Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Ребенок будет у нас, Леша!
– Неужели? Не может быть! – совершенно оторопел он.
– Может. Я сегодня ездила к гинекологу.
Он бросил пальто, подхватил Наташу на руки и, ошеломленный невероятной новостью, не знал, верить ли ее словам.
– Наташа, дорогая моя, да разве так бывает? Правда ли? – сомневался он. – Ведь столько времени!..
– Бывает. Она рассказала мне про женщину: та пять лет не рожала, а потом было трое детей.
Алексей продолжал носить Наташу на руках, как будто уже сейчас ее нужно было оберегать от малейших случайностей, которые могли помешать их близкому счастью. Потом долго стояли, обнявшись, стараясь унять радостное смятение и тревогу; Алексею все не верилось в сказанное женой. Говорят, чудес не бывает. Разве это не чудо!
– Милая моя! Милая!.. – тихо приговаривал он, целуя губы, щеки, глаза Наташи.
– Ты у меня хороший-то: сколько терпел…
Наконец, поугомонившись, сели пить чай. Сидели друг против друга, Алексей пристально-влюбленно смотрел на жену, которая в этот вечер была особенно красива: и свободно распущенные перед сном волосы, и светло-карие глаза, излучавшие ласковый свет, – все покоряло его. И опять спрашивал:
– Неужели правда? Не ошиблась ли врач?
– Она опытная, сказала совершенно уверенно. Не переживай, пойдем-ка баиньки.
Пока Наташа готовила постель, Алексей, взбудораженный новостью, вышел на крыльцо. Хотел тотчас побежать к родителям, но они давно спали. Никто еще не знает его радости, и никому не понять, какой праздник творится у него в душе.
Вьюга не унималась. Он не обращал на нее внимания, даже был рад снежной заварухе. Такое было настроение.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Давно не было такой суровой снежной зимы. Как завернули морозы с начала декабря, так и держались третий месяц: ни одной оттепели. А снегу-то намело! Едва успевали торить бульдозером дорогу, она напоминала глубокую траншею, в которой местами не видно было идущую машину. Дома, потонувшие в сугробах, казались низенькими, а сарайки и бани вообще замело по крыши.
Притихло Белоречье. Протарахтит трактор, везущий сено или силос, проедет машина, недолго погомонят, направляясь в школу или возвращаясь из нее, ребятишки… В совхозных мастерских идет ремонт техники, слышен стук металла по металлу, повизгивает токарный станок, мигает огонек сварки. Два раза в день утробно, как бы под землей, гудит на ферме вакуумная установка электродойки. У доярок и скотников нынче больше всех забот, потому что трудная зимовка. Но жизнь есть жизнь, ее не остановишь, будь мороз хоть под сорок градусов.
Первой в доме Логиновых-старших встает и уходит в пять часов утра, потемну, на ферму сноха Тамара, затем – Варвара Михайловна, потому что свою корову тоже надо доить и поить да печку топить. Василий Егорович слышит, как зябко фыркает под умывальником Иван, как, сидя за столом, глухо бубнит он, переговариваясь с матерью. После его ухода в мастерские черед подниматься Василию Егоровичу, и уж в последнюю очередь просыпаются Миша и Олечка.
Василию Егоровичу торопиться некуда: всякое строительство сейчас прекратили, пилорама тоже приостановлена до теплых весенних дней. По хозяйству, конечно, дела всегда найдутся, но день впереди. Не спеша завтракают вдвоем с женой. Поглядывая в окно, Василий Егорович замечает:
– Вон Наташа куда-то побежала.
– Видать, Алексей дома, с ребенком. – Варвара Михайловна приподнимается с лавки, тоже смотрит на сноху. – Все в кожаных сапожках модничает, нет бы валенки носила. Однако за аккуратность ее похвалю. Бывало, придешь к Петровне – пол вечно истоптанный, на подоконниках пыль, сама сидит в каком-нибудь заварзанном халате, будто рыночная торговка. Теперь в медпункте-то все сверкает, лекарства в стеклянной витринке выставлены.
– Уж больно славный парень-то у них – загляденье! Возьмешь на руки – так и прискакивает, гляди того, на ноги встанет.
