Текст книги "Голоса Америки. Из народного творчества США. Баллады, легенды, сказки, притчи, песни, стихи"

Автор книги: Юрий Хазанов

У него уже глаза слипались, когда он залезал под одеяло, потому он и не заметил, что с его техас снят ремень вместе со всеми патронами для пистолета. Мимо его внимания проскочило и то, что первый из уходивших в ночное пастухов прихватил с собой лопату, топор и бутылку кетчупа. К тому же откуда ему было знать, что Пит Сейф, перегоняя лошадей на новое пастбище, наткнулся на недавно зарезанную корову.

За два часа до рассвета Билл был разбужен ужасной суматохой, какая вдруг поднялась в лагере. Еще до конца не проснувшись, он видел, как Молодой Кабан в судорожной спешке заливает тлеющие поленья лагерного костра, и услышал, как Эйбилин громким шепотом молит, запинаясь на каждом слове:

– Смотри… чтоб ни искры… не осталась… а то еще… увидит. Черт побери, ну и страшила! Уфф!

Еще больше его смутил вопрос Молодого Кабана, по всей видимости совершенно охваченного паникой, кото-» рый он выдавил прерывистым громким шепотом:

– Неужто ему‑таки удалось… расправиться с Эдом из Канзаса, хотя Террил и пытался его спасти?

Тут уж у Билла сна ни в одном глазу не осталось, и он, как встрепанный, сел на кровати, но не успел открыть рот, как из темноты вынырнул Слоеное Рыло, опрокинул его и зашикал:

– Молчи! Опасность не миновала!

Вдруг раздался протяжный вой, а следом за ним душераздирающий крик.

Молодой Кабан не удержался:

– Ребятки, он возвращается! Неужто придется вступить с ним в бой?

На что Билл хотел было спросить:

– Да что такое…

Но Слоеное Рыло тут же закрыл ему рот рукой.

Соскочив с постели, Билл кинулся бежать. Слоеное Рыло и Гиена от него не отстали, только Джека и Реда они бросили позади. Правда, последние слова Гиены, которые он пробормотал на ходу, слегка успокоили Билла:

– Хоть дети в безопасности, до них ему не добраться. Но, ради бога, тише, ни звука!

Когда Билл попробовал было заикнуться:

– У меня пропал пояс с патронами…

Гиена оборвал его:

– Сейчас не до этого… потом разберешься… молчи… говорить опасно!

Продираясь через колючий кустарник, друзья–ковбои нарочно потащили Билла через кустарник, а не в обход – они вышли на открытое место, и при свете зажженной спички Билл оглядел изрытую землю и обломанные ветки кустов, забрызганные чем‑то красным. Да, ночной пастух проявил усердие.

Билл снова попытался заговорить:

– Что это?..

Но ему тут же заткнули рот и потащили дальше.

– Заткнись ты! Знай помалкивай, не то хуже будет…

На следующем открытом участке снова чиркнули спичкой, и за несколько секунд Билл успел разглядеть дохлую корову, лежавшую на боку.

– Странно, на этот раз он не отгрыз ей голову… – пробормотал Слоеное Рыло.

Но Биллу не дали выяснить значение этого загадочного замечания.

Слоеное Рыло и Гиена совсем уже выдохлись, выполняя роль сопровождающих, и передали ее наконец Террилу и Эду из Канзаса, которые дожидались их, как было условлено раньше. Они объяснили свое присутствие на этом месте вполне правдоподобно:

– Удалось‑таки вырваться от него! Черт побери, ну и зверюга!

В конце концов Билл задал мучивший его вопрос:

– Да кто это? Взбесившийся волк или конь–человекоубийца?

Однако ответом ему снова был протяжный вой, а следом за ним истошный крик.

И уж окончательно он был сбит с толку, когда Террил, чиркнув еще раз спичкой, указал на следы от колес старого фургона и паутину отпечатков чьих‑то копыт, воскликнув при этом:

– Смотри, Эд, во как он замел свои следы хвостом! Бежим скорей!

Пока Билл пробирался назад с новыми спутниками, у Слоеного Рыла было время поработать топором. Поэтому, когда Билл вернулся и снова осмотрел дохлую корову, она была уже обезглавлена.

При виде изуродованной туши Гиена словно задумался на миг, потом с уверенностью сказал:

– Теперь мы спасены и можем возвращаться в лагерь. Чудовище, напившись крови, уползло и ровно через девятнадцать минут лопнет от перепоя.

