Текст книги "Голоса Америки. Из народного творчества США. Баллады, легенды, сказки, притчи, песни, стихи"

Автор книги: Юрий Хазанов

Соавторы: Леонид Переверзев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

СЛАВА ОТВАЖНЫМ ЛЕДИ И ИХ ОТВАЖНЫМ ДЕЛАМ!МАТУШКА КЭЙТ

В те далекие дни шла суровая война. Освободительная война. Британские войска хозяйничали в тринадцати колониях, которые потом стали свободными штатами. Сражения шли повсюду, но особенно жаркие битвы в последние годы войны были на Юге.

Генерал Хад из Джорджии не пропускал ни одного сражения и не расставался со своим скакуном Серебряной Подковой, который не раз спасал ему жизнь.

Серебряная Подкова был седой красавец скакун, рослый, гладкий, «выносливый жеребец. Он да еще один конь, по кличке Ласточка, прибыли из конюшни самого генерала Джорджа Вашингтона. Знаменитый генерал подарил их Хаду, тогда еще капитану, принимавшему участие во многих битвах под руководством генерала Вашингтона. Кони эти вели свою родословную от арабских скакунов, а утверждают, что это лучшие скакуны на свете. Они могли лететь как ветер, а могли ступать тише кошки, и они все понимали, что говорил хозяин.

И вот однажды генерал был тяжело ранен и попал к британцам в плен. Его отправили в форт Корнуоллис в Огасте и бросили в тюрьму. Комендантом форта был генерал Браун, человек грубый и беспощадный.

То были черные дни для Америки. Солдаты британских войск жгли и грабили американские дома, вытаптывали поля и посевы. Мятежным американцам не было пощады, и генерала Хада, не раздумывая, приговорили к смерти.

Эта ужасная новость мгновенно долетела до его владений и плантаций, которые были расположены неподалеку. Всех охватила горькая печаль. Госпожа Хад, родственники и друзья, даже негры–рабы горевали и убивались по нем. Генерал Хад хорошо относился к своим неграм.

Среди его рабов была уже немолодая негритянка, которую звали матушка Кэйт. Она была крупная женщина, сильная и бесстрашная. Красивой ее нельзя было назвать, зато она отличалась острым и цепким умом, и все уважали и любили ее.

Прослышав о несчастье, она сразу пришла к своей госпоже.

– Я освобожу массу Хада, – сказала она. – Только для этого мне нужна Ласточка. С остальным я справлюсь сама.

– Но как же это у тебя выйдет, Кэйт? Почему ты думаешь, что удастся?

– Я увидела во сне белую лошадь и загадала. Я знаю, мое желание сбудется. Доверьтесь мне во всем!

И она рассказала госпоже свой план. Убедившись, что другого выхода нет, госпожа Хад согласилась.

Матушка Кэйт села верхом на Ласточку, которая была ничуть не хуже Серебряной Подковы, и поскакала в Огасту, расположенную примерно в пятидесяти милях от плантаций Хада. Там и был форт Корнуоллис, где находился под стражей генерал Хад.

Не доезжая до города, она зашла к своим друзьям и оставила у них коня. Она попросила спрятать его от чужих глаз и сказала, что скоро вернется. Потом она раздобыла большую бельевую корзину, поставила ее себе на голову и пошла в форт Корнуоллис.

Голова у матушки Кэйт работала хорошо, и язык был подвешен неплохо. Она прямиком направилась к офицеру, командовавшему фортом, и сказала, что хочет подзаработать старкой и охотно взялась бы стирать господам офицерам простыни и рубашки.

– А ты разве сможешь гладить наши гофрированные блузы? – спросил офицер.

– Я все умею! – сказала матушка Кэйт. – Даже на деревья лазить не хуже опоссума. А уж гофрированные рубашки никто лучше меня не гладит во всей Джорджии. Вот увидите, в моих руках они станут лучше новых.

Офицеру понравилось ее открытое лицо, широкая улыбка и живая смекалка.

– Если ты такая мастерица, как же случилось, что ты ищешь работу?

– Плоха та пчела, которая дает меньше меду, чем может.

– Так, стало быть, ты хорошо гладишь и рубашки с оборками?

