Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Можно мне порулить? – попросил Миша.
Алексей посадил его перед собой, вместе взялись за руль. Конечно, это было баловством, но не хотелось отказывать племяннику: любил его, таким видел через несколько лет своего Сережку. Надеялся, что сын тоже вырастет сноровистым мальчишкой. И кто знает, может быть, который-то из них продолжит председательско-директорскую династию Логиновых?
Мише казалось, что он самостоятельно ведет послушную машину, дух захватывало: не привык ездить так быстро. А когда въехали на сельскую улицу, почувствовал себя совсем гордо: пусть все видят, как он управляет машиной!
Логинов высадил детей посреди села, они тотчас разлетелись по домам, как проворные воробьи, спеша поделиться своими впечатлениями от первой поездки по шоссейке. Теперь весело будет топать по ней в школу.
24
«Директору совхоза «Белореченский» т. Логинову
16 октября в 11 часов в управлении сельского хозяйства проводится заседание совета РАПО по вопросам:
1. О неудовлетворительном состоянии противопожарной безопасности в совхозе «Белореченский».
2. О готовности колхозов и совхозов к зимовке скота.
3. О ходе работ по засыпке семян. Руководителю и специалистам совхоза быть готовыми к этим вопросам. Явка членов совета и специалистов обязательна. Должны явиться директор, главбух, агроном, зоотехник, техник-строитель, инженер-механик.
Нач. управления сельского хозяйстваАрефьев».
«Директору совхоза т. Логинову,
Секретарю парторганизации т. Гусеву
18 октября в 11 часов дня в зале заседаний райкома партии состоится районное совещание животноводов, на которое приглашаются директор совхоза, секретари парторганизации и комсомольской организации, председатель сельсовета, зооветспециалисты, животноводы. Просим обеспечить явку и выделить транспорт.
Первый секретарь РК КПССКондратьев».
«Директору совхоза т. Логинову,
Секретарю парторганизации т. Гусеву
20 октября в 11 часов в Покровской средней школе проводится районный слет ученических производственных бригад, звеньев, школьных лесничеств.
РК партии просит вас принять участие в работе слета и обеспечить транспортом школу.
Кондратьев».
«Директору совхоза т. Логинову
Обязываю Вас командировать в управление сельского хозяйства агронома и зоотехника 21 октября для сдачи таблиц 5,8 и 14.
Промфинплан на 1986 год, контрольные цифры следующие: всего зерновых – 1165 га, в том числе: озимые – 130 га, яровые – 1035 га. Лен… Всего сельхозугодий – 3997 га, пашня – 2268 га, сенокосы – 1099 га…
Арефьев».
Читая записи в журнале телефонограмм, Логинов недовольно потирал пальцами лоб: чуть не каждый день – вызовы в райцентр, и все обязательные мероприятия – не откажешься. Хорошо, хоть теперь дорогу построили. Много разных заседаний-совещаний, не мешало бы их поубавить, чтобы побольше оставалось времени заниматься непосредственно хозяйством. А сколько разной отчетности! Потонули в бумагах.
Позвонили из района, записал еще одну телефонограмму и сразу пригласил к себе агронома.
– Вера Михайловна, вас вызывают в сельхозуправление для подбора площадей по известкованию и фосфоритированию.
– Прошлый год мы известковали во Фролове, нынче, по-моему, надо в Пустошках и Макарове. – Загорелое, с белесыми бровями лицо Веры сделалось серьезным.
– Вы обдумайте этот вопрос, потом посмотрим вместе.
– Хорошо.
– Да, когда поедете в район, не забудьте взять картограммы и севообороты…
Первое время трудновато пришлось Вере, поскольку молода, а дисциплина среди трактористов известно была какая. Но главное, желание работать у нее было, и Логинов старался поддержать ее, требовал, чтобы ее распоряжения выполнялись как его собственные. Она почувствовала себя уверенней, когда убрали все зерновые и обеспечили совхоз собственными семенами.
Только закрылась дверь за агрономом, на пороге появилась еремейцевская Настасья Сорокина. Проковыляла к стульям, стоявшим вдоль стены, села на один из них, расстегивая фуфайку.
– Ой, хоть немного дух перевести! – вымолвила она. – Никудышный ходок стала.
– Ну что ты, Настасья Ивановна! Вот еще как бегаешь и в село, и по грибы! – подбодрил Логинов.