Назад путь показался короче. В своей палатке они нашли ярко пылающий костер, на котором кипел кофе.

Тут уж настала очередь Джека Хилтона задать свой ехидный вопрос:

– Ну как, Билл, поймал каннибала?

Однако вместо ответа в голову ему полетел башмак, а следом за ним и предупреждение Слоеного Рыла:

– Смотри, Джек, если еще и ты будешь приставать к Биллу, получишь змеиный суп на завтрак!

И последнее замечание было высказано в адрес Пита Сейфа, как только он вернулся в лагерь.

– Ну и гнусно ты воешь в свою раковину!

Стоит ли говорить, что с завтраком запоздали, так как Слоеному Рылу надо было определить тавро на боку у обезглавленной коровы, чтобы сообщить об этом ее хозяину.

Розыгрыш розыгрышу рознь. Что и говорить, у ковбоев это развлечение на первом месте, хотя большой деликатностью не отличается. Напротив, часто бывает весьма грубовато.

Помню одну такую шутку, которую мы сыграли с ковбоем по кличке Пастор, веселым и вполне приличным парнем, который быстро прижился в нашей пестрой компании. Ребята звали его просто Пас.

Пас был буквально помешан на естественных науках. Самый большой восторг у него могло вызвать какое‑нибудь редкое насекомое или незнакомая птица, а то и змея, если, конечно, попадался довольно удачный экземпляр данного вида.

И надо же было именно над ним устроить знаменитый розыгрыш – «охоту на бекасов».

В один прекрасный день кто‑то из ковбоев нашего кораля спросил Паса, участвовал ли он когда‑нибудь в «охоте на бекасов».

– Стрелял ли я бекасов? – откликнулся Пас. – Да сотни раз!

– Нет, нет, – возразил Бродяга, – я не об этом, чтоб стрелять. А ловить их мешком или сумкой. Даже дитя малое знает, что такое «охота на бекасов».

– Сроду не слышал, – признался Пас. – Как это ловить мешком? Разве словить бекаса живьем.

– Да проще пареной репы, – встрял в разговор другой ковбой. – Если, конечно, знать, как взяться за дело. Стало быть, собирается компания человек в шесть–восемь, и ближе к концу дня, что‑нибудь перед заходом солнца, все отправляются на болото, в такое место, что поближе к реке, где бекасы любят устраиваться на ночь.

– С собой лучше всего прихватить старый джутовый мешок и несколько свечей. Когда совсем стемнеет, кто‑то один из охотничьей компании будет стоять там с открытым мешком. Перед ним прямо на земле надо установить зажженную свечу. Остальные охотники будут бегать вокруг сначала большими кругами, потом понемногу их сужать, пока не приблизятся к тому, что стоит с мешком. В руках им полагается держать трещотки и греметь ими, не жалея сил, чтобы вспугнуть как можно больше бекасов. Их задача – заставить бекасов бежать на свет свечи. От яркого света птицы на миг ослепнут и попадут прямо открытый мешок. Все очень просто, не охота, а развлечение! Я знаю одно такое местечко милях в трех отсюда» Бекасов там видимо–невидимо, что саранчи в поле.

– Так что, сколотим компанию и пойдем завтра вечером на охоту? – предложил Бродяга.

Пac был в восторге от этого предложения. И тут же шлось девять охотников на ловлю бекасов. Как ни странно, все, кроме Паса, уже принимали участие в этом развлечении и хорошо знали, что к чему.

Отправились сразу после заката солнца прямо к реке. Бродяга вызвался отвести всех на хорошее место. Шли овыми тропинками, продирались через кустарники, петляли туда–сюда, пока не вышли к болоту, в котором вязали по щиколотку на каждом шагу. Москиты тучами носились над болотом.

Достигнув заветного места, все остановились и стали оживленно обсуждать, кому держать мешок. Все притворялись, что каждому это хочется, потому что ловить бекасов в мешок якобы куда веселей, чем бегать по кустарнику с погремушкой и поднимать птицу.

В конце концов кто‑то заметил, что поднимать бекасов дело куда ответственней, чем держать мешок. И поскольку Пас был в охоте на бекасов новичком, разумнее именно ему поручить это дело. Все согласились, что так будет справедливо.

Зажгли две свечи и воткнули их в мягкую болотную почву. Пас с открытым мешком в руках уселся перед ними. Держать мешок надо было обеими руками, а москиты так и вились, так и жужжали вокруг его головы.

