Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Здорово! – нехотя ответил тот и так же нехотя подал руку. – Явился, значит.
– Дай закурить… Сейчас был у директора – коров буду пасти, – поспешно сообщил Васька, чтобы как-то расположить к себе неподатливого родственника.
– И то дело, – буркнул Павел Андреевич.
– Ты, поди, здесь теперь живешь?
– У себя в Пустошках. А тебе не надоело болтаться-то? Опять оттоле пришел? – Носков неопределенно показал большим пальцем куда-то за плечо. – Жить-то когда будешь по-человечески? Со стороны за тебя стыдно.
– Только увиделись, ты уже нотации читаешь.
Сухощавый носатый Павел Андреевич сидел нахохлившись, сдвинув на лоб кепку, даже глаза отвел в сторону, досадливо помаргивая, дескать, угораздило встретиться с этим шалопутом.
– Надо бы за встречу пузырек выпить по-свойски: все-таки немного мы сродни, – напомнил Васька, нервно поглаживая острое колено и покачиваясь на ящике. – У меня сестра за твоим племянником, тоже Носкова.
– Ты мою фамиль не трогай! Родня – на одном солнышке портянки сушили, – с нескрываемой иронией произнес Носков, зыркнув на Ваську голубыми льдинками прищуренных глаз. – Деньги, что ли, завелись?
– Смеешься? А я серьезно говорю, возьми бутылку – с получки отдам.
– М-да, хорош уксус! Э-хе-хе! – откровенно рассмеялся Носков. – У тебя, наверно, долгов-то – что волос на голове.
– Ты, дядя Паша, мои долги не считай, – начал злиться Васька, чувствуя неприязнь единственного родственника, оставшегося в совхозе.
– А ты – деньги в моем кармане, – в тон ему ответил Павел Андреевич.
Пришла продавщица, издалека кивнула мужикам; лицо при виде Мухина выразило заметную настороженность, как будто он только за тем сюда и приехал, чтобы обворовать магазин. Загремела замками и железными накладками.
Носков направился в магазин. Васька поджидал – авось что-нибудь отломится, но через несколько минут покупатель с потяжелевшим рюкзаком на одном плече, ни словом не обмолвившись, сосредоточенно прошагал мимо.
– Куркуль ты, дядя Паша! – бросил ему вслед раздосадованный Васька.
– Пообзывайся у меня! – огрызнулся Носков.
Васька проводил его злым взглядом. После курева пресно сосало во рту и желудке. Стал поджидать, не пошлет ли удача какого-нибудь человека попроще…
На другой день он выгнал белореченское стадо, направив его вдоль Сотьмы. Сам, покачиваясь в седле, медленно ехал позади на смирной чалой кобыле Голубке. Места вокруг были с детства знакомые, встреча с ними трогала Васькино сердце, он наслаждался ощущением полной свободы. Слева, по угорью, тянулись сосновые перелески, над которыми плыло низкое солнце, справа – окутанная ивняком и туманом, бесшумно катилась река. Скрипел коростель, всхрапывала лошадь. Коровы сосредоточенно хватали росную траву. Привычный, понятный мир окружал Ваську Мухина.
Поднялся на верховую дорожку, окинул вольным взглядом свое стадо, реку, оставшуюся внизу, притуманенные леса. Покаянно подумалось о том, что только по собственной вине многие годы прожил вдали от родных мест.
Береговой прямушкой шла на работу Тоня Морозова, увидала верхового Ваську, тотчас прянула в сторону да – впробеги по опушке, краем поля. Он хотел догнать ее, постыдить, мол, чего шарахаешься, как от разбойника.
Чуть ниже по течению реки проехал мимо косарей, позавидовал их дружной работе. Почти всех узнал, и его узнали, но никто не окликнул, не обрадовался встрече, только проводили настороженными взглядами, заслонившись ладонями от солнца.
Ближе к полудню, когда высушило росу, коровы легли в редком березняке. Васька пустил лошадь пастись, а сам сидел у приветливо сверкающей воды, размышлял о своем дальнейшем житье-бытье. Давно бы пора завязать с воровством, каждый раз, возвращаясь в село, надеялся на это, да, видно, есть что-то предопределенное в его непутевой судьбе. Вот и сейчас все бы хорошо, а уже чувствует Васька возникающее в нем желание кому-то насолить за свои беды.