– Нет, милый мой, все же семидесятый год. – Настасья провела кулаком по слезившимся глазам и строго поджала губы.
Крепкая еще старуха, кряжистая. Лицо хоть и одрябшее, но после ходьбы раскраснелось, особенно нос-кругляш. Вместе со своими подругами Настасья и этой осенью поднимала лен: благо он был вытереблен в Еремейцеве, не в другую деревню ходить.
– Уж больно улицу-то хорошу устроили в селе! – покачала головой Настасья. – Вступила на асфальт, дак ноли перекрестилась. Как по полу идешь. Позавидуешь белореченским – совсем другая жись.
– До самого Покровского такая дорожка! – похвастал Логинов.
– Уж мы-то, бывало, помаялись и на лошадях, и на машинах. – Настасья помолчала, глядя на свои резиновые сапоги, под которыми скопилась грязная лужица, и приступила к тому, ради чего брела шесть километров: – Алексей Васильевич, батюшка, зима ведь близко.
Он сразу понял, к чему она клонит, но выжидательно повернулся к окну, как будто вот-вот должен был повалить снег.
– Еще в прошлом годе мне хотелось перебраться в село, ты ведь обещал помочь с жильем: хоть бы маленькую какую квартирку, – напомнила она.
Верно, обещал. Как всегда, первоочередниками оказались работающие в совхозе. Да и много ли строится жилья-то.
– Трудный вопрос, Настасья Ивановна. Вот сколько заявлений на жилье, – Алексей достал из стола папку. – А недавно выступил по телевидению секретарь обкома, сказал и про наш совхоз, дескать, вот один из адресов для молодых, желающих работать в Нечерноземье, так пошли письма: уже с полсотни семей желают приехать к нам. У нас нет возможности принять всех, хотя бы выборочно будем приглашать. Ломаю голову, где разместить приезжих.
– Что же мы, али не заслужили? Али меньше нонешних работали? Ведь всю жись в колхозе да совхозе без побегу.
Старухи, доживающие век по деревням, честно потрудились и вправе рассчитывать на заслуженное внимание, но приходится отказывать.
– Всё так, имеете полное право, только уж придется как-то перезимовать в Еремейцеве, – оправдывался Логинов, недовольно морща при этом лоб и глядя в свои бумаги.
– Легко сказать, перезимуй. Однех дров сколько прижгешь, уж только на печке и спасаешься. Кабы народ был в деревне-то; и не попросилась бы сюда. Чего тебе объяснять, сам знаешь, занесет снегом – с лопатой не выгребешься. В магазин надумаешь сходить – сущее наказание, – жаловалась Настасья и нервно крутила большими пальцами, сцепив остальные.
– Анфиса Глушкова тоже просится в село: та совсем одна осталась в своем Сафонове..
– Дура старая! – сердито бросила Настасья. – Я сколько раз ей говаривала, перебирайся к нам в Еремейцево, все поохотней будет. На зиму-то я бы дак пустила ее, нет – упрямится.
«И правда, надо поагитировать Анфису переехать в Еремейцево», – подумал Логинов.
– У нас тоже три чудака, – продолжала Настасья. – С Манефой-то мы ладим, а с Евдохой Таракановой разве уживешься. Негодная баба, во всем подозревает людей. Из-за одное ее дак убежишь.
– Придется еще подождать, Настасья Ивановна, на будущий год дадим жилье, – снова пообещал Логинов.
– До будущего года надо дожить.
Лицо Настасьи приняло обиженное выражение, даже губы дрогнули. Расстроенно поморгала линяло-голубыми глазами.
– Скажи своим в деревне, завтра муку привезем, – сказал Логинов, желая как-то утешить старуху.
– Ну и ладно. Спасибо. Хоть за хлебом можно будет не ходить в село. Какая мука-то?
– Ржаная и пшеничная, только не высший, а первый сорт.
– Бог с ним, с высшим-то.
– Зайди в бухгалтерию, получи деньги за лен, – вспомнил Логинов.
Не только во время разговора со старухой, но и когда она вышла, он испытывал чувство неловкости, как будто обманывал ее. Одних принимаешь на работу, значит, вынь да подай квартиру, другие, как. Настасья Сорокина, давно отработала свое и тоже вправе рассчитывать на жилье. Кто еще им поможет, кроме совхоза?
