Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
В хозяйстве много нерешенных вопросов, кажется, они и не убывают, а, наоборот, прибавляются. Прошел мимо школы – стоит непокрытое здание, перевезенное из Фролова и поставленное на фундамент. Нынче, к первому сентября, надо непременно закончить работы. По сути, этим должен заниматься сельсовет, но, если бы понадеялся на него, школа до сих пор была бы неперевезена. Сейчас начнется распутица – к белореченской ферме ни пройти, ни проехать: нет подъездных путей. Какие головотяпы выбрали это место? Из всех вариантов самый лучший и надежный – раздобыть сотню железобетонных плит, положить их на подготовленное земляное полотно. Вот и телятник пора либо реконструировать, либо строить заново..
Логинов шагнул в него и совершенно ослеп после солнечного света. Сначала услышал голос Александры Базановой, потом разглядел ее: перемешивала запаренную овсяную болтушку в большом железном корыте.
– Добрый день, Александра Ивановна! Ну, как чувствуют себя телята?
– Пока вроде ничего.
– Помогают лампы-то?
– Знамо, лучше, совсем другой воздух. Пойдем посмотрим.
Легко подхватила ведра с болтушкой, понесла их телятам. Лицо у Александры скуластое, плечи по-мужски широкие, руки длинные, сильные. Она говорит громко, всегда чем-то возмущается, но работница безотказная.
– Надо было с осени подвесить лампы, – сказал Логинов, глядя на чистые симпатичные мордочки требовательно мычавших телят.
– Дак не знаю, чего раскачивались? На то есть зоотехник и ветврач, а мы отколе знали про такие приспособления? На нашем телятнике беда ведь работать-то, – зашумела Александра. – Сколько разов я говорила разному начальству, чтобы устроили цепной навозоудалитель – как об стенку горох. И желоба есть, а мы навоз откидываем вилами. Давно ли его вывезли, посмотри, какую кучу заново натаскали: пора бульдозером отпихивать. – Повела к двери с торца телятника. – Насос уж месяц как сломался, заменить, говорят, нечем, воду носим руками. Сколько ведер-то перетаскаешь за день!
– Насос на днях должны прислать – поставим, – успокаивал Александру Логинов, досадуя на то, что любой механизм в сельском хозяйстве стал дефицитом.
– Я-то уж таковская, а девчонки непривычные, жалуются. Моя-то ничего, вот Галинка Виноградова не выдержала, говорит, пойду в контору с заявлением.
Прошлый год после окончания десятилетки дочь Базановой пошла на телятник к матери. Галя Виноградова ездила поступать в культпросветучилище – не удалось, тогда и последовала примеру своей подружки. Видать, не по силам это ей оказалось.
Девчонки как раз носили с пруда воду. Логинов сочувственно смотрел на хрупкую, беловолосую и большеглазую Галинку, она, вероятно, догадалась, что разговор идет о ней, осмелела и, подойдя, попросила:
– Алексей Васильевич, освободите меня, пожалуйста, от работы на телятнике. – Отвела взгляд в сторону, потупилась и заплакала: «Не могу я здесь работать: тяжело, не справляюсь.
– А слезы зачем?
– Так ведь вы не поверите, скажете, струсила, испугалась трудностей.
– Верю. Поработай немного – что-нибудь придумаем.
Вскинула на него свои широко распахнутые голубые глаза, словно боялась, что он не выполнит обещание.
Вышел Логинов на улицу, зажмурился, ослепленный белизной снега. Постоял, призадумавшись. Куда определить девчонку? Поступать она ездила на библиотечное отделение, и самое бы ей место в библиотеке или детском садике, но ведь не выгонишь людей. И надо искать ей замену. И надо что-то делать с этим климовским телятником, действительно устарел он по всем статьям. Семь телят потеряли – куда такое годится? Самое верное – строить заново, на удачно выбранном месте, чтобы работалось с настроением. Много всего надо.
Из школы веселыми стайками выбегали мальчишки и девчонки, обгоняли Логинова, здоровались с ним, устремляясь вниз, по оттаявшей дороге к Сотьме. Подлетел Миша, попританцовывал, размахивая портфелем.
– Я сегодня пятерку получил!
– Молодец!
Логинов едва успел коснуться плеча племянника, как тот припустил вдогонку за дружками. «Вот и мой Сережка подрастет и пойдет в школу», – думал Логинов, с отцовским чувством глядя на возбужденных, гомонливых ребятишек.
