялись не ходить в Иране в баню, – ответил он. – Очевидно, вы имели в виду, что не вступите в бассейн, наполненный грязной водой, в котором моются все. Но ведь вы не зарекались вообще ходить в баню. В здешних банях творятся всякие диковинные вещи. Мне хочется, чтобы мы пошли завтра в баню вместе. Вам не обязательно входить в бассейн, вымоетесь в стороне горячей и холодной водой.
– Что ты задумал? – поинтересовался я.
– Вы ведь записываете все, что видите во время путешествия, а в здешних банях есть кое-что любопытное.
– Что ж, раз ты советуешь, пусть будет так! Завтра же и пойдем. Как раз следующий день падал на пятницу, и мы с Юсифом Аму отправились в баню.
Как полагалось по всем правилам, мы сняли одежду и прошли во внутреннее помещение. Но не успел я сделать и двух шагов, как какой-то человек плеснул мне на ноги целый таз воды, а другой так же поступил с Юсифом Аму. В крайнем замешательстве я посмотрел на Юсифа Аму и спросил у него, что значит такое обливание.
– Пойдемте, посидим на краю бассейна с холодной водой, я все вам объясню, – сказал он.
Мы прошли к бассейну и сели. Я оглянулся и увидел, что по всей бане расставлено тридцать-сорок скамеек и на них возлежат люди и мажут хной руки, ноги, головы, усы и бороды. Одному предлагают чубук, другому несут кальян, третий неспеша угощается чаем.
Юсиф Аму сказал:
– Те, которые плеснули нам на ноги, это банщики, на их обязанности лежит мыть посетителей. В этой бане есть еще несколько таких мойщиков. Теперь мы поступаем в распоряжение тех, которые оплеснули нас водой, а другие уже не должны прислуживать нам.
Итак, нам надо было ждать, пока банный мастер натрет мылом и рукавичкой посетителей, пришедших ранее, и обратится, наконец, к нам. Между тем до нас было еще сорок или пятьдесят человек, а банщиков-то всего десять. Следовательно, нам надо было ждать своей очереди, по крайней мере часа три-четыре.
Юсиф Аму сказал:
– Я нарочно привел тебя сюда, чтобы ты посмотрел и понял, почему я вчера пришел так поздно.
– Но неужели всегда так? Может быть, это только сегодня, по случаю пятницы, нерабочего дня, все пошли в баню? – удивился я.
– Вчера было то же самое, – ответил он. – Говорят, во всех банях города каждый день столько народа.
– А почему эти люди, словно женщины, мажут себе руки и ноги хной? – спросил я.
– Говорят, во-первых, хна смягчает кожу рук и ног, во-вторых, таков обычай и религиозное предписание.
– Это обычай безделья и изнеженности! – возмутился я. – Можно подумать, что они выполнили уже все религиозные предписания и им осталось только покраситься! А имеют ли они понятие о патриотизме, знают ли, какое наслаждение доставляет служение родине? О, неразумные, неблагородные люди! Да тогда уж насыщать голодный желудок – в тысячу раз более праведное дело, чем мазаться краской и нежиться часами в бане.
На краю бассейна недалеко от нас сидели два человека; они умащивали себя и покуривали кальян. Я пододвинулся к одному из них и спросил:
– Ага, вы здешний житель?
– Да, – отозвался он.
– Скажите, с какой целью все эти люди мажут себя хной? Он посмотрел на меня в крайнем удивлении и заявил:
– Прежде всего, это богоугодное дело. Кроме того, краска смягчает кожу.
Испустив из измученной груди тяжкий вздох, я воскликнул:
– Дорогой ага, вы сначала найдите снадобье, которое смягчило бы ваши сердца! Может быть, вам тогда придет в голову хоть немного призадуматься о прогрессе своей отчизны и о защите ее прав. О близорукие люди, вы живете в критическом и опасном месте и не ведаете, что время выдвигает свои требования! Извне, из других стран, к вам уже тянется рука вражды, а какие-нибудь пятьсот-шестьсот курдских всадников в любой день могут камня на камне не оставить от вашего города. Вы не готовы к защите родины и самих себя. В этом городе, расположенном вблизи от границы, нет ни крепостных стен, ни военных сооружений, которые могли бы защитить от нашествия свирепых врагов. Увы, нет никакого оружия, ни винтовок, ни пушек. И события вас ничему не научили! Только вчера злобный и коварный шейх Убайдуллах перевернул вверх дном весь город и его окрестности, превратив их в груды пепла, а сегодня вы занимаетесь тем, что холите и смягчаете притираниями свои руки и ноги и проводите полдня в бане за занятием, которое пристало разве лишь женщине!