18
В конце июля Логинов привез из Ермакова жену. Мебель и вещи еще не были выгружены из машины, Алексей взял Наташу за руку, шутливо предложил:
– Сначала посмотрим наш дворец.
Новое жилье всегда радует чистотой, свежим запахом краски, кажущимся простором. Окна в доме были широкие, светлые, полы – гладкие – из дерево-плиты.
– Прихожая сделана заодно с кухней. Газ подключен. – Алексей толкнул дверь налево. – Тут спальня, к ней удобно примыкает веранда. Дальше – гостиная. Ты посмотри, какой вид из окна! Прямо на Сотьму! – нахваливал он. Ему и в самом деле по душе был новый дом, как будто построил его собственными руками. – А ты не хотела ехать в Белоречье!
– Так что с тобой поделаешь?
– Разве плохо здесь? Ведь нравится тебе?
Алексей потормошил Наташу за плечи, она слабо улыбнулась. Спору нет, и Белоречье расположено красиво, и домик хорош, но беспокоило другое: как-то не по-свойски, будто неполноправно, чувствовала себя Наташа и в семье Логиновых, и в здешнем селе, и не потому, что к ней плохо относились, а сама так настроилась. Алексей догадывался о ее переживаниях, однако бодрился.
Обошли домик и снаружи. Он стоял на кирпичном фундаменте, под крутой шиферной крышей, был покрашен в зеленый цвет и выглядел привлекательно.
– Вот здесь вскопаем грядки, – показывал Алексей на участок, обнесенный штакетником. – Ты посмотри на Сотьму!
– Да, вид открывается широкий, – согласилась Наташа.
– Так и должно быть!
Подходили полюбопытствовать односельчане, некоторые наблюдали издалека, присматривались к Наташе, потому что мало знали ее. Никто не отрицал, хороша собой жена директора. Наташа, еще не освоившись на новом месте, смущалась.
С помощью отца и шофера Алексей быстро разгрузил машину и уехал в Еремейцево, где вели заготовку прессованного сена.
Когда вернулся, в доме было оживленно, собрались все Логиновы: отец с матерью, сноха Тамара с детьми. Как обычно, задерживался Иван, и тот вскоре явился в нарядной светло-бежевой рубашке. На ходу причесывал непросохшие волосы.
– Чего разглядываешь меня? Привык, что не вылезаю из спецовки, так дай хоть вечерок побыть в чистой одеже, – говорил он, приближаясь к крыльцу. – С новосельем тебя! – Он обхватил Алексея.
Оба были в приподнятом настроении, молодые, здоровые, сильные. Втянутый в физическую работу Иван помускулистей Алексея, лицо и шея у него обветренные, бронзовые, брови повыгорели.
– Эй, добры молодцы! Вы что тут стоите? – позвала их Тамара.
Мебель в доме еще не расставили, настоящего застолья не было, просто мужики на скорую руку решили отметить новоселье.
– Дорогие Алексей и Наташа, – сказал Василий Егорович, пошаркав толстыми пальцами по седым усам, – устраивайтесь, обживайтесь. Все мы теперь поблизости, будем помогать друг другу. Счастья и согласия вам под новой крышей!
– Давай, Леша, за новоселье! – вел свой разговор Иван. – Два наших дома стало в Белоречье, будем в гости друг к дружке ходить. Я бы тоже пожил в таком теремке.
– Своя-то изба все же не в пример лучше, – заметил Василий Егорович.
– Вспомни-ка пословицу: держись друга старого, а дома нового, – молвила Варвара Михайловна.
Она оценивающе посматривала на приехавшую сноху. Всем взяла Наташа: волосы русые, густые, взгляд карих глаз мягкий, и вообще не только облик, но и манеры у нее сдержанные, спокойные. Улыбнется – ямочка играет на щеке. «А вот поди ты, в главном – изъян», – с горечью думала Варвара Михайловна.
– Пошли, ребята, покурим, – предложил Василий Егорович.
Вышли на крылечко. Влево виден был ровный травянистый угор, внизу кудрявились ивняки да ольховники, дальше по увалам синел окутанный июльской дымкой лес. Глянешь вдаль – душа расправляется. Вправо двумя порядками тянулись сельские избы, освещенные убывающим закатным светом, за ними возвышалась церковь.
– Жаль, Виктор не приедет нынче в отпуск, – посетовал Василий Егорович.