Отсюда хорошо был виден свой домик на противоположном берегу. Во дворе сохло белье: Сережкины ползунки да распашонки. Теперь каждую свободную минуту стремился домой, чтобы взглянуть на сынишку, и, наверное, во всем белом свете не было людей счастливей, чем они с Наташей. Появился Сережка, и все встало на свои места, семейная жизнь наполнилась необходимым смыслом. Долго ждали первенца, потому он особенно дорог. Первое-то время очень беспокоились, как бы что с ним не случилось.
По колеям бежали веселые ручейки, впадая в лужу перед мостом. Наконец погнало капель с крыш; копится под снегом талая вода, пока незаметно сбегая к реке, чтобы в один из погожих дней взыграть мощным потоком, взломать лед. Задерживается весна. Скорей бы, скорей ледоход по Сотьме! Алексей любил весну, любил это удалое буйство природы, наполненной движением и светом, когда наступают долгие, напролет солнечные дни. Он ходко шагал дальше, от моста в гору, глубоко вдыхая запах талого снега.
Встречались люди, подходили с просьбами, за советом… Около конторы переминался с полевой сумкой через плечо, поджидая его, осокинский бригадир Шалаев. Может быть, и там на ферме произошли какие-то неполадки, которые не ликвидировать без участия директора. Все это – жизнь. Возможно, главный ее смысл и заключается в преодолении возникающих сложных ситуаций, в том, чтобы постоянно сознавать свою причастность к заботам односельчан.
5
Тепла все не было, и лед на Сотьме тронулся только в середине апреля. Афанасий Капралов по нескольку раз в день выходил на береговой угор, оценивающе посматривал из-под козырька линялой кепки на реку и мост: прикидывал, устоит ли он.
Как-то подошел бывший учитель Киселев, высокий, ссутулившийся.
– Здравствуй, Кузьмич! – сдержанно кивнул он.
– Доброе здоровье, Михаил Евстигнеевич! – приподнял кепку Капралов.
– Ну, как она тут, стихия? – снисходительным тоном произнес Киселев. – Еще не разгулялась в полную силу?
– Лед сорвало, а воды не сказать, что много.
– Вода еще поднимется: сколько снегу-то в лесах! Заглядывай не заглядывай, а уж нынче Сотьма смахнет мост, как игрушку. Можешь заранее собирать свою плотницкую артель да подвозить материал.
– Это еще посмотрим, – стоял на своем Алексей Капралов, лучше других изучивший нрав реки.
– И смотреть нечего. На днях показывали, какой паводок на Украине: всю местность затопило, спасательные работы ведут. У нас тоже, сообщают в районе, создан штаб по борьбе с паводком. Пишут, большая вода ожидается.
– Мало ли чего пишут, – словно задавшись целью возражать Киселеву, продолжал Капралов, почесывая под кепкой голову.
– В конце концов, этим занимаются ученые люди, сравнивают погоду за целое столетие, прогнозируют, предупреждают…
– Про нашу Сотьму ученые ничего не знают.
– Обожди, дохнет теплом по-настоящему, и возьмется большая водополь.
– Снег может сойти мо́роком, исподволь.
Киселев, привыкший держаться с достоинством, помолчал, недовольно сведя брови и глядя куда-то вдаль за реку, как будто не замечая упрямого собеседника.
– Вот ты не верил, что есть совхозы, у которых по тридцать тысяч гектаров пашни – читай, тут черным по белому написано, – он достал из кармана полупальто сложенную газету и, ткнув в нее жестким указующим пальцем, подал Капралову. Ответа дожидаться не стал, зашагал по оттаявшей обочине дороги к центру села, дескать, что зря толковать.
Афанасий развернул газету, буквы, пестрели на солнце, но он прочитал заметку. Все верно – тридцать тысяч, целинный совхоз. Это вдвое больше пашни, чем во всем Покровском районе. Трудно представить такое хозяйство, хотя там и степи. Тут же, рядом с заметкой – снимок: на линейке готовности стоит не один десяток тракторов. Одним словом, масштабы. Действительно, зря спорил с Киселевым, мужик он, конечно, знающий, грамотный, только насчет большого разлива Сотьмы, пожалуй, ошибается.
Чутье не обмануло Афанасия Капралова. Во всем районе и области ожидали по такой снежной зиме небывалого половодья, а его не случилось, хотя длилось оно долго. Снег сошел постепенно только к Первому мая, весна оказалась очень поздней и холодной.