На другое утро Алексей велел брату подогнать трактор с тележкой к складу магазина. Погрузили мешков двадцать той и другой муки и начали маршрут по деревням: Макарово, Пустошки, Осокино, Еремейцево, Сафоново…
– К Тараканихе не будем заходить, ну ее к черту! – ругнулся Иван, когда подъезжали к Еремейцеву.
– Нет уж, ни к чему лишний скандал.
– Вспомни, какую кляузу в райком настрочила, всех нас облила грязью: и тебя, и меня, и тещу.
– Уж пусть будет без обиды, ей ведь тоже зиму зимовать, – рассудил Алексей.
Тараканиха была довольна, улыбалась как ни в чем не бывало, показывая желтые остатки зубов. Взгляд бельмоватых глаз был заискивающим. Благодарила:
– Спасибо, спасибо, дай бог вам здоровья.
– Может быть, лишний раз обругаешь, – поставив на лавку на мосту мешок, вслух сказал Иван, поскольку старуха была туга на ухо.
– Напрасно ты – вдруг расслышала, – одернул Алексей, уже выйдя на улицу.
– Наплевать, пусть шевельнет немножко ее совесть.
Сели в тесную кабину трактора, потряслись дальше. В последнюю очередь приехали к Анфисе Глушковой в Сафоново. Любили ее механизаторы за то, что в посевную или уборочную охотно соглашалась готовить для них обеды, пускала, если требовалось, ночевать. Конечно, рада она была каждому захожему человеку. Вот заслышала трактор, вышла на крыльцо: издалека еще заметили ее сутулую фигуру.
– Получай муку, тетя Анфиса, – весело сообщил Иван.
– Премного благодарна, – отвечала она. – Спасибо, каждый год выручаете.
Иван тяжело протопал мимо нее по лесенке с мешком на спине.
– Муки привезли – хорошо, а когда ты меня отсель вызволишь? – спросила она Алексея. – Я уж думала, скажешь, грузи вещички!
– Будущей осенью скажу.
– Нет, на вас надежа плохая, поди, сулишь, а сам думаешь: может, старая помрет до тое поры.
– Перебралась бы ты на зиму-то пока хоть в Еремейцево. Настасья Сорокина говорит, с удовольствие ем пустила бы тебя.
– В квартирантках жить не хочу. Тутотка я все же в родном доме, хоть и одна, как на острове. Беда, Алексей Васильевич, – пожаловалась Анфиса. – И правда, вдруг помру зимой, дак ведь не скоро по мне и спохватятся. Ты хоть вели иногда трактором след до деревни прогнать. На лыжи теперь не встать – падаю.
– Без присмотра не оставим, будем проведывать, – пообещали братья.
– Зайдите, чайку попейте.
– Торопимся.
– У молодых все дела да спешка…
Побрякивая порожним прицепом, трактор потарахтел обратно по разбитому осеннему проселку. С одной стороны, Алексей испытывал удовлетворение, что развез старухам муку, с другой – какое-то беспокойство совести, как будто лично был виноват в безрадостной судьбе солдатских вдов, в их одиночестве, которое они переносят с удивительной стойкостью. Каждой хочется пожить на старости возле людей. «Думай, директор, думай, – толковал сам себе. – Об этих людях ты обязан позаботиться в первую очередь, они заслужили свое». Действительно, какое облегчение почувствовал бы, если бы можно было сейчас погрузить в прицеп Анфисину поклажу. Но куда повезешь?..
Навстречу ехал Вовка Капралов, рядом с ним сидела нарядная, как куколка, Галя Виноградова. Вовка выскочил из машины, извинился:
– Алексей Васильевич, я только до Осокина доскачу, книги в библиотечку отвезем.
– Директор на тракторе едет, а ты невесту возишь, – еще больше смутил Вовку Иван.
– Ничего, поезжай, – разрешил Алексей.
– Пожалуй, напрасно старается этот ухажер, – сказал Иван, когда немного отъехали.
– Кто знает? Парень неплохой, так что она не прогадала бы.
Вовка давно и терпеливо ухаживает за Галей, и, может быть, его настойчивость вознаградится. Одно время он заметно скис, а теперь опять приободрился. «Хорошо бы, у них сладилось дело», – заинтересованно думал Алексей о своем шофере.
