Текст книги "Поклонись роднику"

Автор книги: Юрий Бородкин

Поклонись роднику

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Из райцентра Никаноров вернулся в конце дня. Только переступил порог конторы, бухгалтер доложила новость:

– Почитай-ка, Николай Александрович, что пишет в районке Тамарка Логинова.

Никаноров быстро пробежал глазами по третьей полосе – вот она, подпись: «Т. Логинова, доярка совхоза «Белореченский». Заголовок: «Итоги не радуют». Черт ее дернул с этой статейкой! Мало еще неприятностей! То хоть ругают корреспонденты, а тут – своя. Разложил газету на столе, стал читать:

«…К сожалению, животноводы нашего совхоза «Белореченский» не смогли добиться хороших результатов, надои заметно снизились. В трудных условиях проходит зимовка, а наша ферма подготовлена к ней была кое-как. Несколько раз отключалась подача воды и электричества. Рацион кормления животных сейчас скудный, потому что к весне корма на исходе. Все это беспокоит животноводов, а руководство совхоза не проявляет внимания к нашей работе…»

Тяжело придавив мясистыми кулаками газету, точно все зло заключалось в ней, Никаноров некоторое время сидел в неподвижной позе, с озабоченным лицом. Вроде бы не привыкать к всевозможной критике, а вот заело. И что эта выскочка сунулась в газету? Ладно бы языком болтала. Ну, народ!

Никаноров подписал документы и уже собирался уходить, как вдруг услышал в прихожей голос Тамары Логиновой, разговаривавшей с уборщицей. Сам распахнул дверь, позвал:

– Логинова, зайди.

Вошла смело, встала около стола, скрестив на груди руки, смотрит своими черными глазами вроде бы даже дерзко, не моргнет: что ей бояться-то, если совхоз испытывает нужду в доярках? Ничего с ней не поделаешь.

– Та-ак, Логинова, значит, решила высказаться, статейку нацарапала. – Никаноров пристукнул тыльной стороной ладони по газете, выразительно глянул на доярку.

– Не нацарапала, а написала.

– Получается, ты беспокоишься за животноводство, а директор такой-сякой…

– Как не беспокоиться-то! Вот навозный транспортер неделю не работает!

– Да я десять раз звонил в «Сельхозтехнику»! – Никаноров сердито потыкал толстым, будто надутым, пальцем в телефон.

– Что я, неправду написала, что ли?

– Накатать легко – ты сядь на мое место да покрутись. Умница нашлась.

– Просто надоело смотреть на беспорядки, и нечего мне выговаривать: я свое дело делаю не хуже других.

– Ну, знаешь, молода еще учить-то, – оборвал ее директор.

В полупальто нараспашку, кряжистый, краснолицый, он похаживал, бросая негодующие взгляды на доярку. Его возмущало, как эта худенькая большеглазая бабенка может безбоязненно дерзить ему. Перестал давить яловыми сапогами поскрипывающие половицы.

– Все, Логинова, ступай… и поменьше высовывайся.

– Еще не так напишу! – И хлопнула дверями.

От негодования Никаноров даже подался за ней в безотчетном порыве, но сдержал себя, хотя круто выругался, поскольку был один в кабинете. Самое досадное заключалось в том, что нельзя было и пригрозить. Избаловался народ, каждый знает себе цену, качает права.

Уж как повело на неприятности, так одно к одному. Дернул черт пойти в магазин, а там как раз митинговал и бранил Никанорова вздорный мужик Федор Иванов, явившийся из Осокина. Дело в том, что вся семья Ивановых работала на осокинской ферме, и все были отмечены премией по итогам года, кроме самого хозяина, поскольку был грех: два дня не появлялся он на ферме. Вот и запала обида на директора.

– Опять гуляешь? – не здороваясь, сказал Никаноров.

– Гуляю! А ты думаешь, только тебе можно пить? – придрался Федор.

– Кончай базарить и ступай домой.

– Може, я заночую в Белоречье? Пусть работают те, кто премии получает. Ты еще плохо знаешь Иванова! – распалялся, колотя себе в грудь, Федор.

– Да отвяжись! – Никаноров отстранил его тяжелой рукой и прошел мимо.