Мост благополучно устоял, но в один из дней, когда прогнали сплав и вода еще не вошла в межень, около него появился мощный желтый бульдозер-«сотка», начал равнять чуть ниже подходы с того и другого берега. Затем самосвалы стали сгружать песок и скоро подняли насыпи. В селе теперь только и было разговору про строительство нового моста.
Еще зимой сын Вовка, приехав как-то из райцентра, сообщил Капралову новость:
– Нынче будут строить настоящий железобетонный мост через Сотьму. Сейчас директор говорил об этом, проект уже готов.
– У нас – железобетонный мост?! – усомнился Капралов.
– А чего ты удивляешься? Теперь везде строят как положено, не времянку. Асфальт будет, на дерево его не положишь, так что твой мост послужит, наверное, недолго.
– Кто знает, проект – это ведь бумага, может, не скоро за строительство возьмутся…
Но вот взялись. Пригнали копровый молот, начали бить сваи. Работали в основном парни, Афанасий одобрительно наблюдал за их действиями, удивлялся, откуда у них такое умение да сноровка. Конечно, и техника приспособлена. Свая-то весом, поди, больше тонны, они ловко подтягивают ее тросом, выравнивают вертикально, со стороны посмотреть – просто.
Не только ребята, но и взрослые частенько останавливались на берегу поглазеть на важнейшую для белореченцев стройку. Чаще других приходил Капралов, проявляя профессиональное любопытство: ведь доныне все деревянные мосты возводились под его руководством. Молот, как трудолюбивый дятел, с перерывами долбил и долбил по торцам свай, медленно осаживая их в грунт: чихнет отработанными газами, подскочит кверху, снова ухнет, такая-то махина подскакивает будто мячик. Казалось бы, сваи должны крошиться, трескаться под ударами – нет, целехоньки, надо же, какую крепость имеют! Понятно, что будущий мост любую нагрузку выдержит и против любого половодья устоит.
– Что, папаша, все наблюдаешь? Интересуешься? – спросил как-то словоохотливый усатый парень, угостивший сигаретой.
– Интересуюсь. Между прочим, вот этот мост я строил. Почти каждую весну канителимся с ним, потому что часто сносит. Собираю, значит, мужиков, и начинаем…
– Ну, теперь кончилась ваша канитель: сгрохаем мосток на века! – хвастливо заявил парень.
– Молодцы! Толково работаете, – оценил Капралов. – Был бы я молодой, пошел бы к вам в бригаду.
– Мы, отец, на одном месте долго не задерживаемся: перекинем мост через реку и – дальше, куда начальство мостоотряда пошлет. Не такие сооружения возводим, а это нам – семечки.
– И когда намерены закончить?
– Не позже Октябрьских. Тогда этот можно сковырнуть, – показал парень большим пальцем на деревянный мост.
– Зачем сковырнуть? Чай, он никому не мешает, – обиделся Афанасий.
– Ну, пусть стоит, как экспонат, – снисходительно рассудил парень и размашисто зашагал на другой берег.
Переминая заскорузлыми пальцами колкий подбородок, Капралов задумчиво смотрел, как ходко идет между деревянными сваями вода. Он выглядел каким-то сникшим, нахохлившимся. Очень обидно звучали для старика слова: «Пусть стоит, как экспонат!» Казалось, мост, построенный его руками, мог послужить людям еще не один год.
– Экспонат! Еще все лето будут ездить по нему. Больно уж скорые. Экспонат! – бурчал он, не слыша своего голоса за стуком молота.
Радоваться бы тому, что строят новый мост, а у него к этому чувству примешивалась горчинка, точно в чем-то забраковали его самого. Благодаря мостостроительству он пользовался в Белоречье определенным авторитетом, сознавал, что односельчане нуждаются в нем.
– Шабаш, теперь – в полную отставку! – заключил Капралов.
Молот с глухим железным звоном продолжал настойчиво бить по наконечнику, надетому на торец очередной сваи. Белореченские жители привыкли к этой ежедневной обнадеживающей музыке.
6
Этого дня ждали все, в особенности фронтовики. Сорокалетие Победы! Неужели столько лет прошло после окончания войны? Чем старше становятся ветераны, тем быстрее мелькают годы, но не заслоняют они в солдатской памяти огненных событий, а некоторые эпизоды войны высвечены в ней до подробностей, как будто это было недавно.
