Текст книги "Голоса Америки. Из народного творчества США. Баллады, легенды, сказки, притчи, песни, стихи"

Автор книги: Юрий Хазанов

 
Каждый день, ровно в пять утра,
Встать должна я, жива иль мертва.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
 
 
Каждый день ровно в шесть гудок
Вырывает сердца кусок.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
 
 
Шкив нагрелся, лопнул ремень —
Мастер шляпу надел набекрень,
От него ты подмоги не жди,
Просто так – не жди!
 
 
К нашим бедам хозяин глух,
От обжорства совсем распух.
От него ты подмоги не жди,
Просто так – не жди!
 
 
Каждый день, приходя домой,
Я питаюсь лепешкой одной.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
 
 
Так я скоро сойду с ума:
Днем работа, а ночью тьма.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
 

Переводы Ю. Хазанова

 
1 When the farmer comes to town
With his wagon broken down,
Oh, the farmer is the man who feeds them all.
If you’ll only look and see,
1 ani sure you will agree
That the farmer is the man who feeds them all chorus:
The farmer is the man, (2)
Lives on credit till the fall;
Then they take him by the hand
And they lead him from the land
And the middleman’s the man who gets it all.
 
 
2 When the lawyer hangs around,
While the butcher cuts a pound,
Oh, the farmer is the man who feeds them all.
And the preacher and the cook
Go a‑strolling by the brook,
Oh, the firmer is the man who feeds them all.
CHORUS:
The farmer is the man, (2)
Lives on credit till the fall
With the interest rate so high
It’s a wonder he don’t die,
For the mortgage man’s the man who gets it all.
 
 
3 When the banker says he’s broke,
And the merchant’s up in smoke.
They forget that it’s the farmer feeds them all.
It would put them to the test
If the farmer took a rest,
They’d know that it’s the farmer feeds them all.
CHORUS:
The farmer is the man, (2)
Lives on credit till the fall;
And his pants are wearing thin,
His condition, it’s a sin,
He’s forgot that he's the man who feeds the mall.
 

Всем хорошо знакомо имя паровозного машиниста Кейси Джонса. Он прославился в ту раннюю пору, когда строительство железных дорог в стране было в центре внимания.

Кейси Джонс был великаном, гигантом. Но не потому, что рост у него был шесть футов и четыре дюйма. Он и в самом деле был видный мужчина, высокий, черноволосый, глаза серые. Улыбка никогда не гасла на его лице. Но гигантом он был не потому.

Кейси Джонс, машинист пассажирского скорого на Иллинойс–Центральной, прославился отчаянной гонкой. Он мог делать на своем экспрессе, названном «Пушечное ядро», до пятидесяти миль в час! Он разгонял паровоз до такой скорости, что боковые рычаги паровозного двигателя сливались в единый узор. И когда Кейси, выглянув из окошка кабины, видел это, он расплывался в улыбке и чувствовал себя на седьмом небе от счастья, словно мальчишка, получивший свои первые ботинки из рыжей свиной кожи.

И еще Кейси Джонс был знаменит тем, что изобрел паровозные свистки на все лады. Только он один умел выводить такие удивительные мелодии. Мурашки бегали по спине от восторга, когда вы слышали их. Сначала его свисток издавал робкий, протяжный, словно жалобный стон, который вдруг взвивался вверх, звенел, оглушал вас и снова замирал, стихал до нежного шепота.

Люди, жившие вдоль Иллинойс–Центральной, между Джэксоном и Уотер Велли, ворочаясь с боку на бок в своих постелях, бормотали: «Вот прошел скорый Кейси Джонса!» – когда он ночью вел свой экспресс, высвистывая знакомую мелодию.

На самом деле звали его вовсе не Кейси Джонс, а Джон Лютер Джонс. Но, когда он впервые пришел наниматься на работу, там уже было два Джона. И его спросили, откуда он родом.

– Из деревни Кейси, – ответил Джон Джонс. – Штат Кентукки.

– Вот и прекрасно! – сказали ему. – Стало быть, будем звать тебя Кейси Джонсом.

Так оно и повелось: Кейси Джонс из штата Кентукки. Знаменитый машинист самого быстрого экспресса на Иллинойс–Центральной. Верный товарищ и остроумный собеседник, всеобщий любимец. Богатырь и весельчак, с сердцем широким, как его ирландская грудь. Отец троих детей – двух сыновей и одной дочки.

В ту ночь, когда произошла катастрофа – в последнюю воскресную ночь апреля 1900 года, – как и всю прошедшую неделю, лил дождь. И железнодорожные пути превратились в русло бурного потока. Кейси Джонс и его кочегар Сим Уэбб прибыли в Мэмфис из Кантона ровно в десять. Они зашли к дежурному отметиться и уже собрались разойтись по домам, как кто‑то вдруг крикнул:

– Джо Льюис вывихнул ногу! Он не поведет ночной почтовый!

– Вместо него я согласен отстоять вторую смену! – вызвался Кейси Джонс. – Поведем с тобой шестьсот тридцать восьмой, Сим Уэбб, – сказал он своему кочегару.

В одиннадцать ноль–ноль дождливым апрельским вечером Кейси Джонс и Сим Уэбб поднялись по ступеням могучего паровоза и, оставив родную станцию позади, повели ночной почтовый на юг от Мэмфиса.

Стрелочники на путях знали, что это идет Кейси Джонс – так только у него пели паровозные свистки, – и давали ему зеленый свет.

30 апреля, четыре часа пополуночи. Они уже миновали маленький городок Вогн.

– Кейси, ты слишком гонишь! – сказал Кейси Джонсу кочегар Сим Уэбб.

– Мы должны спешить! – отвечал Кейси Джонс. – Почтовый и так опаздывает на восемь часов.

А впереди перекрещивались запасные пути. И на них стоял длинный товарный.

– На запасном товарный! – крикнул Сим Уэбб.

– Вижу! – ответил Кейси Джонс и дал свисток.

Команда товарного хотела отвести свой состав с основного пути, чтобы пропустить почтовый. Но Кейси Джонс гнал на большой скорости. И товарный не успел сойти с его пути. Это был слишком длинный состав.

До товарного оставалось не более ста футов. Нет, им не проскочить!

– Прыгай, Сим! – отдал последний приказ своему кочегару Кейси Джонс. – Спасайся!

Кейси Джонс дал задний ход и включил все тормоза – единственное, что мог сделать в таком случае машинист, но поздно! И почтовый № 638 на всем ходу врезался в хвост товарного, круша и ломая его вагоны, которые разлетались в щепки, словно спичечные коробки.

А Сим Уэбб выпрыгнул и упал прямо на кусты, так что даже не очень ушибся.

Когда тело Кейси Джонса откопали из‑под обломков, то увидели, что одна рука его сжимает шнур свистка, а другая – рычаг воздушного тормоза.

– Наверное, он хотел предупредить свистком тех, кто был на товарном, чтобы и они успели выпрыгнуть! – говорил всем Сим Уэбб.

Так оно и было. Никто не погиб, кроме Кейси Джонса, в эту страшную катастрофу.

Все очень жалели Кейси Джонса. Но больше всех убивался его друг негр Уоллес Сондерс. Он был мойщиком паровозов и всегда восхищался Кейси Джонсом.

– Нет человека лучше Кейси Джонса, – говорил Уоллес Сондерс. – Богатырь шести футов и четырех дюймов! И сердцем широкий, как его широкая ирландская грудь.

Никто не видел его в дурном настроении, улыбка никогда не гасла на его лице.

– Я благословляю саму землю, по которой ходил он, – говорил негр Уоллес Сондерс о своем белом друге.

И он сочинил о нем песню. У слушателей перехватывало дыхание, когда он пел ее. Он рассказывал в песне, как погиб машинист Кейси Джонс на своем рабочем посту, сжимая одной рукой шнур свистка, другой – рычаг воздушного тормоза.

А потом в город Джексон, где жил Уоллес, приехал музыкант–композитор. Он услышал его песню и записал ее, но по–своему, сохранив только знаменитое имя – Кейси Джонс.

С тех пор по всему свету поют песни о Кейси Джонсе – в Англии и во Франции, в Германии и даже на железных дорогах далекой Африки. И всюду по–разному. Но мы‑то вам рассказали самую правдивую историю про Кейси Джонса, верьте нам.

В старину разбойники встречались повсюду: и в самой Алабаме, и в других штатах.

Об этих отчаянных, которые не боялись ни бога, ни черта, ни закона, ни шерифа, рассказывают в народе несчетное число разных историй.

Например, про Стива Ренфро, который сам был когда-то шерифом, а потом сделался разбойником. Его объявили вне закона, а он возьми да явись в город Ливингстон верхом на белом коне. Длинные волосы развеваются по ветру, серебряные шпоры на сапогах так и блестят. Чужие замки и засовы слушались его, словно ручные звери.

Или вот про Рьюба Барроу, Одинокого Волка, не ведавшего ни тени страха, покровителя бедняков.

И про Джона Мёрелла, проповедника, который появлялся всюду с прехорошенькой девочкой, певшей слаще соловья.

И наконец, про Черного Билла, прозванного Железнодорожником, который стал знаменитостью на Юге почти так же, как известный Малютка Билл на Севере. Только за ним водились и добрые дела, не раз он помогал своим друзьям, выручая их из беды.

Негр Билл был черен, как эбонит, и силен, как Самсон из старинных библейских сказаний.

Однажды Билл посмел поспорить с законом, и ему пришлось спасаться бегством. С тех пор временным укрытием сделались для него товарные вагоны на железной дороге, а родным домом – темный лес. Во мраке лесном он и выучился шаманству и колдовству. Без этого ни одному разбойнику было не обойтись. И тогда ни шериф, ни его помощники, никто из белых людей не мог поймать Черного Билла Железнодорожника.

Каждый новый шериф клялся, что изловит Черного Билла, но обещания его уплывали, как воды реки Алабамы.

Но вот стражем закона избрали Эда Макмиллана, и он тоже дал зарок, что схватит этого разбойника.

– Билл работал у меня на перегонке скипидара, – сказал шериф Эд своим родным братьям. – Уж я‑то знаю все его повадки и привычки. Я буду не я, если не представлю его перед лицом закона.

– Берегись, Эд! – предупредили его братья. – Билл самый отчаянный из всех разбойников, каких знала Алабама, Берегись его, Эд!

Но разве можно было остановить Эда, если он что задумал? Храбрости у него хватило бы на целую армию. Страх прятался в кусты, когда Эд выходил на дорогу.

Черному Биллу передали эти слова шерифа, когда он сидел у себя в лесной хижине с дружками.

– Ты слышал, Билл, Эд Макмиллан пустился за тобой в погоню? У него твердая рука и верный глаз. Он силач и кремень. Лучше бы тебе спрятаться на время или уйти во Флориду.

– Эду Макмиллану не поймать меня! Никому не поймать меня. Стоит мне обратиться в овцу или собаку, и никто не поймает меня. Но я люблю Эда. Я работал у него на перегонке скипидара, он славный малый. Лучше бы он не гонялся за мной, не то придется мне взяться за ружье. Я напишу ему письмо.

И Билл достал клочок бумаги, огрызок карандаша и печатными буквами вывел:

«Не ищите меня, мистер Эд. С любовью. Билл».

– Отнесите ему поскорей мое письмо, – сказал Билл своим дружкам, – пока он не пошел меня искать.

Шериф Эд Макмиллан получил письмо Билла и прочитал его вслух своим родным братьям. Те молча выслушали, потом сказали:

– Эд, а не лучше ли оставить Билла в покое?

– Меня выбрали шерифом, – сказал Эд, – и я должен охранять закон. Я поймаю Билла. Как сказал, так и сделаю. Графство Искэмби уже устало от его проделок.

В один прекрасный день шерифу передали, что видели Черного Билла неподалеку от Блафф–Спринга.

– Час пробил, – сказал Эд.

И, прихватив двух помощников, пошел ловить разбойника Билла.

Они пробирались лесом, шли осторожно, крепко сжимая ружья, озираясь по сторонам и прислушиваясь.

По дороге им повстречался старый негр. Шериф Эд остановил его.

– Ты, черномазый, – сказал он, – где Железнодорожник Билл? Отвечай мне, не то сядешь в тюрьму!

Негр долго молчал, а белые долго говорили. Под конец они вскинули ружья, и негр, заикаясь от страха, сказал:

– Он там, как пройдете Блафф–Спринг, в пустой хижине возле развилки дорог.

Шериф и двое помощников пустились по следу. Ружье в руке, никто ни слова. Сквозь деревья мелькнула хижина. Прячась за толстые стволы деревьев, они с разных сторон подкрались к хижине.

И вдруг их окликнули громко:

– Кто идет?

Вместо ответа раздался выстрел. Но пуля не нашла мишени. Тогда шериф Эд выступил из‑за зеленого укрытия и снова вскинул ружье.

Раздался ответный выстрел. Шериф упал на листья. Его помощники дали залп по хижине, но без толку. Хижина уже опустела, из нее выскочила пышнохвостая рыжая лиса.

Помощники бросились к умирающему шерифу, а на лису даже не взглянули.

А напрасно! Сказать вам секрет? Рыжая лиса и была Железнодорожником Биллом. Он не зря учился колдовать и вот обернулся зверем и ушел от охотников.

Шерифу Эду Макмиллану устроили пышные похороны. К нему, собственно, все относились неплохо. Помощники шерифа и его родные братья поклялись отомстить Черному Биллу. Они подняли против него всех белых мужчин в графстве Искэмби.

И началась охота за колдуном и разбойником.

Спустя какое‑то время после похорон шерифа Черный Билл зашел в лавку Тилмора, что по дороге в город Этмор, прикупить для себя продуктов.

Белые «охотники» крались за ним по пятам, хоронясь за деревьями, словно злые духи.

В лавке за прилавком сидел сам хозяин. Заряженное ружье лежало рядом. Черный Билл повернулся к нему спиной, и тогда грянул выстрел! Потом второй, третий…

Черный Билл лежал на полу, истекая кровью. Не успел он на этот раз обернуться лисой или волком. Не хватило у него ни сил, ни времени.

Так рассказывают про Черного Билла белые люди. А черные алабамцы усмехаются и говорят, что все было иначе. Они говорят, что Железнодорожник Билл и по сей день бродит где‑то между Бай–Майнеттом, Фломейтоном и Блафф–Спрингом, только когда в облике овцы, а когда собаки, иногда кабана, а то и кролика, и потешается над сказками белых.

Пересказы Н. Шерешевской

 
В понедельник меня схватили…
Хо!
Во вторник меня судили…
Хо!
В среду вынесли приговор…
Хо!
В четверг в кандалы заковали…
Хо!
В пятницу выгнали на работу…
Хо!
В субботу до вечера камни дробил…
Хо!
И так десять лет.
Хо!
И так десять лет.
Хо!
И так десять лет ждать до воскресенья…
 

 
Если б только я мог,
Я уж дал бы зарок
Постоять на скале, где стоял наш пророк.
О! Друзья! Ранним утром,
Хай, хай! Целый день,
Хай! Друзья, и весь вечер,
Я стоял бы на ней всю жизнь.
 
 
О! У ангелов есть работа,
Там, вдали, на полях света,
У колес небесной кареты.
О! Друзья, проложим же путь,
О! Друзья, проложим же путь,
О! Друзья, проложим же путь,
Посмотрите, как я кладу путь…
Был бы наш кэптен слепой,
Не вставали б так рано с тобой,
Только наш кэптен совсем не слеп,
Он не даром ест свой хлеб.
Время он точно знает,
У него часы «Уотербюри»,
Хай! Хай! Кто там из вас засыпает?!
 

Переводы Л. Переверзева

 
1 Come all you young fellows, so young and so fine,
And seek not your fortune in a dark dreary mine.
It will form as a habit and seep in your soul,
’ Till the stream of your blood runs as black as the coal.
CHORUS:
Where it’s dark as a dungeon and damp as the dew,
Where the danger is double and the pleasures are few,
Where the rain never falls and the sun never shines,
It’s dark as a dungeon way down in the mines.
 
 
2 It’s many a man I have seen in my day,
Who lived just to labour his whole life away,
Like a fiend with his dope and a drunkard his wine,
A man will have lust for the lure of the mine. (CHO.)
 
 
3 I hope when I’m dead and the ages shall roll
My body will blacken and turn into coal,
Then I'll look from the door of my heavenly home,
And pity the miner а–digging my bones. (CHO.)
 

 
Не хочу мильонов, мистер,
На брильянты мне плевать!
Я хочу работать, мистер,
Я хочу существовать!
 
 
Ни к чему «роллс–ройс» мне, мистер,
Да и яхта ни к чему.
Дайте место – надо, мистер,
Есть семейству моему.
 
 
Чтоб вам дать богатство, мистер,
Как любой из нас корпел!
Вы же все забрали, мистер,
Голод, холод – наш удел.
 
 
Оскорбите меня, мистер,
Мне одно всего важней,
Об одном пекусь я, мистер:
Надо мне кормить детей.
 

Перевод В. Рогова

 
Лепешка, вода —
Вот и вся еда…
Лучше, лучше,
Чем у меня дома.
Намного лучше,
Чем дома.
Полосатый халат,
Носки из заплат…
Теплей, теплей,
Чем у меня дома.
Намного теплей,
Чем дома.
Железный каркас,
Из соломы матрас…
Мягче, мягче,
Чем у меня дома.
Намного мягче,
Чем дома.
На ногах туги
Кандалов замки…
Туже, туже,
Чем у меня дома.
Намного туже,
Чем дома.
 

Перевод Ю. Хазанова

Джон Генри еще под стол пешком ходил, а молоток уже крепко в руках держал; он вечно болтался под ногами у взрослых, которые работали молотком и гвоздями, и стоило ему найти гвоздь, хоть ржавый, хоть целый, он тут же вколачивал его в стену своей хижины. Можно даже сказать – Джон рос с молотком в руках.

Отец и мать Джона были рабами, как и все прочие негры в Америке. Но, когда кончилась гражданская война и президент Эб Линкольн подписал освобождение негров из рабства, Джон Генри оставил плантацию и занялся металлоломом. Он бил и крошил на куски старое железо, оставшееся после гражданской войны, чтобы его могли пустить в дело в кузнечных цехах. Его железо шло на новые отбойные молотки и стальные буры, а также на рельсы для железной дороги.

Поначалу негр Джон Генри работал отбойным молотком весом в двадцать фунтов. Возмужав, он уже закидывал через левое плечо молоток в тридцать фунтов. Потом стал ломать и дробить старое железо молотком в сорок фунтов. И наконец, крошил его на куски молотом–великаном в семьдесят фунтов.

Пройдя всю эту науку, Джон Генри решил заняться делом поинтереснее. Ему теперь захотелось пустить в ход один из новых отбойных молотков, сделанных из старого железа, которое он ломал и дробил. Он мечтал заколачивать им костыли в шпалы, чтобы надежнее держались рельсы, сделанные из железа, которое он крошил.

И Джон Генри пошел работать на железную дорогу. Вскоре он один мог выполнять работу целой бригады железнодорожных рабочих. Пока бригада вбивала костыли в левый рельс, он успевал покончить с правым рельсом. У него было два помощника, чтобы подавать костыли, и еще два, чтобы бегать за едой.

Однажды Джон Генри сказал своему главному, который руководил всей работой, чтобы тот дал передышку бригаде. Мол, Джон сам справится с обоими рельсами. Он взял в каждую руку по молотку весом в десять фунтов и пошел между рельсами по шпалам. Слева–направо, справа–налево взлетали через плечо его молотки, описывая сверкающую дугу. Удар – и костыль вогнан в шпалу. Еще удар – еще один костыль вошел в шпалу.

Весь день бригада глядела, как Джон Генри работает, и любовалась, и радовалась. Вот это мужчина, говорили они один другому. Настоящий мужчина!

Все, кто работал вместе с Джоном, очень гордились им, а потому печаль легла им на сердце, когда они услыхали его новую песню. Начиналась она так:

 
Берите мой молоток – о–о!
 

А кончалась:

 
Ну, я пошел – о–о!
 

Ему стало известно, что в других местах найдется более трудная и важная работа для его молотка.

К тому времени все свободное пространство страны исчертили железные дороги. Когда их строили, всюду, где можно, старались сократить путь. Так, вместо того чтобы строить дорогу через гору или вокруг горы, ее теперь проводили напрямик сквозь нее по тоннелю. Обычно, чтобы пробить в твердой скале тоннель, устраивали взрыв. Но сначала молотобойцы отбойными молотками с помощью стальных буров прорубали в скале дыру, а потом уже в эту дыру закладывали взрывчатку или динамит.

Самый длинный тоннель прокладывали тогда на железной дороге между Чесапиком и Огайо.

– Вот где стоит поработать, – решил Джон Генри. – Я свободен, и сил у меня хоть отбавляй, – радовался он, когда пробирался горами в Западную Виргинию, где строился этот знаменитый тоннель Биг–Бенд между Ч. и О. – Такая работка как раз по мне.

Он шел и пел, и его густой бас заполнял бездонные каньоны, отражаясь от их стен громким эхом:

 
Мой молоток поет, поет,
И белая сталь поет, поет.
Пробью я дыру, да, ребята,
Большую дыру, дыру,
Пробью я дыру.
Пробью я дыру.
 

Джон Генри не сомневался, что пробьет в неприступной скале большую дыру своим отбойным молотком с помощью стального бура.

Когда Джон Генри дошел до Биг–Бенда, главный строитель лишь глянул на великана негра и на его мускулы и протянул ему молоток восьми фунтов.

– Не годится мне восьмифунтовый молоток, – сказал Джон Генри. – Если ты хочешь, чтобы я пробурил дыру, дай мне молоток побольше и позволь выбрать для него рукоятку, какую я люблю, – сказал Джон.

Тогда главный подал Джону Генри десятифунтовый молоток и целую груду рукояток на выбор. Джон Генри выбрал из них самую тонкую и подстрогал еще тоньше. Ему нужна была рукоятка тонкая, но гибкая, чтобы не вибрировала, когда он будет ударять молотком по стальному буру.

Но достаточно ли она гибка, решил проверить Джон и, насадив молоток на рукоятку, поднял его и так держал в вытянутой руке, пока тяжелый молоток на гибкой рукоятке не склонился до земли. Вот тогда Джон Генри остался доволен.

– И чтобы шейкер был у меня высший класс! – сказал еще Джон Генри.

Чтобы было вам понятно, шейкером называли рабочего, который раскачивал и поворачивал в дыре стальной бур. Острый конец бура должен был все время пританцовывать, откалывая кусочек за кусочком твердую породу, а не стоять на месте, иначе его совсем заклинило бы.

Главный окинул всех глазом и выбрал среди белых рабочих великана ростом почти с Джона Генри.

– А ну‑ка, Малютка Билл, – сказал ему главный, – ступай с буром в обнимку за Джоном Генри в тоннель. Тебе выпала честь быть его шейкером!

Что ж, Малютка Билл только рад был поработать шейкером у такого славного молотобойца. Он рассказал Джону Генри, как собирались вручную пробить этот великий тоннель. В те далекие времена никто еще не знал, что такое буровая машина.

Сразу две бригады принялись за дело с противоположных концов горы. Впереди шли молотобойцы, вонзая в твердую породу острие стального бура. Они пробивали дыру, в которую потом закладывали динамит, и взрывали скалу. Получался узкий тоннель – главный. Потом бурили пол «главного» тоннеля и динамитом расширяли его до нужных размеров, чтобы через тоннель мог пройти поезд.

Железнодорожная компания Ч. и О. очень спешила со строительством великого тоннеля Биг–Бенда, потому‑то и начали пробивать гору сразу с двух концов. Обе бригады должны были встретиться в середине горы.

Малютка Билл сказал Джону Генри, что прокладка тоннеля – работа тяжелая. От керосиновых баков, освещающих путь, такая гарь и чад, что нечем дышать. А пыль! И от взрывов и от крошившейся породы под острием бура.

Но Джон Генри только посмеивался на все это, продолжая ползком пробираться вперед по главному тоннелю и вгрызаясь все глубже в скалу.

Шутки ради Джон Генри придумал даже новые слова для своей песни:

 
Мой бедный помощник,
мне жаль его.
Мой бедный помощник,
мне жаль его.
Мой бедный помощник,
мне жаль его.
Каждый день, каждый день
уносит одного.
 

Каждый из тысячи, кто пробивал великий Биг–Бенд, слышал про Джона Генри. Он был знаком почти всем.

Когда бурильщики выползали из главного тоннеля наружу, спасаясь от очередного взрыва, они все, как один, говорили, что Джон Генри бьет своим молотком до того сильно и быстро, что молоток Малютки Билла не всегда успевает трясти и повертывать стальной бур и тот, перегреваясь, начинает иногда плавиться.

Малютке Биллу дали совет: запасти дюжину бочек льда, чтобы охлаждать бур и не дать ему плавиться. Да что там бочки со льдом, ему приходилось запасать и молотки, чтобы менять их по нескольку раз на день, так как в руках Джона Генри они слишком быстро перегревались и тоже делались мягкими, словно воск.

Когда любопытные зрители подходили к тоннелю, они просто пугались. Им казалось, что вся гора сотрясается до основания и буйный ветер в четком ритме врывается в глубь тоннеля. А что, если это надвигается землетрясение? Однако бурильщики объясняли, что всего–навсего это разносятся удары молота в руках Джона Генри по головке стального бура.

Все, кто работал на великом Биг–Бенде, гордились Джоном Генри. Он делал своим молотком все, что может сделать молотком человек.

И главный строитель тоже гордился им. Он тут же позвал Джона Генри, когда на Биг–Бенд заявился однажды инженер предлагать новую, невиданную доселе машину – паровой бур. Она работала на пару и могла заменить трех молотобойцев и трех бурильщиков сразу.

Услышав о таком чуде, Джон Генри рассмеялся. Громкие раскаты его смеха сотрясали воздух, и теперь настала очередь тех, кто работал в тоннеле, перепугаться, что надвигается землетрясение. Они выскочили из тоннеля наружу, чтобы посмотреть, что случилось. А узнав, что говорит инженер про новую буровую машину, они посмеялись вместе с Джоном Генри.

Почему? Да потому, что кто‑кто, а они знали, что Джон Генри может справиться с работой не трех, а четырех бурильщиков, вот как!

Тогда инженер рассердился и вызвал Джона Генри на состязание. Выбрали самую крепкую скалу, которую отовсюду было хорошо видно. Малютка Билл отобрал лучшие стальные буры, некоторые длиной даже больше двадцати футов. Собралось много народу, пришла и жена Джона Генри – Полли Энн – в нарядном платье.

Джон Генрш потребовал двадцатифунтовьш молоток. Он привязал к его рукоятке бант я запел:

 
Человек – только человек,
Но, если мне не одолеть
Твой паровой бур,
Пусть я умру с молотком
в руке.
 

Главный поставил Джона Генри по правую сторону горы, а инженера с его паровым буром – по левую. Потом вскинул ружье и выстрелил. Состязание началось.

Отбойный молоток вписывал дугу вверх, за плечо, потом, со свистом разрезая воздух, снова вниз – бум! по головке стального бура. И снова вверх, сверкая словно комета, через плечо, за спину и снова вниз. Вверх–вниз, вверх–вниз. Джон Генри работал и пел:

 
Мой молоток звенит–звенит,
А сталь поет–поет.
Я выбью в скале дыру, дыру,
Эгей, ребята, в скале дыру,
Я выбью в скале дыру.
 

Но паровой бур от него не отставал. Рат–а–тат–тат гремела машина, пш–ш–ш–ш шипел пар, застилая ют глаз и скалу и машину. Никто поначалу даже не мог разобрать из‑за пара – кипит работа или стоит, крошится скала или пет. Однако Малютка Билл знал свое дело и, когда нужно, менял короткий бур на более длинный, потому что дара в скале все углублялась под могучими ударами Джона Генри. А потом все увидели, что инженер тоже меняет наконечники бура, выбирая все длинней и длинней. Его машина уже продолбила в скале дыру глубиной в двенадцать дюймов. Ну а Джон Генри? Нет, пока он продолбил скалу лишь на десять дюймов. Лишь на десять!

Но он не унывал, дружище Джон Генри. Он бил молотком и пел. Бил и пел. Он бил молотком все утро без передышки и пел, обрывая песню лишь для того, чтобы кликнуть свою жену Полли Энн. И она тут же выплескивала ведро холодней воды Джону Генри та спину, чтобы ему стало прохладней и веселей работалось.

В полдень Джон Генри увидел, что паровой бур просверлил скалу глубиной на десять футов. А сколько сделал сам Джон Генри? Ах, всего девять футов!

Ну и что ж тут такого? Джон не волновался, он сел спокойно обедать и съел все, что принесла ему Полли Энн. Но он ни слова не говорил к больше не пел. Он задумался.

После обеда состязание продолжалось. Джон Генри стал подгонять свой молоток. И шейкер стал работать быстрей. Джон Генри попросил своих друзей–молотобойцев петь его любимую песню – песнь молотка.

– Только пойте быстрей, – попросил он, – как можно быстрей.

И они запели, а Джону Генри оставалось только подхватывать: a! ax!

 
…такого молотка – а–а!
В наших горах – а–ах!
Нету такого молотка – а–а!
Поющего, как мой – о–о!
 

Медленно, но верно Джон Генри стал нагонять паровой бур. Когда же спустился вечер и близился конец состязания, Малютка Билл взял самый свой длинный бур. Обе дыры в скале были тогда глубиной по девятнадцати футов. Джон Генри сильно устал. Даже пот перестал лить с него градом, он весь высох, а дыхание из его груди вырывалось со свистом, словно пар из буровой машины.

Но что там говорить, машина тоже устала. Она стучала, и гремела, и дрожала, и шаталась. Без хлопков и ударов она уже не работала.

Когда Джон Генри из последних сил занес над головой отбойный молоток, молотобойцы, стоявшие с ним рядом, услышали его осипший, глухой голос:

 
Я выбью в скале дыру, дыру.
Эгей, ребята, в скале дыру,
Я выбью в скале дыру.
 

И он выбил дыру. Главный дал выстрел из своего ружья, чтобы сказать всем, что состязание окончено. И тогда все увидели, что Джон Генри пробуравил дыру в скале глубиной ровно в двадцать футов. А паровой бур всего девятнадцать с половиной.

Победил Джон Генри!

Но не успел главный объявить победителя, как усталое тело Джона Генри приникло к земле.

– Человек – только человек, – прошептал он и умер.

Джон Генри был Человек.