– Рано еще, в семь-то месяцев. Я уж так рада за них! Всем нам пришлось попереживать, теперь, слава богу, семья устроилась. Даже не верится.
– А мы с тобой, старые дураки, настраивали на развод.
– Был грех, чего уж говорить, – вздохнула Варвара Михайловна.
Они были довольны благополучным исходом дела, когда, казалось, всякая надежда иметь ребенка у Наташи была потеряна. Чувствовали свою вину перед ней, старались помочь. Мальчика назвали Сережей. Василий Егорович гордился, что у него появился еще один внук, что род Логиновых остается крепким.
– Когда хоть морозы-то кончатся? – перевела разговор Варвара Михайловна. – На сретенье цыган шубу продает, да где там!
– Нынче крепко завернуло. Колонка теперь уж до весны не оттает, будем ходить на колодец.
Колонка рядом, а на колодец приходится ходить далековато. Василий Егорович наносил воды, разогрелся в ходьбе и решил съездить на лыжах в лес за березовой заготовкой: обещал Мише сделать лыжину вместо сломанной.
Кажется, первый раз за всю зиму проглянуло солнце, и с белореченского угора во всю ширь распахнулись лесные дали: отрадный вид, глянешь – просветлится, вознесется душа.
Воткнув носки валенок в разболтавшиеся ремешки самодельных широких лыж, он взял направление на Раменье, к прямоствольному березняку, что на той стороне Сотьмы. Легко съехал под угор, ступил на такой же широкий след, вероятно, охотничьих лыж Пашки Колесова.
Благополучно добрался до березняка, вырубил гладкую, ровную плашку, еще покурил, сидя на ней и наблюдая за многочисленной стаей маленьких суетливых птичек. В лесу была глухая тишина, какая бывает лишь в середине зимы. Но вот послышались неясные, похожие на чуть внятный пересвист звуки, как будто с неба сыпалась, тонко позванивая и шелестя, мелкая фольга. Тут и заметил Василий Егорович, как по вершинам деревьев перепархивают, оживленно попискивая, птахи-непоседы. Потом вдруг, точно по команде, вся стая сорвалась и перелетела дальше, исчезла. Было что-то неправдоподобное в этом видении. Что за пичуги? Кто умеет так деликатно, как бы певучим шепотом, посвистывать, не нарушая зимнего сна природы? Кажется, никаких тайн в своем лесу не могло быть для Василия Егоровича, а не мог ответить на этот вопрос.
Взвалив на плечо бревешко, он неторопливо зашагал обратно, держа путь по реке. Шел и размышлял о птичках-незнакомках, удивляясь самому себе: прожил жизнь и как-то не обращал на них внимания. Все чудился тихий шелест-звон.
Видимо, замечтался, забыл про быстрое течение около Крюковой пожни: затянуло его ненадежным льдом, завалило снегом. Поздно спохватился, когда уже прокатился от берега до берега треск, от которого тело сжало мгновенным испугом и колющим холодом, казалось, еще до того, как провалился в воду. К счастью, оказалось неглубоко, по пояс. Кое-как выкарабкался, отполз к берегу и, оглянувшись на темный провал полыньи, в котором плавали лыжи, не решился доставать их.
Надо было двигаться, поскорей добраться до дороги, чтобы не закоченели от ледяной стужи ноги. Идти по глубокому снегу оказалось невозможно, Василий Егорович полз, не давая себе передышки, благо дорога находилась неподалеку. Увидал трактор-колесник, замахал руками, закричал, как будто его можно было услышать:
– Стой! Куда же ты, окаянная твоя сила!
Тракторист Толька Иванов остановился не сразу, далеко проскочил, а уж потом попятился назад. Ему даже сделалось страшновато при виде ползущего по снегу человека. Помог Василию Егоровичу встать на твердую машинную колею, разглядывая его заснеженную, заледеневшую одежду.
– Что случилось, дядя Вася?
– В реку угодил. Дернул меня черт пойти по льду на лыжах!.. Кричу тебе, мать твою за ногу, а ты наддаешь газу. Гони скорей домой, пока не околел!.. – Василий Егорович никак не мог отдышаться.
В кабине трактора тоже тепла нет, но все-таки не на улице. Толька газовал во весь мах, так что скоро доехали до дому. Когда Василий Егорович предстал перед женой в задубеневших валенках и торчавшей колом фуфайке, промоченной снизу, она всплеснула руками:
– Батюшки! Да как это тебя угораздило?
– Черт знает! Так уж быть греху. Хотел сделать лыжину Мише, да и свои-то пришлось бросить в полынье. – Василий Егорович едва снял пудовый валенок, со зла турнул его под порог.
– Тьфу! Из-за пустяка поперся в такой мороз в лес! А на Сотьму-то за каким лешим тебя понесло? Дважды два и потонул бы, и замерз. Не старый ли дурак, а? – бранилась Варвара Михайловна, доставая из комода теплое, с начесом, белье.
Василия Егоровича знобило, залез на печку, но прибежала Наташа, скомандовала:
– Папа, разве можно сразу на печку?! Слезай, ложись в постель.
Что поделаешь, медику надо подчиняться. Выпил Василий Егорович стопку водки да крутого чаю с медом, лег в постель. Наташа стала растирать ему спину, поясницу и ноги какой-то желтоватой жидкостью. Он дивился, какие у нее мягкие, ласковые ладони и пальцы: казалось, прикосновение только рук и без всякого лекарства должно исцелять.
– Чем это ты меня натираешь?
– Настойкой одуванчика.
– Гм… Вроде пустая, сорная трава. Неужели помогает?
– Конечно! – Она накрыла Василия Егоровича одеялом. – Вот теперь согревайся.
– Спасибо, Наташенька.
Он благодарно смотрел в ясное, разрумянившееся лицо снохи, любовался ее волнистыми волосами, чистым накрахмаленным халатиком. Настоящая снегурочка. Кажется, только медицинским работником она и могла быть.
Пришел Алексей, тоже поругал Василия Егоровича:
– Папа, зачем ты наладился в лес? Да еще по реке! Не сидится тебе дома.
– И сам не знаю, как-то оплошал. Лошадь о четырех ногах – и то спотыкается.
– Выдумал лыжину мастерить Мише: поеду в город – куплю новые, теперь этого добра в спортмагазинах навалом.
– Знамо, нынче все можно купить, да ведь и свои руки для чего-то дадены, – неохотно соглашался Василий Егорович. – Жаль, лыжи я бросил там в полынье. Ты бы сходил за ними, пока не вмерзли. Только возьми длинный шест.
– Ладно, достану.
Молодые ушли. Жена продолжала бубнить за переборкой:
– Не знаю, чего вас все река-то тянет к себе? Я дак с детства боялась подходить к Сотьме. Помнишь, Колька Савосин нырнул и не вынырнул. А плотовика парня тогда на глазах у мужиков река взяла. Да что говорить, ты, чай, не молоденькой, должен соображать. Ну-ка, в такой мороз провалиться!
Василий Егорович виновато помалкивал. Сейчас, придя в себя и вспоминая происшедшее, он как бы заново почувствовал тот леденящий страх, когда рухнул в полынью. Хорошо, оказалось мелко, а если бы на глубине? Может быть, не смог бы выбраться в намокшей фуфайке и валенках. В самом деле мог пропасть ни за что ни про что. На войне уцелел, а у себя на Сотьме… Ерунда какая-то!
Василий Егорович закрыл глаза, стараясь забыться. По телу начинал разливаться истомный жар, надо было хорошенько пропотеть. «Поди ты, одуванчик – и тот лекарственный! – снова дивился он. – Смотри, как разогревает! Дай бог здоровья Наташе».
Мысли становились все рассеянней, виделись осиянные солнцем, скованные стужей лесные дали, а в ушах возникал тихий звон, похожий на тот, что издавали загадочные птахи.
2
Еще подъезжая к Белоречью, первый секретарь райкома Кондратьев обратил внимание на новый придорожный знак, на котором было крупно и четко написано белым по голубому фону «Совхоз «Белореченский», а ниже изображены силуэты комбайнов, идущих по желтой ниве. Кондратьев даже приостановил машину. И, конечно, не могла не броситься в глаза ему и корреспондентке районной газеты, ехавшей с ним, наглядная агитация у входа в контору, выполненная почти индустриальным методом, с использованием пластмассы: буквы были безукоризненно аккуратные, как будто штампованные. По одну сторону располагались совхозные обязательства, по другую – лозунги и призывы. Здесь же была вывешена «Молния» в честь тракториста Николая Силантьева, передовика по вывозке торфа на поля. При задании 96 тонн он вывез за неделю 150 тонн.
Кондратьев уверенно вошел в кабинет директора: кряжистый, в распахнутом черном полушубке и валенках, он выглядел не по-секретарски обыденно. Здороваясь с Логиновым, показал на свою попутчицу:
– Корреспондент нашей газеты Ирина Новикова.
– Помню. Осенью была ваша статья о недостатках в работе белореченской фермы. Вообще к нам привыкли ездить за критическим материалом.
– Почему? Мы рады объективно отметить все положительное, – улыбнулась корреспондентка и встряхнула каштановыми волосами, слежавшимися под шапкой. Остроносенькая, худенькая, она казалась застенчивой, и Логинову подумалось о том, что, наверное, нелегко ей достается журналистский хлеб.
– Слушай, Алексей Васильевич, откуда у тебя взялись таланты по оформлению наглядной агитации? – спросил Кондратьев.
– Шабашники изготовили: толковые парни, с высшим образованием.
– Ясно, куют деньгу. Должно быть, много сорвали?
– Порядочно! Не одобряете мои действия?
– Как тебе сказать? С одной стороны, совхоз не настолько богат, а с другой – всякое дело надо делать добротно, в хозяйстве мелочей не бывает. Призывы, начертанные кое-как на полинялых стендах, попросту не имеют должного воздействия. Однако предприимчивы шабашники! Смотри, с какого конца зашли! И тут предлагают свои услуги! – весело закончил Кондратьев и перевел разговор на другое: – Как положение с кормами?
– Должно хватить.
– По молоку вы всю зиму идете с плюсом, так и держите, потому что зимовка трудная, во многих хозяйствах надои сократились.
– Нас выручают навесы, которые мы построили в поле и около ферм: сено под ними сохранно на сто процентов, можно сказать, нет отходов.
– Это хорошо. Каждому хозяйству пора бы иметь такие навесы. В «Ударнике» и в «Михайловском» ныне туго насчет сена. Продали бы им сколько-нибудь.
– Постараемся помочь.
– Одевайся, Алексей Васильевич, поедем на торфоболото.
– Минуточку, коротко расскажите, как организована у вас вывозка органики, с чего начинали? – вмешалась в разговор корреспондентка.
– Начинали мы с освоения Раменского торфоболота. Вот Владимир Степанович поддержал нашу инициативу, с его помощью получили мы экскаватор. Многие годы на совхозные поля вносилось мизерное количество органики, земля истощалась, урожаи скудели. Когда я пришел в совхоз, урожайность была всего шесть центнеров с гектара. Собрал я специалистов, механизаторов, разговор получился полезный: все понимали, что дальше так хозяйствовать на земле нельзя. Тогда же решили не распылять удобрения по всем полям, вносить их полной дозой на определенные площади. Результат не замедлил сказаться: с отдельных полей в прошлом году взяли по пятнадцать центнеров на гектар. Это было убедительней любой агитации…
– Поедемте, – повторил Кондратьев, – дорогой поговорите.
– Я бы хотела повидать тракториста Силантьева.
– Он как раз там, на вывозке.
Пока машина шла снежной траншеей зимника, Логинов отвечал на вопросы корреспондентки. Был конец марта, а снег еще нисколько не подтаял. Посторонний человек, может быть, не обратил бы внимания на заснеженный гравийный холм, возникший за зиму у поворота на Раменье, а для белореченцев он был, пожалуй, главной приметой года. Прошлым летом начали асфальтировать дорогу Покровское – Белоречье – Раменье. Всю жизнь мечтали о надежной дороге, и даже теперь еще не верилось до конца, что скоро в село придет асфальт.
– Вот что меня больше всего обнадеживает, – кивнул на кучу гравия Логинов. – Настроение у людей будет совсем другим. Сколько средств и времени тратим на перевозки, а по шоссейке долго ли газануть.
– Да, большое дело, – согласился Кондратьев. – Надо сказать, мы не очень надеялись, что «Автодор» запланирует твердое покрытие. Теперь будет дорога областного значения, соединит три хозяйства, четвертый – лесопункт. Кстати, сплав по Сотьме запретим, как только будет закончено строительство дороги.
– Давно бы пора. А вот и наши торфяные труды! – весело сказал Логинов, показав на большой, черный с полуденной стороны бурт. – Сейчас вывозим до трехсот тонн в день. «Сельхозтехника» нам выделила три мощных КамАЗа.
Работа на болоте шла полным ходом, несколько тракторов и машин стояли в очередь под погрузкой, гулко тарахтел экскаватор. Подошли к Силантьеву. Тот спрыгнул из кабины раскрасневшийся, в сдвинутой на одно ухо шапке.
– Николай Михайлович, корреспондент интересуется, хотела бы поговорить с тобой, – сказал Логинов.
– А чего рассказывать? Работаем, урожай готовим. Ребята у нас в звене стараются, друг дружку не подводят.
– Между прочим, обратите внимание на трактор Николая Михайловича, работает он на нем шесть лет, и – как часики. Молодые всегда норовят на новенький трактор сесть, а он уступает им. Технику знает на зубок.
– Как же иначе? Надо любить ее. Не хвастая скажу: любую машину разберу, соберу, налажу. Не могу терпеть малейшей неисправности.
Кондратьев, дипломированный механик (закончил сельхозинститут, факультет механизации), с интересом обошел вокруг трактора, прислушался к работе двигателя, после чего пожал руку Силантьеву:
– Спасибо, Николай Михайлович, и за ударную работу, и за трактор.
Пока корреспондентка толковала с трактористом, Логинов повел Кондратьева на край разработанной делянки.
– Надо расширить разработку болота, еще срубить лес гектарах на десяти. Опять требуется ваша помощь, Владимир Степанович, чтобы подключить леспромхоз. Впрочем, соснячок здесь неважный и реденький, так что можно бы продать его тем мужикам с Украины, которые добиваются лесу.
– Подумаем, – ответил Кондратьев, медленно вышагивая по рыхлому снегу. Когда сели в машину, добавил: – Поговорю с Кузьминым, потому что необходимо разрешение райисполкома.
Корреспондентка на обратном пути молчаливо куталась в меховой воротник пальто, и опять она казалась Логинову слишком застенчивой, неопытной. Однако дня через три, развернув газету, он сразу обратил внимание на ее фамилию под статьей, озаглавленной очень емко: «ВЕРНУТЬ ЗЕМЛЕ СИЛУ».
«Именно это требуется белореченским полям, на протяжении многих лет не получавшим должного количества удобрений. Уменьшалась плодородная сила земли, и даже сами хозяева утратили веру в нее. По урожайности совхоз занимал одно из последних мест в районе. Перелом в настроении хлеборобов произошел в прошлом году. Прежде всех понял нужды земли новый директор совхоза «Белореченский» Алексей Васильевич Логинов. Работу начали с освоения своего торфоболота. Было создано безнарядное звено во главе с опытным механизатором Николаем Михайловичем Силантьевым. Впервые за последние годы был значительно перевыполнен план вывозки органики, очищены от навоза прифермские территории, – читал Логинов. – И уже прошлой осенью труженики совхоза убедились, что белореченская земля может быть щедрой, если о ней проявить заботу. По 12 центнеров с каждого гектара убрали комбайнеры, а на отдельных полях, сполна заправленных удобрениями, взяли и больше.
Для выполнения повышенных обязательств на этот год возможности создаются еще зимой. Безнарядное звено выделило отряд плодородия из шести тракторов, кроме того, помощь в вывозке торфа оказывают «Сельхозхимия» и «Сельхозтехника», так что всего на поля должно быть вывезено около двадцати тысяч тонн органических удобрений. План ударного пятимесячника успешно выполняется. Пример своим товарищам подает звеньевой Силантьев, который за неделю вывез 150 тонн торфа при задании 96 тонн. Силантьева трудно встретить в мастерских или дома, его трактор всегда в работе. На снимке Николай Михайлович рядом со своим МТЗ-80 во время погрузки торфа. Примечательно, что на этом тракторе передовой механизатор работает уже шестой год. Кстати, в прошлом году на нем он запрессовал 550 тонн сена, став победителем в районном соревновании. Можно подумать, человеку достался особенный трактор, а на самом деле все наоборот – особенному человеку достался трактор. Мастерство и любовь к своей профессии не раз еще послужат Николаю Михайловичу основой для новых трудовых побед.
Вообще отношение к пятимесячнику по заготовке удобрений в совхозе самое серьезное. Решено поэтапно заправлять отдельные поля полными дозами удобрений, чтобы не распылять их, а сразу получать ощутимую отдачу. И, что ценно, торф будет вноситься не в чистом виде, а в компостах с навозом или с безводным аммиаком.
Большую и важную задачу поставили перед собой белореченцы – вернуть силу земле. Дел впереди много, но первые обнадеживающие успехи на этом, пути уже имеются…»
Вспомнилось Логинову остроносенькое, с крапинками веснушек личико начинающей корреспондентки, фамилию которой читал теперь в газете с каким-то значением, уважительно. «Молодец девчонка! – думал он. – Толково уловила самое главное. И про Силантьева сказала очень точно: не трактор ему достался особенный, а сам он особенный человек. На таких земля держится. Без всякого преувеличения».
3
Лосиные следы Пашка Колесов обнаружил возле Катенихи, у забытого стожка сена: вокруг было обтоптано и сено объедено.
На другой день рано, еще потемну, оставив дома собаку, он устроил засаду в мелком ельничке, шагах в тридцати от стожка. Скоро продрог, хотя и одет был тепло, так что не чаял дождаться рассвета. Думал уж, тщетно подкарауливает зверя; никогда не хотелось так курить, сигареты, лежавшие в боковом кармане под фуфайкой, не давали покоя.
Все же хватило выдержки, даже подзабылся немного, а когда кинул взгляд на стожок, справа от него четко обозначился силуэт молодого лося. У другого рука не поднялась бы, Пашка, не раздумывая, ударил дуплетом в переднюю лопатку. Лось отчаянно метнулся в сторону, но споткнулся в глубоком снегу, начал оседать. Выскочив из своего укрытия и успев перезарядить ружье, Пашка докончил его выстрелом в голову.
Уже совсем развиднелось. Браконьер спешил поскорей снять шкуру, пока не остыла туша и кто-нибудь случайно не набрел на след широких охотничьих лыж. Нарубил лучшего мяса – мякоти, наполнил рюкзак, остальное на время завернул в шкуру и присыпал снегом. Голову и ноги решил вообще не брать.
Несколько раз повторил он маршрут на Катениху, последний раз вернулся оттуда поздно вечером. Измучился до дрожи во всем теле, да еще весь день – на нервах. Устало опустился на лавку, приглаживая спутавшиеся парные волосы. Старуха-мать смотрела на него озабоченно, осуждающе качала головой:
– Ой, Паша, бедовая твоя голова! Почто эдак рискуешь? Ну-ка, дознаются! Ведь нонче вон какие строгости!
– Ничего, – успокаивал мать и себя Пашка. – Мясцо пригодится: у нас с тобой на дворе-то одни курицы.
– Как мне ваши ружья-то надоели: выбросила бы к черту в реку! Бывало, батька всю жизнь в лесу пропадал, теперь – ты. Неладно живешь, не как все.
– Плевал я на всех!
– Жену бы вернул в дом. Долго ли будешь шататься? Или второй раз женись, а то совсем избалуешься.
– Ну, это – другой вопрос. Нашла время поучать!
– Обожди, вспомянешь меня: родительское слово зря не молвится…
Хоть и храбрился Пашка, а беспокойство испытывал: что ни говори, лося повалить – не зайчишку сунуть в рюкзак. Спал плохо, каждый звук на улице настораживал; мать тоже ворочалась на печке, вздыхала. Утро не принесло никаких неожиданностей, и весь день прошел благополучно. Пашка успокоился, но на следующий день, увидав в окно приближающихся к крыльцу участкового милиционера Ивана Ивановича Карпова и зануду Мишаткина, народного контролера, рубанул кулаком воздух, выругавшись сквозь зубы.
Метнулся было на мост, да было поздно, уже слышались тяжелые шаги по лестнице, и на пороге появился осанистый, толстоносый Иван Иванович. Он размашисто положил на стол планшетку, сел на взвизгнувший под ним старый стул. Мишаткин устроился у другого конца стола, начал неторопливо протирать запотевшие с мороза очки.
– Ну что, Колесов, против закона действуешь? – сказал участковый, поигрывая толстыми пальцами по столу.
– Чего? – Пашка нагло уставился карими немигающими глазами на участкового.
– Ты простачком не прикидывайся, сейчас скажешь, лося не убивал и знать ничего не знаю.
– Не убивал, – стараясь справиться с волнением, ответил Пашка. Трудно было водить за усы поседевшего на службе участкового, отлично знавшего своих односельчан.
– Думаешь, все шито-крыто, а кто позавчера шастал не единова на Катениху? Люди всё видят. Целую лыжню наторил, след-то твоих лыж, – заметил Мишаткин. Сморщив гармошкой лоб и склонив голову набок, он испытующе смотрел на Пашку поверх очков. Въедливый мужик. Что бы ни стряслось – он тут как тут. В совхозе он заведует складом нефтепродуктов и газоскладом, учетлив в своих делах и точен, как немец. Скажем, надо тебе сдать порожний баллон и получить полный, можешь это сделать только с двух до четырех часов дня. Мишаткин будет рядом, на полигоне мастерских, а ни за что не отпустит баллон газа в неурочное время.
Мать Пашки старалась в разговор не встревать, в испуге стояла около кухонной переборки, опасливо поглядывая на незваных гостей.
– Показывай, где лосятина, – коротко сказал Карпов.
– Какая лосятина? – продолжал запираться Пашка, но заметно ерзал на лавке.
– Хорошо, сами найдем.
Карпов и Мишаткин вышли за дверь.
– Господи! Не я ли была права! – зашептала мать, прикладывая к груди ладони. – Еще Мишаткина принесла нелегкая, этот в ложке утопит. Поди глянь, чего они там делают.
Три бачка с лосятиной нашли на повети. Вернувшись в избу, участковый достал из планшетки протокол, принялся писать.
– Послушай, Иван Иванович, ну, не было у меня лицензии, в конце концов, я – охотник, лесник. Сдам я это мясо хотя бы в столовую.
– Браконьер ты, Колесов, живешь по принципу: кто с ножом, тот и с мясом.
– Хуже того, этот, как его, мародер, – добавил Мишаткин. – Себе натяпал, сколько хотел, остальное бросил. Эх, Пашка, нету у тебя ни стыда, ни совести, доброго слова про тебя в селе не услышишь.
– Ты-то чего суешься во всякую щель?! – вспылил Пашка и подбежал к Мишаткину, потряс перед его лицом пятерней.
– А чтобы таким проходимцам, как ты, жилось не слишком вольготно, – спокойно разминая пальцами сигаретку, ответил Мишаткин.
– Кто тебя звал ко мне в дом? Возьму за воротник да вышвырну! – горячился Пашка.
– Тихо, парень, шибко-то не мечись! Теперь по закону ответишь, суд разберется.
– Какой суд? Да вы что?
– Иван Иванович, батюшка, да неужели суд? Что будет-то? – жалостливо сморщилась и заплакала мать.
– По крайней мере, пятьсот рублей штрафа обеспечено.
– Пятьсо-от! – удивленно протянула она. – Да где возьмешь такие деньги?
И Пашка сразу осекся, сел к столу, без звука подписал поданный Карповым протокол…
Присудили Пашке Колесову денежный штраф с конфискацией ружья, что для него было самой большой утратой. Более того, частное определение, вынесенное в адрес лесхоза, оказалось принятым к сведению, и вскоре пришлось уйти из лесников. Одним словом, Пашка основательно сел на мель. Несколько дней демонстративно толкался в центре села около магазина, но, как говорится, без денег – худе́нек, редко удавалось поживиться за чужой счет.
Вынужден был пойти к директору совхоза. Дверь в кабинет открыл нарочито небрежно, стараясь придать своему поведению этакую независимость.
– Привет, Васильевич!
– Привет, Паша! – в тон ему ответил Логинов. – Что нового скажешь?
– Про мое новое ты слыхал. Надо устраиваться куда-то. Может быть, схлопочешь какую работенку?
– У нас не работенка, а работа, а ты все метишь провернуться шаляй-валяй. У тебя ведь нет никакой специальности: на трактор тебя не посадишь, плотничать тоже не умеешь, разве что на ферму могу принять.
– Нет уж, извини, только и не хватало, чтобы я взялся за бабье дело.
– Тогда – пастухом. Как раз скоро сезон наступает.
– Насмехаешься? – Пашка зло сузил глаза и сдвинул на затылок шапку, из-под которой всегда пружинисто выплескивались черные волосы.
– Почему? Вполне серьезно.
– Ладно, на вашем совхозе не сошелся свет клином. Каюсь, что завел этот разговор. Не рано ли начал фасониться? Радовался бы каждому прибылому работнику.
– Я знаю, какой ты работник.
– Деятель! – хлопнув дверью, сквозь зубы процедил Пашка.
Ему казалось, что все односельчане находятся как бы в сговоре против него. Мимо прошла Тонька Морозова – даже не поздоровалась. Сумела выскочить замуж за какого-то приезжего, так теперь к ней не подступишься – будто век не знала его, Пашку Колесова. Больше в Макарове не заночуешь.
Вчера продавщица Марья Степановна, когда он надоел ей, околачиваясь около прилавка, попросту выгнала его из магазина. Раньше не посмела бы этого сделать.
Пашка специально пошел не улицей, а тропкой мимо мастерских, где всегда многолюдно. Механизаторы, курившие около распахнутых ворот на солнечном припеке, оживленно разговаривали, потом вдруг взорвались дружным смехом: наверное, над ним зубоскалили.
Не заходя домой, Пашка направился в поселок лесорубов, где работал раньше. Начальник Раменского лесопункта не шибко обрадовал его, приняв работать на нижний склад.
Теперь Пашка Колесов каждый день ходит в Раменье, откатывает бревна от разделочной эстакады на штабеля, что круто высятся по берегу Сотьмы. Работу свою он воспринимает как наказание, надеясь при возможности избавиться от нее, найти что-нибудь полегче.
4
Зима оказалась не только суровой, но и затяжной, не знали, как дождаться тепла, а его не было даже в апреле. Труднее всего пришлось животноводам. Начался падеж телят.
Как-то рано утром домой к Логинову прибежал взволнованный зоотехник, молодой специалист, доложил:
– Алексей Васильевич, в Климове два теленка пали, еще один не поднимается.
– Так в чем дело? – с раздражением ответил Логинов. – Ветврач смотрела?
– Смотрела. Какое-то легочное заболевание.
– Этого нам только и не хватало! Думай, надо что-то предпринимать.
– Не знаю, – растерянно развел руками зоотехник. – Корма достаточно, сено к телятнику свезено с осени самое лучшее, луговое. Конечно, телятник там допотопный.
– Ну, как говорится, по одежке протягивай ножки. Почитаешь газеты – строят комплексы, где скотоместо обходится дороже однокомнатной квартиры. Мы еще не дожили до такой роскоши.
Логинов надел шапку и полушубок, вместе с зоотехником вышел из дому. Тот виновато помалкивал. Парень старательный, но опыта маловато.
– В «Заветах Ильича» на телятнике не бывал? – спросил его, пока поджидали машину.
– Нет.
– Съезди, поинтересуйся. Там установлены ультрафиолетовые лампы, чтобы микроклимат был лучше…
Опыт заветовцев пригодился: у себя в Климове тоже подвесили пять ультрафиолетовых ламп на той стороне, где стоят самые маленькие телята. Воздух стал суше и теплей…
На сей раз Логинов направился в Климово пешком: это недалеко, километра два за реку. Выдался один из немногих солнечных дней, воздух был чист и по-весеннему резок, прояснились лесные увалы. На Сотьме поверх льда начал темнеть наводопелый снег, на вербах набухли почки. Глянешь на долгожданную небесную голубизну – душа отдыхает. В такую пору всегда чувствуешь себя как-то потревоженно, надеешься, что сбудется все задуманное, не повторятся ошибки прошлых лет.