Василий Егорович, проснувшись позже обычного, не торопился вставать, вспоминал своих фронтовых друзей, многих из которых потерял на дорогах войны. Молодыми, двадцати-, двадцатипятилетними парнями, остались они в его сердце, и представить их стариками просто невозможно. А вот он, Василий Логинов, несмотря на два ранения, не потерял ни руки, ни ноги и прожил с той поры уже сорок лет. Сорок лет! Это ли не самая высокая награда солдату! Давно стали взрослыми сыновья, растут внуки…
В избе духовито пахло свежими пирогами. Через открытую для проветривания дверь слышно было, как жена с кем-то разговаривает около крыльца. Василий Егорович тщательно побрился, подправил усы и теперь чувствовал себя бодрым, как бы помолодевшим. Вошла улыбающаяся Варвара Михайловна.
– С праздником, отец! – сказала она. – А я смотрю, ты спишь и спишь, не бужу: чай, твой день, отдохни за все недоходы.
– Зато выспался как отпускник.
– Я уж устряпаться успела.
– Вяжу, вижу… Давай потчуй пирогами.
– Оденься сначала честь честью. – Показала на белую наглаженную рубашку и темно-синий пиджак с начищенными накануне медалями.
Маленькая, аккуратная Варвара Михайловна хлопотала около мужа, помогала ему, точно готовила на смотр.
– Мне уж больно нравится, когда ты надеваешь этот пиджак. Тебе бы военную форму носить: ты у меня как будто какой полковник.
– Нет, мать, всю войну прошел рядовым, и награды у меня солдатские – медали, правда, вот эта, – он бережно взял на ладонь серебряную медаль «За отвагу», – стоит ордена.
Варвара Михайловна в который уже раз с гордостью разглядывала медали мужа: «За оборону Москвы», «За взятие Вены», «За освобождение Праги», по которым можно было представить его ратный путь. Как это он прошел тысячи километров сквозь смертельный огонь и по своей, и по чужим землям? Что говорить, здоров мужик, и сейчас, на старости лет, не охнет. Вот провалился зимой в ледяную воду, а хоть бы чихнул. Правда, годы берут свое: плечи пообвисли, начали редеть седые волосы, когда-то лежавшие плотной русой копной.
Вдвоем сели чаевничать, потому что и в этот праздничный день молодые были на работе, внучата – где-то на улице. Василий Егорович помянул отца, погибшего где-то в Прибалтике в начале войны. Увеличенный фотоснимок Егора Матвеевича висел на переднем простенке: лицо волевое, жесткое, широкие усы топорщатся кверху. Вот смотрит он по-хозяйски строго на домочадцев из довоенного далека и словно спрашивает: «Правильно ли живете?» Был бы доволен, если бы знал, что внук продолжает начатое им дело.
Василий Егорович только вышел покурить на крыльцо, как явилась почтальонка, подала открытку от старшего сына Виктора и газету.
– Тут статья про тебя, дядя Вася, и с портретом, – обрадованно сообщила она.
– Спасибо, – поблагодарил он, как будто сама почтальонка и напечатала про него в «Коммунаре».
Весь номер был посвящен юбилею Победы. Развернув газету, Василий Егорович нашел себя среди нескольких снимков фронтовиков; текст разобрать было трудно – жена подала в окно очки.
«Боевой путь старшего сержанта Василия Логинова начался, в 1941 году. Тяжелые оборонительные, а потом наступательные бои под Москвой, на полях Смоленщины. Уже в апреле сорок второго молодой воин был тяжело ранен и на шесть месяцев прикован к госпитальной койке, – неторопливо читал Василий Егорович. – Затем – снова фронт. Логинов участвует в освобождении народов Европы. На этот раз – бои в Венгрии, у озера Балатон, тоже в составе воздушно-десантной бригады.
От Балатона повернули на Вену. На пути стояли неприступные Карпаты, дороги были взорваны гитлеровцами. А если к этому добавить, что оборону здесь держали специально подготовленные горно-егерские соединения «Эдельвейс», станет ясно, какого героизма требовалось от наших бойцов, чтобы преодолеть эту преграду…
Войну старший сержант Логинов закончил в Праге и, демобилизовавшись, вернулся в родное Белоречье, где живет и сейчас».
Василий Егорович положил газету на колени, задумался. Коротко рассказано, а за этими строчками – четыре года войны, ночные десанты, прыжки с парашютом. Летишь в темноту и не знаешь, куда приземлишься, ощущение такое, будто под тобой каждую секунду может произойти взрыв. Случилось раз напороться на немецких автоматчиков: жутко, беспомощно чувствовать себя мишенью, камнем бы падать на землю, и парашют не поторопишь. Даже сейчас, через сорок лет, страшно вспомнить такую ситуацию.