Черт знает какая муха укусила Иванова! Метнулся за директором, шибанул его по уху. Внешне посмотреть, против Никанорова Федор слабоват, но мужик жилистый, кулак у него жесткий. Неожиданным наскоком он попросту ошеломил Никанорова, хорошо еще, их вовремя разняли.

Наутро Федор Иванов смекнул, что натворил неладное. Как говорят, пьяного грехи, а трезвого ответ. Жена посылала просить прощения у Никанорова – не смог переломить себя, решив, будь что будет. Конечно, Никаноров не мог оставить это дело без последствий, заявил в милицию. Пятнадцать суток продержали Федора в Покровском отделении.

Вечером уже потемну, добрался он до своего Осокина в самом мрачном настроении. Не обрадовали ни свет в окнах избы, ни сама встреча с домочадцами. Молча разделся в кути, молча пощелкал соском умывальника и тяжело опустился на привычное место в переднем углу; сразу сели ужинать, пришли из своей половины и молодые. Все выжидательно наблюдали за ним, как будто он сильно изменился за эти дни. Правда, рыжие волосы свалялись грязными сосульками, золотисто искрилась щетина, худощавое лицо казалось жестким, злым.

– Чего уставились, как на арестанта? – буркнул он, тыкая вилкой в картошку.

– Да ты и есть арестант! – сорвалась жена. – И себя и нас опозорил. Думаешь, отсидел пятнадцать суток, дак ничего особенного? А вот попробуй помаши теперь кулаками, дадут срок по-настоящему.

– Перестань! – огрызнулся Федор.

– Мало тебе! Ну, не дурак ли, кинулся на директора?! – не унималась Марья. – Да он житья тебе не даст. Натворил делов, что всем нам стыдно в глаза людям смотреть.

Конопатая, широколицая, грудастая Марья выглядела монументально по сравнению с Федором, но поблажки он ей не давал, так что в другом случае она не стала бы перечить мужу.

Федор не считал нужным оправдываться. Ел он как бы машинально, а сам, сведя ячменного цвета брови, упорно нацелил взгляд куда-то на середину стола. После некоторой паузы заявил:

– Я все обдумал: уедем мы отсюда.

– Чего-о? Не мели языком-то! – удивилась Марья.

– А я говорю, уедем – и шабаш! – пристукнул кулаком Федор. – Пусть тогда повертится Никаноров. Не только ферму придется закрывать, и сама деревня пропадет: без Ивановых ни туды и ни сюды.

Сноха, державшая на руках сынишку, вопросительно глянула на мужа, дескать, ответь.

– И куда ты наладился, пап? – весело спросил Николай.

– Ты не улыбайся – дело серьезное. Напишу брату, чтобы переговорил со своим директором, нельзя ли приехать. Слыхал, как нахваливал он совхоз: живут богато, город рядом. Нашу семью любое хозяйство примет.

– И не выдумывай! Невелик министр твой брат. Везде хорошо, где нас нет. Горячка-то пройдет – образумишься, – рассудила Марья.

– Сама когда-то говорила, мол, все поуезжали в город, одни мы застряли в Осокине.

– Дак, милый мой, помоложе была, теперь уж внуки пошли, так что привязали Арину хвостом за рябину.

– Вы как хотите, а мы останемся, – встряла сноха и, потютюшкав сынишку, добавила: – У нас вот этот человечек еще мал.

– Я бы поехала, – поддержала Федора дочка. – Чего у нас в Осокине? Скука, особенно зимой.

Ее можно понять: только окончила школу, первый год работает на ферме. Парней в деревне нет, ровесница одна, дочка бригадира Шалаева, с которой вместе пошли в доярки.

Толька, младший сын Ивановых, слушал этот разговор встревоженно: намерение отца испугало его. Разве мог он уехать, оставив в Белоречье Шуру Козлову? Из армии писал ей, а теперь частенько по вечерам гоняет в село на мотоцикле. Можно бы и пешочком пробежаться, да молодежь нынче больше на технику надеется. Зимник хорошо укатан, вот и догадался Толька ездить на ИЖе, сняв коляску и оставив третье колесо для устойчивости. Сегодня тоже собрался на свидание, сидит за столом уже одетый в коричневый свитер с желтыми полосками. Вид у него спортивный, волосы причесаны с пробором на боку.

