Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Подошел брат Иван, весело сказал:
– С праздником, братуха! Хорошо на реке-то!
Алексей с чувством приобнял его: этот ни в чем не подведет, старается помочь.
Больше всех тронули слова Николая Силантьева:
– Алексей Васильевич, я много говорить не умею, а скажу одно: при таком директоре, как ты, хочется работать.
– Между прочим, если бы все так работали, как Николай Михайлович, наш совхоз не был бы среди отстающих, – отметил Логинов. – Дано ему какое-то задание – можно не сомневаться, не проверять, исполнит как положено. Совесть ему не позволит плохо вспахать, небрежно посеять.
– Видали, Сила получил сто рублей премию, так ему работать хочется, – съязвил Сашка Соловьев.
– Я, милок, не за премию работаю, – сердито глянул на него Силантьев. – Сколько лет ты на тракторе?
– Пять.
– А я – двадцать пять! Вишь, сколько волос на голове осталось, – он приподнял кепку и провел пятерней по плеши, слабо замаскированной прядками волос.
– Это ты своей кожаной кепкой вытер: она у тебя вечная. Ха-ха! – подтрунил Сашка.
– Ладно зубоскалить, подай-ка лучше гармонь.
Да, Николай Силантьев теперь, пожалуй, единственный гармонист на все Белоречье, вообще гармонь стала редкостью, а кажется, недавно без нее невозможно было и представить деревенскую жизнь, праздничные гуляния. Кто постарше, у тех до сих пор звучит в душе эта далекая музыка, отличавшаяся какой-то слитностью с природой, и потому всегда вспоминается вечер, тихий закатный час, темные силуэты изб и берез на фоне зари, окоем леса, белая стежка-дорожка через поле. В эту чуткую минуту гармонь разносится на всю округу, тревожит молодые сердца.
Силантьев гармонист не первой руки, и все-таки диву даешься, как он управляется так ловко с пуговками-ладами своими загрубевшими от железа пальцами, и рождается мелодия, рождается напев в груди. Многоголосо, раздольно всколыхнулась над Сотьмой песня…
Гуляние еще продолжалось, а Логинов сел за руль полученного на днях «уазика», поехал к жене. За всю весну у него не было такого свободного, удачливого дня.
Остановился около своего дома в Ермакове и сразу увидал Наташу, выглянувшую в окно. Радость плеснулась в ее глазах, выбежала на крыльцо в халате, в тапочках-шлепанцах.
– Ой, какой ты нарядный! И машина новая, как будто свататься приехал.
Вошли в квартиру, Логинов остановился посреди гостиной, чувствуя себя здесь уже вроде бы гостем, а не хозяином.
– Ты заночуешь? – спросила Наташа.
– Поедем лучше в Белоречье, побудешь у нас хоть денек-два. Небось надоело одной-то?
– Конечно, придешь с работы – не с кем поговорить. Я часто хожу ночевать к родителям.
– Теперь дорога наладилась, машина есть, я буду почаще приезжать к тебе, – пообещал Алексей. – Как только отделают первый домик, переедем совсем в Белоречье.
Он прижал ладони к ее вискам и утешающе поцеловал в глаза.
– Зря ты это затеял. Я тебе честно говорю, не хочется мне ехать туда: ничего хорошего не получится, вспомни мои слова. И что тебе здесь не жилось?
– Там – родина…
Наташа не стала спорить с ним, понимая, что теперь удерживать его поздно.
– Ты попей чайку, а я пока переоденусь, и поедем, – примирительно сказала она.
Скоро выехали в обратный путь. Мимо проплывали деревеньки, стоявшие как бы на островках среди засеянных притихших полей, а больше дорога шла приветливым весенним лесом, от которого веяло в открытые боковые окна свежестью.
За райцентром догнали пешехода.
– Смотри, солдат топает, – сказал Логинов жене. – Да это Вовка Капралов!
Невысокий, туго подпоясанный ремнем солдат остановился, приподнял фуражку, обнажив в улыбке редкие зубы. Логинов тоже обрадовался возвращению своего, белореченского парня.
– С прибытием, Володя! – Он взял за плечи солдата, как будто встретил родственника.
– Здравствуйте, Алексей Васильевич! Как хорошо, что вы догнали! А то под вечер нет ни одной попутки. Хочется поскорей домой.