– Сдается мне, ты – араб! – ответил мне мой собеседник. – Удачное место ты выбрал, чтобы покрасоваться! Недаром говорят: «Одинаково неуместно кичиться что в бане, что на чужбине». Эй, человечишко, скажи-ка, какой ты нации? Если в диком пустынном месте тебя застигнет судьба, кто разыщет твой труп? Какую ты исповедуешь веру? По какому обычаю одевать тебя в саван и хоронить? Да во всем твоем существе нет ничего мусульманского! Если бы я был на месте банщика, я не пустил бы тебя и в баню.
Вижу, дело оборачивается худо. Отвечаю:
– Я-то имею все признаки мусульманина.
– Такие, какие имеет каждый еврей! – заорал он.
На этом я прервал разговор и вернулся на свое место. Сердце мое сильно билось. Я крикнул банщика, услышал в ответ «Слушаюсь!» и через мгновение увидел рядом с собой какого-то дьявола – при входе в баню из-за клубов пара я не смог как следует разглядеть его.
– Мастер, принесите мне немного мыла, я помоюсь сам, – попросил я. – Мыло и рукавицу я вам верну в сохранности и уплачу все, что вам причитается.
Он пошел и принес мне мыло. Я намылился два раза и облился холодной водой из бассейна. Принесли было кальян, но я отказался от него. К этому времени вернулся и Юсиф Аму, мывшийся в другом бассейне. Итак, пробыв в бане большую часть дня, мы, наконец, вышли оттуда.
На следующий день мы решили осмотреть городской базар.
Увидев рядом с караван-сараем лавку чулочника, Юсиф Аму сказал:
– У меня нет носков, надо купить пару или две.
С этими словами Юсиф Аму занялся выбором носков, а я присел на каменную скамью возле лавки. Напротив этой лавки через небольшой переулок помещалась лавка торговца аптечными товарами; в ней я заметил красивого юношу лет семнадцати-восемнадцати. Покупатели вились вокруг него словно мухи – не успевал отойти один, как на место его являлись двое, однако никто почему-то не покупал ничего значительного, вся торговля сводилась к покупкам на один или один-два шаи.
Было ясно, что все это вздыхатели. Юноша как-то особенно любезно прислуживал им, торговал весело и обходительно, и в его лавке не переводилась толпа. Я подумал, что, воистину, «торговля сластями не знает отбоя от покупателей».
Неподалеку от лавки чулочника я увидел человека, который сидел, держа в руках перо и бумагу. Он поглядывал на юношу и что-то писал.
Я подумал было, что это художник, который рисует портрет юноши. Когда я был в Европе, мне случалось там слышать, что многие знаменитые художники пишут портреты красивых девушек и затем продают их за большие деньги. Я подумал, что и здесь развито портретное искусство, и меня это очень порадовало.
Указывая на человека с пером и бумагой, я спросил у старика-чулочника:
– Скажи-ка, дядюшка, как зовут этого художника?
– Молодой человек, где ты видишь художника? – удивился он.
– Да вот человек, который рисует юношу-аптекаря. Он засмеялся и сказал:
– Дорогой сынок, человек, которого ты принял за художника, вовсе не портретист, а поэт. Он сочиняет юноше стихи. Как уж мне докучают наглые поэты! Ходят здесь то и дело то один, то другой, и все для того, чтобы пококетничать с этим юнцом! Скамейка возле моей лавки ни минуты не пустует от этих бездельников и нахалов. Так уж надоели, что терпение подходит к концу, даже работа меня не радует. Нет у них никакого стыда!
– А кто этот юноша? – поинтересовался я.
– Его зовут Гулам Али-бек. Из-за своей смазливости он стал известен всему городу, и каждый, и простой и знатный, толкует о нем. Можно подумать, что все поголовно очарованы его красотой и без меры влюблены в него.
Очень удивившись этому, я спросил:
– А как сам юноша? Он тоже плохого поведения?
– Что вы, ни в коем случае! Это старательный и трудолюбивый парень. У него порядочный капиталец, и он ни в чем не нуждается.
– Так ради чего же тогда вся эта суета?
