Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
– А уж на меня-то несет всякую напраслину! Нынче особенно придирается, – пожаловалась Манефа. – Хохлатая курочка, которую она взяла у меня весной, повадилась бегать обратно ко мне, дак Евдоха принялась меня страмить, мол, курица несется на моем дворе. Вот приходит другой раз под вечер, взяла курицу с насеста, завернула ее поглуше в старый полушалок и понесла, милая моя, не напрямик из дому в дом, а криулями, вон туда, через Михеевнино гумно, – показала в окно. – И ведь, подивись-ка, курица перестала бегать от дому!
– Есть такая примета, есть, – согласно кивала головой Настасья.
– Увидала, Иван привез на тракторе этот, как его, руберой, дак она, поди, все рулоны сосчитала, пока сгружали оне с Венюхой.
– Во-во! Думаем, что плохо видит, полно-ка, кажный шаг наблюдает, – вторила разговорчивая собеседница, жестикулируя руками.
– Ведь какие слухи-то пускает! Будто директор по-свойски бесплатно отпустил нам руберой. Не знает дура, что Иван ездил покупать в Покровское.
– И мне сказывала. Стоим мы с ней у моего крыльца, а ребята твои как раз кроют крышу. Чего, говорит, не крыть даровым-то матерьялом.
– Ну и старуха, хуже нечистого духа! Уж все стараюсь потрафлять ей, в баню еще зову, а она выдумывает разные дрязги.
– Наплевать на нее, из ума выживает. На меня тоже наговаривала. Никто больно ее и не слушает, – заключила Настасья и добавила, глядя на слезящееся окно: – Какая непогодь опять уставилась! Земля холодная, ничего не растет. Огурцы-то закрываешь?
– И днем-то держу под пленкой. Какие нонче огурцы: проку не будет.
– Видать, летечко нас не побалует. – Настасья строго поджала губы. – Вчера ходила за молоком в Осокино, специально заглянула в лес: земляничный цвет есть, а на черничниках пусто – ни ягодки не будет.
– Дак и яблоков не будет, и на черемухе оказался пустоцвет. Тяжелый год. Дожди вот заливают… Даве смотрю, ты печку топишь.
– Хлеб кончился, испекла толстых блинов-преснышей на скору руку. У меня их ребята больно любят, когда приезжают. Маленько молочка разведу да яичко, а потом мукой заболтаю, соды положу…
– Я опять про Евдоху скажу: чего только не плетет про меня, дескать, и продукты-то мне всякие возят. Знамо, когда едут, дак захватят то хлеба, то молока, чай, не чужие люди, – продолжала свою больную тему Манефа.
Настасья сочувственно смотрела на свою подругу: невысокая, сухонькая, жилистая. Кто больше ее поработал на веку? Бывало, в колхозе от любого наряда не отказывалась. К обидам терпелива, а сама никого не обижала.
– Много ли нам жить-то осталось? А она, дура старая, всякие сплетни заводит. Помрет, дак никто обмывать не пойдет, – снова осудила Евдокию Манефа.
– Полно-ка, она сама накануне обмоется! – рассмеялась Настасья. – Ой, господи, прости наше, прегрешение!
Евдокия Тараканова и прежде досаждала однодеревенцам своей въедливостью, желанием подметить любой промах, упрекнуть, укорить, а под старость и вовсе стала несносной, усвоила себе право всех подозревать, осуждать. Добро бы обоснованно, так ведь измышляет напраслину.
– Вон, смотри, легка на помине, зачем-то в палисадник пошарашилась.
Настасья, поднявшись с лавки, подтолкнула локтем Манефу, и обе прильнули к окну, разглядывая сутулую Евдоху с пристальным вниманием, как будто она колдовала над грядками. И что ей не живется по-добрососедски? Тем более что одна осталась, никого у нее нет, кроме дальних родственников. Ей ли отталкивать от себя людей? Но уж, видимо, натура такая. И все-таки не предполагали, что через несколько дней Евдокия, вооружившись авторучкой и двойным листком из ученической тетради, примется сочинять «донесение» районному начальству.
Логинов был по делам у Кондратьева, когда тот, закончив разговор, сообщил:
– Жалоба на тебя поступила в комитет народного контроля, зайди к Толкунову.
