Текст книги "Голоса Америки. Из народного творчества США. Баллады, легенды, сказки, притчи, песни, стихи"

Автор книги: Юрий Хазанов

Большинство народных певцов и поэтов 30–х годов группировалось вокруг крупнейшей профсоюзной организации США тех лет под названием «Индустриальные рабочие мира», которая поощряла фольклорное творчество среди американского пролетариата. И фольклор откликался на все злободневные события того временит Вуди Гатри много пел о фермерах; Дорси Диксон и Дэйв Мак–Корн – о текстильщиках, выброшенных на улицу в результате свертывания производства; семейное трио Картеров и Молли Джексон рассказывали о горняках, нещадно эксплуатируемых угольными компаниями; Дядюшка Дэйв Мэйкон и Рой Экафф – о нищенских пенсиях для стариков; молодой Хэнк Уильямс высмеивал унизительную бюрократическую систему помощи безработным.

30–г годы выдвинули и новый тип авто ров–исполнителей – борцов за справедливость, вооруженных гитарами и песнями. Основоположником и патриархом этого движения был Вуди Гатри. Сам он говорил себе так:

«Я не писатель. Это я прошу усвоить. Я просто мелкий одно цилиндровый гитарист. И я не получаю никакого удовольствия от тех пустяковых песенок, которые сочиняются за еженедельную плату. Такие сочинители напоминают мне ворону, которая сидит на заборе и при всем честном пароде разоряется о счастье, пока кто‑то отпиливает ей ногу; Мне по душе песня, которую поет наседка перед тем, как заклевать тебя до полусмерти за то, что ты пристаешь к ее птенцам.

Такие уж это песни. Каждая из них идет прямо из легких трудового народа: каждая, даже самая малюсенькая, родилась незатейливой и без выкрутас, но прелестной; каждая распространилась со скоростью ветра – не понадобилось ни пот, ни меломанов…

Тут и песни, которые поют голодные фермеры, когда гнут спину, волоча мешки, и до крови раздирают пальцы, вытаскивая твои сорочки и платья из колючих хлопковых, коробочек.

Тут и блюзы. Блюзы – эта моя любовь, потому что блюзы – это самое печальное и одинокое, и говорят они то, что следует и как следует, да так, что проповедникам не худо было бы у них поучиться. У всех блюзов, что звучат в барах и на танцульках, были родители, и этими родителями были блюзы, которые пришли от рабочих на заводах, у мартенов, в забоях, на нефтепромыслах, на полях…

Тут и целый мешок песен тех, кто живет в горах старого Кентукки. Горы эти были битком набиты углем. И мужчины были полны сил и жадны до работы. Но дома их ни к черту не годились, и платили им жалкие гроши. Дети мерли как мухи. Матерям нечем было платить врачам, поэтому врачи не приходили…

Тут и песни, написанные карандашным огрызком на полях книг и спетые под ритм осколков и камней…

«Обо всем понемножку» – так я называю песни, которые сочиняешь, когда пытаешься высказать, что у тебя на душе… хочешь поделиться своими бедами с синим небом или идешь по дороге, держа за руку двух малышей, и думаешь о жене, которая только что скончалась, рожая третьего… и начинаешь изливать душу… сперва самому себе. Потом, когда все в голове прояснится, лишние слова отпадут и останутся только те необходимые, которые расскажут о твоих неудачах, ты споешь это какому‑нибудь встречному: в лагере бродяг или в трущобах большого города, или когда тебя только что выгнали с фермы в Джорджии, и ты идешь сам не знаешь куда, просто бредешь себе, волоча ноги по песку. И тут он вдруг споет тебе свою песню или расскажет свою историю, и ты подумаешь: «Вот как странно. Его песни точно такие же, как твоя». И куда бы тебя ни занесло – будь это под железнодорожными мостами Калифорнии, или в комариных болотах Луизианы, или на пыльных дорогах техасских прерий, – каждый раз это будет другой мужчина, другая женщина, другой подросток, изливающий душу, но это все та же история, все та же песня. Может, слова другие. Может, мелодия другая. Но это песня о трудных временах, о все тех же трудных временах. Все та же нескончаемая песня…»

Как и большинство народных музыкантов, Гатри избирал сюжетами для своих песен конкретные события, происходившие в определенный момент в определенной местности.