– Да все одна праздность и бесстыдство! – сказал он. – Походи вот день-другой по городу, только и услышишь, что разговор об этом юноше. Часто по вечерам то там, то сям собираются люди, сидят за беседой вкруг свечи, и вся тема их беседы – достоинства этого паренька. Однако он сам никуда не ходит и сидит себе потихоньку дома.
– Дорогой дядюшка, – обратился я к нему снова, – мы – иностранцы и впервые приехали в ваш город. Скажите, что в этом городе достойно обозрения, куда можно пойти погулять?
– Сын мой, город весь таков, каким ты его сам видишь, – объяснил он. – А за городскими воротами есть цветущие зеленые сады, – вот это и есть прекрасные места для прогулок и развлечений. Весной, когда распускаются красные розы, окрестностям нашего города могут позавидовать сады Ирема[194]194
Ирем – сад мифического тирана Шаддада. По преданию, Шаддад устроил его в «Счастливой Аравии», чтобы затмить небесный рай, но сам не успел войти в него, так как умер. В литературе Ирем служит символом рая, цветущего сада и т. п.
[Закрыть], они напоминают рай. А сейчас, право, нет ничего красивого, атаки войск бахмана и дея[195]195
«... атаки войск бахмана и дея ...» – иносказательно: наступление зимы. Бахман и дей – названия зимних месяцев иранского календаря.
[Закрыть] опустошили своим холодным дыханием сады и цветники, даже мы промерзли до костей. Впрочем, на некоторых улицах и на чайном базаре есть кое-какие постройки, интересные для обозрения.
– А как пройти на чайный базар?
– Сейчас выйдите отсюда и сверните направо, увидите источник. Вот и идите вверх по его течению. Он кончается в армянском квартале. Те места тоже не лишены привлекательности.
На этом я прервал нить разговора со стариком-чулочником, а Юсиф Аму тем временем расплатился с ним за чулки. Мы пошли по указанному направлению.
Перед нами открылась большая улица, затем показалось кладбище, мы миновали его, читая молитву, и вступили на другую улицу. Я услышал, что говорят здесь по-армянски, и понял, что мы находимся в армянском квартале.
Пройдя еще немного, я заметил, что под крышей одного небольшого здания висит маленькая вывеска, где написано по-английски «Типография».
Увидев эту вывеску и прочтя название «Типография», я потонул в море радостного изумления. «Как? – подумал я. – Типография! Это невероятно!». Я зажмурился, затем протер глаза и снова открыл их. Действительно, это была типография, слава аллаху!
Я подошел поближе и, заметив возле дверей типографии какого-то армянина, спросил у него:
– Что здесь делают? Вместо ответа он спросил меня:
– Бумагу принесли?
Вижу, он спутал меня с кем-то другим. Отвечаю:
– Да, принес.
– Хозяин ушел и скоро вернется, но слуга его находится здесь. Я позову его, и он принесет ключ от двери.
Он ушел и вскоре вернулся с другим армянином, который тоже спросил у меня, принес ли я бумагу. Я ответил утвердительно. Потом выяснилось, что они приняли нас за купцов из Тебриза, которые должны были привезти им бумагу на продажу. В бумаге у них была большая нужда.
Как бы то ни было, двери типографии отворились, и мы вошли внутрь. Вижу, в одном углу сложены стопки переплетенных книг, в другом лежат непереплетенные.
Армянин, конечно, не мог подозревать, что мусульманин знает английский язык, поэтому я, взяв в руки несколько книг и притворившись несведущим в этом деле, просматривал их, вертя и так и этак. Я обнаружил, что в основном это были протестантские книги, направленные против религии вообще И особенно против чистого ислама, святое слово которого они осмелились толковать по своему неразумению, критикуя и другие мусульманские сочинения. Ясно, что цель таких книг – вводить людей в заблуждение. И хотя такими бессмысленными деяниями невозможно мусульман, наделенных божьей милостью, столкнуть с прямой стези чистого шариата, однако все равно непонятно, зачем иранское правительство допускает в свою страну эти еретические сочинения – источники порчи и зла? Зачем правительство, предавая интересы страны, дает полную свободу приехавшим из Америки и Англии мусульманам и христианам, а они засевают плевелами ереси чистую ниву сердец простого народа и, обосновавшись в мусульманских странах, сочиняют книги, направленные против чистой религии ислама?
Эта скорбь превзошла все мои прежние огорчения, в глазах у меня стало темно.