И вот все ушли, оставив его одного. Куда, спросите Вы, пугать бекасов? О нет, самой короткой дорогой поскорей из этого москитного ада прямиком в свой ковбойский лагерь. Так‑то вот!

Назад добрались быстро и легли все спать, не скрывая друг от друга глупого восторга, четко представив себе картину, как бедный Пас судорожно держится за края мешка, пока тучи москитов со всего болота слетаются на свет зажженных свечей.

Пас вернулся в лагерь ковбоев только к полуночи. По дороге он еще заблудился и боялся, что ему придется провести ночь где‑нибудь под кустом. Джутовый мешок он принес с собой и направился с ним прямо к тому месту, где спали Бродяга и другой ковбой, который так красиво расписывал ему «охоту на бекасов». Он растолкал их с воинственным кличем.

– Привет, Пас! – отозвался чересчур веселый ковбой. – Ну как, бекасов много поймал?

– Клянусь твоей бабушкой, немало, – ответил Пас и вытряс на него и на тех, кто спал рядом, все содержимое мешка. – Полюбуйтесь на голубчиков!

Веселый шутник подскочил как ужаленный.

Оказывается, Пас вытряс из мешка две кварты, то есть килограммов двадцать пять, гигантских черных муравьев. И уж кому–кому, а Пасу было хорошо известно, что техасские черные муравьи кусаются хуже змеи. Отыскивая дорогу к коралю, Пас случайно набрел на такой муравейник и собрал их в мешок, чтобы посчитаться с партнерами по «охоте на бекасов».

Успех был выше всякого ожидания. Муравьи расползлись во все стороны, и уж спать в эту ночь не пришлось никому.

Признаюсь, то была наша последняя «охота на бекасов», однако совсем не последний веселый розыгрыш.

Пересказы Н. Шерешевской

 
1. Блещет яркий снег,
Словно ветер, сани
мчат,
Звенит веселый смех
С бубенчиками в лад.
На санках расписных
Прокатиться каждый
рад,
И льется наша песня
С бубенчиками в лад.
 
 
Припев:
Динь–динь–дон,
Динь–динь–дон,
Льется чудный звон.
Слышен смех со всех
сторон.
Сани мчатся под уклон!
 
 
2. Ух, какая прыть!
Словно ветер, мчимся
мы,
Вовек нам не забыть
Красавицы зимы!
Куда ни кинешь взгляд,
Все сугробы да холмы,
Ну, есть ли время
лучше
Красавицы зимы?
 
 
Припев:
Динь–динь–дон,
Динь–динь–дон,
Льется чудный звон.
Слышен смех со всех
сторон.
Сани мчатся под уклон!
 

Перевод Ю. Хазанова

Вы уже знакомы с историей, как мистер Файнис Барнем приобрел для своего музея «вишневого» кота. И с другими историями из его книги «Веселых рассказов». А теперь мы вам расскажем, как ему удалось разбогатеть. История эта совершенно правдива и взята из воспоминаний самого Ф. Т. Барнема, директора Американского Музея в Нью–Йорке, опубликованных впервые «Библиотекой конгресса» в Вашингтоне в 1871 году.

Приводим ее слово в слово.

«Я всегда серьезно относился к рекламе. Реклама – это истинное искусство. И не только реклама в печати, к которой я всегда прибегал и которой я обязан своими жизненными успехами. Нет, я считаю, что любые обстоятельства надо уметь подавать и тем самым оборачивать себе на пользу.

Меня долго мучила навязчивая идея во что бы то ни стало прославить мой музей, сделать его притчей во языцех для всего города. Я хватался за любой удобный случай ради этого. Сначала без всякой системы, так просто, нo интуиции. И, смею вас заверить, она никогда меня не подводила. Уже позднее я выработал на этот счет точную науку, а на первых порах действовал по наитию и весьма успешно.

К примеру, расскажу вам такой случай. Однажды утром в кассу музея ко мне зашел солидной внешности энергичный на вид мужчина и попросил денег.

– А почему бы вам не пойти работать? – спросил я его. – Тогда б и завелись у вас деньги.

– Подходящего дела не могу найти, – отвечал человек. – Я бы согласился на любую работу за один доллар в день.

Я протянул ему четверть доллара.

– Пойдите подкрепитесь, а потом возвращайтесь, – сказал я. – Я вам предложу несложную работу за полтора доллара в день.

Когда он вернулся, я дал ему пять самых обыкновенных кирпичей.