– Понятно. Ну, поехали.
– Мне писали, что вы теперь у нас директором. Посевную-то закончили?
– Сегодня подводили итоги, гуляли на Сотьме.
– Эх, жаль, не поспел!
– Кстати, какие у тебя дальнейшие планы?
– В армии шоферил, ГАЗ-66 у меня был.
Логинов остановил машину, предложил:
– Садись за руль.
Дорога местами была ухабистая, но сухая. Вовка уверенно и аккуратно повел машину: не лихачил, не хвалился умением гонять. Парень скромный, деловой. Логинов удовлетворенно поглядывал на него.
– Машина новая – поет! – оценил Вовка.
– Стал бы на ней работать?
Солдат пожал плечами и улыбнулся.
– Ладно, об этом успеем поговорить.
Когда машина легко покатилась по спуску к реке, Вовка воскликнул:
– Вот оно, Белоречье! Сотьма!.. Наши и не ожидают, что я под вечер явлюсь.
Знакомые чувства. Кажется, совсем недавно сам Логинов возвращался из армии с таким же восторгом в душе.
Около дома встретил Василий Егорович. Наташа первая вышла из машины, вежливо поздоровалась с ним:
– Здравствуйте, папа!
Василий Егорович осторожно пожал ее нежную руку.
– Папа, а ты видишь, какого я шофера нашел! – доложил Алексей.
– Вижу, вижу. Вот молодец, Володя, еще до дому не доехал, а на работу, считай, оформился! После потолкуем, ты беги домой, чай, ждут.
Пока Алексей что-то делал, подняв капот машины, Наташа стояла подбоченившись и выставив вперед стройную, будто точеную ногу в узкой туфельке. Голубое, с пояском платье подчеркивало ее фигуру. «Гладкая, красивая баба, и лицом пригожа, и статью ладна: не зря Лешка потерял из-за нее голову», – думал Василий Егорович, придирчиво разглядывая сноху.
12
Много разных вопросов стояло перед новым директором совхоза, и все казались первоочередными. Пока была короткая передышка перед сенокосом, Логинов распорядился мало-мальски поправить дорогу в Еремейцево. Препятствием были два оврага. В одном подняли бульдозером земляное полотно, заложили в него вместо трубы стальной барабан от старой зерносушилки, в другом пришлось перекинуть лежневку из бревен. Теперь свободно можно было ехать на машине.
Принялись за территорию полигона мастерских, прилегавшую к церкви и кладбищу. Надо же было выбрать место! Выровняли площадку, технику разместили по краям. Стали возить металлолом на железнодорожную станцию: порядочно убрали хламу.
Каменная ограда кладбища со стороны мастерских была полностью разобрана, крайние могилы уже замусорили и затоптали. Там, где должен быть вечный покой, не умолкала трескотня двигателей, трактористы частенько устраивали выпивки, оставляя после себя посуду, консервные банки и бумагу. Навели порядок и здесь. Логинов подрядил мужиков поставить деревянную ограду, и, когда белый аккуратный штакетник четко обозначил территорию кладбища, сразу преобразился его вид.
Старые плотники выполнили и другое задание директора: обустроили Никольский родник. Положили дощатые мостки через ручей, сам родник обнесли маленьким срубом – будто колодчик. Рядом соорудили стол и лавочки.
В родительскую субботу, по обыкновению, в Белоречье собрался народ из соседних деревень, раменские приехали на леспромхозовском автобусе. Пришли на кладбище, подивились новой оградке: больше всего было разговору о ней, благодарили директора.
Многие побывали на Никольском роднике и снова приятно изумились тому, как толково тут стало все обихожено. Глуховатое было место, в глубине оврага, поросшее старым ельником, а нынче как будто бы осветлилось приветливой белизной нового теса.
Буквально в первый день своего возвращения в Белоречье Алексей Логинов наведался к роднику с той суеверной убежденностью, что именно здесь он должен как бы принять благословение своей земли. Еще по-зимнему лежал снег, под которым прокрадывалась к ручью тоненькая ключевая жилка, сбегающая из приямочка, но уже тогда возникла мысль обустроить родник, зарастающий ольховником да мелким ельником, расчистить маленькую лужайку перед ним, захламленную упавшей сухарой. И вот исполнил задуманное, к радости сельских жителей.