Но в силу их типичности они приобретали характер всеобщности. Так им был создан цикл песен о тысячах рабочих семей, вынужденных покидать насиженные места в Техасе, с которых их сгоняли пыльные бури. «Пыль висит так густо, что ее можно пахать, если бы тракторы летали. Так темно, что не видно десяти центов в собственном кармане, рубашки на спине, обеда на столе. Пыль до самого неба».

А потом пришли новые герои. Они возвращались из интернациональной бригады имени Линкольна с полей растерзанной фашизмом Испании. Они возвращались оттуда, где объединенными силами союзников, и прежде всего Советского Союза, был повергнут германский нацизм и японский милитаризм.

Аллан Ломакс, один из ведущих американских фольклористов, объясняет послевоенный подъем интереса к народным песням и музыке тем, что борьба против фашизма необычайно заострила потребность в демократическом искусстве, правдиво выражающем психологию самых широких масс.

И, как бы откликаясь на это, одна за другой появляются песни, проникнутые подлинно народным духом, они завоевывают себе всемирное признание.

 
Пыльной бурей был задушен
мой ребенок в страшный год.
Пыльный ветер все иссушит,
но меня он не убьет!
 
 
Мой хозяин был разгневан —
отнял ферму, отнял скот.
Знойный ветер смел посевы,
но меня он не сметет.
 
 
Жадный трактор дом
разрушил,
нет ни крыши, ни ворот.
Ветер горя выжег душу,
но меня он не сожжет!
 
 
В лавке ссудной скарб
заложен,
ростовщик мне медь сует.
Все за деньги взять
он может,
но меня он не возьмет!
 
 
Знойный ветер смял
пшеницу,
пыль застлала огород.
Ветер дубы гнет и злится,
но меня он не согнет!
Не боюсь я суховея —
пусть набьет он пылью рот,
пусть он в клочья мир
развеет,
но меня он не убьет!
 

 
Рабочая пчела
садится на цветок,
садится на цветок,
берет душистый сок.
Рабочая пчела
берет душистый сок,
а мед из него делает
другая.
 
 
Рабочий человек
и сеет хлеб, и жнет,
и сеет хлеб, и жнет,
прядет, и ткет, и шьет.
Рабочий человек
все вещи создает,
а деньги из них делает
хозяин.
Зачем же сок берет
рабочая пчела,
зачем она скромна,
зачем она мала?
Зачем молчит весь век
рабочий человек,
богатым наживаться
помогая?
 

Перевод Т. Сикорской

Популярность песенного фольклора все росла. В 40–е, 50–е годы наиболее горячими пропагандистами народных песен стали молодые энтузиасты, газеты сразу окрестили их «фолкниками».

Новое песенное движение, получившее название «нью–фолк», было подготовлено многолетней деятельностью таких неутомимых собирателей народного творчества и музыкантов–исполнителей, как Алан Ломакс, Пит Сигер, Гай Каравен, Юэн Мак–Колл, Джерри Силвермэн. Разъезжая по Соединенным Штатам, они отыскивали в отдаленных глухих уголках живых носителей фольклорных традиций, записывали их голоса, иногда устраивали концерты, в которых и сами принимали участие в качестве лекторов, певцов, инструменталистов.