– А теперь вам надо проделать следующее, – сказал я, – один кирпич вы положите на тротуар, где перекрещиваются Бродвей и Энн–стрит. Второй вы положите возле музея. Третий – наискосок от музея на углу Бродвея и Виси–стрит рядом с Эстер–Хаус. Четвертый перед собором снятого Павла. А с пятым в руках вы будете быстрым, деловым шагом ходить от одного кирпича к другому, класть один на место и брать взамен другой. Но при этом никому ни слова! Никаких вопросов и ответов.

– Но зачем? – не удержался и спросил мой новый работник.

– Пусть вас это не беспокоит, – отвечал я. – Ваше дело выполнять мои указания и помнить, что за это вы будете получать пятнадцать центов в час. Предположим, я так развлекаюсь? Вы окажете мне великое одолжение, если прикинетесь глухим, как стена. Держитесь строго, достойно, ни на чьи вопросы не отвечайте, ни на кого не обращайте внимания и точно следуйте моим указаниям. А каждый раз, как будут бить часы на соборе святого Павла, направляйтесь ко входу в музей. Там вы предъявите вот этот билет, вас впустят, и вы обойдете чинно зал за залом весь музей. Потом выйдете и приметесь за ту же работу.

– Ладно, – согласился человек, – мне все равно что ни делать, лишь бы подзаработать.

Он разложил по местам кирпичи и начал свой обход.

Уже полчаса спустя человек пятьсот, не меньше, глазело на его загадочные манипуляции с кирпичами. Соблюдая военную выправку, чеканя шаг, он строго держал курс от кирпича к кирпичу.

– Чем ото он занят? Откуда эти кирпичи? Что он бегает по кругу как заведенный? – так и сыпались со всех сторон восклицания.

Но он хранил полную невозмутимость.

К концу первого часа все тротуары по соседству с музеем оказались запружены толпой любопытных, пытавшихся разгадать, в чем тут собака зарыта. А мой новый работник, завершив обход, направился, как было условлено, в музей. Там он посвятил четверть часа тщательнейшему осмотру всех залов и вернулся к своим кирпичам.

И так повторялось каждый час весь длинный день до самого захода солнца. И каждый раз, как мой работник входил в музей, дюжина зевак, а то и больше, тоже покупала билеты и следовала за ним в надежде разгадать смысл его поступков, чтобы удовлетворить наконец свое любопытство.

Счастье длилось несколько дней. Число любопытных росло, их плата за вход в музей уже намного превысила жалованье моему работнику. Но тут, увы, полисмен, которого я посвятил в тайну моего предприятия, пожаловался, что из‑за толпы зевак на улицах вокруг музея ни проехать ни пройти и придется мне отозвать моего «кирпичика».

Этот ничтожный эпизод развеселил всех и вызвал много толков, но, главное, послужил хорошей рекламой моему музею, не говоря уже о серьезной материальной поддержке. Но и это не все. Именно с тех пор Бродвей стал мой оживленной улицей Нью–Йорка».

Пересказ Н. Шерешевской

Важнейшую часть фольклора трудовой Америки вообще и американских негров в частности составили трудовые песни work songs. Первичные формы таких песен вели свое происхождение непосредственно из Африки. Простейшие из них представляли собой отдельные выкрики, помогавшие таскать корзины с глиной и песком для постройки плотин, поднимать груз для забивки свай, сплавлять лес по реке; или короткие попевки из двухтрех слогов – они были похожи на вздох облегчения при редких передышках во время сбора хлопка или табака, а иногда на стон от удара бича…

В дальнейшем появились характерные песни матросов, песни портовых грузчиков, кочегаров, гребцов.

Огромное количество рабочих песен возникло в последней трети XIX века, когда широкое строительство шоссейных и железных дорог через пустынные области Соединенных Штатов вызвало острую нужду в дешевой и выносливой рабочей силе.

Песни рабочего поэта Джо Хилла звучали и способствовали делу объединения американских рабочих на протяжении почти полувека. В одной из них, названной «Пирог на небе», были такие слова: «Работайте и молитесь, живите и трудитесь, и вы получите за это пирог на небе, когда умрете». Эти строчки стали одним из прочных фольклорных образов, часто встречающихся в песнях протеста, сочиненных уже в 60–х и даже 70–х годах нашего века.