– Ну, а ты, жених, чего помалкиваешь? – шутливо подтолкнул Николай брата.

Толька смутился, но ответил определенно:

– Никуда я не поеду.

– А тебе еще рано против батьки перья подымать, – зыркнул на сына Федор. – Любовь, понимаешь ли! Да таких, как твоя Шурка, там полно!

– Таких нет.

– Х-хе! – желчно встряхнулся Федор. – Свет клином сошелся! В конце концов, устроимся на новом месте – и привезешь ее: так-то еще больше досадим Никанорову. Нет, не могу жить с ним в одном совхозе!

– Ладно, уймись! Нечего горячку пороть, чай, не горит, – урезонивала его Марья.

Толька поднялся из-за стола, надел меховую куртку и распустил уши у шапки.

– Опять на мотоцикле? – спросил Федор.

– Конечно.

– Ничего не держит мальчика, ни стужа, ни мороз… – вспомнила веселую частушку мать. – Середина марта, а тепла-то нет.

– Кто зимой гоняет на мотоцикле? Доездишься, свернешь башку, – недовольно бурчал Федор.

Хлопнула дверь. Через несколько минут Толька выкатил из пристройки мотоцикл и, как заправский кроссовый гонщик, газанул по дороге к Белоречью.

Привалившись к окну, Федор курил и смотрел, как красный огонек заднего мотоциклетного фонаря удаляется в темноту. Не давала покоя мысль крепко досадить Никанорову. Осокино держится на Ивановых. Женщины, все трое, работают доярками, Федор – скотником, сыновья – оба трактористы, тоже обслуживают ферму, подвозят корма, отвозят молоко. Одним словом, самая опорная семья в бригаде. «Что будут делать без нас? – не без злорадства задавался вопросом Федор. – Пусть повертятся…»

К счастью, осуществить свои угрозы он не успел, так как ситуация вскоре изменилась.

2

Когда председатель колхоза «Красная заря» Алексей Васильевич Логинов вошел в кабинет первого секретаря райкома, у него находился председатель совета РАПО Доброхотов. Он сидел перед раскрытой папкой, озабоченно морщил лоб, побарабанивая пальцами по бумагам.

– Вот он лучше нас знает, как обстоят дела в «Белореченском», – Доброхотов показал на Логинова и пояснил ему: – Надо что-то решать в отношении Никанорова, иначе доведет хозяйство до ручки, тем более что сейчас всюду говорим об укреплении трудовой дисциплины. Только что комитет народного контроля проверил, как обеспечивается сохранность техники в совхозе. Пожалуйста, читаю прямо по бумаге: «…оказалось разукомплектовано десять машин и механизмов балансовой стоимостью восемнадцать и три десятых тысячи рублей. Из имеющихся двадцати восьми тракторов в исправном состоянии находятся лишь пятнадцать. Машины работают без технических уходов от ремонта до ремонта, то есть на износ…» В общем, бесхозяйственность, и, я считаю, Никанорову положение не исправить, нет у него никакого авторитета.

– Какой авторитет?! – добавил Логинов. – Где видано, чтобы кто-то из мужиков подрался с директором?

– Ниже всякой критики! – возмутился Доброхотов. – А все потому, что пьет с кем попадя.

– М-да… – Первый секретарь райкома Балашов привычным движением погладил свой оселедец, и без того прилизанный. – Вопрос в том, кого поставить? Туго у нас с хорошими кадрами руководителей. Как ты смотришь, Алексей Васильевич, если мы предложим твою кандидатуру директором в «Белореченский»? Мы вот подумали, кто бы мог вывести совхоз из прорыва, и решили поговорить с тобой. В Белоречье живут твои родители, там ты родился и вырос, знаешь людей. Конечно, и в «Красной заре» должен быть толковый руководитель, но здесь дело поставлено, и замену найти все-таки легче.

– Спасибо, Анатолий Павлович, – улыбнулся Логинов. – Честно признаться, я бы хотел работать в родном селе, но уж очень отсталое хозяйство.

– Дорогой мой, в том вся и соль! Подумай серьезно, мы очень надеемся на тебя.