«В сороковых годах мы начинали выступать с песнями борьбы перед рабочей и студенческой аудиторией повсюду, где только возможно. Радио не спешило приглашать нас; впрочем, мы этого и не ждали. На наших «хутненни» – народных песенных праздниках – звучали трудовые и антифашистские песни, старинные баллады, песни американских пионеров–первооткрывателей, песни рабочих – черных и белых, мужчин и женщин», – рассказывает выдающийся исполнитель и автор многих популярных песен Пит Сигер.

Семена, посеянные Питом Сигером, его единомышленниками и последователями, принесли наиболее богатый урожай в те дни, когда мыслящая молодежь США стала всерьез задумываться над социальными, политическими и нравственными проблемами своего общества.

Повсюду молодежь видела неправду. Идеалы, которым служили их родители, сводились к накопительству, идеалы, которым служили политиканы, сводились к захвату власти, идеалы, на которые ориентировалось общественное мнение, нисколько не мешали систематическому нарушению гражданских прав и свобод десятков миллионов американцев – черных, белых, цветных.

Неудивительно, что подрастающее поколение прониклось глубоким недоверием к лицемерному, жестокому и торгашескому миру взрослых. Повернувшись к нему спиной, эго поколение стало отыскивать и заново открывать для себя вещи и понятия, составляющие собственно человеческие ценности. Главным средством их выражения оказался новый песенный фольклор, очень быстро заставивший потесниться профессионально–коммерческую эстраду США.

Молодежь обратила свой взор. на положение наиболее дискриминированной части общества в их собственной стране – на индейцев, чиканос и, конечно, негров. Ощущение вины за огромную историческую несправедливость по отношению к этим людям (как, впрочем, и к белым беднякам) подогревало стремление проникнуть в их чувства и переживания, понять их мысли. Песни Сигера, Питера ла Фа ржа (индейца по происхождению), Дэвида Аркина и других певцов стали для многих первым шагом к постижению жизни простого народа США.

Милитаристская политика, проводимая правительством США на мировой арене, участие в корейской войне и агрессия во Вьетнаме, вызвавшая возмущение всего прогрессивного человечества, постепенно привели к пробуждению политического самосознания у все большего числа молодых американцев.

 
1. О, дали б мне молот!
Я бил бы рано утром,
Я бил бы поздно ночью
На весь край родной…
Я бил бы тревогу,
Гремел бы: «Стой на страже!»
Я б выковал для всех людей
Узы братства, братства!
Я б гремел на весь край!
 
 
2. Мне б колокол дали!
Звонил бы рано утром,
Звонил бы поздно ночью
На весь край родной!
Звонил бы тревогу,
Звонил бы: «Стой на страже!»,
Сзывал бы звоном всех людей,
Звал бы к братству, к братству!
Я б звонил на весь край.
 
 
3. О, дали б мне песню!
Я пел бы рано утром,
Я тал бы поздно ночью
На весь край родной.
Я пел бы: «Тревога!»
Я пел бы: «Стой на. страже!»
Сзывал бы песней всех людей,
Звал бы к братству, к братству!
Я бы пел на весь край!
 
 
4. В руках моих молот
И колокол звенящий,
И я сегодня песню
Пою на весь мир !
То молот единства,
То колокол свободы,
То песни мира и любви,
Песня братства! Братства!
Пой о мире, весь мир!
 

Перевод С. Болотина

 
Наступает снова лето,
и деревья расцветают.
Я мечтаю не об этом,
о другом совсем мечтаю:
 
 
О, настанет ли то время,
чтоб дружили все со
всеми,
чтобы были все на «ты»?;
На заре, на раннем утре
расцветут ли, расцветут ли
мира светлые цветы?
 
 
Для своей любимой строю
я беседку над рекою,
но душе ее другое
не дает теперь покоя:
 
 
Неужели ты не можешь
то найти, что мне дороже
всей весенней красоты?
Если строишь дом невесте,
расцветут ли в этом месте
мира светлые цветы?
 
 
Если мы с тобой поедем
и найдем их по дороге,
всех соседей, всех соседей
мы поднимем по тревоге.
 