Из-за соседнего палисадника появился медлительный в движениях Киселев – тоже принаряженный, с наградами на пиджаке и тоже с газетой в руке.
– С праздником, Василий Егорович!
– С праздником, Михаил Евстигнеевич!
– Читал?
– Читал.
– Возьми и мою газету – пригодится. Молодцы, хороший разворот приготовили, – похвалил он районных работников редакции.
Следом за Киселевым подошел Афанасий Капралов. Этот был в своем привычном виде: линялая спецовка, такая же кепка с обхватанным козырьком. Неутомимый труженик.
– Мое почтенье гвардейцам! – бойко поздоровался он. – Соображаете, как праздновать?
– А ты чего все ударяешься в такой-то праздник? – заметил Киселев.
– Ничего, успею переодеться: праздник от нас не уйдет. Во сколько, в четыре часа собираемся в клубе?
– В четыре. Вот почитай-ка, – Киселев подал ему газету.
Капралов повертел ее, поразглядывал снимок Василия Егоровича, высказал одобрение:
– О-о, Егорович! С тебя причитается! Воевал ты, конечно, не в пример нам: много говорить не надо – десантник. Я, к примеру, всю войну топором махал, наводил переправы, мосты строил, хотя тоже случалось попадать под огонь.
– На войне каждый делал свое дело, не наведи ты переправу, и наступление не состоится, – рассудил Василий Егорович.
– Это верно, – согласился Киселев. Войну он закончил старшим лейтенантом, на груди у него сверкал орден Красной Звезды. – Везде люди гибли. Вот здесь сказано, – ткнул указательным пальцем в газету, – более двух тысяч покровских не вернулись с войны. Ведь самых молодых, здоровых мужиков! Представьте, какой силы лишился район!
– Да, две тысячи! Подумай-ка! – покачал головой Капралов.
– А я считал только наших белореченских: пятьдесят семь получается, – добавил Василий Егорович. – Почти целая рота полегла. Если бы не война, многие деревни стояли бы на своих местах.
– Мало нас уцелело – счастливейшие люди, – молвил Михаил Евстигнеевич, раскуривая вторую подряд папиросу.
– Конечно! – живо подхватил Василий Егорович. – Вроде бы хорошо, установили льготы фронтовикам, а я скажу откровенно, если я не инвалид, так они мне и ни к чему. Живу после войны сорок лет – вот моя льгота. Чего еще надо, когда друзья-товарищи давно сложили головы?
Помолчали. Вероятно, каждый вспоминал какие-то эпизоды войны, ставшей уже историей. Над седыми головами старых солдат тихо качала ветвями еще не распустившая листья береза, бодро пересвистывались скворцы. За домами, за рекой видны были пригревшиеся под солнцем лесные увалы, глядя на которые думалось о приволье родимой земли. Тепла еще не было, но не мог не волновать сам приход запоздавшей весны. Белореченские ветераны никуда сегодня не торопились, продолжали толковать о делах житейских в ожидании праздника, назначенного на вторую половину дня.
В совхозе по распоряжению директора работали до обеда. В четыре часа собрались в доме культуры чествовать фронтовиков. Их оказалось всего двадцать четыре человека, но своими сверкающими наградами они вызывали друг у друга и у односельчан настроение торжественной приподнятости.
Первым сказал слово Алексей Васильевич Логинов. Он поздравил ветеранов войны и труда с юбилеем Победы, напомнил о их ратных заслугах, поблагодарил за посильную помощь совхозу. Затем выступило еще несколько человек, в том числе и фронтовиков. Повседневная обыденность как-то заслонила значение подвига, совершенного ими в годы войны, а сейчас он стал понятней для белореченцев, с уважением смотревших на старых солдат, защитивших страну в грозную годину. Под одобрительные аплодисменты Алексей Логинов вручал им ценные подарки, снова поздравлял с великим праздником.
После торжественной части фронтовики собрались в только что отстроенной новой столовой. Давно они не чувствовали такого внимания к себе, не собирались вместе, и потому не было столь дружеского единения между собой. Вспоминали свою молодость, боевых друзей, с воодушевлением пели фронтовые песни. Повеселил ветеранов своей гармонью Николай Силантьев.
Домой Василий Егорович возвращался вместе с Алексеем, обнимая его за плечо, благодарил:
– Спасибо тебе, Леша, за праздник! Потрафил ты мужикам. Нашего брата не много осталось, вот отметили сорокалетие, а уж до пятидесятилетия вряд ли доживем.