– Подумаю, – ответил после некоторого размышления Логинов…

Непростой вопрос. За несколько лет председательства по-настоящему освоился в колхозе, привык к людям, а теперь придется перепоручить все кому-то другому. Не один день думал о предлагаемом назначении в родное село. Плохи дела у односельчан, и сам он чувствовал себя как бы в долгу перед ними, все больше склонялся к мысли, что его место там, в Белоречье, где председательствовали дед и отец. Может быть, сама судьба подсказывает, что он должен продолжить их дело… Трудно было начать разговор с женой Наташей. Однажды, когда легли спать, Логинов сказал как бы между прочим:

– Знаешь, Никанорова скоро снимут.

– Ну и что?

Алексей помолчал, глядя в потолок.

– Балашов предлагает меня на его место.

– И ты согласился?

– Еще не ответил, но сама пойми, как я могу отказаться? Во вторник приглашают на бюро райкома.

Наташа резко приподнялась, ошеломленная новостью.

– Подумай, что говоришь!

– Подумал.

– Ой, глупый! Неужели здесь, в четырех километрах от райцентра, хуже, чем в вашем селе? Добро бы совхоз-то был на хорошем счету, а то ведь – дыра! Сунешься, потом покаешься, вспомнишь мои слова, – убеждала Наташа, жестикулируя перед Алексеем и надеясь разубедить его. – Прошу тебя, выбрось эту затею из головы! Видали героя! Ему хочется трудностей! А обо мне ты подумал? – Наташа, вздохнув, откинулась на подушку и заплакала, как будто случилось горе.

– Ну зачем ты?.. Я понимаю, что тебе хочется жить поближе к родителям.

– Если хочешь разойтись со мной, тогда так и скажи, я удерживать не стану.

– Оставим глупости, ложись ко мне на руку, – примирительно сказал Алексей, понимая, что сейчас они останутся при своих мнениях.

– Не трогай меня! – капризно передернула плечами Наташа. – Серьезно говорю: поезжай один, устраивай жизнь как хочешь. – Найдешь в своем Белоречье другую. Я ведь вижу, что нет тебе счастья со мной.

Он молча гладил ее русые, с завитками на висках волосы, любовался матовой белизной ее шеи. Всем хороша жена, но нет в семье главного – детей. После женитьбы прошел год, второй, третий… Наташа сама медик, ездила в город к специалистам – все безуспешно. Что говорить, мало радости жить вот так, бездетно, однако ни разу Алексей не упрекнул жену: разве она виновата перед ним?

Вернуться к себе в село он думал еще после окончания сельхозинститута, но повстречался в райцентре Покровском с председателем лучшего колхоза «Заветы Ильича» Воробьевым, и тот пригласил к себе агрономом. Очень пригодилась практика совместной работы с таким известным человеком, когда самого Алексея Логинова, еще молодого специалиста, выбрали председателем «Красной Зари». К счастью, хозяйство досталось крепкое, тоже поблизости к райцентру.

Пока работал у Воробьева, часто наведывался домой в Белоречье. Одно лето ухаживал за Татьяной Соколовой: провожал ее из кино, гуляли по берегу Сотьмы. Знакомы были с детства, вместе бегали в школу, в которой Татьяна сама стала учительствовать. Но переехал Алексей в «Красную зарю», и повело его в другую сторону.

Помнится, как первый раз зашел на медпункт и увидел Наташу. В белом халатике и белой шапочке, она была чиста и свежа, как снегурочка.

– Здравствуйте, Наташа! – сказал Логинов.

– Здравствуйте, Алексей Васильевич! – с игривой улыбкой ответила она.

Логинову хотелось стоять и смотреть на улыбающуюся с догадливой лукавинкой медичку, читая какое-то торжество в ее светло-карих глазах.

– Вероятно, новое руководство решило познакомиться с медпунктом?

– Да, зашел посмотреть, как вы тут работаете и живете.

Она тоже не без интереса разглядывала Логинова. Его лицо, крупное, открытое, с крутыми бровями и умным взглядом спокойных серых глаз, было привлекательно; во всей фигуре чувствовалась сила.

– В этой комнате работаю, а в этой живу, – сказала Наташа, открывая дверь в переборке. – Снимайте пальто, проходите – будем пить чай.