25
Кто это спрыгнул с высокой подножки лесовоза на повороте к Раменью? Невысокого роста, с легким рюкзачком на плече, одет в новую болоньевую куртку, на ногах – кирзовые сапоги, на голове – еще не обмявшаяся серая кепочка. Долго гадать нечего: снова, после двухлетней отлучки, явился в родные края Васька Мухин. Нежданный и нежеланный гость для белореченцев. Он и сам сознавал это и потому не шибко радовался и торопился, приближаясь к селу. Но все же, что ни говори, родные березы сыплют золото по обочинам, шатер колокольни на угоре за рекой, нарядные избы и сборные домики… Была бы жива мать, с другим бы настроением возвращался в село. Вон их дом прилепился ближе всех к церковной ограде, совсем другим стал: шиферная крыша белеет, над ней – телеантенна. Чужие люди живут.
Возле школы Васька остановился, удивленно поразглядывал новое здание, появившееся, как по волшебству, рядом с прежним. И головы учеников были видны в окнах – действует восьмилетка. Сам-то Васька учился когда-то в начальной, через пень-колоду, конечно. Помаялись с ним учителя. Помнится, еще в четвертом классе убежал с уроков, угнал плот у сплавщиков километров за пять вниз по Сотьме: все стремился куда-то, манила в странствия полноводная весенняя река. Теперь, побывав не раз в местах отдаленных, хватив, что называется, шилом патоки, по-другому смотрел на жизнь: в родном Белоречье она представлялась желанной. Пора бы перестать мотаться по свету, но кто его здесь приветит? Дядя Павел Носков, единственный родственничек из Пустошек, и на порог не пустит.
«Почему же у других-то жизнь нормально складывается? – думал он, завидуя устроенному быту односельчан, и старался оправдать себя: – Видно, я такой уж невезучий, как-то не задалось все у меня с самого начала».
Белоречье открылось как на ладони. Мухин успел отметить два новых дома справа от дороги, длинное здание зерноплощадки, но больше всего удивляла асфальтированная шоссейка. Кто бы мог подумать! Сейчас бы вихлял ногами на замерзших комьях грязи, а тут шагаешь словно по полу, и тянется эта лента через железобетонный мост дальше по сельской улице. Чудеса!
На мосту остановился. Облокотившись на перила, смотрел на реку, прихваченную в заводях ледком, на пустынную пойму, вытоптанную коровами и белесую от инея. В сваях журчала по-осеннему прозрачная, но казавшаяся темной вода: из-под моста выносило палые листья ольхи и березы, закручивало их течением. Много утекло быстрой сотемской воды, пока Васька Мухин обитал в чужих краях, многое изменилось в Белоречье без его участия. А уж тридцать шестой год пошел, давно пора бы жить по-людски, обзавестись семьей, домом.
Может быть, впервые столь серьезные мысли посетили бесшабашную Васькину голову. Призадумался, глядя на ходкую воду, и, лишь когда рядом застучал трактор, продолжил свой путь. Он знал: односельчане наблюдают за ним настороженно и даже недружелюбно, и сам старался не смотреть на окна, желая поскорей пройти к центру села.
Подогнав синий фанерный фургончик к пекарне, Ваня Густик принимал хлеб, который подавали ему по лотку. Невзрачный, как моль, мужичонка в затертой фуфайке и такой же зимней ушанке с болтающимся ухом. Под стать хозяину и безгодовая лошадь, понуро опустившая голову. Оба они кажутся вечной принадлежностью села.
Кто-то из озорников написал мелом на задке фургона: «Шоссе не космос!» Мухин усмехнулся, издалека поприветствовал старого знакомого и, повеселев, направился прямо к конторе.
Возле нее стоял «уазик». Васька решил, что директор собирается куда-то ехать, поспешил к нему, но Логинова на месте не оказалось. В прихожей, на старом кожаном диване, курили трое, и среди них – завнефтескладом Мишаткин.
– Привет белореченцам! – бойко бросил с порога Васька.
– Привет! – нехотя ответил Вовка Капралов.
Все с любопытством смотрели на Мухина, как будто не верили, что он снова вернется в село.
– Явился не запылился, – с нескрываемой неприязнью сказал Мишаткин. – Садись да хвастай. Куда с рюкзаком-то наладился?
– Да вот приехал… Надо переночевать где-то. – Васька озабоченно почесал в затылке.