– Поскольку хозяин еще не пришел, а у нас есть другие дела, мы уходим, – сказал я.
Тотчас же один из армян, приблизившись ко мне, прошептал на ухо:
– Вот уже неделя, как типография стоит из-за отсутствия бумаги. Будь благоразумен, не продешеви! А после заключения сделки дашь мне за услугу один туман.
– Очень вам признателен, – ответил я, – обязательно дам.
С этими словами мы вышли на улицу и вернулись домой. Через некоторое время в нашу комнату вошел смотритель караван-сарая и, посмеиваясь, заявил:
– Господин, да будет над вами благословение, глаз-то у вас зоркий!
– Почему же зоркий? – не понял я.
– Вы думаете, я не видел, как под предлогом покупки носков вы просидели битый час возле лавки чулочника Мухаммада Касима Кербелаи, не отрывая взгляда от красоты Гулам Али-бека? Что же, это не позор. Мы ведь тоже «не лыком шиты»!
Увидев, что втолковать что-нибудь этому дурню невозможно, я вздохнул и подумал: «Поразительное дело, люди в здешних местах сплошь безумны. Куда ни пойдешь, только и разговоров, что об этом самом обыкновенном юноше. И у старого, и у молодого мысли заняты только пустяками, им неведом мир со всем сущим в нем. В науке жизни ничего не понимают и не знают того, что великий творец, господин величия, создал их, дабы они взаимно дополняли друг друга, и что природой установлено любить женщин, а не мужчин.
Не пойму одного: как эти безнравственные люди не стыдятся своих безобразных поступков и всякого, кто даже в мыслях не имеет подобного, бессовестным образом прикидывают на свою мерку?
Нет, пока не свалилась на меня еще какая-нибудь беда, надо бежать от этих потомков племени Лота,[196]196
Лот – по религиозному преданию мусульман, один из пророков, бывших до Мухаммада, друг и сподвижник Авраама. Он якобы жил и проповедовал в Сирии в одном из пяти городов, стертых с лица земли по воле аллаха за то, что их жители предавались постыдным порокам и разврату. На их стороне была и жена Лота, имя которой стало нарицательным для порочных людей.
[Закрыть] дабы избежать «похмелья во чужом пиру».
Итак, мы снова увязали наши пожитки, на этот раз для путешествия в Тебриз.
Краткий вывод из путешествия в Урмию. Люди этого города заняты лишь своими делами и заботятся только о себе. Можно утверждать, что единственное их занятие – это бесцельное шатание и пустословие. Они ничего не знают, да и не хотят знать о создании торговых компаний, о единении в крупных делах, что привело бы к расширению сферы торговли и увеличению богатств нации.
Родине и любви к ней в их сознании нет места. Они подчиняются лишь голосу своих страстей и постоянно ищут повода для наслаждений и развлечений. Они ровно ничего не знают о современном положении, о запросах времени и начисто лишены тех радостей, которые даруют людям просвещение и культура – духовная пища людей.
Мертвы, хотя как будто и живые,
Живут, но в сущности мертвы.
Собираясь на следующий день отправиться в Тебриз, мы пошли нанять лошадей. Мукари, которого мы попросили, сказал:
– Вам придется подождать дня четыре, когда наберется десять-пятнадцать путешественников. Тогда и поедем.
Волей-неволей пришлось, оставив задаток, вернуться домой.
В условленный день пришел возница и привел двух лошадей; мы, запасшись всем необходимым в дорогу, собрали вещи и отбыли в сторону Тебриза.
Караван на всем протяжении нашего пути двигался очень медленно, поэтому мы провели в дороге восемь дней и лишь на девятый день достигли Тебриза. Во время путешествия не случилось ничего, достойного упоминания.
Въехав в Тебриз, мы сразу обратили внимание на то, что кругом стоит какая-то жуткая и непонятная тишина. Среди путников поднялся горестный ропот, один из них, житель Урмии, сказал:
– Должно быть, в городе сегодня произошло какое-то важное и исключительное событие: во всех кварталах закрыты лавки, на улицах не видно ни пешеходов, ни всадников. Не у кого даже расспросить, что же случилось.
Проехав еще немного, мы увидели группу людей и спросили у одного из них:
– Эй, брат, что это происходит в городе? Отчего закрыты лавки и повсюду видны признаки какого-то смятения?
– Видно, вы ничего не знаете! – сказал он. – Народ разграбил дом начальника области, и теперь многим приходится скрываться.