– От кого?
– От кого-то из Еремейцева.
– Значит, Евдокия Тараканова настрочила, – сразу определил Логинов. – Старая язва!
– Ты прежде узнай.
– Чего узнавать-то? Я каждого человека в совхозе знаю.
Догадка подтвердилась: взяв письмо у Толкунова, Логинов прежде всего глянул на подпись под ним. Затем стал читать:
«Уважаемые товарищи! Пишет вам пенсионерка Тараканова из деревни Еремейцево. В районной газете «Коммунар» иногда печатают статейки про то, как народный контроль наказывает разных начальников за бесхозяйственность и другие нарушения. В нашем совхозе «Белореченский» тоже оне имеются. Про другие бригады не говорю, а у себя в Еремейцеве вижу, как распоряжается государственным добром директор А. Логинов. И все потому, что замужем за его братом дочка Манефы Озеровой. Зять тракторист да сын тракторист то и дело везут Озеровой чего-нибудь на тракторах. Недавно толь привезли. Знамо, с совхозного складу. Сразу и крышу покрыли. А молоко, мясо откудова берется? С фермы. Смотришь, то трактор стоит у крыльца, то директорская машина. Потребуется сменить баллон газу – гонят трактор, будто свой. Выходит, что хочу, то и ворочу. Этта директор приезжал с какими-то покровскими начальниками, долго сидели у Озеровой: ясно, не чай пили. Думают, подальше уедут, дак и шито-крыто. Теперича за такие дела от должности отстраняют. Надоело смотреть, как хозяйничают. Сено кажное лето Логиновы косят косилкой. Пригонит Иван трактор, положит сколько угодно хорошей травы в гумнах – только суши. А мы тяпаем простой косой, нам помочь некому. Вот и пишу, чтобы вы призвали к порядку Логиновых. Оне и в Белоречье живут на два дома, и здесь вроде дачу завели. Пускай хватают, коли им больше всех надо. А только надо принимать меры. Оне пользуются всем, а мы что, таковские? Могла бы и больше написать, да хватит.
Пенсионерка Тараканова».
Пока Логинов знакомился с письмом, Толкунов невозмутимо помалкивал, тоже углубившись в чтение какой-то бумаги. Вроде бы неприметный человек, с желтизной на морщинистом лице и заостренной лысиной, а побаиваются его в районе, потому что – контроль. Как пришлет комиссию для проверки хранения минеральных удобрений, готовности техники к посевной или ферм к зимовке, так специалисты и директор лишаются половины оклада.
– Ну, что скажешь, Алексей Васильевич? – спросил Толкунов, сняв очки и протирая их Носовым платком.
– Чушь какая-то! Выдумки! Никаких злоупотреблений с моей стороны не было и нет, – рубанул ладонью по столу Логинов. – Завидует она Манефе Озеровой, потому что у той два сына, дочь да зять, мой брат Иван: конечно, все помогают.
– Насчет толя тоже неправда? – Толкунов прижал маленькими ручками письмо, пытливо воззрившись на собеседника.
– Можно прямо отсюда позвонить в райпотребсоюз – скажут, сколько рулонов рубероида купил мой брат. Что касается косилки, так неужели лучше будет, если я или мой брат, механизатор, возьмемся косить вручную для своей коровы? Сколько времени оторвем от совхозной работы! У Евдокии Таракановой нет ни коровы, ни овцы: ей-то зачем помощь? Вообще все это – пустая кляуза и сочиниловка.
– Охотно верю, Алексей Васильевич, но таково наше положение: раз поступил сигнал, мы обязаны разобраться.
– Пожалуйста, разбирайтесь. Жаль, кляузники всегда остаются безнаказанными, а людям нервы дергают.
Толкунов лишь пожал плечами и развел детскими ручками.
Первым желанием Логинова, когда вышел из райкома, было тотчас поехать в Еремейцево, пристыдить Евдокию Тараканову. Что не живется старухе спокойно? Далось мутить воду. Он не чувствовал своей вины и за родственников мог поручиться, а на душе было скверно. По опыту знал, что даже ложные наговоры способны бросить тень на любого порядочного человека, поскольку в таких случаях обычно рассуждают так: может быть, и несправедливая жалоба, а все же дыма без огня не бывает.