– Теперь, брат, не лето, что каждый кустик ночевать пустит, – сказал Николай Баранов.
– Ступай к своему родственнику Павлу Носкову в Пустошки.
– Ага, он, поди, ждет-дожидается, – ехидно поддел Мишаткин.
Мужики довольно заржали. Васька обиделся, его зеленые глаза беспокойно забегали под козырьком кепки.
– А говорят, построим коммунизм, – показал он на лозунг, помещенный на стене.
– Уж ты небось раньше всех о коммунизме-то возмечтался, – поддевал Мишаткин. – Все имущество тут – плеч не режет ремешок, – ткнул в полупустой Васькин рюкзак.
Снова раздался смех. В приоткрытую дверь высунулась экономист Тоня Морозова, дескать, потише.
– Сколько времечка-то? – спросил Мухин. – Скоро ли будет директор?
– Скоро, – сказал Вовка, покручивая на пальце ключи от машины.
– А насчет коммунизма я вам скажу: первым в него придет бульдозер, – задал загадку Мухин и, повыдержав паузу, пояснил: – Потому что все гребут к себе, а он – от себя.
– Ха-ха-ха!
На пороге появился Логинов.
– Что-то у вас тут шибко весело?
– Васька политинформацию проводит, – кивнул Мишаткин.
– Хе-хе!
– Можно к вам, Алексей Васильевич? – спросил Мухин.
– Заходи.
Васька положил рюкзак на стул, сам присел на краешек, кепку прилепил на острое колено. Взгляд, как всегда, беспокойный, бегающий.
– Ну, что, Мухин, шумят березки встречные? – напомнил Логинов подобный разговор двухлетней давности.
– Вернулся вот… Жить где-то надо, Алексей Васильевич.
«Еще не легче! И этот тип просит жилье. Накачался он на мою голову! Хорошего не докличешься, худо само навяжется», – с раздражением думал Логинов, приглаживая русые с проседью волосы.
– Своим работникам нет жилья, – развел он руками.
– На любую работу согласен. Ведь зима на носу, куда я сейчас подамся?
И действительно, вот-вот выпадет снег, примораживает. Кому нужен Васька Мухин, если получит отказ в своем совхозе? Размышляя, как поступить, Логинов сидел вполоборота к столу и смотрел в окно на прихваченную заморозками землю.
– Неужели самому-то тебе не надоело мотаться? – повернулся он к Ваське.
– Все, Алексей Васильевич, завязал! – Васька клятвенно приложил к груди руки.
– Откуда сейчас?
– В Кировской области в лесу работал. Вы думаете, срок тянул? – нет. Вот документы.
Обычно Мухин возвращался в Белоречье после очередной отсидки, на сей раз получилось исключение. Даже шевелюру успел отрастить: волосы рыжеватые, жесткие, с курчавинкой.
– Не знаю, что с тобой делать. В Осокино на ферму пойдешь?
– Кем?
– Скотником или ночным сторожем.
– Согласен, чего уж там…
Логинов снял трубку, позвонил председателю сельсовета:
– Ключ от избы бабки Евстольи Смирновой у вас? Дайте его Василию Мухину, он сейчас зайдет к вам… Надо, Зоя Николаевна, работать он будет на ферме в Осокине… Понимаю, но кто, кроме нас…
Логинов положил трубку, продолжительно посмотрел на Ваську.
– Давай так договоримся, Мухин, чтобы к рукам ничего не прилипало. Если опять сорвешься, больше сюда и не заявляйся.
– Слово – олово! – не моргнув глазом, заверил Васька.
– Значит, зайди в сельсовет, там дадут ключ от Евстольиной избы: близкой родни у старухи не осталось. Остальное решим потом, зайдешь как-нибудь.
– Спасибо, Алексей Васильевич. Я знал, что вы выручите. Спасибо. – Закинув один ремень рюкзака на плечо и прижимая свободную руку к груди, Васька кланялся, пятясь к двери.
«А ведь, пожалуй, подведет, – думал Логинов. – Что поделаешь? Свой, белореченский «кадр».
Побывав в сельсовете и магазине, приободренный Васька зашагал по осокинской дороге. В кармане, как талисман удачи, лежал ключ от избы. Невелики хоромы, да больше-то ему и не надо: была бы крыша над головой.
Осокинские жители с удивлением наблюдали, как Васька Мухин, неторопливо обойдя вокруг избы Евстольи Смирновой, по-хозяйски отпер замок и вошел в открытую дверь. Видел это и бригадир Шалаев, встревоженно спросивший по телефону директора:
– Алексей Васильевич, что у нас тут делается? Пришел Васька Мухин, отпер избу…
– Разрешили ему, дали ключ. Не на улице же его оставлять. Работать будет у тебя на ферме.
– Да на кой черт нам этот работник! Только и смотрит, где что худо лежит.
– Михаил Арсеньевич, не будем отталкивать человека: может быть, наконец за ум возьмется.
– Сумлеваюсь в успехе, – произнес Шалаев, расстроенно кладя трубку.
Тотчас направился к Евстольиной избе, считая своим бригадирским долгом до конца прояснить вопрос. Васька уже успел затопить маленькую печку, сидел возле нее на низенькой скамеечке, курил.
– Здорово, приятель! – не очень дружелюбно молвил Шалаев.
– Здравствуй, дядя Миша!
– Жить, что ли, располагаешься?
– Не думай, что самовольно: сельсовет разрешил.
– Знаю.
Шалаев окинул избу, сохранившую жилой вид, оценивающим взглядом. Старуха умерла недавно. На окнах висели занавесочки, в углу под образами была собрана стопка журналов. На кровати лежал скрученный ватный матрас. Ходики с двумя гирями и кукушкой молчали.
Бригадир походил по широким, плотно подогнанным друг к другу половицам, остановился, расставив короткие ноги, обутые в валенки с галошами; раскосые глаза смотрели на Ваську придирчиво.
– Предупреждаю: жить живи у нас в деревне, но чтобы не баловать – ни-ни! – строго поводил пальцем в воздухе. – Наши мужики не потерпят этого. Ежели что, пеняй потом на себя.
– Хватит пугать-то, дядя Миша.
– Не пугаю, а предупреждаю.
– Давай-ка лучше выпьем за встречу: чай, в соседях жить будем.
Васька проворно развязал рюкзак, извлек бутылку, буханку хлеба, шпроты, и сырок «Волна». Бригадир попал в затруднительное положение: вроде бы и негоже пить с Васькой Мухиным, нежеланным соседом, да как отказаться от угощения?
Выпили по полстакана. Шалаев за стол не садился, давая понять, что долго задерживаться не собирается.
– Теперь, брат, на этот счет, – он щелкнул бугристым ногтем по бутылке, – большое ограничение.
– Не на работе выпиваем, а дома, – нашел объяснение Васька. – Присядь, дядя Миша.
Шалаев, расстегнув фуфайку, сел на лавку. Лицо его раскраснелось, круглый нос рдел как яблочко.
– Я и говорю, пьяниц поприжать надо – распустились, а я, к примеру, всю жизнь работаю, дело свое знаю, – пустился он в рассуждения, приглаживая жидкие прядки волос на лысеющей голове. – Вот ты пас коров, знаешь, что все стадо стегать арапником нечего: достаточно поучить блудню.
– Точно! – с готовностью согласился Васька.
– Избенка у Евстольи, надо сказать, неплохая, внутри удобная. Только тот угол сел: надо выправить, подвести. Умеешь немного топором-то?
– Приходилось на лесоповале.
– Это не то, парень. Еще чему там научили? – прицелился на собеседника своим раскосым взглядом Шалаев.
– Каменщиком работал, потом собирал вот такие панцирные сетки, – Васька показал на кровать.
– И то дело, – одобрил бригадир.
– Кто в этих сборных домиках живет? – кивнул Васька, глядя в окно.
– В одном Костя Озеров с моей Галинкой, в другом Толька Иванов с Шурой. Две молодые семьи, у обеих по ребенку. Хорошо живут. Вот и тебе скажу, женись поскорей, если доброе на разуме, а так – будешь баландаться, как дерьмо в пролуби.
– Какая дура за меня пойдет? – Васька зло потянул в себя табачный дым; на щеках задвигались желваки.
– Это уж как поведешь себя, – резонно заметил бригадир. – Скажи, к примеру, на чем спать сегодня будешь?
– Матрас есть.