– Хвастаться не хочу, но так оно и есть. Хоть сладко петь ворона не умеет, но уж никто не скажет, что от нее мало шуму.

Офицер улыбнулся в ответ. Не так‑то легко было найти женщину, которая умела хорошо гладить офицерские рубашки с рюшами и оборками.

Ей доверили работу, какую она просила, и она справилась с ней отлично. С того дня она беспрепятственно входила и выходила из форта.

Каждый день она являлась туда со своей большой бельевой корзиной, забирала грязное белье и рубашки и каждый вечер возвращала их чистыми и отглаженными.

Кэйт нравилась всем, потому что любила пошутить и посмеяться. Она постаралась свести дружбу со всеми солдатами форта, даже с теми, кто охранял вход в тюрьму.

И вскоре входила и выходила из тюрьмы так же просто, как в другие места.

Генерал Хад тут же узнал ее, но она вовремя бросила на него предупреждающий взгляд, чтобы он этого не показал.

Однажды как бы в шутку она сказала генералу Хаду в присутствии стражника:

– Я могу и вам стирать рубашки, масса Хад, пока вы сидите тут в тюрьме, если, конечно, хотите.

– Хочу, и очень даже, голубушка, – сказал генерал. – И с удовольствием заплачу тебе за это.

– Пока не получите разрешения от генерала Брауна, это воспрещается, – вмешался стражник.

– Ну, разрешение получить нетрудно, не труднее, чем белке разгрызть орех, – улыбаясь, сказала Кэйт.

Через несколько дней она принесла генералу Брауну его рубашки с оборками и рюшами, которые отгладила с особым тщанием. Он был очень доволен и похвалил ее за прекрасную работу.

Лицо матушки Кэйт так и светилось гордостью. Она поблагодарила и сказала:

– Генерал, тот узник, которого вы держите в тюрьме и собираетесь скоро казнить, просил меня и ему постирать рубашки. Вы не возражаете? Он говорит, что заплатит. А руки у меня загребущие, и, если вложить в них побольше пенни, получатся золотые гинеи.

Генерал Браун рассмеялся шутке и заметил:

– Ну что ж, он в надежных руках, и, думаю, долго носить рубашки ему не придется. Можешь постирать для него, если хочешь. Пусть отправится в последний путь в чистой рубашке.

С того дня матушка стала часто видеться с генералом Хадом, и, когда они остались вдвоем, она рассказала ему про свой план. Он только покачал головой, считая, что все это неосуществимо. Однако матушка Кэйт не сомневалась в удаче, а поскольку для генерала это была единственная возможность спасти жизнь, он согласился. Как говорится, утопающий хватается и за соломинку.

Вскоре после этого смелая заговорщица узнала, что генерала Хада собираются расстрелять через несколько дней.

Она тут же кинулась в тюрьму.

– Вы слышали колокольный звон, генерал? – спросила она его. – Это в церкви поблизости, – А потом ше–потом добавила: – Завтра, когда я принесу вам рубашки, будьте готовы.

На другой день матушка Кэйт пришла в форт уже к вечеру. Она раздала британским офицерам выглаженное белье, забрала то, что надо было стирать, и по дороге заглянула в тюрьму, чтобы отдать генералу Хаду и его вещи.

Уже стемнело, и в камере они оказались вдвоем. Кэйт вытряхнула из корзины все грязное белье и, поставив ее на пол, сказала:

– Скорей, масса Хад, ложитесь в корзину и свернитесь клубком, точно щенок!

– Ну что ты! Тебе не донести. Я тяжелый.

– Какой вы тяжелый? Для мужчины вы некрупный, только ум у вас большой. Ну а я женщина крупная, и голова у меня сильная. Быстрей залезайте в корзину.

Она была права. Генерал Хад прекрасно уместился в корзине и свернулся клубком. Матушка Кэйт набросала сверху грязное белье, обеими руками подняла с полу корзину и поставила себе на голову. Придерживая корзину снизу за край, она не спеша вышла из камеры, как делала уже не раз.

В дверях стоял стражник.

– Ох и тяжелая у меня сегодня корзина, – пожаловалась она молодому солдату.

– С тех пор как ты стала сюда ходить, наши офицеры готовы хоть каждый день менять рубашки, – посочувствовал ей солдат.

– Чем больше, тем лучше, лишь бы платили! – сказала матушка Кэйт. – Я уж подумываю, не поднять ли мне цену.

– Только не для нас, бедных солдат.

– Да что мне с вас брать‑то? Нет уж, с офицеров мне идет урожай золотыми, а с вас – жалкими медяками. Ими не разживешься.

Солдату понравился ее ответ, и он свободно выпустил ее из тюрьмы и проводил за ворота, как делал это каждый день.

Сначала она шла спокойно, не торопясь, но как только форт за ее спиной скрылся за деревьями и часовые ей были больше не страшны, матушка Кэйт опустила корзину на землю, и генерал вылез из нее. Было уже совсем темно.

– Спрячьтесь за деревьями, мой господин, и подо–ждите меня здесь. Я велела прислать из ваших конюшен Серебряную Подкову. Сама я прискакала сюда на Ласточке. На таких прекрасных лошадях нас никто не нагонит. Я сейчас схожу за ними.

Она скрылась в темноте, и не успел генерал и глазом моргнуть, как она вернулась с конями. Генерал Хад вскочил верхом на Серебряную Подкову, а матушка Кэйт на Ласточку. Кони словно понимали всю серьезность дела. Они взвились точно молнии и вмиг долетели до плантации. Там в честь генерала Хада и матушки Кэйт был устроен настоящий пир.

ЛЕДИ ГОБСОН

Война продолжалась. И генерал Хад снова был в самой гуще событий. Он вел своих солдат в бой, не ведая ни страха, ни сомнений. Но пули не знают пощады, и в одном трудном бою он был дважды ранен.

В Северную Каролину прибыл генерал Грин, и теперь он вел американских солдат. Генерал Хад чувствовал себя вдвойне несчастным оттого, что ему приходилось отсиживаться дома и из‑за ранения бездействовать.

Однажды на плантацию Хада явился солдат. Он шел от генерала Элиджа Кларка из штата Джорджия с донесениями к генералу Грину. Как на грех, на плантации Хада не было ни души. А сам генерал Хад еще не мог двигаться. Он был просто в отчаянии. Ни одного мужчины не осталось в его владениях, все ушли на войну.

Плантация Хада соседствовала с плантацией Гобсонов. Ею занималась сама госпожа Гобсон, на Юге для женщин это было дело обычное. Эгнес Гобсон была славной женщиной, сильной и отважной. Она прекрасно знала толк в лошадях и очень любила животных.

Когда она узнала, какие трудности у генерала Хада, она тут же пришла к нему и предложила отнести депеши.

– Только для этого мне потребуется Ласточка, – сказала она.

– Нет, нет, госпожа Гобсон, – сказал генерал Хад, – путь долгий и очень опасный. Даже дюжий мужчина может не выдержать.

– Я ничего не боюсь, – сказала госпожа Гобсон, – и могу не слезать с коня хоть несколько дней подряд. А Ласточке, я знаю, можно довериться. Это лучший конь во всей Джорджии.

– Но ведь вы леди! – сказал генерал.

– Тем лучше. И надежней. Как женщину меня скорей пропустят туда, где мужчине нельзя и показаться. Буду говорить по дороге, что еду к родственникам в Каролину…

– Да, но…

– И мне ничего не стоит спрятать депеши в прическе. Никому и в голову не придет искать их там. Прошу вас только, разрешите мне взять вашу Ласточку. Вдвоем мы справимся с этим делом!

Посылать было больше некого, и генерал, передав миссис Гобсон депеши, с тяжелым сердцем распрощался с ней и со своим любимым скакуном.

Путь предстоял долгий и трудный, в особенности для женщины. Весь день в седле, а вокруг враги. Днем она скакала верхом, а на ночь останавливалась у друзей или у врагов. Никто не смел отказать леди в ночлеге.

На третью ночь ей пришлось остановиться в каком‑то подозрительном доме. Когда она постучала в дверь, громко залаяла собака. Вышел хозяин, и она спросила у него о ночлеге.

Что ж, у него есть одна свободная комната с чистой постелью в пристройке рядом с гостиной, предложил он. Леди Гобсон с радостью согласилась – так она устала. Хозяин пригласил ее сначала в гостиную, где уже сидело несколько мужчин, только что спешившихся. Она слегка подкрепилась и, извинившись, собралась уйти к себе, чтобы лечь.

Хозяин указал ей на боковую дверь из гостиной, зажег фонарь и сказал, что ее ждет там чистая постель. Она поблагодарила его, но, взяв фонарь, решила пойти сначала посмотреть, как устроили ее коня. Вскоре она вернулась с седлом в руках.

– Я привыкла хранить седло рядом с постелью, для верности, – как бы невзначай заметила она.

Потом, пожелав всем доброй ночи, ушла в предоставленную ей на ночь комнату. Заперла за собой дверь и, освещая фонарем все углы, осмотрелась вокруг. В комнате было только одно окно с закрытыми ставнями, как раз рядом с дверью в гостиную. В углу стояла узкая кровать. Она задула фонарь и, не снимая одежды, легла. А седло положила рядом с постелью на пол. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Леди Гобсон прислушивалась к ним.

Вскоре она услышала, ч? о вошли новые постояльцы. И вдруг кто‑то сказал:

– Я узнал коня, что стоит в конюшне. Это конь опасного мятежника. Самый быстрый конь во всем штате. Могу побиться об заклад, всадник везет с собой важные доенные донесения врагу короля.

– Да это дама, – заметил кто‑то. – Она сказала, что едет к друзьям в Каролину.

– Я хорошо знаю всех местных жителей. Дайте мне взглянуть на нее, и я вам сразу скажу, за кого она: за короля или за мятежников.

– Тогда пошли посмотрим.

Голоса смолкли.

Эгнес Гобсон крепко зажмурила глаза и постаралась дышать ровно и глубоко.

Она услышала шарканье ног и осторожные шаги совсем рядом с ее дверью. Потом настала опять тишина. Они, видно, прислушивались. И вот дверь медленно начала отворяться. Она лежала не шелохнувшись. Дверь распахнулась, и крадучись вошли трое мужчин. У первого был фонарь, который он прикрывал рукой. На цыпочках он подошел к постели, поднял фонарь и внимательно оглядел госпожу Гобсон. Потом повернулся и вышел из комнаты. Прочие последовали за ним, Они тихо притворили дверь. Эгнес Гобсон тут же вскочила и приложила ухо к замочной скважине.

– Я ее знаю, – сказал тот человек, что держал фонарь. – Это Эгнес Гобсон. Кто‑кто, а уж она‑то настоящая мятежница! Наверняка она несет какие‑то донесения врагу. Ее надо обыскать.

– Отведем ее в лагерь, – предложил другой.

Лагерь британских войск был расположен поблизости.

– Уже поздно, – сказал хозяин дома. – До утра я постерегу ее здесь, будьте спокойны. Я запру дверь и пущу под ее окна собаку. Мимо нее уж никто не пройдет, разве что превратится в маленького муравья.

И леди Гобсон услышала, как во входной двери щелкнул замок. Потом под ее окном раздалось рычание собаки.

Госпожа Гобсон соображала быстро. Ясно, что дверь открыть она не может. Чтобы выбраться наружу, остается окно. Но собака! Вообще‑то она любила животных, а животные прекрасно это чувствуют.

Она подождала подольше, пока все разойдутся и лягут спать. Когда все стихло, она осторожно раскрыла ставни. Послышалось урчание собаки. В темноте она различила огромного черного пса и окликнула его потихоньку. Потом стала с ним разговаривать. Пес продолжал рычать, а женщина тихо, ласково с ним разговаривала. Пес медленно приблизился к окну. Она распахнула его и протянула к псу руку. Пес завилял хвостом. Она погладила его по голове. Потом, прихватив седло, стала осторожно вылезать из окна, продолжая разговаривать с собакой.

Наконец она спустилась и отвязала собаку. Первым делом Эгнес Гобсон направилась в конюшню, собака за ней. Она открыла дверь и засвистела коню. Ласточка тут же появилась на ее свист. Она не спеша оседлала коня, вскочила верхом и повела его медленным, тихим шагом прочь. Собака так же тихо последовала за ними.

Решив, что они уже ушли на безопасное расстояние, госпожа Гобсон слегка тронула бока лошади каблуками, и та помчалась как вихрь!

Собака осталась позади.

Эгнес Гобсон благополучно добралась до генерала Грина и передала ему депеши.

С тех пор в Джорджии и по всему Югу ходит рассказ о двух отважных женщинах, черной и белой. И о двух скакунах – Серебряной Подкове и Ласточке.

Пересказ Н. Шерешевской

2

С продвижением колонистов в глубь континента, на запад, граница освоенных земель, или, как ее называли американцы, «фронтир», серьезным образом влияла на многие стороны американской жизни. Это был социальный процесс, от которого зависели духовный мир, психология и, как утверждают некоторые американские историки, политические институты американцев.

Вначале «границей» являлась сама прибрежная полоса Атлантики, за которой тянулись дремучие леса. Суровая действительность ставила перед пионе рами–поселенцами выбор: приспособиться к примитивной дикости или погибнуть. У индейцев поселенцы научились выращивать кукурузу, обрабатывать дерево и охотиться. В силу необходимости поселенец–пионер становился охотником, фермером, воином. «Граница» вырабатывала у людей более суровое, практическое и простое отношение к жизни.

Волна за волной шли на запад потомки пуритан до тех пор, пока не вышли на побережье Тихого океана. Уже примерно к 1700 году «граница» была отодвинута до крайних судоходных пунктов крупнейших американских рек – Миссисипи и Огайо, в 1765 году – до Аллеган, а к началу войны за независимость она отошла за горы. Миграция пионеров на новые земли продолжалась и в послереволюционное время, особенно в 30–е и 40–е годы прошлого века. Покупая дешевую землю или просто забирая ее, пионеры расчищали леса, выжигали деревья и кустарник, сеяли между пнями кукурузу и пшеницу.

В авангарде переселенцев шли обычно охотники на пушного зверя. Эти люди одинаково ловко обращались с топором и с ружьем, строили первые хижины и, таким образом, прокладывали дорогу для следующей группы переселенцев – охотников и фермеров, которые строили уже не хижины, а бревенчатые дома, расчищали земли, выращивали зерно и разводили домашний скот. Наиболее предприимчивые скупали большие участки дешевой земли и потом, когда цены на землю повышались, продавали их, чтобы двигаться дальше на Запад.

Так готовилась почва для третьей группы переселенцев, которая включала уже не только фермеров, но и врачей, адвокатов, учителей, лавочников, проповедников и земельных спекулянтов.

Во многих мифах и легендах жизнь «границы» овеяна розовой романтикой. Однако в большей степени ей свойственны грубое своеволие и авантюризм завоевателей.

Это трагически отражалось на положении индейцев. Нарушая «торжественные» договоры, которые заключало федеральное правительство с туземным населением, поселенцы постоянно вторгались в индейские земли. И хотя в США принимались законы по охране прав индейцев, федеральное правительство почти не проводило эти законы в жизнь. Более того, когда для защиты своей исконной земли индейцы брались за оружие, на стороне белых поселенцев неизменно выступала регулярная армия США.

Таков был мрачный фон американской «границы», служившей надежной опорой в колониальной политике Соединенных Штатов.

Ведущее место в американском фольклоре тех лет занял фронтирсмэн – пионер–следопыт и охотник, воспетый Фенимором Купером, лесоруб, фермер и ковбой – иными словами, человек, живущий в окружении постоянных опасностей, но готовый справиться с любой из них.

В Виргинии, например, сложился цикл рассказов о неком геркулесе по имени Питер Франциско, прославившем себя всякого рода подвигами, которые были по плечу разве что Гаргантюа.

На севере главным героем народных легенд стал Поль Баньян – мифический лесвруб сверхчеловеческой силы.

Рассказы о фантастических подвигах и приключениях Поля Баньяна и его товарищей были своего рода фольклорной реакцией на возможности, открывавшиеся перед людьми «границы». Неудержимое бахвальство и тщеславие помогали им поддерживать мужество и силу духа перед лицом бушующих стихий и могучей первобытной природой. Создатели подобных легенд излагали их доверчивым слушателям с внешней серьезностью, на самом деле относясь к ним с тем же веселым юмором, который отличал самую невероятную комическую похвальбу героев Рабле и таких их последователей, как Тартарен из Тараскона и барон Мюнхгаузен. Истории аналогичного рода росли как грибы, и очень скоро у Поля Баньяна появились конкуренты. Так, на Юго–западе утверждали, что Большой Каньон вырыл вовсе не Поль, а ковбой по имени Пекос Билл, прорывший заодно и русло реки Рио–Гранде.

Несколько иной тип фольклорного героя сложился в жаркой Флориде, где освоение новых земель требовало сравнительно меньших физических усилий, но зато большей гибкости и умения приспосабливаться к разнообразной и переменчивой природе субтропиков. Жители этого штата восхваляли смекалку, хитрость и остроумие папаши Меншена – закоренелого браконьера и правонарушителя, которому, одшжо, всегда удавалось выкручиваться из самых безнадежных ситуаций, куда его заводили постоянные разногласия с не всегда справедливыми законами.

Легенды эпохи «границы» приписывали необыкновенные и даже сверхъестественные качества не только людям, но и животным.

Но, конечно, не одни только подвиги великанов или чудесные случаи с волшебными животными вдохновляли народных рассказчиков и поэтов. Лесорубы, фермеры и охотники готовы были часами слушать и трогательные баллады о самоотверженной любви, и шуточные песни о лихих парнях, неизменно находивших светлую сторону во всех обрушивающихся на них неприятностях, и забавные куплеты о единоборстве с дьяволом.

А по Европе тем временем катилась молва, что есть за морями-океанами «земля обетованная», где манна сыплется с неба. И, конечно, появлялись дельцы, спекулировавшие на наивных мечтах простых людей о такой земле. Рассказывают о том, как предприимчивый норвежец, известный под прозвищем Олд Булл (старый бык), скупил по дешевке землю в гористом районе Пенсильвании и затем дал объявление в норвежских газетах для желающих приобрести на «выгодных» условиях «прекрасные» участки земли. Только приехав на место, несчастные обнаруживали обман. Так появилась сатирическая песня «Олеана», которую американцы норвежского происхождения поют и сегодня.

Лирическое начало наиболее ярко проявлялось в песенном творчестве ковбоев, которые пасли стада длиннорогих коров и объезжали диких мустангов на бескрайних равнинах, простиравшихся от Техаса на юге до Монтаны на севере. Именно ковбой стал единственным в своем роде социально–психологическим типом, сформированным особыми условиями американской истории. Он не был потомственным скотоводом, унаследовавшим свое призвание, традиции и привычки от предков. Дети земледельцев, ремесленников и мелких торговцев становились ковбоями или пастухами–кочевниками в первом поколении, покидая отчий дом ради вольной жизни в седле, ночлега под открытым небом и рискованных приключений.

«То, что мне довелось повидать, я не променял бы ни на что другое в мире, – вспоминал один старый ковбой, – правда, у меня нет охоты снова проходить тот же самый путь. Никогда бы не согласился на это… Впрочем, дикая, свободная жизнь, когда самый твой близкий друг находится от тебя на расстоянии вытянутой руки или когда твой старый коняга донесет тебя до мексиканской границы, а потом доставит домой без дырки в боку, – это и есть настоящая жизнь! Беспокойная жизнь, конечно, но если уж кто ее полюбит, тут ничего не поделаешь…»

Иногда кое–кому из ковбоев выпадала неожиданная удача – ему удавалось заработать большие деньги на перегоне или перепродаже крупных партий скота. Жены и дочери скороиспеченных богачей изо всех сил старались придать себе великосветский лоск. Этим широко пользовались многочисленные проходимцы; выступая в роли столичных франтов или европейских аристократов, они без труда снимали обильный «настриг шерсти» с восхищенной и очарованной местной знати. Однако привычка обращать в шутку даже собственные неудачи и промахи помогала бывшим ковбоям воспринимать подобные ситуации в юмористическом ключе.