– Какого-такого начальника? – спросил я.
– Губернатора.
– Как же это так... дом губернатора?..
– Эй, дурень, – в сердцах сказал он по-азербайджански и грубо выругался. – Ради моего здоровья, не приставай ко мне...
Мне еще не доводилось слышать столь мерзостных слов, но, оставив их без внимания, я снова спросил:
– Брат, заклинаю тебя богом, объясни, что происходит в городе?
– Баба, да говорят вам: население города разграбило дом начальника, губернатора области.
– До сих пор я видел и слышал, что в Иране всякие начальники и губернаторы грабят дома людей, – удивился я, – как же теперь народ разграбил один из их домов?
Закон вращения небес – неколебим в одном:
Сегодня ты еще в седле, а завтра – под седлом.
– Жизнь каждый день проявляется по-иному, всякому овощу свое время, – сказали наши собеседники и уехали.
И погонщиков, и путешественников охватил ужас. Я тоже был встревожен мыслью о том, куда мне направиться, если мой друг и знакомый, на которого я рассчитывал здесь, закрыл из-за этих событий свою лавку.
Итак, погонщик довез нас, напуганных и дрожащих, до квартала под названием «Хафт качал», или «Семеро лысых», где находился караван-сараи.
Погонщик постучал в небольшую дверь и позвал смотрителя. Тот вышел и впустил нас всех; как только мы вошли, он поспешно закрыл дверь. Нам с Юсифом Аму отвели одну комнату, и мы начали распаковывать вещи.
Бедный Юсиф Аму, опасаясь за нашу жизнь, дрожал как осиновый лист и, плача, говорил:
– Бек, давай уедем отсюда прямо в Египет. Нет у меня больше терпения выносить все ужасы и невзгоды этого путешествия. Боюсь, что не сносить нам головы из-за твоей страсти. Ведь с тех пор, как мы вступили на эту землю, ни одного дня мы не прожили спокойно. Уж и не знаю, что с нами будет.
– Я еще намеревался съездить в город Хой, – утешал я его, – но теперь даю тебе слово, что как только мы выберемся подобру-поздорову отсюда, то, невзирая ни на что, прямо направимся в Египет. А после этого все мои путешествия будут уже в твоей воле – куда натянешь поводья, туда и поедем.
Ночь мы провели в страхах. Утро не принесло ничего нового – базар и лавки города были закрыты, улицы погружены в тишину.
Наконец, мы выбрались из этого мрачного места и пошли в сторону базара, в намерении разыскать лавку нашего друга. После долгих расспросов мы нашли лавку и вошли в нее. Узнав меня, дорогой друг поднялся и. расцеловав мое лицо, с величайшей доброжелательностью начал расспрашивать, что с нами было.
– Мой братец каждую неделю пишет мне из Египта, – сказал он, – и справляется о вас, благополучно ли вы прибыли. Он очень почитал вашего отца. В последнем письме он настоятельно просил, чтобы я телеграммой известил его о вашем приезде.
Он позвал своего слугу, написал телеграмму: «Ибрахим приехал» – и вручил ее со словами:
– Отнеси телеграмму такому-то, передай ему мой поклон и скажи, чтобы он переписал ее по-французски, потом сдай ее на телеграф и быстро возвращайся!
Отдав эти распоряжения, он спросил:
– Где ваши вещи?
– Мы прибыли вчера, – ответил я, – город был в волнении, все лавки закрыты. Нам пришлось остановиться в караван-сарае, что находится в квартале «Хафт качал». Скажите, брат, что здесь произошло, из-за чего во всем городе переполох?
– Дорогой ага, ведь это Тебриз. Здесь всё, что хотят, то и делают! Потом я расскажу вам все подробности.
– Мне никогда еще не доводилось слышать, чтобы народ грабил дома правителей, – все же не удержался и сказал я.
– А вот в Тебризе всё, что взбредет в голову, то и творят.
В это время слуга вернулся с телеграфа, и хозяин послал его вместе с Юсифом Аму перенести наш багаж из караван-сарая в свой дом.
К вечеру, заперев лавку, мы направились в дом моего друга. По дороге мне бросилось в глаза, что возле одного здания, составив ружья в козлы, стояло несколько солдат.
– Чей это дом? – осведомился я.
– Это дом одного купца. Он недавно прибыл из путешествия, и власти города из уважения к нему послали сюда солдат для охраны.
Я заявил, что не понял его слов, и он терпеливо повторил мне то же самое.
– Баба! – воскликнул я. – Да что это такое: из уважения дать купцу военную охрану! Нигде я не видел и не слышал ничего подобного! Ну хорошо, пусть купец прибыл недавно из путешествия, так что из того? Зачем из уважения к нему приставлять к дверям его дома солдат? Этого я не могу постичь! Ведь этот человек не состоит на государственной службе, он не эмир и не военный чин, а дом его – не министерство. Поразительное дело!
– Как бы то ни было, таков обычай в наших местах. Я воздел к небу руки сожаления и воскликнул:
– Теперь уж для меня нет сомнения, что болезнь страны и народа неизлечима. И крестьяне, и купцы идут по плохому пути. Если и сейчас от купцов государству мало пользы, то уж от их детей и вовсе не будет никакой пользы, потому что бессовестные власти вконец портят их ложными почестями. Возгордившись неоправданным почетом, они в короткое время проматывают свои капиталы, а низкие чиновники всякими хитростями обольщают таких купцов льстивыми словами: «пожалуйте», «клянусь вашей священной головой», «ваше высочество» и прочими. А потом, разорившись, эти горемычные купеческие сынки падают с вершин величия в крайнюю степень унижения.
– Два или три года тому назад, – заметил на это хозяин, – вот так, как вы говорите, запутали одного купца по имени Мешеди Мухаммад, и в короткий срок капиталы его погибли. Не желая возвращаться на родину, он скончался в конце концов на чужбине и ничего не оставил своим наследникам. Беднягу ловко провели! В этом городе вы увидите множество подобных вещей, которые у людей проницательных и разумных вызывают тысячи горьких сожалений. И что хуже всего, ведь большинство-то людей видит собственными глазами эти диковинные вещи и не обращают на них никакого внимания.
Мы вошли в дом, и я увидел, что это было большое и красивое здание, с множеством комнат.
Мы сели. Возле нас поставили много сладостей и свежих фруктов; скоро завязалась беседа.
– Брат написал мне из Египта о всех обстоятельствах вашей жизни, о том, как вы любите иранцев и душою болеете за них, – сказал хозяин. – Он сообщил также цель вашего путешествия, но теперь говорит: «Увы, лучше бы ему не ездить в Иран и не видеть того, что он там увидит! Боюсь, что, вернувшись, он еще больше будет печалиться о своей родине».
– Что же делать? – вздохнул я. – Это моя родина, и я должен был увидеть ее. Я даже намеревался, найдя в Мешхеде или Тегеране подходящее для себя место, купить дом и навсегда поселиться на родной земле.
– Ну и как, нашли вы такое место?
Тяжкий стон вырвался у меня из груди, и я покачал головой.
– Почему вы вздыхаете? – спросил он.
– Это непроизвольно, а причин для вздохов слишком много.
– Итак, – продолжал хозяин, – что же вы здесь видели?
– Я видел и то, что нужно, и многое из того, что не следовало бы видеть. И не видел лишь того, что было моей основной целью.
– А какая у вас была цель?
– Увидеть школы, которые я считаю залогом счастья и процветания страны. В наше время мощь страны, величие нации и благоденствие народа связаны с просвещением.
Так мы беседовали, пока нас не известили, что ужин подан. Мы уселись вокруг скатерти, поужинали, затем выпили по пиале чая.
– Вы ведь еще не отдохнули от трудностей пути, – сказал нам потом хозяин дома. – Ступайте теперь спать.
Это было своевременное предложение, и как только нам постелили, мы крепко уснули.
Поутру, встав и напившись чаю, мы проводили нашего уважаемого друга на базар, побродили там по лавкам и потолковали с купцами.
Наш хозяин предложил нам прогуляться вместе по городу, и мы с готовностью согласились.
Мы подошли к караван-сараю купцов. Здание это было солидно и красиво. Уже по первым моим наблюдениям я понял, что торговля в этом городе – основное занятие и что почти все жители так или иначе связаны с ней. Но много ли в этой торговле смысла, если все товары сплошь иностранные. Отечественных товаров не было видно совсем, только в дальних углах базара торговали табаком, хной, хамаданскими ситцами, йездскими чадрами и полотном из Наина.
С большой горечью подумал я о том, что уже многие годы европейские дьяволы с помощью своей науки и промышленности выжимают деньги из этой страны.