Обстановка жилой комнаты была простенькая, но уютная: кровать, стол, книжная полка в переднем углу. Наташа проворно скинула халат и шапочку, включила газ, чтобы вскипятить чай. Логинов тем временем присел к столу, полистал подвернувшийся под руку сборник стихов Николая Рубцова.

 
Я вырос в хорошей деревне,
Красивым – под скрип телег!
Одной деревенской царевне
Я нравился как человек.
Там нету домов до неба,
Там нету реки с баржой,
Но там на картошке с хлебом
Я вырос такой большой… —
 

читал он словно бы о себе, и казалось, поэт не сочинил эти бесхитростные стихи, а вымолвил их сразу, а потом записал на бумагу.

– Вы любите Рубцова? – спросила Наташа.

– Откровенно говоря, мало знаю его стихи.

– Что вы, Алексей Васильевич! У него такое чувство деревни, природы! Послушайте, прочитаю коротенькое:

 
Чудный месяц горит над рекою,
Над местами отроческих лет,
И на родине, полной покоя,
Широко разгорается свет…
Этот месяц горит не случайно
На дремотной своей высоте,
Есть какая-то жгучая тайна
В этой русской ночной красоте!
Словно слышится пение хора,
Словно скачут на тройках гонцы,
И в глуши задремавшего бора
Все звенят и звенят бубенцы…
 

Она закрыла книжку, с минуту помолчала и добавила:

– Всего несколько строк, а какое настроение создают!

– Все видишь и чувствуешь, – согласился Логинов, живо представляя себе лунную ночь над лесом, чуткую тишь и какой-то едва внятный звон. Даже реальная обстановка воспринималась сейчас необычно, как будто находился в гостях у какой-то волшебницы. Она сидела рядом, обвораживая взглядом орехово-теплых глаз. Приглушенно журчала музыка в радиоприемнике.

– Наташа, вам, наверно, скучновато здесь? – спросил он.

– Днем скучать некогда, а ночую я частенько в Покровском у родителей.

– Чай у вас очень ароматный, – похвалил Логинов.

– А он с мятой. Моя мама всегда добавляет в заварку чуть-чуть мяты.

Сидеть бы и сидеть, неспешно разговаривая с молодой хозяйкой, попивая чай, но уже начинало вечереть, за окнами набухали сумерки, и Логинов посчитал неприличным задерживаться долее.

– Хорошо чаевничать, да надо топать, – поднялся он.

Наташа накинула пальто, вышла проводить на крылечко.

– Спокойной ночи, Наташа.

Ладонь у нее была мягкая, теплая. Постояли в каком-то неловком замешательстве.

– Заходите, Алексей Васильевич, – сказала она, легонечко освобождая руку.

С чувством удачливости шагал Логинов по замерзшей осенней дороге, несколько раз оглядывался на тот доступный свет, что горел в доме медпункта…

Той же зимой сыграли с Наташей свадьбу в райцентре у ее родителей. Совестно было перед Татьяной, хотя и не был связан с ней никакими обещаниями. Она тоже вышла замуж за мелиоратора, да поспешила, ошиблась, потому что он оказался прохвостом, умотал отсюда, оставив Татьяну с дочкой.

…За окнами шастал ветер-весняк, брехали собаки. Логиновы не спали, встревоженно обдумывали возникшую ситуацию.

3

И опять, как несколько лет назад, ехал Алексей Логинов вместе с председателем райисполкома Кузьминым Николаем Васильевичем, только на этот раз не в «Красную зарю», а в свое село, в совхоз «Белореченский». Оба сидели на заднем сиденье, посматривали на подсиненно-белые мартовские снега, толковали о наступавшей весне, предугадывая, какой она будет. Сияло солнце, утомляло голубое небесное бездонье: глаза еще не привыкли к такому избытку света. В эту пору людьми овладевают смутные желания, возникают надежды, светлей становится на душе, так что хочется изведать что-то новое, совершить доброе.