«Нет, не поеду к Тараканихе, ни к чему мне с ней объясняться, коли прав, – передумал Алексей. – Главное, чтоб совесть была чиста, перед ней и отчет надо держать. Нашла способ укусить, старая! А ведь я ей ровным счетом ничего плохого не сделал. Работаешь, стараешься, и вот пожалуйста – неблагодарность».
За окнами машины мелькали перелески, кружились поля, радующие в другое время светло-зеленым разливом колосившейся ржи или всходами яровых, но ничто, ни новая дорога, ни открывшаяся голубизна неба не могли сейчас интересовать Алексея Логинова. Пусто и горько было в груди из-за незаслуженной хулы. Другой, менее требовательный к себе человек, может быть, спокойней воспринимал бы письмо склочной старухи, а его оно выбило из колеи. И без того хватает неприятностей по деловым вопросам, а тут еще эти дрязги.
Не раз доводилось читать в газетах о подобных случаях, когда клеветали на людей – и начиналось долгое разбирательство с участием начальства разных уровней и корреспондентов газет. Иногда даже не верилось в реальность таких историй. Теперь убедился, что белое могут назвать черным, да еще заставят отмываться.
14
Тракторист Степан Завьялов, самый старший из белореченских механизаторов, трамбовал на своем ДТ силосную массу в траншее около Макарова. После работы по просьбе отпускника Юрки Морозова дернул на дрова пропадавшую под худой крышей избу. Выпили, да и многовато. Трактор Завьялова на обратном пути в Белоречье выделывал угрожающие зигзаги, благо что вечером никто не попадался навстречу.
Подъезжая к селу, Завьялов буквально уснул за рычагами управления; трактор какое-то время выдерживал заданное направление, но затем его повело к обочине, и, перевалив через пологий кювет, он взял еще влево. Видевшие этот маневр не могли сообразить, в чем дело. Неуправляемый трактор продолжал сокрушительное движение через приусадебные участки: проломил изгороди, изуродовал яблоню, смял посаженную картошку, разворотил сруб колодца, кладницу дров и заглох, упершись в угол бани, которую тоже изрядно покурочил.
Хозяйка, Дарья Копылова, услыхав грохот, выскочила на улицу – да так и обомлела: трактор прет, как танк, прямо на ее баню, а в кабине мотается уснувший Степан Завьялов. Сердце оборвалось от такой картины.
– Куда тебя несет, окаянная твоя сила! Стой! Ой, батюшки! – в бессилии кричала она, опасливо сторонясь и не понимая, что происходит.
Степан вяло выбрался из кабины, потоптался, недоуменно хлопая глазами.
– Что ты натворил-то, черт пустоголовый! Надо ведь так налопаться! Убить тебя, паразита, мало! – напустилась на него Дарья и, схватив подвернувшуюся под руку палку, ударила Завьялова. Тот, сознавая свою вину, даже не оборонялся.
– Ивановна, не шуми!
– Как не шуметь-то? Ты посмотри-ка, чего набезобразил! Баню разворотил. А кабы на избу трактор пошел?!
– Все сделаю, все поправлю. Хочешь, деньгами заплачу.
– Да на кой ляд мне твои деньги!
Впору было отбиваться от тетки Дарьи, а еще подоспел разгневанный Мишаткин: лицо бледное, губы трясутся.
– Ах ты сукин сын! Как тебя угораздило, пьяная твоя харя? Это ведь надо, пустить напропалую трактор!
– Загорожу я тебе огород.
– А картошку помял, яблоню придавил! Нет, я этого так не оставлю, я отдам тебя, мазурика, под суд! Форменное хулиганство, понимаешь! Вон какую просеку просадил!
– У тебя-то еще что, ты погли-ка, мою баню как разворотил! – снова взнялась Дарья.
– Я акт составлю, ты у меня не отвертишься! – грозился Мишаткин.
Начал собираться народ. Завьялов хотел забраться в кабину, ему не позволили этого сделать: трактор отогнал на полигон мастерских Сашка Соловьев.
По-настоящему свою вину Степан Завьялов осознал только утром, когда увидел содеянное. Представил, как трактор слепо идет напролом – мурашки пробежали по спине.
Был ранний час, и первым делом, пока село еще не проснулось, Степан притащил из дому доски и жерди, какие нашел, чтобы загородить проломы в огороде Мишаткина: от этого отделаться нелегко.
На другой день принялся ремонтировать колодец. Нет худа без добра: был старый, местами подгнивший сруб, Завьялов сложил новенький, из свежей сосны. Наконец дошел черед до бани, с которой предстояла немалая канитель, так что каждый день после работы до самой темноты приходилось плотничать. Мужики посмеивались над Степаном, дескать, подрядился на шабашку.
На доске возле конторы появилось объявление о партийном собрании с повесткой дня:
«1. О ходе заготовки кормов в совхозе.
2. Персональное дело коммуниста С. Ф. Завьялова».
Кроме того, парторг Гусев, как всегда, разослал извещения открытками по почте. Завьялов шел на партсобрание как на суд. Стыдно было заходить в директорский кабинет, где уже собралось много народу. Скромно сел у самого выхода. На него смотрели с любопытством, как будто он в чем-то изменился.
Завьялов рассеянно слушал, как директор докладывал о сенокосных делах, как выступали в прениях, а когда Гусев произнес его фамилию, внутренне напрягся, словно ожидая удара.
– Товарищи, вам известно, что тридцатого июня Степан Завьялов, будучи пьяным, заснул в кабине трактора на въезде в село. Причинен материальный ущерб, только по счастливой случайности обошлось без человеческих жертв. Недавно принято постановление по борьбе с пьянством, поэтому мы должны дать принципиальную оценку проступку коммуниста Завьялова. Прошу высказываться по данному вопросу, – начал Гусев. Он строго свел белесые брови, обведя взглядом присутствующих.
«Демагог, – подумал Логинов. – Сам мимо рта не пронесет, а разглагольствует».
Первым, как и следовало ожидать, вскочил Мишаткин.
– Сколько живу, не помню такого случая. Ведь трактор пустить без управления – такую-то махину! – возмущенно воздел он руки. – Действительно, могла произойти и вовсе беда, если бы подвернулся кто-нибудь на тот момент. А причина? Пьянство. Меры сейчас принимаются правильные, и нам пора кончать с этим. Предлагаю наказать Завьялова самым серьезным образом, чтобы другим было неповадно. Распустились, понимаешь. – Мишаткин непримиримо зыркнул в сторону Степана.
– Дарья Ивановна, вы что скажете? – спросил Гусев Копылову, приглашенную на собрание.
– Все видели, каких делов натворил Степан. Знамо, все из-за выпивки. Смотрю, батюшки, трактор прет что есть силы, а он спит во всю головушку! Мне чтобы баню отремонтировал как следует, об остальном решайте сами: я не партейная.
– Надо его послушать, – предложил Николай Силантьев.
Переминая в руках кепку и потупив взгляд, Завьялов поднялся со стула.
– Оправдываться нечего: мой грех, мой и ответ. Сам не знаю, как оплошал. Баню поправлю.
– Где ты выпивал в тот вечер? – спросил Логинов.
– У Юрки Морозова.
– Вот и тех, кто поят, надо бы привлекать, – сказала главбух.
– С Морозова взятки гладки, он – отпускник, а у тебя, Степан Федорович, в руках трактор. Нельзя так безответственно распоряжаться техникой, – продолжал Логинов. – Уснуть в кабине трактора! Произошло ЧП. Какой пример ты подаешь молодым механизаторам? Некоторые до сих пор не прочувствовали всю серьезность последствий пьянства. Должен еще раз предупредить всех, что по каждому факту нарушения трудовой дисциплины будут приниматься строгие меры. В частности, материал на Завьялова передан в административную комиссию райисполкома: он будет оштрафован в соответствии с постановлением. Кроме того, лишится премии за июнь. И, конечно, понесет партийное взыскание.
– Партбюро предлагает объявить коммунисту Завьялову выговор, – поднялся из-за стола Гусев. – Есть другие предложения?
– Предлагаю дать ему строгий выговор, – не унимался Мишаткин.
– Прошу голосовать. Кто за первое предложение?
Проголосовали единогласно. Когда вышли на улицу, мужики принялись оживленно подтрунивать над Завьяловым.
– Вот так, Степа: дорогая нынче выпивка-то получается, – сказал бригадир Шалаев.
– А тебе чего весело? Тоже трезвенник нашелся! – грубо ответил Завьялов и не задержался покурить, зашагал к дому.
– Наверно, торопится на свой объект, – донесся вслед насмешливый голос Сашки Соловьева.
Вероятно, и пошел бы ремонтировать баню, а после этой реплики раздумал. Чувствовал себя опозоренным перед односельчанами, хотя на людей не досадовал, понимал: сам виноват. Попал в историю, да как раз начались строгости насчет выпивки.
У крыльца Степан запнулся за грабли, приставленные к штакетнику, в сердцах отшвырнул их ногой, сломав при этом два зуба.
– Чего пошвыриваешь? Небось получил нагоняй на собрании? – поддела за больное жена.
– Да замолчи ты! – огрызнулся Степан.
– Сам помалкивай, коли провинился по всем статьям. Как еще цел остался? Ведь мог вывалиться под гусеницу. Давно пора было взяться за вашего брата, совсем распустились…
Степан сходил в дом за ножом, сразу же взялся выстругивать зубья для грабель. На собрании досталось, а тут еще жена ворчит, как худое брюхо. Узнает про штраф (рублей сто, поди-ка, взыщут), и вовсе устроит головомойку. Со всех сторон глухой запрет.
15
Начался июль, пора самая сенокосная, выжидать некогда, но дожди все не прекращались. Приходилось буквально караулить всякий погожий час. Из-за бездорожья силос закладывали в бурты на высоких местах ближе к полю. Качество силоса было плохое. На десятое июля сена не заготовили ни одной тонны. Райком и райисполком в своем обращении к труженикам района объявили чрезвычайное положение с заготовкой кормов. Газета призывала бороться за корма, как за хлеб, противопоставлять стихии организованность, да какой сенокос, если зарядили дожди.
Как только выдался погожий денек, Логинов распорядился скосить на сено клеверное поле в Осокине. Его удалось высушить. Сразу два пресс-подборщика вывели на уборку сена: Силантьев – свой «Киргизстан», на котором работал не первое лето, а Иван Логинов – новый рулонный, только полученный. Присланные рабочие грузили кипы в тракторные прицепы. Начало казалось обнадеживающим, как вдруг нанесло тучку, гулевой бычок. Дождь шел менее получаса, а работа остановилась на весь день.
Городские парни с веселым гомоном припустили наперегонки к опушке леса, они даже рады были дождю. Логинов, бригадир Шалаев и Силантьев, не прячась от дождя, стояли около пресс-подборщика.
– Ну, что тут поделаешь? – расстроенно развел руками Силантьев. – Именно ведь в тот момент прорвало его!
Все неприязненно, как на живое существо, посмотрели на тучку, повисшую над полем. Дождь все-таки донимал: забрались в директорский «уазик».
– Видать, нынче не лето, а сеногной, – заключил Шалаев. – Все сено будет мытое: что это за корма?
– Да, столько обмочили! – тоскливо обвел взглядом поле Логинов. – Сегодня можно было все убрать под навес. Должна же когда-то установиться погода!
– Сумлеваюсь, – молвил свое любимое словцо Шалаев. – Старики еще зимой предсказывали мокрое лето.
– В посевную сколько было нервотрепки, теперь с сенокосом не легче, – сетовал Логинов. – Какая трава-то вымахала! Только бы убирать.
– Хоть бы часика два поработать. Смотри, он уже затихает, а все дело испортил: полная остановка, – вторил ему Силантьев. – Вот создали мы звено конечной продукции, а какой результат будет осенью?
– Развалится ваше звено, – предрекал Шалаев.
Дождь, вначале напористо барабанивший по брезенту, затихал, снова светило солнце, взгоняя с теплой земли легкий парок. Сено, с таким трудом высушенное, лежало теперь мокрое.
– Говорят, техника и организованность решают все, а против природы все же мы слабы: брызнул дождик, и – ни тпру, ни ну, загораем, – принялся рассуждать Шалаев. – Чего-то Иван там застрял со своей бандурой?
– Машина новая, неотлаженная, – сказал Силантьев.
Иван остановился поодаль, не выходя из кабины трактора, листал инструкцию по обслуживанию рулонного пресс-подборщика, поступившего в совхоз впервые. Он и дома после работы изучал ее. Другие механизаторы старались отказаться от незнакомой техники, он взялся за нее.
– Что делать-то будем, Алексей Васильевич? Отбой? – спросил Шалаев.
– Конечно.
Горожане по команде бригадира с оживленными криками попрыгали в тракторный прицеп, покатили обратно в Белоречье. Им заботы мало.
Алексей подошел к брату, поинтересовался:
– Как успехи, Ваня?
– Видишь, какие рыхлые крутит, – Иван пнул сапогом в рулон и озадаченно приподнял большим пальцем козырек кепки. – Не знаю, в чем загвоздка? Регулировку пробовал менять и так и эдак.
– Сейчас разберемся, – уверенно заявил Силантьев.
Они подошли к подборщику, стали рассматривать механизм, сверяясь со схемой в инструкции. Два самых надежных, безотказных механизатора. Алексей смотрел на загорелую шею брата, крутые плечи, сильные, привыкшие к металлу руки и не впервой ловил себя на мысли, что в какой-то мере даже завидует его привычке к физическому труду, выносливости, крестьянской сноровистости. На поблажку со стороны директора-брата он никогда не рассчитывает, работает на совесть. Про Николая Силантьева и говорить нечего: если бы все механизаторы были такими! Работает, не считаясь со временем; любая техника в его руках как часики. Опыт. Рулонный подборщик тоже наладит. Вот стоит, твердо расставив ноги, коренастый, неторопливо-обстоятельный в своих действиях.
– Вы тут налаживайте, чтобы завтра оба подборщика были в ходу, а я поехал, – сказал Алексей.
– Будет сделано, Васильевич, – заверил Силантьев.
Из-под колес машины расплескивалась мутная вода, скопившаяся в колеях. Надоела эта бездорожица, мысли были невеселые. Сено, которое могло быть сегодня свезено в кипах под навес, оставалось в поле. Мытое дождем, оно потеряет качество. Удастся ли обеспечиться кормами? Трудный выдался год. Вечером будут звонить начальник сельхозуправления или сам Кондратьев, спросят сведения по заготовке сена, а они мизерные. Надо объясняться.
В машине было жарко от припекавшего солнца, а Логинов тревожно посматривал по сторонам на линию горизонта, и казалось ему, что вот-вот из-за нее снова выкатится темным угрожающим валом туча. Тогда и назавтра сено может не высохнуть…
Утром Логиков обошел дачников, сообщил им постановление сельсовета о том, что каждый из них должен принять посильное участие в заготовке сена для совхоза. Не застал дома Ивана Трошкина и потому сейчас снова подъехал к его крыльцу. Хозяин, крепкий кривоногий мужик средних лет, сидя на толстом чурбачке, чистил рыбу: одного щуренка держал в руках, два валялись на траве.
– Здравствуй, Иван Григорьевич!
– Привет!
– С уловом, значит! На удочку?
– А ты, поди-ка, нештатный рыбинспектор? – лукаво сузил глаза Трошкин.
– Своих дел полно. Вот пришел насчет сенокоса: такое постановление сельсовет принял, – Логинов подал извещение Трошкину.
Тот неторопливо прочитал бумагу, сунул ее в боковой карманчик старенькой клетчатой рубашки.
– Я не работать сюда приехал – отдыхать, так что не обессудь. Имею законное право.
– Имеешь. Но здоровью твоему не повредит, если ты возьмешь косу в руки да поставишь хотя бы стожок лугового сена для телят или выйдешь в поле вместе со всеми. Не даром – деньги заплатим.
Трошкин бросил на землю выпотрошенного щуренка, взял в руки другого и, щурясь от дыма сигаретки, торчавшей в тонких сухих губах, ответил с сознанием независимости:
– Косу в руки я не возьму, и денег ваших мне не надо.
– Жаль. Ведь ты не посторонний на этой земле, и теперь пользуешься ее благами.
– Хм, укорил! Ну, пользуюсь – и что? – Он зажал в плотно сжатых губах окурок, выражение его лица стало дерзким. – Чай, река и лес не совхозные. Дом у меня тоже свой, родительский, – показал через плечо большим пальцем на избу.