Некоторые рабочие песни кочевали вместе с их создателями из одного штата в другой; иные оставались навсегда привязанными к данному месту. К числу последних принадлежит своеобразный жанр, сложившийся во второй половине XIX века вдоль судоходной части Миссисипи. Почти на каждом пароходе, курсировавшем между Новым Орлеаном на Юге и Сент–Луисом на Севере, имелась специальная должность помощника лоцмана, ее занимал, как правило, негр. Он должен был, стоя на носу парохода, непрерывно промерять шестом дно и все время выкрикивать «марку» – отметку глубины, позволяющую лоцману держаться фарватера и избегать предательских илистых отмелей. Занимаясь делом, помощник сопровождал свои манипуляции рассуждениями и прибаутками, имевшими отчетливую форму поэтического речитатива. Нужной глубине соответствовала «марка два» – «Mark twain», между прочим, именно этот протяжный выкрик постоянно слышал молодой Сэмюэл Ленгхорн Клеменс, тогда сам водил пароходы по Великой Старой реке (отсюда и произошел его знаменитый псевдоним Марк Твен).

Наиболее постоянные мотивы рабочих песен со временем кристаллизовались в цикле негритянских баллад, воспевавших легендарных героев фольклора. В преувеличенных аллегориях и сказочных образах проступали конкретные фигуры замечательных тружеников и борцов, полных неистребимого мужества и воли к свободе. В большом количестве вариантов известна история рельсоукладчика Джона Генри.

В истории американского фольклора начиналась новая глава – Творцами ее становились землекопы, строители, железнодорожники, шахтеры, ткачи – те, кто пополнял быстро растущие ряды индустриального пролетариата США. Как и всегда, в народном творчестве новые темы подчас являлись видоизменением и осовремениванием традиционных мотивов: так корни знаменитой баллады проходчиков «Бури, взрывай» теряются в Ирландии XVIII века…

Песни текстильщиков рассказывали о невыносимых условиях труда и жестокой эксплуатации рабочих на ткацких фабриках – не случайно там впервые зародилось организованное движение американского пролетариата…

Шахтеры пели мрачные песни о силикозе – профессиональной болезни горняков…

Жизнь рабочего была настолько тяжела и беспросветна, что многие предпочитали махнуть на все рукой и отправиться налегке куда глаза глядят – благо товарные поезда давали возможность забраться потихоньку в пустой вагон или просто на подножку и уехать подальше от опостылевшей фабричной мастерской, завода или строительства. Сложился даже своеобразный фольклорный жанр песен «хобо» – железнодорожных бродяг, движимых из штата в штат холодом, голодом и преследованием властей, но также и надеждой на то, что где‑то, может быть, не так уж и далеко находится чудесная страна – там молочные реки текут в кисельных берегах, а полицейские почтительно отдают вам честь.

Но не только жалобы на горькую судьбу или мечты о счастливых странах звучали в песнях американского пролетариата конца XIX – начала XX века. Железнодорожный фольклор породил также романтичную фигуру Кейси Джонса, легендарного машиниста, пожертвовавшего собой ради спосения людей, за жизнь которых он нес ответственность, а также про Черного Билла Железнодорожника

 
Все покрыто холодной предутренней мглой,
Ну а мы уже тут, под огромной скалой,
И хозяин горланит, от жадности хмур:
«Эй вы, там! Налегайте сильнее на бур!»
 
 
Бури, друг, бури
От зари до зари!
Бури весь день,
Затяни ремень!
Путь железный строй,
Глубже яму рой!
 
 
А вчера вдруг раздался ужаснейший взрыв,
И на милю взлетел ближе к богу наш Стив!..
Но хозяин одно лишь горланит: «Наддай!»
Он, видать, уж с пеленок такой негодяй.
 
 
А сегодня хозяин нам деньги платил,
И со Стива он доллар себе ухватил.
«Как же так?» – тот спросил и услышал в ответ:
«Ты ж на небе болтался вчера, дармоед!»
 
 
Бури, друг, бури
От зари до зари!
Бури весь день,
Затяни ремень!
Путь железный строй,
Глубже яму рой!
 

 
Жаден, как дьявол, наш босс – ни на миг
Остановиться не даст нам старик:
Рад за полцента всех со свету сжить,
Лишь бы побольше в мошну положить!
 
 
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой:
Не работа – ад настоящий,
Так недолго сыграть и в ящик!
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой!
Гроба не нужно, когда я умру,
Шпульку мне суньте в одну из рук:
Чтобы убытка наш босс не понес,
Буду я ткать по дороге до звезд!
 
 
Не закрывайте могильной доской,
А положите меня в мастерской;
Рядом пусть будет мой ткацкий челнок —
К самому раю доплыть чтоб я мог!
 
 
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой:
Эта работа – ад настоящий,
Так недолго сыграть и в ящик!
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой!