Текст книги "Поклонись роднику"
Автор книги: Юрий Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
По телевизору, как бы подзадоривая, показывали какой-то подмосковный животноводческий комплекс, один из тех, в которых скотоместо стоит дороже квартиры. В просторных помещениях все сияло чистотой, коровы были холеные, важные. Доярки и раздатчицы кормов – в белых халатах, будто медсестры. «А в нашей глубинке что? – удрученно думал Логинов. – Вряд ли когда будет даже подобие такого порядка. Ведь стараемся, не сидим сложа руки, да тут одного старания недостаточно, нужны большие средства, нужны люди, общая культура сельскохозяйственного производства и многое другое. Ничего не поделаешь, по одежке протягивай ножки».
По стеклам вдруг порывисто и крупно ударил дождь. Логинов даже вздрогнул, будто самого его хлестнуло холодным ливнем. От набежавшей тучи за окном потемнело, так что зеленая пойма Сотьмы подернулась сумеречной пеленой. День простоял ветреный, сухой, и – на тебе…
– Опять дождь пошел, – крикнула из кухни жена.
– Прорвало его, черт побери!
Накинув куртку, Алексей шагнул из дома на крылечко, беспокойно позаглядывал на небо: трудно было что-нибудь различить в серой мути. А дождь, словно назло, набирал силу, барабанил по крышам домов, дощатой обшивке стен и окнам, наконец все слилось в сплошной шум, точно какой-то водопад обрушился на Белоречье.
«Да что же это делается? Чистый потоп! Сколько можно лить? Беда, настоящее стихийное бедствие», – сокрушенно думал Логинов.
– Остановись наконец! – выкрикнул он, но за шумом дождя и самому показался слабым собственный голос.
Не привык теряться в трудной обстановке, опускать руки, а сейчас его уверенность в себе поколебалась. Надоело все это: бьешься, бьешься, и результата не видно.
Дождь продолжался, теперь он шел ровно, удручая еще больше своей настойчивостью. О том, чтобы выехать наутро в поле, нечего было и думать.
8
В районе появился новый архитектор Шумахин Вадим Викторович, человек предприимчивый, очень подвижный. Маленький, щуплый, он ходил быстрыми мелкими шажками, все время порывисто жестикулировал, что-то опровергал, доказывал, являя осведомленность в любом вопросе.
Приехав в «Белореченский», Шумахин первым делом раскритиковал наглядную агитацию около конторы.
– Алексей Васильевич, кто изготовил эти стенды? – спросил он Логинова.
– Шабашники.
– Во-во! Сразу видно, что шабашники. Вообще беспорядок: в одном совхозе так, в другом эдак наляпано. Творят, так сказать, доморощенные дарования, а любое дело надо делать профессионально.
– Нам кажется, оформление и здесь и в фойе вполне приличное.
– Вот именно, кажется! А вы поверьте мне, специалисту, – потыкал себя большим пальцем в грудь архитектор. – Кстати, там, на въезде в село, стоит указатель, на котором изображен комбайн, золотые нивы, голубое небо. К чему эти художества?
– А что в них плохого? – возразил Логинов.
– Все должно быть лаконично и выразительно. Давайте закажем новую наглядную агитацию, ее сделают специалисты в городе: качество я гарантирую.
Логинов понял, куда клонит собеседник, и ответил без размышлений:
– Вадим Викторович, нас вполне устраивают эти художества, мы заплатили за них изрядную сумму и лишний раз сорить деньгами не будем…
После этого разговора отношения у Логинова с архитектором не заладились. Вскоре Шумахин завел разговор о каком-то новом проекте внутрихозяйственного устройства, дескать, стоить он будет недорого: тысячу рублей наличными. Было ясно, что архитектор обеспечивает левый заработок своим городским друзьям. Логинов отказался и от этого предложения, поскольку такой проект для совхоза был составлен всего два года назад областным филиалом института Центргипрозем, да и где было взять тысячу рублей наличными. Самолюбие Шумахина было затронуто, он недвусмысленно дал понять, что Логинов своей напрасной принципиальностью лишь осложняет себе жизнь. Ведь ни один объект в совхозе не будет принят без подписи архитектора.
Весной начали строить площадку активного вентилирования, чтобы не было простоев комбайнов во время уборочной, чтобы обеспечить совхоз собственными семенами, поскольку в прошлые годы приходилось большую их часть покупать в других хозяйствах. Уже поставили опорные столбы по всему периметру, когда в кабинет к Логинову влетел рассерженный Шумахин.
– Алексей Васильевич, кто вам разрешил строить площадку здесь, у дороги? Производственная зона для вашего села определена там, около фермы, – он энергично ткнул указательным пальцем в воздух.
– Вадим Викторович, вам легко определять на бумаге, где и что строить, а я живу на здешней реальной земле. Сейчас такую грязь развезло, что к нашей ферме в резиновых сапогах надумаешься пробраться – попробуйте это сделать. Не могу я ставить площадку в этой проклятой низине. Не могу! – взволнованно стукнул себя ладонями по груди Логинов. – Как туда будут подъезжать машины с зерном? Ведь караул закричим! А здесь хороший подъезд, высокое сухое место.
– Да поймите, нельзя строить так стихийно и беспорядочно! Извините, вы привыкли по старинке городить что где попало, – вспылил Шумахин. Он метался по кабинету туда-сюда, то взмахивая руками, то приглаживая покатый лоб и глубокие залысины. – В принципе, здесь надо строить жилье, а у вас тут и зерносушилка, и пилорама, и склад. Пора выносить их за околицу.
– Все это еще послужит лет десять, поэтому и площадка не помешает.
– Знаете что, этот объект я у вас не приму, поэтому, пока не поздно, убирайте столбы! – распорядился Шумахин и посмотрел на Логинова своими черными немигающими глазами продолжительно и непримиримо.
– Вадим Викторович, вы должны поддерживать строительство в совхозе, тем более что дается оно в наших условиях очень трудно. А вы чините препятствия. Площадка нужна нам позарез к первым числам августа, я буду разговаривать с Кондратьевым.
– Извините, любое строительство я не могу приветствовать: я архитектор! Понимаете? У меня свои функции. Можете разговаривать хоть с обкомом.
Шумахин вышел, хлопнув дверью. Логинов расстроенно потер пальцами виски. «Вот накачался на мою голову! Беда с этим деятелем, теперь будет трепать нервы по всякому поводу», – расстроенно думал он. Не любил жаловаться, да пришлось позвонить Кондратьеву.
– Владимир Степанович, только что у меня был Шумахин, поговорили на повышенных: прижимает меня со строительством площадки вентилирования, дескать, убирайте столбы, строить надо около фермы. Вы же знаете, какое гиблое там место, невозможно подъехать. Угрожает не подписать приемку.
– Продолжайте строить. С Шумахиным мы разберемся, – спокойно ответил Кондратьев.
Логинов положил трубку – немного отлегло от сердца. Пошел на стройку, находившуюся неподалеку.
Рабочие курили, сидя на досках; навстречу поднялся горбоносый сутуловатый бригадир.
– Почему не разгружаете? – спросил его Логинов, кивнув в сторону тракторов, груженных шифером.
– Архитектор был, шумел, горячился: не на месте строим. Велел прекратить работу.
– Вы договор заключали не с ним, а со мной, так что действуйте.
Началась разгрузка шифера, снова застучали топоры. Свежо пахло смолистой щепой. На лужайке стояли два вентилятора, их крыльчатки бесшумно вращались на ветру, как будто просились в работу. Логинов любил и умел строить при всех трудностях хозспособа и скромных фондах капитального строительства. Еще будучи председателем, он уяснил, что всякая стройка в хозяйстве как-то активизирует людей, ободряет их, вселяет надежду на успехи в будущем.
Еще одна бригада занимается отделкой школы, третья строит жилой дом: каждый день осаждают с какими-нибудь просьбами. Вот потребовалась для школы дерево-плита, продал сельсовету за наличные, а на них купил краску, потому что Госбанк перечисляет деньги только на некоторые виды товаров. Например, можно взять на складе райпотребсоюза мешкотару по цене два рубля за штуку, но мешки совхозу не требуются. Иной раз выручат, отпустят под эти мешки что-нибудь очень необходимое. Приходится изыскивать разные решения, лишь бы они шли на пользу дела.
Логинов направился на ферму и, еще не доходя до нее, услышал возбужденные голоса и громкий хохот, доносившиеся из красного уголка. Три доярки пили водку, не успев даже спрятать бутылку, да и не пытались остерегаться. Валентина Копылова с блаженной улыбкой на раскрасневшемся круглом лице произнесла как бы обрадованно:
– Вот и директор пожаловал к нам! Выпей, Алексей Васильевич!
Он взял поданный ею стакан и с размаху выплеснул к порогу.
– Эх, Логинов! Сам не пьешь, так нам бы оставил, – упрекнула Алевтина Соловьева.
– И не совестно вам?! Пьете как заправские мужики! На работе! В красном уголке! Или постановление вас не касается?
– Сегодня – получка.
– Неужели вы так набаловались? Ведь женщины! Я бы на месте ваших мужей взял ремень покрепче да проучил бы, чтобы неповадно было.
– У меня мужика нет, меня некому учить, – вызывающе подбоченилась перед Логиновым Зинка Дудкина: рыжая, зеленоглазая и дерзкая.
– Тебе, Дудкина, вдвойне должно быть стыдно – молода еще.
– А чего хорошего-то в моей жизни? Скучно, надоело валандаться в грязи, вот и развлекаюсь.
– Нашла развлечение!
– Не ругайся ты, Алексей Васильевич, – примирительно улыбнулась Валентина. – Невелик грех, чай, работу свою справляем.
– Только что было собрание, русским языком было сказано, что пьянство на работе должно быть категорически прекращено. Тем более нетерпимо женское пьянство! Все трое будете лишены премии…
Логинов вышел на улицу, от волнения чуть не оступился на досках, перекинутых через канаву. Как получка, так жди неприятностей – просто беда! Пришлось взять себе за правило не отлучаться в такие дни из села. Особенно возмутительно, что пьют женщины: ведь матери, детей бы своих постыдились. Взять доярок, ни одну не уволишь, потому что некем будет заменить. «А эта дурочка Зинка Дудкина о чем думает? Еще выпячивается: руки в боки, коленку вперед. Ей бы замуж выходить – она растрачивает себя по пустякам».
Проклиная грязь и непогоду, он выбрался к дороге на окраине села. Недавно пригнал с торфяника большой бульдозер-сотку, попросил тракториста поднять насыпь от дороги до фермы, но и на нее мало надежды, пока не раздобудешь железобетонные плиты: только с помощью их можно устроить надежный подъезд к ферме. В облсельхозуправлении обещают. Иной раз отчаяние берет: все хлопочешь, все делаешь чего-то, строишь, а сделанного, кажется, не видно. Сплошные проблемы.
День выдался без дождя, но пасмурный, прохладный. Солнце словно потерялось где-то. Видно, надолго.
9
Теперь больше всего разговору было о борьбе с пьянством. После планерок у директора специалисты выходили из конторы, пошучивая друг над другом, дескать, начинаем жить по-новому. Но шутки шутками, а основная ответственность ложилась на руководство: сами должны подавать пример. Раньше Логинов проводил планерки вечером, после работы, чтобы подвести итоги за день, определить задачи назавтра. Однако намеченное частенько приходилось отменять, потому что вносила поправки погода. Теперь все специалисты собираются в кабинете директора в шесть часов утра – это дисциплинирует.
На пленуме райкома Кондратьев строго предупредил руководителей о необходимости укрепления дисциплины, усиления борьбы с пьянством, а через несколько дней прислал телефонограмму того же содержания.
«Директору совхоза т. Логинову А. В.
Секретарю парторганизации т. Гусеву В. С.
Обращаю ваше внимание на то, что в совхозе недостаточно проводится работа по укреплению трудовой дисциплины и сокращению потерь рабочего времени. РК КПСС требует принять дополнительные меры к нарушителям трудовой дисциплины, особенно к лицам, допускающим пьянство на рабочем месте, прогулы. Каждому случаю нарушения дисциплины должна даваться принципиальная оценка на рабочих и партийных собраниях, товарищеских судах, заседаниях профкома.
В. Кондратьев».
– Прочитай, Виталий Сергеевич, – Логинов подвинул парторгу журнал телефонограмм.
Тот пробежал взглядом по странице, сделал свое заключение:
– Начинают закручивать гайки.
– Позавчера Куликова в Покровском пьяного с машины ссадили. Решением комиссии райисполкома оштрафован на пятьдесят рублей.
– Как это он оплошал? Всегда хвалился, что его милиция не останавливает.
Куликов – старейший шофер, пожалуй, во всем районе, все его знают, и ГАИ и милиция всегда относились к нему снисходительно, но вот пожалуйста, попал под указ.
– При нехватке людей трудно с них взыскивать, – озабоченно почесал затылок Гусев.
– Тем не менее надо принимать меры: дисциплина у нас действительно расхлябалась.
– В этом месяце проведем открытое партийное собрание с этой повесткой дня, – предложил Гусев, дескать, у меня административной власти нет, штрафовать и депремировать не могу. – Чего еще? – пожал он плечами.
– Виталий Сергеевич, давно хочу сказать тебе: нельзя свою работу ограничивать проведением собраний. Вспомни, перед Восьмым марта я подсказывал тебе: напиши заметочку в газету, поздравь наших лучших работниц, побывай в деревнях, скажи доброе слово женщинам – ты и не подумал. Вот идет посевная, неужели сам не догадаешься выехать в поле, поговорить с людьми, рассказать механизаторам, как идет соревнование, вывесить прямо там «Молнию?»
– Так ведь даем показатели на доске у конторы.
– Люди-то с утра до вечера в поле, в контору заглядывают редко. Надо оживлять работу с ними. Кстати, как спрашивать с других, если сам ты готов выпить в любой компании?
– Бывает другой раз…
– Не должно этого быть.
Гусев мало оправдывался, только обиженно помаргивал, сведя брови: не ожидал такого разговора.
Логинов, поначалу как-то расположившийся к парторгу, стал разочаровываться в нем. На серьезную помощь с его стороны рассчитывать не приходится, потому что исполняет свои обязанности формально, любит выпить. Избрать бы другого, да не вдруг найдешь дельного человека…
Трактористы перед выездом в поле сбились в кучку, подтрунивают друг над другом, надеясь, что кампания по борьбе с пьянством временная.
– Переживем как-нибудь: не первый раз принимают такое постановление.
– Вряд ли чего получится.
– Денег в банке не будет, зарплату не из чего станет выдавать, к старому и вернутся.
– Конечно, доход огромный. Чем его возместишь?
– Ну, сократят продажу вина и водки, а много ли наторгуешь на соках?
– Нет, мужики, на этот раз вопрос поставлен очень серьезно – не забалуешься, – произнес вмешавшийся в разговор Мишаткин. – Попался первый раз пьяный – тридцать рубликов штрафу, второй – пятьдесят, третий – сто! Не слишком ли начетиста получится выпивка? И правильно принимают меры, потому что некоторые распустились донельзя! Ладно мужики, бабы-то навадились пить! – Сердито сверкнул он очками.
– Ладно, не пугай..
– Видали, намёкивает! Сам не пьешь, а другим не мешай, – белозубо улыбнулся Сашка Соловьев.
– Теперь помешают.
– Наверно, поднимут цену на водку, – предположил Николай Баранов.
– Куда уж поднимать-то?
– Вот говорите, получку нечем будет выдавать, – вмешался в разговор Николай Силантьев, – а я бы прибавил цену на хлеб. Именно потому, что он стоит копейки, выбрасывают как попало куски, скармливают буханками скотине. А достается хлеб солоно, уж мы-то знаем. Что нынче вырастет, если все лето будет дождливое? Одни затраты могут получиться.
– В других краях уродится – страна велика, – беспечно махнул рукой Сашка Соловьев.
– Вот и привыкли надеяться, что без хлеба никого не оставят.
– А я считаю, что хлеб надо ценить и уважать не за то, что он дорого стоит, а просто за то, что он хлеб – основа всему, – рассудил Мишаткин, привыкший поучать трактористов по праву старшинства.
– Извини, для этого у нас не хватает воспитания.
– Ну, завели серьезный разговор! – поморщился Сашка Соловьев.
– А ты небось думаешь, как бы похмелиться с утра пораньше? Нет, брат, шалишь. Отгуляли сорокалетие Победы – и кончен бал! – наставительно говорил Мишаткин.
– Скоро посевную отметим.
– Выдумал! Вон в «Михайловском» посадили картошку, директор вместе с трактористами выпил прямо в поле, так его через день вызвали в райком, едва не сняли с должности, выговор влепили.
– Мы – рядовые, нас от должности не отстранишь, – продолжал храбриться Сашка. – А начальство пусть поприжмут.
Завидев приближающегося Логинова, трактористы начали расходиться, пора было выезжать в поле, завершать сев…
А ближе к обеду на лавочке возле магазина сошлись те, кто посвободней: пенсионер Афанасий Капралов да городской отпускник Венька Озеров. Явился осокинский Федор Иванов, поздоровавшись и отирая ладонью пот со лба, спросил:
– В два, что ли, откроет?
– Должна открыть, ждем.
– Надо купить, поскольку началось такое ограничение. Веня, в городе-то как после постановления?
– Строго. На улицах редко увидишь пьяного, и попробуй появись – нарвешься на штраф! Если выпил, сиди дома, а в общественном месте, в транспорте лучше не возникай. О производстве я уж не говорю. Одним словом, трезвость – норма жизни, – охотно поддержал разговор отпускник.
– Да, круто взялись, – покачал головой Федор.
– Здесь-то что! Один участковый и тот свой – Иван Иванович. Мне, например, никто не указ: имею право отдохнуть, на то и отпуск.
– Само собой! – согласился Иванов. – У нас с Афанасием Кузьмичом тоже не посевная. Верно? У меня бабы на ферме управятся.
– С посевной нынче дело затянулось как никогда: не помню, чтобы сеяли до такой поры. Пожалуй, зря бросаем зерно в землю, – повернул разговор на серьезный лад Афанасий. Он сидел, по-стариковски облокотившись на колени и посасывая сигарету, торопиться ему было некуда.
– И конца не видно дождям. Вообще год тяжелый: посмотришь телевизор – везде наводнения, землетрясения, ураганы.
– Комета Галлея приближается к Земле, – со значением изрек Венька.
– Это что? – насторожился Капралов, сверкнув из-под козырька кепки голубенькими льдинками глаз.
– Небесное тело такое… Еще рисуют летящим по небу с длинным белым хвостом, – приблизительно объяснил Венька, потому что и сам не знал толком, что такое комета. – Оказывается, все влияет: вон спутник пустят – и то погода портится.
– Раньше как-то определенно было: уж лето – так лето, зима – так зима. Нынче и в огороде ничего не растет, – посетовал Капралов.
– Ну, где наша Марья запропастилась? Холера ее возьми! – нетерпеливо посматривая на часы, беспокоился Федор Иванов. Поприглаживал наполовину седые, с рыжей прожелтью, волосы, прилипшие ко лбу и вискам.
– Поди, корову доит.
– Беда с нашей торговлей! Прибежишь за шесть километров, да еще невпопад.
Пока рассуждали, продавщица Марья Степановна, женщина дородная, неторопливая, появилась из-за угла магазина, прикрепила на дверь тетрадный листок-объявление и повернула в обратную. Заждавшиеся покупатели встревоженно рванулись за ней, взмолились:
– Марья Степановна, куда ты?
– Читайте объявление.
– Открой на минутку магазин-то!
– Я русским языком говорю: поехала за товаром в Покровское.
– Нешто зря ждали тебя битый час? Хоть отпускника уважь, – показал на Веньку Капралов.
– Ничего, трезвее будете, – отмахнулась продавщица.
– Кабы жил в селе, так и разговору не было бы. Топаешь, топаешь от Осокина, а ты – бумажку на дверь и до свиданья. Тебя по-человечески просят – долго ли отпустить штучный товар? – стучал себя в грудь кулаком вспыльчивый Федор Иванов.
– Не умрете. Я и без того опаздываю.
Сказала и невозмутимо направилась к конторе сельпо, возле которой ее поджидал грузовик.
– Ах ты чурка толстопятая! – возмущался Федор. – И слушать не хочет. Обнаглела!
– Такое обращение теперь с нашим братом, – заключил Капралов.
– Вот попали впросак! Чего делать-то? – запустил пятерню в густые черные волосы Венька.
Все трое подошли к дверям магазина, для чего-то прочитали уже известное и привычное: «Уехала на базу». Федор в сердцах плюнул на листок.
– Что, дядя Федя? Надо топать на лесоучасток в Раменье.
– Да ведь ноги-то не казенные! Попутку бы словить.
– Там за рекой на повороте кого-нибудь остановим.
– Придется идти из-за этой твари, не с пустом возвращаться. Ладно, Афанасий Кузьмич, бывай…
А вечером из того же Раменья пристрекотал, как обычно, на мотоцикле Пашка Колесов. Притормозив около строящейся зерноплощадки, он весело окликнул шабашников:
– Привет, ударники! О чем задумались? Серьезный вопрос решаете: пить или не пить?
– Нам этим заниматься некогда – работы много.
– Люди давно отдыхают, а они все вкалывают, вышибают длинный рубль. Ну-ну, валяйте…
Пашка газанул с места и – прямым ходом к продавщице. Зря сунулся, горячая голова.
– Кто там? – недовольно спросила Марья Степановна, выйдя в коридорчик.
– Свои. Колесов.
– Чего тебе?
– Продай бутылочку, Марья Степановна.
Она открыла дверь и остановилась, сложив на могучей груди толстые конопатые руки и разглядывая Пашку иронически. Вид ее был неприступен.
– Только в магазине, и не с одиннадцати, а с двух часов.
– Да ведь мало ли бывает…
– Ничего не знаю и знать не хочу! Хватит людей булгачить! Навадились стучать в любое время. Больше чтобы ни один не приходил на дом! Работы мне из-за вас лишиться?
Хлопнула дверью перед носом у Пашки, продолжая возмущаться.
Тот растерянно потоптался на крыльце, как будто ему нанесли оскорбление. Что поделалось с Марьей? Бывало, выручала, а тут не подступишься.
– Грозная какая! Расшумелась! – опомнившись, бубнил Пашка.
Как ни храбрились белореченские мужики, но и им пришлось почувствовать дисциплинку. Однако еще надеялись, что такой порядок удержится недолго.
10
Дорога от Белоречья до Осокина грязная, ухабистая, но вездеход-«уазик» преодолевает ее без буксовки. Галя Виноградова сидит рядом с шофером Вовкой Капраловым, весело поглядывает по сторонам, на свежую зелень березовых перелесков, на вспаханные поля. Настроение хорошее, работа по душе – чего еще надо? Спасибо Алексею Васильевичу Логинову, он выполнил свое обещание, и, как только бывшая библиотекарь стала заведующей домом культуры, Галя ушла с климовского телятника в библиотеку и вот сейчас везет в Осокино новые книги: две тяжелые пачки. Если бы идти пешком да по такой дороге, умаялась бы. Выручает Вовка, он не смеет отказать ей в любой просьбе, сам рад сделать для нее что-нибудь приятное.
Украдчиво бросая взгляды на попутчицу, Вовка любуется ею: это самые счастливые моменты в его жизни, когда они с Галей едут в одну из бригад. Жаль, что поездки очень редки и коротки. Больше всего покоряют Вовку Галины голубые глаза, ясные и улыбчивые, и вся она, стройная, беловолосая, кажется, излучает свет радости. Все в селе ее любят и называют ласково Галинкой.
Сима Голубева, которая ведает библиотечкой-передвижкой в Осокине, тоже ждет не дождется, когда Галинка придет с новыми книгами, вроде солнышко оглянет в ее тихую вдовью избу. Обычно, надев очки и далеко отстранив от себя книгу, старуха сидит против окна в передней комнате. Завидев приближающуюся машину, она обрадованно засуетилась, наводя порядок на столе.
– Здравствуй, тетя Сима! – сказала Галя, войдя в избу.
– Здравствуй, милая, здравствуй!
– Вот, новые книги привезла.
– Спасибо. Я уж поджидаю тебя эти дни, думаю, должна Галинка приехать или прийти. Поглядываю в окошко-то.
Вошел Вовка, подал хозяйке три буханки хлеба и тут же направился к выходу.
– Дай вам бог здоровья! – поблагодарила она. – Сама уж давно не была в селе.
– Как дела-то у тебя, тетя Сима? – спросила Галя.
– Да как? В огороде все посадила, теперь до сенокоса будет посвободней. Худо одной-то. За книжками редко ходят. Федя Иванов да Шалаев – эти вовсе не читают: впору вино пить, а молодые иногда приходят, – показала она на два сборных зеленых домика, в которых жили молодожены. – Скоро городники приедут: Макаровы девчонки будут прибегать ко мне. Больше всех сама читаю, – усмехнулась Сима, как бы извиняясь, и в выражении ее лица промелькнуло что-то детское, наивное. – Вот «Поднятую целину» прочитала, больно уж интересно, только у нас такого убийства не было, когда колхозы создавали.
– А здесь его рассказы.
– Ну и хорошо… Евгений Носов – «Белый гусь», Василий Смирнов – «Открытие мира», Иван Касаткин – «Путь-дорога»… – произносила старуха названия привезенных книг.
Галя полистала тетрадь читателей передвижной библиотечки, в которую были занесены всего несколько фамилий осокинских жителей. Сима Голубева гордилась порученным делом, охотно заполняла своими каракулями требуемые в каждой графе сведения и на собственном листке проставила все названия прочитанных книг, расписавшись против каждой из них. Ради одной такой читательницы и то стоит держать в деревне передвижку, уважительно подумала Галя о старухе. Та, словно угадывая ее мысли, сказала со своей обычной стеснительной усмешечкой:
– Раньше надо было читать-то, а теперь что проку: начитаюсь книжек да и помру.
– Полно, тетя Сима! Ты еще в сенокос по две тонны сена сдаешь совхозу.
– Да ведь не будешь сидеть сложа руки. Что я теперь живу? Только дни коротаю. Его уж четыре года как нет, – показала на фотокарточку сына, – а я чего тут задерживаюсь?
Единственный сын Симы Голубевой был офицером, погиб при исполнении… Осталась старуха одна как перст. Вероятно, в книгах она находит утешение: в них тоже рассказывается о разных судьбах, порой более драматических.
– Кавалер-то чего не идет в избу? – спросила Сима.
– В машине что-то копается, – выглянув в окно, сказала Галя.
– Посидели бы, попили чайку.
– Надо ехать, – ответила Галя, увязывая книги. – Вдруг Логинову машина потребуется – заругает Вовку. Я в другой раз как-нибудь пешочком приду, чтобы не торопиться.
Вышли на улицу. Из машины Галя помахала рукой старухе, сразу как-то сникшей, ссутулившейся. Жаль ее. Что может быть хуже одинокой старости? Она рада каждому посетителю, потому и согласилась охотно держать библиотечку: всё почаще заглянут люди, посидят, потолкуют.
– Ну, как там твой ликбез? – поинтересовался Вовка.
– Знаешь, она читает не меньше нас с тобой.
Вовка недоверчиво покосился на Галю, но оспаривать ее слова не стал, только сказал:
– Так у нее весь день свободный. Мне вот сейчас в Покровское надо ехать с директором, пятое-десятое…
– Докуда асфальт положили?
– До захаровской повертки. Ходко у них дело идет.
– Даже не верится, что до самого Белоречья асфальт будет.
– Красота! Как выедешь на него – мотор поет, машина отдыхает.
А сейчас вездеход медленно пробирался по проселку, размытому дождями. Несмотря на непогоду, Вовка приоделся в чистую салатного цвета рубашку: ведь не одна Сима Голубева считает его «кавалером» Гали Виноградовой. Он и в самом деле пытается как-то проявить свое внимание к ней, не осмеливаясь ухаживать, потому что чувствует равнодушие с ее стороны. Он скажет что-нибудь всерьез, а она отделывается шуткой, посмеивается. В библиотеку повадился ходить чаще других. Долго роется на полках, потом толкует чего-нибудь про совхозные дела или пересказывает содержание книг. Читает их в основном в машине, пока поджидает на стоянках директора. Характером парень уважливый, покладистый, только невелик ростом, курносый, редкозубый: нет к нему интереса.
Вот с Валеркой Савосиным не стыдно по селу пройти. Стройный, красивый, одевается модно: комбинированная курточка на молниях, элегантные кроссовки «адидас» – вид спортивный. Он и занимается спортом – лучший футболист и лыжник в Покровском, руководит районным спорткомитетом.
– После работы могу отвезти домой, – прервал Галины размышления Вовка.
– Спасибо, мне пустяки – пробежать два километра, – отказалась она, зная, что вечером встретится с Валеркой.
– Как хочешь, – пожал плечами Вовка, а сам с огорчением подумал: «На провожатого надеешься. Эх, глупая, связалась с таким ветродуем! Разгуливает он там, в Покровском, как пан спортсмен».
Машина остановилась около клуба, где размещалась и библиотека. Безотказный Вовка помог внести две связки книг; Галя воспринимала это как должное, идя впереди него налегке. Красивая у нее походочка: плечиками поваживает, локотки прижимает к талии, точно старается держать равновесие, ступая по узкой досточке. Она и сама знает себе цену.
Не хотелось Вовке уходить из библиотеки, попереминался около стола, открыл подвернувшийся под руку сборник стихотворений, прочитал вслух одно из них.
– Чепуха какая-то! – высказал он свое мнение. – Ты чего-нибудь поняла?
– Нет, – призналась Галя.
– Тут ни складу, ни ладу, как по бороне языком!
Вовка прошелся от стола до стеллажа, бесцельно поразглядывал книги и снова спросил:
– Значит, вечером не заезжать?
– Не надо.
– Ну, ладно. – Круто повернул к порогу, точно выслушал оскорбление…
Раньше, когда Галя Виноградова работала телятницей в Климове, Валерка Савосин и внимания на нее не обращал, а нынче сразу заметил: танцевать приглашает, в библиотеку заходит. Сегодня тоже явился под конец работы. Небрежно сел на стул, кинув ногу на ногу. Тенниска на нем – шик, с голубыми и красными полосочками, темные волосы волной спадают на загорелую шею. Как не встрепенуться девичьему сердцу, когда такой парень смущает своими веселыми карими глазами?
– Чего ты тут сидишь? Посетителей нет – закрывай, и пошли.
Галя приложила палец к губам и повела глазами в сторону, дескать, кто-то есть.
– А мне здесь прикажете остаться? – сверкнула из-за стеллажа очками учительница.
– Извините, Кира Константиновна, не заметил.
Она набрала много книг и, расписавшись за них, с достоинством вышла из библиотеки.
– Черт ее тут угораздил! – высказался Валерка. Кинул взгляд на полки: – Сколько книжек написано! Ужас! Если все читать, голову сломаешь. – Он бегло полистал журнал и отодвинул его от себя. – Нравится тебе такая работа?
– Очень! Я еще хочу поступить заочно в культпросветучилище, на библиотечное отделение.
– По-моему, скучно. Жизнь – это природа, движение.
– Не все же могут быть спортсменами.
Валерка взглянул на часы и снова поторопил:
– Закрывай свою контору.
Галя поправила перед зеркалом волосы, взяла сумочку, и они вышли на солнечную теплую улицу. Погода, не баловавшая белореченцев в это лето, третий день как разведрилась; подсохли дороги, набрала силу листва на березах.
Около своего дома неподвижно сидел древний старик, Силантьев Михаил Агафонович. Такие теперь уж редкость, и то сказать – без малого век прожил. На голове у него полинялый зеленый картуз, на ногах растоптанные валенки; остатки волос и борода белым-белехоньки. Опершись костистыми руками на палку, он что-то шевелит губами.
– Приветствую, дед! – взмахнул рукой Валерка.
– Здорово! – скупо ответил Агафонович.
– На солнышко выбрался?
– Греюсь вот…
– Лежал бы на печке.
– Чего?
– Ничего. Проехали, – расхохотался Валерка.
– Вот тебе, мазурику! – потряс палкой Силантьев, строго глянув на парня.
– Смотри, очнулся старый хрен!