– Что ты, папа! Ты у нас молодец молодцом! – подбодрил Алексей. – Мы еще сейчас дома будем тебя поздравлять…
Наташа встретила их приветливой улыбкой. Она стала немного полней, спокойней, кажется, еще похорошела, и походка, и каждое движение стали мягче.
– Спит? – спросил Алексей.
– Что ты! Вовсю играет!
Заглянули в спальню: ребенок сидел в кроватке, крутил в руках надувного утенка, увидав людей, встрепенулся, стал что-то гукать и теребить подвесную погремушку.
– Ну что? На руки хочешь? – Наташа взяла его, ласково приговаривая: – Сережа! Сереженька! Агу, мой маленький! Ах ты моя радость! Ну-ка, покажи папе с дедушкой, как ты умеешь стоять на ножках.
Она поставила его в кроватку, он, держась за деревянную решетку, неуверенно постоял.
– Ну, Серега, ты у нас совсем герой! – похвалил Василий Егорович. – Ух ты, батюшки, а довольный-то какой! Иди ко мне на руки. – Взял внучонка, торжествующе походил по комнате.
– Он тебя по усам отличает от всех других, – сказал Алексей.
– У нас с ним – дружба! Обожди-ка, подрастет – возьмем удочки и на Сотьму. Верно, Сережа? Ладно, поди к папе.
Алексей сначала поднял сынишку над головой, потом любовно прижал к груди – родная кровинка! Потютюшкать сына – самая большая отрада сердцу.
Когда ушли на кухню, Сережка, сидя в кроватке, заплакал.
– Во, какие тоны наводит! Горластый, муха зеленая! Ничего, пускай легкие развивает, – снисходительно рассуждал подзахмелевший Василий Егорович. – Наташа, ты через годик-другой еще рожай – всех воспитаем, нас тут много.
Наташа с Алексеем не возражали, только весело переглянулись.
– Я серьезно говорю. Жить надо основательно, неплохо бы и дом свой построить. Пока я плотничаю, сваляли бы сруб.
– Нам и этого хватит.
– Сам потом поймешь, что я был прав.
– С праздником, папа! – сказала Наташа. Теперь она чувствовала себя своей в большой и дружной семье Логиновых…
Придя из гостей, Василий Егорович долго еще сидел у крыльца, курил. Майский вечер был светлым, какой тут сон! Разглядывал подаренные необычные часы, без стрелок: только высвечивается цифра, показывающая время. Нажмешь кнопочку – число и месяц укажут. Не слышно никакого тиканья, а, говорят, идут точно, самые современные.
Памятный выдался день.
7
Совхоз «Белореченский» лучше, чем в прошлые годы, подготовился к посевной. Казалось, было предусмотрено все: вывезены на поля удобрения, отремонтирована техника, создано безнарядное звено конечной продукции, составлены технологические карты… Но еще раз пришлось убедиться, насколько труд земледельца зависим от природы. Ждали тепла, солнца, а шли дожди, и земля не просыхала, на полях держались лужи, так что невозможно было въехать. Подвела холодная, дождливая весна. Даже черемуха по берегам Сотьмы до сих пор не цвела, не радовала сельских жителей своей буйной кипенью.
Алексей Логинов нервничал, лишился сна. Пытался перегонять технику из одной деревни в другую, но нигде нельзя было по-настоящему подступиться к земле. Из района раздавались требовательные звонки, он понимал, что уходят сроки, а поправить дела не удавалось. В передовых хозяйствах, где полегче почва, посуше поля, хоть и с отставанием против обычных сроков, темпы посевной наращивались. Вспоминался Логинову колхоз «Красная заря»: там начинали весенне-полевые работы одними из первых, потому что поля песчаные, ровные.
И в целом по району и области обстановка складывалась тревожная. На собрании партактива в Покровском Кондратьев строго предупредил всех руководителей хозяйств, что они будут нести персональную ответственность, если не примут надлежащих мер по развертыванию полевых работ. А с него, с секретаря райкома, был свой, особый спрос.
Как-то утром, только он вошел в райком, позвонил Воронцов Михаил Иванович, первый секретарь обкома. В трубке послышался его басовито-отчетливый голос, как будто он находился совсем рядом:
– Алло! Владимир Степанович? Добрый день! Как у вас дела?
– Засеяно три тысячи восемьсот пятьдесят гектаров, или сорок четыре процента плановых площадей. Принимаем все меры, но ежедневная прибавка не более трех-четырех процентов. Поля переувлажненные – не въедешь, вы же знаете наши почвы.