Ничего не ответил ему Логинов, направляясь к машине. Совсем бы не заводить этот разговор с Трошкиным… Каждый год умудряется брать отпуск летом, браконьерит на Сотьме, живет в свое удовольствие, а коснись хоть с малой просьбой, чувствует себя чуть ли не оскорбленным. Ну да черт с ним! Никто и не делает ставку на таких обывателей…
Сложная складывалась обстановка с заготовкой кормов, но природа вдруг явила милость: наконец установилась настоящая июльская погода, и дело пошло полным ходом. Силантьев запрессовывал до тридцати пяти тонн сена в день; старался не отставать от опытного напарника Иван Логинов.
Сегодня убирали клевер в Климове. Все-таки и в наш машинный век сенокос остается самой многолюдной, дружной и праздничной работой. Алексей Логинов весь день не уходил с поля. Кроме подборщиков здесь находились три трактора с прицепами, два других продолжали подкашивать клевер поодаль, за перелеском. На погрузке и разгрузке кип под навесом были заняты городские рабочие. И все это – артельно, с шуткой-прибауткой. Даже обедали всем миром, потому что, по распоряжению Логинова, обед привозили в поле: старались девочки-поварихи, освоившие новую столовую.
Подъехали трехосные вездеходы с Раменского лесопункта, выделенные для отвозки сена на станцию, для сдачи государству. Погрузчика не было, но рабочие, приспособив две половые доски, ловко закатывали в кузов рулоны. Сам Логинов помогал им, поддерживая общее трудовое настроение. Надо было максимально использовать погожие дни: установившееся вёдро еще казалось ненадежным.
– Пойду прокачусь с папой, – сказал Миша, находившийся вместе со взрослыми в поле. В это лето Алексей часто брал племянника в поездки по совхозу. Жаль, Сережка был еще мал.
Миша, освоившийся на сенокосе, побежал к приближающемуся трактору, размахивая гладким ивовым прутышком. За лето он немного похудел, загорел и вытянулся. Один из рабочих ловко смастерил ему шапку из газеты, и он весь день не снимал ее с головы. Вместе с Вовкой Капраловым ездил за обедом, потом – за водой на ключ. Занятий и ему в поле хватает, деловой парень.
Когда городские гурьбой повалили к реке купаться, Силантьев остановил свой агрегат, подошел к Логинову, торжествующе улыбаясь:
– Вот теперь-то наша взяла, Алексей Васильевич! Если погода не подведет, наверстаем.
– По ударному поработали, просто душа радуется! Ты смотри, какую палестину убрали! Чистота! – удовлетворенно повел рукой Логинов. – Подберите эти остатки, чтоб на случай дождя все сено было в кипах.
– Сейчас дошибем, – ответил Силантьев, вытирая рукавом потный, в грязных подтеках лоб. – Иван сегодня больше моего запрессовал. Молодцом!
Нелегко с утра до вечера трястись в жаркой кабине трактора, но не может не радовать результат. Только сам земледелец испытывает чувство праздничности при виде убранного поля. С таким чувством Логинов и Силантьев смотрели сейчас со взгорья от деревни в сторону реки, и казалось, само пространство над полем расширилось, выше поднялось голубое, без единой помарочки небо.
– Дядя Леша, я тоже купаться хочу! – подбежал Миша.
– Садись в машину, поехали!
Подрулили к реке немного выше того места, где купались городские. Миша скинул одежку раньше всех, помчался по песчаной отмели, поднимая брызги. Какое блаженство после сенокосных трудов смыть пот чистой сотемской струей, окунуться с головой в ее исцеляющую прохладу! Поистине живая вода, собранная из многочисленных жильников и ключей, не замутившаяся на каменистых переборах и песчаных плесах.
Стоя по грудь в воде, Логинов поманил племянника:
– Давай плыви ко мне! Не бойся.
Миша еще плоховато держался на воде, но сейчас обрел уверенность, проплыл метров пятнадцать.
– Молодец! Отдышись немного, и двинем вон до того мыска вместе, – ободрял Логинов. – Надо чувствовать себя как рыба в воде.