Позднее других, во второй половине дня, наслушавшись разговоров про обновленный родник, явился к нему Василий Егорович. Осторожно ступил на деревянные мостки, точно это был чистый половик, оказавшийся каким-то образом в лесу, придерживаясь за удобный поручень, перешел ручей и в тихой задумчивости постоял перед ладным срубом. Заглянул в него – дно подсыпано камушками, на фоне которых вода – чище росы. А столик из гладко строганных досок! Пожалуйста, посиди, отдохни в тени. Все это появилось здесь как по волшебству, сделало овражную глушь приветливой.
«Как же я в свое время не додумался до этого? – размышлял Василий Егорович. – Ведь просто, а какое удобство. Душа радуется. Есть у Лешки хозяйственная хватка, ничего не скажешь, главное, о людях думает».
Он сначала наполнил ключевой водой бидон, потом взял вспрокинутую на макушку небольшой елочки поллитровую банку, немного попил из нее, поскольку вода была студеной, и, по заведенному у белореченцев обычаю, освежил лицо: верили в чудодейственность Никольского родника. Говорили, будто бы рядом с часовней зарыто серебро, но это легенда. Вода сама по себе целительная. Давно замечено, что белореченцы отличаются крепкими зубами и долгожительством.
Пока сидел за столиком, прибежали по воду девчонки: пощебетали, похохотали да – вприпрыжку обратно. Послышался треск мотоцикла, и вскоре, размахивая канистрой, на мостках появился Пашка Колесов.
– Привет, Егорович! Чего скучаешь? – воскликнул он.
– Не скучаю, а отдыхаю.
– Теперь тут как курорт: порядочек!
Налил Пашка воды в канистру и тоже сел к столику. Взгляд подвижных карих глаз дерзкий, густые темные волосы – шапкой. Нижняя губа, рассеченная в драке с Николаем Барановым, еще не зажила.
«Ведь ему – за тридцать, а какой бесшабашный, пустой», – подумалось Василию Егоровичу.
– Вот, пожалуйста, культурно сидим, – пристукнул кулаком по столу Пашка. – Только бутылочки не хватает.
– Чего новенького скажешь?
– Про эту историю с Барановым намекаешь?
– Кто тебя знает, может, и другую отмочил, ты горазд на проделки.
– А чего? Бабы меня любят.
– Допустим. Только совесть надо иметь: у себя в селе охальничаешь. Смотри, добалуешься, бедой кончится. Шибко ты досадил Николаю.
– Пусть сунется еще разок, получит по ушам.
– Неправильно живешь, Пашка. Жена от тебя ушла, шляешься. В селе на тебя смотрят как на постороннего человека, – высказал напрямик Василий Егорович.
– А я плевал на то, как смотрят, и на все совхозные дела, между прочим. Понятно? – нагло заявил Пашка, пустив вверх табачный дым. – Еще неизвестно, привезет ли жену из Ермакова твой сын. – Он мстительно сузил глаза: больше нечем было уколоть Василия Егоровича.
– Это уж не твоя забота, не тебе судить о моих сыновьях.
– И мне нечего читать морали.
– Браконьер ты во всех отношениях, – не зная, как выразить возмущение, бросил ему вслед Василий Егорович.
Пашка вскинул канистру на плечо и энергично зашагал по гулким мосткам на ту сторону оврага. Василий Егорович озадаченно посидел и не спеша тронулся за ним. Воздух над тропинкой горчил отработанными газами после Пашкиного мотоцикла. Такое светлое было настроение, и принесла нелегкая этого шалопута.
Из-за угла избы выскочила босоногая Олечка, взвизгнула, увидав деда, как будто за ней кто гнался, и спасенно обхватила ногу Василия Егоровича. Давно ли на руках носили, а вон какая юла растет.
– Ах ты, радость моя! – Погладил ее по волосам.
– Чего у тебя в бидоне?
– Жиловая водичка.
– Папа, плесни мне в крышку, – сказал подошедший Алексей. – Вот как хорошо освежиться!
– Был сейчас на роднике, – доложил Василий Егорович. – Шибко потрафил ты, Леша, белореченцам. Я председательствовал сколько лет, а не хватило догадки обиходить родник.
– Невелико дело.
– Нет, брат, руководителю на все надо иметь чутье.
Сели, по обыкновению, на лавочку. Вечером, когда устанешь, приятно отдохнуть у родного порога.
– Хочу собрать свою, хоть небольшую, строительную бригаду, – сказал Алексей. – Лучше всего, если бы ты, папа, возглавил ее.
Василий Егорович с веселым любопытством глянул на сына:
– И старикам-пенсионерам не даешь покоя.
– У тебя – авторитет, мне легче будет агитировать других. Капралов знаю, что согласится. Молодые и плотничать-то не умеют. А работа есть срочная.
– Домик собирать?
– Нет, этим пусть занимаются шабашники. Сенокос на носу, надо поставить навесы для сена, сначала в полях, где сеяные травы, потом около ферм.
– Многовато.
– Собственно, в Осокине есть свои мужики, Шалаев да трое Ивановых, дам им задание, а вы бы начали в Еремейцеве.
– Дело-то нехитрое.
– Но очень важное. Сколько сена портим! Напрессуем кип, сложим их, и – мочи дождик.
– Затею твою целиком одобряю, – поддержал сына Василий Егорович. – Раньше по деревням полно было сараев, сено всегда держали под крышей. Значит, что потребуется? Бревна для каркаса, жерди или доски на палубу и шифер, – стал прикидывать он. – Перво-наперво надо привезти из лесу матерьял.
– Трактор выделим, возьми хоть Ивана.
«Кто же поможет ему, как не я? – думал Василий Егорович. – Забот у него по горло, старается парень, даже похудел за короткое время».
– Одного, считай, завербовал, – согласился он без колебаний.
– Завтра договорюсь с остальными, – повеселел Алексей.
Василий Егорович пососал сигаретку, размышляя, сказать или нет про разговор с Пашкой Колесовым. Счел нужным промолчать, спросил о другом:
– Чем в Климове занимались?
– Лен обрабатывали – химпрополка.
– Все этим ядом? Гербицидами? Хоть бы придумали что полегче.
– Пока нет. А лен взошел хороший. Да, забыл! – Алексей достал из кармана пиджака, который держал в руках, маленький подберезовик с белой шляпкой, точно не видавший солнечного света. – Во какого карапуза нашел на климовской прямушке!
– Надо же, как рано вырос! И до чего чист – загляденье!
Брали из рук в руки чудо-гриб, любовались первышом.
13
По шоссейке к Покровскому бесшумно, словно бы и без мотора, катятся ярко-красные сверкающие, новенькие «Жигули». Трудно поверить, что за рулем этой изящной машины ее владелец Серега Малышев, уехавший лет шесть назад из Белоречья в Воркуту. Одет Серега, как заправский автотурист, в синий тренировочный костюм и кроссовки, небрежно покуривает, стряхивая пепел за приоткрытое дверное стекло, слушает музыку, включив радиоприемник, да и у самого душа поет перед встречей с домом. Была мечта приехать на своей машине, и он ее осуществил. Знай наших!
Эта мечта увела Серегу после армии на далекий Север, где обосновался его дядя. Через год явился, сыграл веселую свадьбу и увез с собой доярку Зою Мельникову. Совхозу от таких свадеб радости мало – один убыток.
И вот теперь Малышевы едут в отпуск. Зоя сидит справа от Сергея, маленькая дочка Света свободно расположилась на заднем сиденье, там у нее и подушка: в любое время можно прилечь. Она впервые в такой длительной поездке, которая останется в ее памяти, как некое открытие мира: ведь ничего подобного у себя в Воркуте она не могла видеть.
– Красота какая здесь, а нас занесло к черту на кулички, – сказала Зоя. – Мне, например, надоела северная жизнь: как будто принудиловку отбываем. Света, – повернулась с улыбкой к дочери, – мы с тобой останемся у бабушки, а папа пусть едет в Воркуту один.
– Рано завела разговор, надо прежде до дому добраться, – ответил Серега. – Видишь, лужи в кюветах и на проселках все больше, значит, недавно был сильный дождь.
– От Покровского до Белоречья, наверно, грязища. Пожалуй, не проехать, – забеспокоилась жена.
– На деле будет видно.
– Мама, смотри, теленочек пасется! – беззаботно прискакивала сзади Света. – Вон домик весь раскрашен, как в книжке!..
Опасения насчет бездорожья оказались не напрасными. Всего с километр отъехали от Покровского и основательно сели в низинке около леса. Серега, пока крутился вокруг машины, перепачкал свой спортивный костюм, пришлось достать из багажника штормовку, рабочие брюки и резиновые сапоги.
– Везде сухо, везде асфальт, а у нас вечная грязь! Ведь это не дорога – ловушка, черт побери! – ругался Серега, сердито хлопая дверцей. – У нас всегда так, брызнул дождь – сразу дорога превращается в кашу. Давно ли гравием была подсыпана, уже разбили вдребезги. Хоть бы лопата была, так забыл. Тьфу!
– И что будем делать? – робко спросила Зоя.
– Черт знает! – снова чертыхнулся он. – Может, дернет кто-нибудь.
Финал оказался самый нежелательный. Осталось всего четырнадцать километров, но как их преодолеть? Было бы сухо, потихонечку добрался бы своим ходом и въехал бы в село с шиком. И без того весь путь от Воркуты до областного центра Серегины «Жигули» проделали на железнодорожной платформе в качестве неподвижного груза, да пришлось нанимать шофера, чтобы вывезти машину за город на шоссейку, поскольку у самого не было опыта городской езды. Теперь подвела стихия.
Навстречу показался грузовой «газик». Ехавшие в кузове мужики оживились, завидев легковушку, застрявшую в грязи, а когда поравнялись, начали подтрунивать:
– Привет, шеф! Загораешь? Правильно, суши дорогу.
– Хорош «жигуленок», как раз по нашим ухабам.
– На этой коробочке с асфальта никуда не сунешься. Дорогая игрушка.
– Далеко ли едешь-то? В Белоречье. Нет, милок, и не мечтай.
– Крылья приделывай, как Фантомас.
– Ха-ха-ха!
– Тросик есть? – спросил шофер.
– Веревка.
– Слабовата, ну ничего, привяжи вдвое.
Грузовик дернул, и Серега газанул, да чересчур: ткнулся передком в грузовик, помял бампер и левое крыло. Серега выскочил из кабины, аж побелел от расстройства. Руки опустились. Надо же, так угораздило!
– Проклятые наши дорожки, мать твою так! – ругнулся он.
А водитель грузовика еще принялся сердито выговаривать:
– Куда ты прешь! Куда газуешь? Я бы и без твоей помощи тебя вытащил.
В кузове мужики продолжали потешаться:
– Во, первое крещение есть!
– И не последнее: пока до Белоречья доберется, вместо машины будет металлолом.
– Это же консервная банка, ткни пальцем – вмятина.
– Ничего, шеф, три к носу. Любишь кататься, люби и саночки возить…
В этот момент Серега покаялся, что купил машину: один убыток, лишняя забота, нервотрепка.
Жене нельзя было выйти в грязь в туфлях, спросила:
– Сильно помял?
– Да помолчи ты! – вспылил он.
– Чего орешь-то? Не ночевать же здесь, – обиделась Зоя. – Новенькую машину ухайдокал.
– Пойду позвоню Игорю.
Надо было сесть на грузовик – от расстройства не сообразил. Пришлось топать обратно в Покровское, звонить старшему брату на Раменский лесопункт. Часа через два тот приехал на трехосном вездеходе. Хорошо, догадался захватить широкие толстые половые доски. С трудом, с помощью случайных людей, закатили «Жигули» в кузов. Так бесславно и явился Серега Малышев в свое Белоречье.
Однако много любопытных сошлось к дому Серегиной матери, где остановился вездеход с необычной поклажей. Буквально на руках сняли «Жигули» и поставили на лужайку у крыльца, как на выставку. Тут же началось угощение, благо кошелек у Сереги не пуст. Мужики тому и рады: не часто приезжают такие тороватые гости. Пошло веселье.
Стоило хозяину только намекнуть, как ребята охотно взялись за мытье машины, так что она засверкала и предстала перед односельчанами во всей красе. Жаль, что стукнулся передком, но теперь, когда дорожные мытарства остались позади, Серега спокойней оценивал ситуацию. Он демонстративно повернул ключ зажигания, погонял двигатель на холостых оборотах, потом включил радиоприемник.
– Движок работает тише швейной машинки.
– Шикарный «Жигуль»! – оценили односельчане.
– Всем хорош, только посадка очень низка – не для наших дорог.
– Ты бы «Ниву» покупал.
– Да если бы не дождь, я бы проехал, – храбрился Серега. – Досадно, что помял.
– Это дело поправимое, – заверил Силантьев. – Снимай завтра бампер, приноси в мастерские, а крыло на месте подровняем, после покрасишь.
– Краска есть – маленькая баночка. – Малышев достал ее из багажника. – Вместе с машиной продается.
– Ну, все в норме!
– Давайте, мужики, еще выпьем за встречу! – задорно тряхнул своими волнистыми кудрями решительный Серега. – Я сказал что приеду на машине – сделал, слово – олово! – хвастался он под хмельком.
Допоздна около дома Малышевых слышался громкий разговор, перебиваемый музыкой.
Добро бы отметил приезд, но и на другой день около Серегиных «Жигулей» толпились жаждущие опохмелиться, предлагали свои услуги по ремонту. И на третий… Серега не скупился, давая деньги, посылая гонца в магазин. Он соскучился по дому, по односельчанам, рад был каждому, как родне.
Однажды, когда Серега отворачивал гайки на переднем колесе машины, к нему подошел директор:
– С приездом, Сергей!
– О, Алексей Васильевич! Приветствую! – Поширкал ладонями о штаны. – Извините, вспотел, как в бане, – жара.
– Не жара, а водка из тебя гонит пот.
– Пожалуй, – согласился Серега.
Майка на нем взмокла, отвыкшее от солнца тело опасно зарозовело, кудри поприлипли ко лбу. Сел в тень на приступок крыльца. Логинов – рядом.
– Как живешь там, в Воркуте? – поинтересовался он.
– Север, конечно, не курорт, но жить везде можно. Главное, деньги платят хорошие.
– Это видно. Машину купил, водкой всех угощаешь.
– А чего? Пойдемте в избу – найдется, – спохватился Серега.
– Нет, нет! Спасибо. И серьезная просьба к тебе: не спаивай мужиков.
– Алексей Васильевич, да я же в отпуске! – воскликнул Серега, ударив себя в грудь кулаком. – Имею право отдохнуть, погулять.
– Имеешь. Сам гуляй, а других не сбивай с толку: им работать надо. Договорились?
Серега простодушно поморгал, глядя на директора своими откровенными голубыми глазами, и легко согласился:
– Договорились. Понимаю, время летнее, страда, а я тут вроде как помеха.
Логинов поднялся, уже собираясь уходить, но приостановился.
– Вот о чем еще хочу спросить: нет ли у вас с Зоей желания вернуться в Белоречье?
– Честно говоря, желание, может быть, и есть: плохо ли дома! Но и там стали привыкать.
– Все же подумайте. Ведь оба вы белореченские, родители ваши здесь. Небось и они одобрят такое решение. Жилье сразу предоставим.
– Да жилья-то хватит: теперь мать одна во всей избе.
– Пришли мне письмо, если надумаете.
– Была бы хорошая дорога до Покровского, пожалуй, остались бы.
– Дорога со временем будет: уже довели асфальт до райцентра. В общем, смотри, тебе видней.
Логинов ушел, смутив Серегину душу этим разговором. Неужели ради денег надо жить в дальнем северном краю? Говорят, хвали заморье, а сиди дома. Да и нет на всей земле лучше места, чем родное Белоречье. При этом Серега окинул взглядом зеленую пойму Сотьмы, заречные леса, терявшиеся в полуденной дымке. Легко было уезжать по молодости, по глупости, а теперь не прочь бы остаться дома, да вроде совестно перед односельчанами, скажут, дескать, не удержался в городе. «Машину зачем-то купил. Куда ездить-то на ней в Воркуте? Да и здесь помаялся в грязи, стоит теперь только для погляду, – рассуждал он. – Загнать ее, и – в сторону вся канитель».
Оставил машину со снятым колесом на подставке, направился к Сотьме. Искупался – сущее блаженство, точно заново родился на свет. Долго сидел на берегу, задумчиво глядя на ходкую сверкающую воду.
14
Василий Егорович открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. Они с внуком Мишей остались в Еремейцеве, где справляли сенокос. Здесь жила сватья Манефа Озерова, мать Тамары, у нее и ночевали после вчерашних трудов. Иван днем раньше положил тракторной косилкой столько травы в бывших гумнах, что теперь впору заниматься сушкой. Но старики все же косили вручную около дома, чтобы не зарос он травой. Да, еремейцевские старухи имеют нынче вдосталь покоса прямо около крыльца: никуда ходить не надо, только бы обкосить лужайки вокруг избы, а уж дальше трава просто пропадает. В селе все вокруг вытоптали совхозные коровы, а тут земля дичает. И тысячи деревень, нареченных неперспективными (поди узнай кем!), постигла подобная участь…
В чистой Манефиной горнице хорошо спалось, не зря она хвалилась: у меня как на курорте. В окно, занавешенное тюлем, видно было, как медлительно покачиваются вислые ветви берез. В тишине слышалось Мишино посапывание: сладко спит, спинав одеяло и воткнувшись носом в подушку. Он просился спать на сене (на повети Манефа уже приметала небольшой зародчик), но там комары одолели бы парня, а здесь пусть поваляется сколько хочет. Смотрел на него – сердце согревалось.
Осторожно, чтобы не разбудить внука, Василий Егорович поднялся и вышел на крыльцо, с наслаждением закурил. Вроде бы рано встал, а солнышко опередило, уже взошло над Иваньковской пригородой. Просторно ему в летнем небе, долог дневной путь. На траве, на вчерашней кошенине, на листьях сирени переливается роса, от нее веет прохладой, и потому легко дышится. В кухонном окне у Настасьи Сорокиной колышется красный огонь: хозяйка топит печь. Видно, дрова сухи и горят споро, потому что дымок над трубой вьется едва приметно. Василий Егорович не городской житель, и то непривычна для него еремейцевская тишина: не мыкнет корова, не пропоет петух, не взлает собака… Что поделаешь, если остались в деревне одни старухи да еще дачники. Вот и заросла улица травой.
Василий Егорович снял с палисадника косу, неторопливо поточил ее и вышел за двор помахать до завтрака. Он был первостатейным косцом и сейчас еще легко водил косой. Останавливаясь передохнуть, окидывал взглядом уцелевшие избы, вспоминал деревню, какой она была, казалось, недавно, вспоминал многолюдные артельно-дружные сенокосы, когда он председателем приезжал сюда в бригаду. Вон под теми березами стояли полукругом лавочки, где собирались по звонку бригадира или в праздники гомонливые еремейцевские бабы. Память оживляла деревню, вставали перед глазами близкие, как родня, лица, звучали голоса… Он любил Еремейцево, потому что отсюда взял свою Варвару, проторив после войны дорожку к ней от Белоречья. Ее дом с резным балконцем стоял за прудом, а возле посохшей черемухи был пожарный сарай, у которого они обычно встречались. Почти каждый вечер бегал в Еремейцево: шесть километров туда, шесть – обратно. Домой являлся наутре и снова – на работу. Молодость. Вот и сын Иван повторил отца: тоже нашел суженую в Еремейцеве, тоже привез ее в село.
Стукнула дверь, на улицу вышла Манефа. Года на два постарше Василия Егоровича, а прыть в ней еще не старушечья: уж больно проворна да ловка в любой работе. Сухонькая, смуглолицая, роста невысокого – такие долго сберегают жизненный задор, и всегда легко с ними окружающим.
– Василий Егорович, полно махаться-то: у нас еще вон сколько делов сегодня, одной сушки уйма! Пойдем завтракать! – позвала она. – Около дому-то я сама потяпаю.
На крыльце появился Миша, потиравший кулачками глаза.
– А ты, косец, куда вскакиваешь – спал бы да спал, – потормошила Манефа русые Мишины волосы. – Поди-ка сполоснись водичкой – сразу встряхнешься.
В избе у Манефы опрятно, потому что одна живет, всюду половички, на прибранной постели – подушка острым углом вверх, покрытая тюлевой накидкой. В окошко вставлена рамка, обтянутая марлей, чтобы не попадали комары.
– Хорошо у тебя, Андреевна, – похвалил Василий Егорович, усаживаясь за стол.
– Я и говорю, как на курорте. Ребята приедут, дак отдыхают всей душой.
– А все же умотали отсюда.
– Не одне они: так уж повелось. Венюха хоть на заводе устроился, квартиру получил, а Костя ведь на торфе бульдозеристом. Я ему: подумай, чужую землю лопатишь, а свою бросил. Нешто там лучше? Главное, живет в общежитии, до сих пор не женится, а парню двадцать шесть лет. Боюсь, избалуется, вино пить навадится: что он там без догляду, на своей воле? – беспокоилась Манефа. – Был в отпуске, все бегал в Осокино к Шалаевой Галине: похоже, свадьбу сыграют, дак, думаю, останется здесь.
Манефа поколдовала на кухне и, улыбаясь, вынесла оттуда на специальной фанерке пирог-черничник.
– Вот я чем вас угощу! Ну-ка, Миша, держи, только не испачкайся.
Теплый, сытный запах пирогов наполнял избу, и, кажется, ничего на свете не было вкусней этого черничника.
– Вот это, я понимаю, пирог! – восхищался Василий Егорович – Как, Миша? Нравится у бабки Манефы?
– Угу.
– Косцов-то надо кормить как следует. Егорович, бери побольше кусок, ешь досыта, – потчевала хозяйка.
– Ну, Миша, придется и тебе брать грабельки да ворочать сено: надо отрабатывать такой харч, – шутил Василий Егорович.
– А когда корзиночку доплетешь? – напомнил внук.
– Сейчас все изладим.
Они вышли на крыльцо мастерить корзиночку из бересты. Мише заманчиво было наблюдать, как в умелых руках деда, переплетавших берестяные полоски, постепенно вырисовывается форма кузовка. Василий Егорович тоже увлекся занятием, что-то гудел под нос, стараясь поплотней подогнать лычки, порадовать внука красивой поделкой. И кузовок получился на загляденье аккуратный, легкий, снаружи желтый, изнутри розовый – из рук выпускать не хочется.
– Ну, Миша, благодари дедушку! – удовлетворенно качала головой Манефа. – Вот пойдешь с мамой в лес, наберешь в кузовок ягод.
Пританцовывая с ноги на ногу и размахивая корзиночкой, Миша побежал на улицу.
Перед обедом ворошили сено. Его было так много, а работа продвигалась так медленно, что Мише казалось, ей не будет конца. Старики же как бы не торопясь перебирали сено граблями, переговаривались между собой:
– Сено-то до чего хорошо! Повернем сейчас – оно быстро дойдет.
– А все-таки косилка высоко берет, смотри, ходим как по жнивью, – сказала Манефа и подергала рукой кошенину. – Бывало, вручную-то пройдем по гумнам, будто побреем вокруг деревни – любо посмотреть.
– Теперь уж только на технику вся надежа.
– Что, Миша? Скучно тебе одному-то? Поди-ка, в село уж захотел? – спросила Манефа Андреевна. – Полно с нами канителиться, беги вон к той черемухе, под ней куст смородины – пощипли.
– Это кто там идут вереницей? – Василий Егорович глянул из-под руки на людей, шагавших поодаль, напрямик через траву к полю.
– Это – ленинградцы, всё по ягоды ходят к Иваньковской вырубке.
– Понятно…
Когда шли к дому, Василий Егорович поклонился издалека Настасье Сорокиной, тоже сушившей сено, а Манефа крикнула подруге:
– Брось грабли-то, поди к нам – покалякаем.
Сели на лавочку у крыльца. Подошла Настасья, крепкая краснолицая старуха, очень словоохотливая, привыкшая к роли лидера среди подруг.
– Смотрю, больно славно у вас получается на пару-то. Мне бы такого помощника. Василий Егорович, доброго здоровьица! – завела она, еще не доходя до лавочки.
– Ты и одна шибко управляешься, наверно, целую поветь напихала сена, – ответила Манефа.
– Не выдумывай! Много ли ношей натаскаешь?..
Настасья еще стояла, всплескивая руками, как тут же явилась высокая, узкоплечая и сутулая Евдокия Тараканова, проще – Евдоха. Зрение у нее плоховатое, а поди ты, все замечает.
– Я сразу поняла, что Василий Егорович к нам пожаловал: надо, думаю, повидаться. Да вот косу захватила – не поклепаешь ли?