– Знаю. И тем не менее посмотри на календарь – двадцать второе мая! До каких пор будем раскачиваться? Пора заканчивать сев, а ты – сорок четыре процента! Надо давать ежедневную прибавку восемь процентов. В областной сводке строка Покровского района – третья снизу. Любыми способами, выправляйте положение, – требовательно гремел голос Воронцова.
– Михаил Иванович, каждый день – дождь…
– В других районах тоже не вёдро: на погоду ссылаться нечего, мы ее не заказываем. Маневрируйте техникой. Больше организованности, стремления преодолеть трудности. Учти, если в ближайшие дни допустишь отставание, в следующий вторник будем заслушивать на бюро обкома. Давай, действуй…
Положив трубку, Кондратьев некоторое время озадаченно смотрел в окно. Ночью опять шел дождь, сейчас в тучах появились светлые промоины. Надолго ли? Где спряталось солнце? Хоть бы постоял один по-настоящему погожий денек.
Настроение было скверное, не мог оставаться в кабинете. Пошел в гараж, сам завел «уазик» и поехал в «Белореченский». Вначале под колесами шуршал гравий, в обгон и навстречу проносились стремительные КамАЗы-самосвалы, но дальше начались ухабы, которые нелегко было преодолеть даже на вездеходе: совсем разбили дорогу. С трудом добрался до климовского поля.
На опушке стояли два трактора с дисковыми боронами. Трактористы курили. Кондратьев поздоровался с ними, спросил, почему остановились.
– Поле не пускает, – развел руками Николай Баранов. – Вчера сеяли в Еремейцеве, намучились, так сорок семь гектаров и оставили пока незасеянными. Решили здесь попробовать – тоже мало хорошего, земля липнет на диски, забивает их. Трактора-колесники с сеялками еще хуже вязнут.
– Зона рискованного земледелия, – весело поддакнул Сашка Соловьев, блеснув своей белозубой улыбкой.
Кондратьев недовольно глянул на него, дескать, нашел время для шуточек.
– Где Логинов?
– Сейчас должен подъехать.
Подойдя к одному из тракторов, Кондратьев без лишних слов намотал на маховичок пускача шнур и дернул его – раздался оглушающий треск, затем – более редкий и глухой стук двигателя. Трактористы с интересом наблюдали за уверенными действиями секретаря. Широкоплечий, плотный, он, ступив на гусеничный трак, легко поднялся в кабину. Во всей его фигуре чувствовалась крестьянская хватка, он и одеждой не выделялся: кепка, рядовая куртка, яловые сапоги. Привычно взялся за рычаги, тронул трактор.
– Ты смотри – вот это номер! – толкнул локтем напарника Сашка Соловьев.
– Видать, когда-то работал трактористом. Силен мужик! Этот устроит экзамен.
– Пусть удостоверится.
Подъехали еще два трактора с сеялками и один с зерном. Логинов выбрался из тесной кабины, спросил:
– Кто дискует?
– Сам Кондратьев упражняется.
– Технику он знает, окончил факультет механизации в Караваеве.
– Мы видим, что не хуже нас управляется.
Между тем трактор со сцепкой дисковых борон развернулся в конце поля и так же уверенно двинулся в обратном направлении. Все наблюдали за ним, точно проводился какой-то эксперимент. Когда Кондратьев остановил трактор и направился к Логинову, тот понял, что секретарь не в духе: его голубовато-серые глаза, обычно приветливые, были сейчас холодны. Сразу же принялся отчитывать:
– Здорово, Алексей Васильевич! Долго ли твои орлы будут прохлаждаться? Чего выжидают? Хорошей погоды? Ее нынче не видать, а сеять надо в любых условиях.
– Владимир Степанович, и так караулим каждый погожий час. Здесь еще посуше, а есть поля, на которые совсем не въедешь. Технику гоняем туда-сюда. Известковать почву по такой погоде тоже трудно: удобрение не рассеивается, слипается в комки.
– Тем не менее сейчас уже одиннадцать, – стукнул по наручным часам Кондратьев. – Дождя нет, надо сеять. Диски забивает – почистить и продолжать работу. Нельзя простаивать, надо действовать. Лучшей погоды дожидаться нечего и некогда.
Опытный Силантьев повел сеялку и забуксовал в лощинке: вытаскивали другим трактором.
– Это по старинке говорили: сей в грязь – будешь князь, а нынче – техника, она вязнет, – высказался Сашка Соловьев.
– Придется отцепить от сеялок комбинированные агрегаты, – предложил Логинов.
– Отцепляйте, – распорядился Кондратьев.
Понаблюдав за работой, он направился к своей машине, но остановился и еще раз сделал внушение Логинову:
– Учти, Алексей Васильевич, ты мне портишь районную сводку. Принимай любые меры, нажимай, чтобы не было никаких простоев. Сроки уходят. Если твои механизаторы не могут работать без присмотра, стой около них и контролируй.
Будто школьника отчитал. Казалось, несправедливо. Разве он, Логинов, и без того не проводит все дни в поле? Разве не старается использовать каждый погожий час для сева? И трактористы буквально ждут наготове, когда проглянет солнце и пообветреет почва.
Неплохо поработали в этот день, а удовлетворения не было. По дороге домой вспоминалось Логинову письмо инвалида войны Зарубина, бывшего белореченского жителя. Оно сохранилось вместе с некоторыми другими бумагами, и сейчас, придя домой, Логинов достал его из папки, стал перечитывать:
«Уважаемый товарищ Логинов! Позвольте поделиться с Вами некоторыми рассуждениями и узнать Ваше мнение по этим вопросам.
Вот слушаешь радио, смотришь телевизор – почти всюду на заводах,, фабриках, других производствах работа идет хорошо. В сельском хозяйстве, особенно в южных районах, тоже дела идут хорошо. Получают высокие устойчивые урожаи до 30—50 центнеров с гектара, и эти люди довольны своей работой.
А как же у нас в районе? Разве наши механизаторы, обрабатывающие тысячи гектаров земли, да и вы, руководящие товарищи, довольны своей работой, если урожай зерновых составил в нынешнем 1984 году около десяти центнеров с гектара, а в некоторых хозяйствах того ниже?
Так стоит ли перепахивать тысячи гектаров истощенной земли и не собирать в некоторых случаях затраченных семян? Почему бы не сократить посевы до такой площади (на несколько лет), которую можно достаточно удобрить, как требует наука? Не засеянную зерновыми площадь временно занять клеверами и восстанавливать ее плодородие постепенно.
Вы скажете, не все зависит от района! Да, конечно, план посева дается свыше, но надо убедить вышестоящих товарищей из области, что лучше пока меньше сеять, а собирать зерна больше и не приносить государству убытков по два миллиона ежегодно.
Тов. Логинов! Вам хорошо знакома эта арифметика сельского хозяйства. Что же, так все время и будет: сеять сеем, а собираем только-только семена? Выходит мартышкин труд. Надо ведь что-то делать, а то весь район ест чужой хлеб.
Я хоть и пенсионер, а душа болит. Наверно, и всем в районе, особенно тем, кто работает в сельском хозяйстве, непосредственно на земле, и стыдно и обидно собирать такой урожай.
А если что случится? Ведь международная обстановка не из легких. Район себя не прокормит, не то что помочь государству. Пока есть возможность, надо решать, как восстановить плодородие почвы в районе и в нашем совхозе «Белореченский». Ведь сколько раньше вывозили навозу с каждого деревенского двора, а где деревни-то?
Хотелось бы лично с Вами поговорить по этим вопросам, но я, как говорят в медицине, нетранспортабельный, короче говоря, инвалид войны, и приехать к Вам не могу. Может, когда будете в Шарновке, заверните ко мне чайку попить. А уж если нет возможности заехать, то прошу написать мне в ответ Ваше мнение по этим вопросам.
С уважением М. Зарубин,станция Шарновка, ул. Заречная, 3.10 декабря 1984 года».
Прочитал Логинов и, как тогда, зимой, в принципе согласился с рассуждениями автора письма. Помнится, поехал к Зарубину, побеседовал с ним. Тот обрадовался, принялся горячо доказывать правоту своей мысли, все жестикулировал, то ерзая по лавке и ероша редкие серые волосы, то пританцовывая посреди комнаты на толстой деревянной ходуле. Нечем было обнадежить его, потому что никто не позволил бы сокращать посевные площади. А надо бы, особенно нынешней запоздалой весной, когда сроки полевых работ настолько сдвинулись, что нет никакой уверенности в будущем урожае. Успеют ли вовремя взойти и созреть хлеба? Да и что взойдет, если сеять приходится в спешке, кое-как? Обидно. Сто сорок тонн семенного овса было куплено в других хозяйствах, и, может быть, действительно зря будет брошено в землю это зерно?