Потом он сидел на берегу и, причесывая влажные волосы, наблюдал за Мишей и Володей Капраловым, забавлявшимися в воде. Как представить жизнь Белоречья без реки! С детства она влечет к себе, дарит радость. О чем-то тихонько вызванивает на быстринах, хранит какие-то тайны в иссиня-зеленоватых омутах. Убери Сотьму – и сам характер здешних жителей оказался бы другим.
Солнце висело низко, слева от села, небо было ясным. Зудели надоедливые комары, осмелевшие, как только спала жара. Над рекой реяли проворные ласточки-береговушки. Из-за ольховника доносились вскрики и хохот городских рабочих. И, конечно, как всюду, пахло сеном над сотемскими лугами, в которых появились первые стожки. Отрадно было Логинову видеть их и родное село, раскинувшееся по взгорью за рекой. Обнадеживала мысль, что сенокосная погода установилась надолго.
16
Зазвонил телефон. В трубке послышался хрипловатый голос осокинского бригадира Шалаева:
– Здорово, Алексей Васильевич! Поломка у нас на ферме: электродвигатель сгорел у холодильника. Тут уж ничего не придумаешь, только двигатель менять.
– Смотри, так ли это? Электрик был?
– Ясно, не сам определил.
– Сейчас узнаю в «Сельхозтехнике». Пока не наладим, ставьте бидоны с вечерним удоем в Катениху, как раньше делали.
– Да ведь жара-то какая установилась! Вода в речке тоже теплая. Сумлеваюсь…
Логинов тотчас позвонил главному инженеру «Сельхозтехники», тот не порадовал ответом:
– Эти электродвигатели, Алексей Васильевич, – большой дефицит. Нет у нас их совсем.
– А нам что делать? Ведь сквасим все молоко.
– Будем узнавать в городе: может, там найдется. Как только раздобудем, дам знать.
«Черт побери! Чего ни коснись – все дефицит! – расстроенно думал Логинов. – Долго ли заменить электродвигатель, если есть запасной? И ведь вышел из строя в самую жару, когда и без того бывает возврат кислого молока».
Он с раздражением полистал собранные в папку договоры на строительство жилья, зерноплощадки, телятника, на газификацию домов, на ремонт сельхозтехники, на выполнение работ по химизации почв… Тут же был и договор с «Сельхозтехникой» на техническое обслуживание ферм. Договор есть, а двигателя нет. Вот работают по договорам три бригады шабашников, неплохо работают, не считаются со временем, но всех надо обеспечить стройматериалами: опять что ни возьми – дефицит.
Логинов выпил стакан теплой воды, шагнул было к двери, как снова зазвонил телефон. Сердито взял трубку:
– Слушаю.
– Алексей Васильевич, это вы? – спросил незнакомый голос. – А это – я, Сергей Малышев!
– О-о, здравствуй, Сергей! – обрадовался Логинов. – Ты откуда звонишь?
– Из Шарновки.
– На машине?
– Конечно. Как там дорога? Проеду на своем лимузине?
– Проедешь без запиночки: километра три осталось заасфальтировать. Сейчас сухо, так что не беспокойся.
– Значит, двигаю. До встречи, Алексей Васильевич!
– Ждем.
Вышел Логинов на улицу, с чувством облегчения окинул взглядом село и лесную синь. Долгожданная весть: молодая семья Малышевых возвращается из далекой Воркуты в родное Белоречье! Сразу тракторист и доярка прибавятся в совхозе да ученица – в школе. После того разговора позапрошлый год, когда Сергей был в отпуске, Логинов больше и не агитировал его: тот сам прислал письмо, дескать, намерен вернуться. Это событие так обрадовало Логинова, что он готов был бросить все дела и тотчас поехать навстречу Малышевым, но прежде пошел на строительство зерноплощадки, возле которой уже стояли два новеньких мощных вентилятора. Они бесшумно вращались даже на неприметном ветерке.
А тем временем знакомые ярко-красные «Жигули» мчались по шоссейке сначала от станции до Покровского, потом – в сторону Белоречья. Как в прошлый раз, рядом с Серегой сидела жена, сзади – дочка Света. Путь к дому всегда обнадеживает. Несмотря на то что езда утомила, теперь приободрились, с интересом глядя на новую шоссейку, шире раздвинувшую лес.