– Помнишь, в Ермаково мы с тобой вот так же ездили? Нахваливал я тебя колхозникам, а и сам сомневался: уж больно молод ты был, – говорил Кузьмин. – На этот раз положение проще, тут – назначение, а не выборы, так что шуму-гаму не будет…

Логинов смотрел на притуманенные теплой весенней дымкой леса, плывшие стороной, за полем. Впереди помаячил шатер белореченской колокольни, затем скрылся, утонул в ельнике, а через некоторое время, когда машина покатилась под уклон к реке, открылся вид на родное село, красиво расположенное на высоком противоположном берегу Сотьмы. Хвала тому человеку, который выбрал это возвышенное над лесами место, чтобы поставить здесь церковь и первые постройки для ее служителей. Постепенно село разрасталось и вдоль берега и вниз по угору, а затем добавились совсем новые дома там, где виднеются шиферные крыши. Белоречье! Произнесешь про себя вроде бы привычное слово, и явственно предстанет эта отрадная сердцу картина: излука реки, мост, избы по угору, стройный шатер колокольни, вековые березы.

Одна из них, пожалуй, самая могучая, осеняет внушительно-широкий пятистенок Логиновых, построенный на две равные половины: обе – по три фасадных окна. Теперь такие избы встречаются редко, действительно крепость. Постарался дед Алексея Егор Матвеевич, и не пропали труды: надежное жилье пригодилось не только детям, но и внукам и правнукам. Теперь живут в одной половине отец с матерью, в другой – брат Иван с семьей.

Как хорошо возвращаться под родную крышу, даже если жил неподалеку! Всегда тянет домой, в этом смысле Алексей завидовал младшему брату, который остался в Белоречье. Он не хуже других окончил десятилетку, но поступил просто и решительно – сел на трактор…

Василий Егорович увидал в окно машину, спускавшуюся к реке, и вышел на улицу в накинутой на плечи фуфайке. Поджидая сына, он побрился, принарядился в чистую фланелевую рубаху и костюм. В свои шестьдесят пять лет он не жаловался на здоровье. Внушительного вида мужик, черты лица крупные, с возрастом отяжелевшие, может быть, даже грубоватые, но сочетающиеся в своей соразмерности.

Машина остановилась под окнами. Логинов-старший внимательно смотрел на сына, как будто в нем должно было произойти какое-то изменение. Он показался более подтянутым в этом сером демисезонном пальто, ладно сидевшем на его широких плечах: крепкий парень, и в облике, и в характере унаследовал все логиновское. Вот только в личной жизни ему не повезло…

– Здорово, Леша! – Василий Егорович, приобняв тяжелой рукой сына, ткнулся губами и усами в его щеку.

– Здравствуй, папа!

– Приглашай начальство в дом.

– Мы проведем собрание, а потом заглянем. Это недолго.

– Желаю успеха…

В совхозной конторе собрался актив: специалисты, бригадиры, заведующие фермами. Все уже знали о смене руководства. Парторг предоставил слово Кузьмину.

– Товарищи, приказом по управлению сельского хозяйства райисполкома Николай Александрович Никаноров освобожден от должности директора совхоза «Белореченский», – неторопливо, взвешивая каждое слово, начал он. – Я думаю, много объяснять мотивы такого решения не следует, так как товарищ Никаноров работал, откровенно говоря, спустя рукава, расхлябал дисциплину в совхозе, в результате чего пошли на снижение все производственные показатели. Новым директором, точнее, пока исполняющим обязанности директора, назначен Алексей Васильевич Логинов. В особых рекомендациях он, как говорится, не нуждается: вы отлично знаете своего односельчанина и то, как он успешно работал в «Красной заре». Одним словом, лучшей кандидатуры мы не смогли бы найти, если бы Алексей Васильевич не согласился возглавить родной совхоз.

Послышались одобрительные возгласы:

– Знаем Алексея Васильевича.

– Логиновы – народ надежный, у них у всех есть председательская жилка.

– Давно бы так, а то скатились на последнюю строку, стыдно в газету смотреть…

Когда начал говорить Алексей Логинов, установилась тишина.