– То-то и оно, что нагольный матрас. Э-эх!.. Попроси у Логинова пару простыней, одеяло, кроме того, фуфайку, спецовку, валенки: на складе все есть. А сейчас пойдем ко мне, возьмешь какое-нибудь одеяло. Чего еще? Может быть, картошки, молока, – раздобрился Шалаев.
– Спасибо, дядя Миша.
– Поработаешь пока на пару с Федором Ивановым, а там посмотрим.
– Мне выбирать не приходится.
– Честно говоря, я шибко сумлеваюсь в тебе: небось опять отколешь какой-нибудь номер?
– Всю жизнь меня воспитывают, – недовольно мотнул кудрявой головой Васька.
– Пора браться за ум, парень. Ты так поставь вопрос: чем я хуже других?
Дерзость, промелькнувшая было в зеленых Васькиных глазах, погасла, призадумался, потягивая сигаретку.
– Ладно, пошли, – сказал бригадир. Походя заметил: – Трубу-то не закрывай, а то кабы не угореть.
Удачный выдался день для Васьки Мухина. Принес от Шалаевых старое ватное одеяло и ведро картошки; молока Марья пообещала дать утром. Тронуло Ваську внимание со стороны людей, хотелось отблагодарить их за добро. К этому чувству примешалась досада при виде чужого благополучия, как будто не сам он, а кто-то посторонний был виноват в его судьбе. Уже в сумерках, не включая свет, долго сидел у окна, не без зависти смотрел на новенькие нарядные дома осокинских молодоженов. Видел, как Костя Озеров подогнал трактор, как к нему подошла жена с девочкой на руках. Тоскливо становилось на душе. Хоть бы кошка была в доме или собака. «Почему я не могу жить как они? Чем я хуже других?» – вспомнил он слова бригадира. Видно, настала пора задуматься о жизни, которую он растрачивал беспутно.
Несмотря на то что устал с дороги, на новом месте не спалось. В избе старухи Смирновой он еще чувствовал себя постояльцем, а не хозяином. Сможет ли он стать им? Трудно было ответить и самому себе.
26
После заседания совета РАПО Алексей Логинов зашел к районному архитектору подписать акты на отвод земельных участков под новое строительство. Снова пришлось поспорить с ним, но подписывать бумаги надо, иначе банк не откроет финансирование.
На улицу вышли вместе с председателем лучшего в районе колхоза «Заветы Ильича» Федором Арсеньевичем Воробьевым. Тот энергично хлопнул по плечу:
– Заглянем к первому: дело есть серьезное.
Кондратьев приветливо поднялся из-за стола, пожал руки.
– Что-то сразу вдвоем? Значит, серьезный вопрос, – сказал он, показывая на стулья.
Логинов и Воробьев сели друг против друга.
– К первому секретарю с несерьезными вопросами ходить нечего, – сказал Воробьев, приглаживая белые седые волосы, не потерявшие упругости. Колоритный мужик, лицо шероховатое, обветренное, брови широкие и жесткие, вразлет.
– Читали областную? – Кондратьев приподнял газету, лежавшую на столе. – Вчера состоялся пленум обкома: Воронцова освободили от обязанностей первого секретаря.
– По-моему, неплохо работал, – сказал Воробьев. – Возраст критический, да и область показателями не блещет.
– Кого избрали? – спросил Логинов.
– Прозорова Игоря Александровича. Говорят, работал в ЦК. Молодой.
– Понятно, в духе времени. Каждый день сообщают о больших кадровых переменах, много их еще будет до съезда. – Воробьев напряженно свел брови, помолчал. – Я тоже хочу, Владимир Степанович, подать в отставку, пока не попросили. Кстати, не первый раз прошу об этом.
– Федор Арсеньевич, тебе отставка не грозит, ты человек в районе заслуженный! – улыбнулся Кондратьев. – Энергии тебе не занимать, еще молодым потягаться.
– Э-э, ты не смотри, что я такой шумливый да поворотливый: по-другому не умею, натура требует. А вот где перебои начинаются, – Воробьев приложил широкую ладонь к сердцу. – Имей в виду, шестьдесят шесть годиков. Пора посторониться, пусть-ка молодые с новой силой налягут на эти гужи. Между прочим, есть хорошая замена, – он сделал жест в сторону Логинова.
Кондратьев продолжительно посмотрел на Алексея внимательными голубовато-серыми глазами, словно прикидывая, достоин ли он такой чести – заменить на должности председателя самого Воробьева!
– Не забыл ли, Федор Арсеньевич, про выговор, который объявили Логинову недавно за автобус, отданный дорожникам?
– Во-первых, я как член бюро был против выговора, во-вторых, белореченским жителям дела нет до выговоров, а вот асфальтом они теперь пользуются и благодарят Логинова. Этот риск оправданный, стратегический. Хозяйская хватка у него есть. Давно интересуюсь его работой: ведь у меня агрономом начинал после институтской скамьи. Я в этого человека верю – надежный, – припечатал кулаком по столу Воробьев.
– Спасибо, Федор Арсеньевич, – поблагодарил Логинов.
– Значит, согласен, Алексей Васильевич? – спросил Кондратьев.
– Вы не так меня поняли, я сказал спасибо за доверие.
Собеседники посмотрели на Логинова не без удивления, дескать, не поспешил ли с отказом, но он-то свое жизненное направление определил гораздо раньше и потому мог ответить без долгих размышлений. Да, он знал хорошо налаженное хозяйство «Заветы Ильича». Конечно, предложение заманчивое и почетное: принять колхоз от Воробьева, который награжден двумя орденами Ленина, является членом бюро райкома, депутатом областного Совета, одним из самых уважаемых людей в районе. «Заветы Ильича» и впредь будут на виду, и нового председателя не обойдут вниманием. Колхоз расположен рядом с Покровским: центральная усадьба находится всего в километре от него, так что некоторые колхозники и живут в самом райцентре. Но Алексей дал себе слово не оставлять своего Белоречья.
– Подумай. Сам понимаешь, речь идет о будущем «Заветов Ильича», – говорил Кондратьев, откинувшись к спинке кресла.
– Не хочу идти на готовое, у меня своя цель: вывести в люди наш совхоз. Если удастся – в этом и будет удовлетворение: значит, не зря трудился. Короче говоря, Белоречье – мое родное село, в нем и останусь, – со спокойной обдуманностью заявил Логинов.
– С этой стороны могу понять тебя, Алексей, но интересы дела требуют! – всплеснул руками Воробьев и завозился на стуле.
– Интересы дела требуют, Федор Арсеньевич, чтобы вы поработали еще, – развел руками Кондратьев. – Об этом будут просить вас бюро райкома и сами колхозники.
– До февраля поработаю, проведу отчетное собрание, а дальше уж как знаете.
– Во-первых, надо провести районную партконференцию: может быть, на этом месте будет другой человек.
– Ну, Владимир Степанович, тебе еще пахать и пахать! Чай, не тот возраст, – сказал Воробьев.
– Кто знает? Вон какие перемены.
Кондратьев поднялся из-за стола, походил около него, занятый своими мыслями. Пожимая руку Логинову, сказал:
– Ответ твой, Алексей Васильевич, достойный. Неволить тебя не станем, трудись в своем «Белореченском». Вот только с кормами у тебя нынче туго, но как-нибудь держись.
– Я уже говорил вам насчет Гусева, – напомнил Логинов. – К сожалению, пока и заменить некем.
– Ты знаешь, какой у нас резерв: практически нет его. Давай вместе думать. Вот приедет Смирнов из партшколы – посмотрим…
Когда вышли на улицу, Воробьев, недовольно хмуря брови, посетовал:
– Зря ты отказался. С твоим совхозом еще много мороки, неизвестно, что получится. Здесь ты бы стал заметным человеком, может, и Звезду когда-нибудь получил бы, до которой я не дотянул.
– А как сказал Твардовский? «Не ради славы…» – усмехнулся Логинов. – У меня свои соображения, так что не обессудь, Федор Арсеньевич.
– Смотри, Леша, тебе жить. Я бы не стал упускать такой шанс.
Они крепко пожали друг другу руки и разошлись к своим машинам.
Да, есть на что посмотреть, проезжая центральной усадьбой «Заветов Ильича», и сейчас Алексей Логинов по-особому пристрастно отмечал порядок во всем: дом культуры – настоящий дворец, современный торговый центр, комплекс на четыреста коров, машинный двор за бетонным забором – техника стоит по линеечке, комбайны – под навесами. А потом потянулись поля, ровные, четко оконтуренные: чувствуется культура земледелия, не зря по двадцать пять центнеров зерна собирают…