– Жена у него – любительница курортов. Разве здесь хуже отдохнули бы, чем на юге? – сказал Алексей.
На улице, вместе с вырвавшейся в открытую дверь музыкой, выскочила проворная Тамара, подхватила за руки Ивана с Алексеем, пытаясь растормошить их в пляске:
– Ой, Логиновы, до чего вы тяжелы. Шевелитесь, что ли!
Веселья не получилось. На пороге появилась Варвара Михайловна, она первая направилась к своему дому, а за ней и остальные.
Алексей оставался на улице. Солнце погасло, медной полосой легла над лесом заря, но небо оставалось светлым. Тишина опустилась на землю, только изредка лаяли собаки или проходила большой дорогой запоздалая машина.
Бесшумно подошла Наташа, села рядом на крылечко, ласково нырнула под руку и затаилась. Минута доверчивой близости. Оба они с доброй надеждой начинали жить на новом месте, в новом доме. Ощущая через рубашку ровное дыхание жены, Алексей гладил ее волосы.
– Будешь работать на медпункте пока вдвоем с Петровной. Родители твои не за горами, в любой момент съездишь. Обживемся, все устроим, – успокаивал он Наташу. Не хотелось уходить с улицы. Сидели, словно ожидая чего-то. От реки донесся хохот, и снова все заглушила тишина. Рядом, как забытые в траве быстрые часики, тикал кузнечик…
19
Начали с дальних сафоновских полей, три комбайна пустили.
Все трое – Силантьев, Сашка Соловьев, Николай Баранов – на жатве не первый сезон, уверенно ведут комбайны друг за другом. Мощный утробный гул целый день не смолкает над полем; знойный воздух сушит ноздри и рот, глотнешь из канистры теплой воды – жажду не утолишь, только хуже взмокнешь.
Вечером приехал последний трактор с прицепом, освободили бункеры от ржи, а сами решили остаться переночевать в Сафонове. Заглушили комбайны на краю поля, направились к избе Анфисы Глушковой, единственной жительницы деревни.
Николай Баранов первый подкатил на своем мотоцикле к обкошенной лужайке около Анфисиного крыльца. Высокая сутуловатая старуха вышла из палисадника, где что-то копошилась над ульем.
– Тетка Анфиса, заночевать хотим у тебя, – доложил Баранов. – Не возражаешь?
– Чего возражать? Ночуйте на здоровье, а то и поговорить не с кем.
– Не страшновато одной-то?
– Хорошего мало, да куда денешься? – развела длинными, по-мужицки увесистыми руками Анфиса. – В огороде посажено, улей вот один сберегла от клеща.
– Как зимовать-то будешь? Просила бы у директора какой-нибудь угол в Белоречье.
– Молодым-то жилья не хватает, чего уж про нас… – Поморгала блеклыми глазами Анфиса. – Перезимую помаленьку. Овощи свои, ягод, грибов наношу, масла подсолнечного заготовлю. Ты только привези мне мешок муки али ребятам накажи.
– Это сделаем, – пообещал Баранов. – Обязательно привезем.
Подошли мужики. Хозяйка пригласила ужинать. Славно подкрепились свежей картошкой с малосольными огурцами. Спать легли на повети, на сене: меньше канители хозяйке.
– Эх, и зададим храпака! – сказал Сашка. – На сене-то спится от одного запаха.
– Скажи спасибо Анфисе, – отозвался Силантьев. – Смотри, какой зарод натаскала вязанкой.
– Подумать только, одна как перст живет!
– Привычка к дому, к месту… Колюха, ты чего помалкиваешь? Уснул, что ли? – окликнул Силантьев Баранова.
– Да нет.
Силантьев вдруг зашелся сдавленным смехом и подзадорил:
– Представь, ты валяешься тут на сене, а в это время Пашка Колесов, не будь плох, навострил лыжи к твоему дому.
Тут Силантьев и Сашка расхохотались на всю поветь, так что курицы внизу на дворе очнулись.
– Не ваша забота, – буркнул Баранов.
В наступившей тишине слышно было, как он нервно ворочается.
– А любить красивую – век не знать покоя, – негромко пропел Сашка.
– От Колесова чего угодно можно ожидать – большой прокудник, – вторил Силантьев.
– Да заткнитесь вы! – огрызнулся Николай.
Закинув руки за голову, он смотрел в темноту, где угадывались стропила, и сбоку скупо брезжило слуховое окно. Только что было желание воткнуться головой в сено и уснуть, а теперь сон отшибло, представлялось, как Пашка Колесов крадется к его дому, как Валентина отпирает ему дверь… «Ну, попадись ты мне еще! – распалялся он молча. – И за каким чертом я остался здесь ночевать? Долго ли было газануть на мотоцикле?»
Помаялся некоторое время и, как только раздался храп Силантьева, осторожно поднялся, приоткрыл воротницу. Ночь была августовская, глухая, эта настораживающая тишина еще больше тревожила Николая. Недолго раздумывая, он зацепился руками за порог, повис и спрыгнул на землю. Чтобы не разбудить мужиков, мотоцикл пришлось толкать руками до самого поля.
До Еремейцева дорога особенно плоха, по ней и днем-то непросто проехать. Мотоцикл подбрасывало на ухабах, свет фары то взмывал в небо, то утыкался совсем близко в землю. От спешки Николай раза два навернулся, но только еще злей жал на газ, как только дорога мало-мальски выравнивалась. Казалось бы, достаточно проучил и жену, но сейчас взвинтил себя новыми подозрениями, как будто непременно должен был застать Пашку в своем доме.
Еще на окраине села заглушил мотоцикл: изрядно пришлось попыхтеть, пока толкал его до крыльца. Сдернув с потной головы кепку, поотдышался; сердце колотилось часто и сильно, так что даже мешало прислушаться к настораживающей тишине. В окнах избы – темнота, ни звука. Требовательно бухнул кулаком в дверь. Показалось, что Валентина долго не отпирает – нетерпеливо стукнул еще раз.
– Кто там? – спросила она, выйдя на мост.
– Я. Или кого другого поджидаешь?
Бесшумно, видимо, босиком, жена быстро сошла по лестнице, попеняла:
– Потише вози-то: ребят разбудишь. Чего явился не пойми в какое время? Толька Иванов сказал, ночевать останетесь в Сафонове.
– Ты и обрадовалась.
– Полно болтать-то!
Николай скинул кирзачи и спецовку на крыльце, поднялся вслед за женой в избу. На кухне был включен свет.
– Ешь там, чего найдешь, – сказала Валентина, нырнув в постель.
Николай все же недоверчиво заглянул в переднюю, в полутьме разглядел своих Баранчиков, безмятежно разметавшихся на диван-кровати. «Идиот! – ругнул он себя. – Зачем примчался среди ночи? Несерьезно это. Мужики завтра посмеются».
Он выпил залпом почти целую кринку молока и обескураженный ушел в горницу, где у него была постель. Все еще не остывший, потный и злой, долго сосал сигаретку. Стыдно было перед женой, чувствовал себя как ревнивый парнишка, попавший в дурацкое положение. «Почему другие живут спокойно, а я дергаюсь? Небось Сашка Соловьев да Силантьев вовсю дрыхнут на сеновале у Анфисы, – позавидовал он. – У меня сна-то нет ни в одном глазу, не знаю, как завтра целый день буду трястись на комбайне. Нервы сдают. Все из-за нее, холеры!» – пристукнул кулаком по колену.
Действительно, нервы расходились, виски давила тупая боль. Крутился на постели, казавшейся жаркой, никак не мог уснуть.
20
Свою подругу Манефа Андреевна Озерова заметила издалека: глянула на осокинскую дорогу – ковыляет с корзиной неугомонная грибовница Настасья Сорокина. Надо было дать попросохнуть только что вымытому крыльцу, и Манефа не спеша наблюдала из-под руки за приближением Настасьи, как будто та могла сообщить какие-то важные новости. Их мало в будничной жизни еремейцевских старух: сойдутся, потолкуют о том, о сем – и то ладно.
– Ой, девка, вся упахталась! – вздохнула Настасья и, поставив корзину, вытерла раскрасневшееся лицо платком, снятым с головы.
– Полно-ка, бегаешь как молодая! Давеча, смотрю, направилась во фроловскую сторону, а уж скачешь от Осокина, – всплескивала руками сухонькая Манефа. – Куда тебя собака носит?
– Верно, ходила подо Фролово, потом за Катениху на тот берег сбегала. Давай-ка посидим, покалякаем: отдохну маленько.
Сели на лавочку около тына.
– Все грибы хочешь схватить, – упрекнула Манефа.
– Лес велик, всем хватит. Вишь, боровички попались, красноголовиков много, подберезовичков… – нараспев докладывала Настасья.
– Значит, начали расти хорошие грибы, раз целую корзинку накидала, да ведь один к одному, как на картинке, – качала головой Манефа, глядя на корзину.
– Ага. Теперь уж лисички – в отставку! Сегодня две срезала и говорю: буду отваривать на селянку, дак брошу.
– Раньше ведь росли эти, подболотовики.
– Болотовики, моховики зеленые называются, – поправила Настасья.
– Ну, один пес! Нравятся они мне.
– Я сама люблю. И всегда он крепкой, не соплястой.
– И чистить не надо.
– Гриб прямо чудесной!.. Ну вот, вышла на фроловское поле – коло оврага стоят мешки, все клеверища подняты: семена ржи привезли. Где оне такой мешкотары набрались? Батюшки!
– Что, сеют?
– Сеют. Мешковато полно, а мешки все новые, добротные. Иду – стоит мотоцикл в овраге, красный, красивый и с этой, с коляской. Я говорю, видно, механизаторы приехали работать. – Настасья погладила прыгнувшую к ней на колени кошку. – Видала, твоя-то модная ко мне забралась!
– Любит коло людей.
– Ладно, а вперед по прямушке – все след: на ком-то был хороший женский сапог, и тут же – мужской сапог, думала, Августины городники ходили.
– Оне и есть, наверно.
– Не-нет, погоди, дай добраться… Побродила немного, слышу, закричали: сначала вроде мужик крикнул, потом женский голос аукнул. Я тоже откликнулась.
– И не боишься?
– Полно хоть! Вот встретила Анфису Глушкову, дак та действительно неробка: одна-одинешенька в Сафонове. Потолковала про свое житье – не позавидуешь.
– Не приведи бог! Ну-ка, словом не с кем перемолвиться! – качала головой Манефа. – Сейчас осень настанет, ночи долгие, холодные. Я бы не смогла.
– Чай, нужда заставляет. Слушай дальше. Смотрю, всё следы коровьи. Выхожу обратно на фроловское поле – сеялка стоит. Думала, Соловьев, нет, Толька Иванов сидит. Здравствуй! Здравствуй, Толя! А что это, спрашиваю, всё коровьи следы? Осокинские коровы, отвечает, выкатили на поле и без пастуха: оне привыкли на клеверище ходить, а тут его перепахали. Говорит, директор погнал их в Осокино.
– Сам?
– Сам, хе-хе! – Настасья встряхнулась от смеха, привычным движением провела ладонью по круглому носу и охватила подбородок. – Он был тут у сеялок, вот и пришлось ему гнать коров, потому что кругом мешки, милая моя. Мешка-то знаешь сколько навалено! Я говорю, вот похоронят в землю зерно, а что соберут? Обратно-то соберут ли эти мешки?
– Нынче что сожнут, дак не успевают подрабатывать на току: сушилка сломалась. Я за директора переживаю, мужик он старательный, да хороших помощников у него мало.
– Достанется ему, что говорить. Этта жену его видела – славная.
– Уж больно красива, – согласилась Манефа, – только, вишь, не все ладно.
– Да, вот ведь как бывает…
С утра было пасмурно, а сейчас погода разгулялась, солнце пригрело старух, так что не хотелось вставать с лавочки. Да и куда им теперь спешить? Беседа течет как бы сама собой, непринужденно, их интересует всякая вроде бы незначительная совхозная новость.
– Натолька сидит обедает, ест огурец, а в банке у него, видать, варенье.
– Это что за еда – все пустое!
– Я и то посмеялась, дескать, для жениха слабый харч. Не знаю, чего он? Полным хозяйством живут: и молоко, и мясо в доме есть. Рядом парень высокий стоит, наверно, городской. Я спрашиваю: плохо, Натолий, сеять-то? Все хохлы травяные да хохлы: ну, дернина, дернина и есть. Плохо, говорит, забивается сильно. Я говорю, здесь проходили по грибы или по ягоды? Проходили, отвечает, трое Мишаткиных. Это оне, значит, в лесу-то аукали. Доехали до оврага, мотоцикл оставили, дальше пешком пошли. Ой, сходишь, дак все узнаешь! Людей хоть повидаешь. – Настасья снова удовлетворенно хихикнула, точно ей удалось узнать что-то интересное.
– У него, значит, мотоцикл новый?
– Ой, какой хороший, с коляской!
– Это у самого, у Мишаткина?
– У Валерки, у Валерки! Ну, ведомо, не у самого Мишаткина, тот тележного скрипу боится, не то что мотоцикла. Ну вот, прошла я тем берегом Катенихи, потом – через мост в Осокино. Коло фермы навес для сена заканчивают строить мужики: Шалаев да Ивановых двое. Федор кричит, машется больше всех. Подбежала евонная Манька, посмотрела в мою корзину, дескать, все грибы у нас обрала.
– Я и говорю, своя деревня лесом заросла, а ты скачешь пес знает куда.
– Евдоха вроде тоже собиралась в лес? – показала Настасья на избу Евдокии Таракановой.
– Говорит, с утра-то было пасмурно, думала, дождь будет, мол, одного мокра из лесу принесешь.
– Старая дура, мокра бояться – грибов не видать! – возмутилась Настасья.
– Зренье у нее плохое, да и не слышит, как тетерев, только ведь путается в лесу.
– С Манькой поболтали – новенькое узнала. Пашка Колесов еще номер отмочил: чудна́я, водит домой ночевать девку ли, бабу ли из городских, присланных на уборку. Матка стыдит его, а ему плюй в глаза – все божья роса. Беда с ним.
– И эта, видать, хороша штучка. Какой страм! Раньше народ совестливый был, а это что?
– Да и раньше, бывало, мужики вольничали. Слыхала, чай, в Климове жили Зарубины, несколько братьев было.
– Которых Волкушками звали?
– Да-да! Мать мне рассказывала. Присылает старший-то из них жене телеграмму из Питера, дескать, встречай. Ну, она запрягла лошадь, поехала на станцию, а он, не поверишь, высаживается из вагона со своей питерской сударушкой!
– Подумай-ка!
– Садятся в телегу, жена впереди, за кучера. Он еще дорогой-то пеняет ей, почему встретила на телеге, а не на тарантасе. Ладно, привезла она их домой – живут, отдыхают. Я, говорит, утром корову отдою, печку протоплю, в поле сбегаю, а оне прохлаждаются: только еще встанут, идут с полотенцем умываться на улицу.
– Да ведь это – разрыв сердца! Только представить. Каменной надо быть, – снова удивленно качала головой и строго поджимала сухие губы Манефа. – Теперь уж таких терпеливых нет.
– Знамо, терпеливица. Что поделаешь, если ребят у нее было четверо? А он уехал с этой полюбовницей и больше в Климове уже не появлялся.
– Какие наглые люди бывают! Просто не поверишь.
– А сущая правда!
Послышался гул мотора, около избы Августы Бакланихи остановилась сельповская машина. Шофер, долговязый мужик, что-то сгрузил на крыльцо и вместе с хозяйкой ушел в избу.
– Мужики, как рыба в вершу, идут к Бакланихе на самогонку, – сказала Настасья.
– Гля, того везут всё, что потребуется. Баба – пройда.
– Шофер-то вроде знакомый? – щурилась любопытная Настасья. – Точно, Петров, матка моя!
– Не родня ли Файкиному зятю? У нее Шура-то за какого-то Петрова вышла, говорят, хороший.
– Ну да, мало ли хоросьва́. Приехал сюда после техникума механизации, обыкновенный парень, чего хорошего? Все ревнует ее, лежал в больнице такой-то молодой, так что Шура не больно счастлива. Мне она нравится.
– Славная.
– Теперь она полная стала, я видела ее в автобусе – хорошая.
– Ну ясно, на полноте человек всегда хороший делается.
– Вот, вишь, села да и кружу, надо идти пообедать да грибы перебирать. – Настасья поперекладывала с места на место ядреные белые и красноголовки. – Лук-то вытаскала?
– Нет еще.
– А я уж обрезала и повесила. Теперь из-за луку да из-за грибов каждый день печку протапливаю. Давеча хлебы пекла – получились какие-то аляляшки: тесто не всходит, жиднет. Ну да, сама-то съем что попадя. Ты баню завтра не собираешься прокурить?
– А что?
– Дак, матка, преображенье послезавтра!
– Ай, верно! Надо истопить. Я тебя крикну.
– Вот рассиделась, вставать-то и тяжело. Ну-ка, ты, модная, ступай к хозяйке! – Настасья столкнула кошку с колен и заковыляла с тяжелой корзиной.
Кончилась беседа. К вечеру, может быть, придут Августа Бакланова или Евдоха Тараканова, завяжется новый разговор. Вроде бы на отшибе живут еремейцевские старухи, а в курсе всех совхозных новостей. Пока еще их несколько человек в деревне, вот и тянутся друг к другу, чувствуя потребность в общении. Правда, с Евдохой Таракановой частенько нет ладу, потому что шибко кляузная, вечно всех подозревает и чем старше, тем несносней становится. Надоело ей трафить, да что поделаешь, если приходится жить в соседях.
Крыльцо давно просохло. Маленькая, аккуратная Манефа скинула обутку, ступила босыми ногами на чистые половицы с чувством удовлетворения.
21
Наташа постояла возле штакетника детского сада, глядя, как ребятишки, будто воробьи, щебечут вокруг молодой воспитательницы, сидевшей на краю песочницы. Позавидовала ей, точно все эти малыши были ее собственными детьми. И самой захотелось побыть в их окружении.
– Олечка, пошли домой! – окликнула она Тамарину дочь. Не первый раз брала ее из садика, когда была занята мать.
Худенькая загорелая девочка радостно подбежала к ней, приткнулась к ногам.
– Ну, как у тебя делишки? – спросила Наташа. – Не обижают?
– Нет. Мы сегодня ходили на прогулку вон туда: там много васильков. Ты умеешь плести венок?
– Умею.
– Пойдем сплетем.
Они вышли в поле. Олечка принялась старательно собирать по опушке васильки, Наташа сплетала их, сидя на камне-валуне: обеим занятно. Венок получился нарядный, плотный, Наташа примерила его на голову Олечке, связала. Девочка была очень довольна: рот до ушей, черные глазенки сияют торжеством.
– Царевна ты моя! – восхищенно произнесла Наташа, обнимая ее и любовно прижимая к себе. И такие чувства нахлынули, что даже слезы навернулись.
– Тетя Наташа, ты чего? – спросила Олечка, не понимая, с чего вдруг она заплакала, если все так хорошо.
Что можно было ответить маленькому человечку? Наташа поднялась с камня и повела Олечку обратно в село. На них с интересом смотрели женщины, сошедшиеся по воду к колонке, толковали между собой:
– Видали, Тамаркину дочку ведет.
– Уж больно статна да красива!
– Плохого про Наталью ничего не скажешь. Я вчера была в медпункте, поговорила с ней – обходительная такая.
– Этта в магазине долго с нами стояла.
– Каждый день ходит за молоком к Варваре.
– Не только за молоком: и другое съестное несут от матки с батькой, потому что у себя и во дворе, и в огороде пусто.
– Ну, обожди, разживутся…
Наташа не слышала этих разговоров, она только догадывалась, что судят-рядят о ней. Ясное дело, человек она в селе новый, жена директора: все посматривают на нее с любопытством.
– Олечка, хочешь к нам зайти? – спросила Наташа.
– Хочу. Ты мне книжку почитаешь?
– Конечно.
Вошли в дом. Олечке он очень нравился, потому что был похож на теремок. Она побегала по чистым, прибранным комнатам, взбрыкнув ножонками, прыгнула на диван…
Алексей еще с улицы услышал заливистый Олечкин смех и сам приободрился.
– О, у нас в гостях Олечка! – весело сказал он, снимая пиджак.
– Ага. Мы про фантазеров читаем. Дядя Леша, а Барбос и Бобик улеглись на дедушкину постель! Хи-хи!
– Неужели?!
– Правда, улеглись! – озорно сверкала глазенками Олечка. – Смотри, какой у меня венок! Тетя Наташа сплела.
– Тебе нравится у нас?
– Нравится.
– Так оставайся-ка жить у нас, – шутливо сказала Наташа. – Останешься?
– Останусь. – Девочка настороженно помолчала и добавила: – Только маму спрошу.
– Ах ты, глупенькая! Ну, пошли спросим маму.
Алексей с грустью смотрел в окно, когда Наташа с Олечкой направились к родительскому дому. Шустрая племянница все забегала вперед, поправляя на голове венок из васильков, с которым не хотела расставаться. Немного побыла, позвенела, что колокольчик, и снова – тишина. «И верно, жила бы она у нас, – подумал Алексей. – Да разве это возможно? Разве Иван с Тамарой позволят? Глупости все это».
Он устало опустился на диван, взял в руки книжку под названием «Фантазеры» и задумался, глядя на обложку.
22
«Министерство сельского хозяйства РСФСР
Институт Центрогипрозем, К-ой филиал
ПРОЕКТ
внутрихозяйственного землеустройства
совхоза «Белореченский»
Покровского района К-ой области
1983 год
…Совхоз организован в 1960 году.
Общая площадь землепользования – 7357 га,
сельхозугодий – 4009 га,
пашни – 2204 га,
сенокосов – 1105 га,
пастбищ – 700 га,
прочих угодий (лес, кустарники) – 3347 га.
Село Белоречье находится в пятнадцати километрах от райцентра, села Покровского, и связано с ним дорогой, имеющей гравийное покрытие…»
Логинов зачитывал документ. При этих его словах специалисты совхоза, собравшиеся на техническое совещание, весело оживились, начали перекидываться репликами:
– Вот насмешили – с гравийным покрытием! Шоссейка!
– Где он, гравий-то? Эти лесовозы так его вмесили, что не сыскать.
– Ухаб на ухабе, а зарядит дождь, как сегодня, – совсем беда.
– Минуточку, товарищи, в конце мы обменяемся мнениями, сформулируем наши замечания, а сейчас прошу внимания, поскольку документ этот будет служить основой нашей хозяйственной деятельности до девяностого года, – утвердительно припечатал ладонь к листкам бумаги Логинов. – Соответственно приведены и цифровые показатели: в среднем за пять минувших лет и на расчетный девяностый год. Ведущей отраслью совхоза остается животноводство молочно-мясного направления, дающее 82,4 процента удельного веса всей товарной продукции. Растениеводство является дополнительной отраслью… Все отрасли в совхозе нерентабельны вследствие низкой продуктивности скота и пашни, невысокой плотности скота на сто га угодий, высокой себестоимости продукции…
Логинов продолжал читать пояснительную записку, приводя множество цифр: достигнутые показатели удручали, намечаемые казались мало реальными. Специалисты терпеливо слушали, хотя сравнительная цифирь таблиц и диаграмм на слух воспринималась нелегко. Оказавшийся здесь осокинский бригадир Михаил Шалаев сидел ближе всех к двери, покручивал в заскорузлых пальцах сигарету, порываясь выйти покурить.
– Как видите, недостатков в нашей работе хоть отбавляй, – сказал Логинов, закончив ознакомление с проектом. – Производство молока и мяса в последние годы не только не возросло, но даже снизилось, урожайность зерновых за пятилетие в среднем составила всего лишь семь и четыре десятых центнера с гектара, естественные сенокосы используются мало, находятся в запущенном состоянии…
– Алексей Васильевич, мы никогда и не повысим урожайность, если будем вносить удобрения такими мизерными дозами, – встала со стула агроном Вера Кулешова. – Минеральных вносим вместо положенной тонны, как здесь написано, менее половины, с вывозкой навоза не справляемся, а ведь всем известно, что положишь в землю, то и возьмешь.
– Навоз от фермы знай отпихивают бульдозером к лесу, к оврагу, – заметила зоотехник. – Форменным образом потонули в жиже, к ферме надумаешься подойти. Надо что-то делать.
– Насчет навоза скажу так: отныне будем вывозить подчистую, и не просто, а в смеси с торфом, – пристукивая указательным пальцем по краю стола, отвечал Логинов. – Учти, Геннадий Иванович, всю зиму будем возить торф с Раменского болота, чтобы не было отговорок, дескать, трактора на ремонте.
– Наше дело такое, что прикажут, – уклончиво ответил главный инженер Савосин, шмыгнув при этом носом и поморгав воспаленными, в красных прожилках, глазами.
– С этими настроениями пора кончать: не дожидаться приказаний, а побольше самим проявлять инициативу, заинтересованность в нашем общем деле. Относительно минеральных удобрений Вера Михайловна права: мало их поставляет нам «Сельхозхимия» из-за бездорожья. А почвы у нас кислые, их надо известковать, раскислять, без этого на хороший урожай надеяться нечего. Я замечаю, даже у специалистов сложилось такое мнение: раз в совхозе основной отраслью является животноводство, необязательно всерьез заниматься полеводством. Глубокая ошибка! Без повышения культуры земледелия нам не поднять и животноводство.