– Мне тоже нет необходимости рассказывать о себе, так как вы хорошо знаете меня, а я – каждого из вас. Скажу о другом. Действительно, обидно за наш совхоз. Чем мы хуже других? Ничем. Просто надо менять отношение к труду. Мы привыкли рассчитывать на помощь государства и шефов, на новых руководителей: вот пришел новый директор, может быть, он и наладит дело. Да, у меня есть желание работать в родном совхозе, но одного этого мало. Надо, чтобы желание работать по-новому, организованно появилось у каждого из вас. Мне хотелось бы считать единомышленниками всех специалистов совхоза, тогда можно ожидать и положительных результатов. Сразу же хочу предупредить: тем, кто не любит дисциплину, придется трудновато.

– Правильно, разучились работать, как раньше-то работали: раскачиваемся до девяти часов утра.

– Какой был порядок, если сам Никаноров пил с кем попадя?!

– Вот вам еще пример, – взял слово завнефтескладом Мишаткин. Этот спешить не будет, поправил очки, пошаркал пальцами по морщинистому блеклому лбу. – Прошлой осенью во второй бригаде сгноили двести мешков! Сделали начет бригадиру пятьдесят рублей, а мешки-то стоят два рубля штука, это – триста пятьдесят рубликов убытку. Спрашивается, как можно терпеть такую халатность? – наставлял он, постукивая согнутым пальцем по спинке стула. Завелся, едва остановили.

Из-за стола поднялся парторг Гусев, до этого не принимавший участия в разговоре. Мужик небольшого роста, с белесыми бровями и стремительно покатым лбом.

– Здесь почти все коммунисты, отвечающие за свои участки производства. Правильно, прежде всего от нашего отношения к делу будет зависеть успех. Надо подтягивать дисциплину. Сейчас ругаем Никанорова, но ведь и с нас никто вину не снимает. Есть недоработка с моей стороны, правда, в совхозе я только два года…

Поправляя редкие рыжеватые волосы, он говорил дельно, самокритично, и Логинову подумалось, что с этим человеком они найдут взаимопонимание.

После собрания вместе с председателем райисполкома Алексей зашел домой. Кузьмин весело поздоровался со старшим Логиновым и, довольно потирая руки, сказал:

– Ну вот, поздравляй, Василий Егорович, сына с вступлением в должность директора. Или не очень одобряешь?

– Как тебе сказать? С одной стороны, рад, что Алексей продолжит мое дело в Белоречье, а с другой – сам видишь, какое хозяйство принимает.

– Лешенька, поздравляю, милый! Это бы хорошо, что дома будешь работать, да ведь народ-то в совхозе стал шибко балованный, – вторила мать Варвара Михайловна.

Алексей поцеловал мать, придерживая ее за плечи, провел рукой по ее седым волосам. Хватает ей забот при большой-то семье. А сколько поработано на веку! Уж, кажется, стала уменьшаться ростом, притаптываться.

Варвара Михайловна любовалась сыном: лицо возмужало, волосы – густой волной. И одежда на нем строгая: костюм, белая рубашка, галстук. Должность обязывает.

– Да, с нынешним народом работать нелегко, – согласился Василий Егорович, – Раньше все же больше было сознательности, понимали, что такое «надо». Скажешь бабам сделать то-то – идут без отказа и выполняют наряд за понюх табаку. Теперь шагу никто не ступит, если не заплатишь.

– Ничего, Алексей Васильевич наведет порядок – опыт у него есть, – одобрял Кузьмин. – Я и в Ермаково возил его на выборы председателем, у меня рука легкая. Поступил он решительно, это мне нравится.

– И то верно, ученого учить – только портить. Тебе, Леша, видней, – нехотя соглашался Василий Егорович.

Кузьмин скоро уехал, Алексей остался у родителей. Пришли со своей половины брат Иван с женой Тамарой. Тут же крутились их сын Миша и дочь Олечка, черноглазенькая и бойкая в мать.

Братья сели за стол рядом. Были они схожими, Иван здоровьем и силой, пожалуй, не уступал Алексею, да и моложе был всего на три года.

– Поздравляю, братуха! Давай, руководи нами! – весело сказал Иван. – Ты у нас теперь правофланговый.

– Я так скажу, ребята: Логиновы всегда были уважаемыми людьми, вот переберу всю родню – ни за кого стыдиться не приходится. С деда берите пример, на него мы должны оглядываться, – молвил Василий Егорович, и все, даже Олечка, глянули на увеличенный снимок, помещенный над кроватью.

Усатый, крутобровый, с орденом на широкой груди, Егор Матвеевич строго смотрел на домочадцев со стены, как бы наблюдал за порядком в семье.

– Авторитетней его в Белоречье человека не было. Не зря орден-трудовик заработал, – продолжал Василий Егорович. – При нем, в тридцатых годах, целая группа белореченских льноводов была награждена орденами и медалями. Ведь название колхоза какое было – «Родина»! Само обязывало. Гремели на всю область. Помню, отец да еще несколько наших поехали в Москву, так повезли льняной сноп во какой! Чуть не в рост человека! – Василий Егорович показал рукой высоко от пола.

– Любил ездить верхом. Бабы увидят его, говорят: «Вон наш Чапаев едет!» Такого-то мужика пуля свалила! – покачала головой Варвара Михайловна, как бы не веря этому.

Помянули деда Егора. Алексей гордился тем, что в третьем поколении продолжал председательскую династию Логиновых. Дед погиб на фронте. Отец отвоевал удачно, вернулся с победой живой-здоровый. Без малого десять лет председательствовал, не имея образования. Сам понял, что надо уступить место другому, когда создавали совхоз «Белореченский».

– Как у вас с Наташей-то? Переживаем мы за тебя, Леша, – высказала общее беспокойство мать. – Когда думаешь привезти ее?

– Жилье построю и привезу.

– Разве это семья без детей?

– Да, брат, просто обидно за тебя, понимаешь, – сокрушенно покачал головой отец. – Не буду хаять Наташу, но чем тебе была не пара Татьяна? Откровенно скажу, я бы на твоем месте по-честному разошелся с Натальей, раз получилась такая незадача, а Татьяну бы взял: и дочку бы ее воспитали, и своих бы детей народили. По крайней мере, была бы настоящая семья.

– Мне нравится Татьяна-то, – поддержала Варвара Михайловна, – характером мягкая, скромная и внешностью приятная. Вот видишь, не судьба оказалась.

– Оставим эти разговоры, – насупился Алексей.

4

Был воскресный день. Алексей Логинов возвращался с климовской фермы и, когда поравнялся со школой, увидал Татьяну с дочкой, шедших от леса из-за школы по рыхлой обтаявшей тропке. В руках у обеих были веточки вербы. Шерстяной платок Татьяна сдвинула на плечи, пушистый воротник из песца уютно обрамлял ее светловолосую голову. Остановилась перед ним, глядя на него спокойно; в голубых глазах плавятся теплые золотинки, на переносице зацвели веснушки. Лицо похудело. Нелегко ей одной-то, без мужа. Алексей чувствовал себя неловко, оттого что, может быть, по его вине не удалась ее семейная жизнь.

– Здравствуй, Таня!

– Здравствуй!

Алексей перевел взгляд на девочку: славная малышка со вздернутым носиком и такими же белокурыми волосами, как у матери.

– Ирочка, поздоровайся с дядей Лешей.

Логинов протянул ей руку, она спрятала свою за спину, но осторожничала недолго, похвастала:

– А мы с мамой вербы наломали! – Повертела веточкой с пушистыми сережками. – Моя мама учительница, я пойду учиться вот в эту школу.

– Очень хорошо!

Пошли к селу. По дорожным колеям торопливо катились ручьи, перед мостом скопилась лужа, и поверх льда на Сотьме снег наводопел. Ирочка бежала впереди, ширкая прутышком по ручейку, как будто подгоняя его.

– Я просил областное начальство открыть у нас восьмилетку – обещали, – сказал Логинов.

– Это было бы замечательно, только у нас всего тридцать учеников.

– Надо когда-то начинать, второе здание построим. Будут ученики.

Первоначальная скованность показалась Логинову преодоленной. Татьяна совсем не выказывает своей обиды на него: чего уж теперь? И вот идут они втроем, а люди небось приткнулись к окнам. Пусть посудачат.

– Значит, у нас теперь будешь работать, – как бы рассуждая сама с собой, произнесла Татьяна.

– Не одобряешь?

– Какое это имеет значение? Мы друг другу не помешаем, – ответила она, бесхитростно глядя ему в глаза: дескать, обиды на тебя не держу.