 
Пусть берут они лопатки,
и копать начнем мы
грядки
от зари до темноты.
Нам, уставшим на работе,
вы в награду доедаете,
мира светлые цветы!
 
 
Пусть увидит дорогая,
что могу я ей помочь:
будем, рук не покладая,
мы трудиться день я ночь!
 
 
Без труда всего народа
зеленеть не будут всходы,
не распустятся листы —
нужен подвиг многих
сотен,
и тогда вы расцветете,
на века вы расцветете,
мира светлые цветы!
 

Перевод С. Болотина и Т. Сикорской

 
Я зарою свой меч ж щит
Там, где ручей журчит.
Я зарою свой меч и щит
Там, где ручей журчит, —
Не хочу больше воевать!
 
 
Припев:
 
 
Я не желаю воевать,
Мне надоело воевать,
И я не буду воевать!
Нет, не хочу я воевать,
И не пойду я воевать —
Войны не нужно мне
опять!
 
 
Я зарою свой самолет
Там, где река течет.
Я зарою свой самолет
Там, где река течет, —
Не хочу больше воевать!
 
 
Припев.
 
 
Я зарою стальной линкор
Между высоких гор.
Я зарою стальной линкор
Между высоких гор, —
Не хочу я больше воевать!
 
 
Припев.
 

 
Я убит, я уничтожен,
я хожу совсем больной:
та, что мне всего дороже,
стать не хочет мне женой!
Стать не хочет мне женою,
хоть в меня и влюблена,
потому, что я индеец
и что белая она.
Я навек с тобой
прощаюсь,
о любимая моя!
Я забыть тебя стараюсь,
только как, не знаю я!
Светлокосая девчонка
раз пришла в пуэбло
к нам.
Что нельзя в нее
влюбляться,
понимал я это сам,
но немедленно влюбился
и гулял повсюду с ней,
и притом еще гордился,
что в селе я всех длинней!
 
 
Я сжимал ей руку нежно,
причинить боялся боль.
Так, должно быть,
с королевой
обращается король.
И она со мной шутила,
научила пить меня,
так что я теперь без виски
не могу прожить и дня!
 
 
А когда пришла
проститься,
уезжая навсегда,
говорила мне, что любит,
что не хочет мне вреда,
что ей жаль, что я индеец,
что я кожею не бел…
И ушла она навеки,
я же смерти захотел.
 
 
Белой девушки любимец,
я, индейский парень, был
вроде комнатной собачки,
я недолго был ей мил,
а теперь я возвратился
вновь к народу моему,
все добры ко мне, но
пью я
и, что делать, не пойму.
 
 
Я навек с тобой прощаюсь,
о любимая моя!
Я забыть тебя стараюсь,
только как, не знаю я!
 

 
Сто лет назад в стране у нас
война гражданская велась,
и вот настал победы час
тому назад сто лет.
 
 
Сказали нам в конце войны,
что негры с белыми равны,
что мы свободные сыны
одной большой страны.
 
 
И вот прошло с тех пор сто лет,
но нам свободы нет как нет.
Каких добились мы побед
за сотню с лишним лет?
 
 
Что взяли мы за сотню лет?
Что знали мы за сотню лет,
хоть ждали мы уж сотню лет
 хотя прошло сто лет?
 
 
Мы знаем – через сотню лет
на всех прольется солнца свет,
и будет каждый им согрет
еще через сто лет.
 
 
Навстречу новым временам
шагать и внукам и сынам,
но слишком поздно будет нам…
Зачем же ждать сто лет?
 

Переводы С. Болотина

В число любимцев американской молодежи вошли авторы–исполнители старшего поколения – Элизабет Коттон и Мальвина Рейнольдс, а также необычайно одаренный молодой поэт, писатель и музыкант Ричард Фаринья, погибший в самом начале своего творческого пути.

Одно из самых интересных явлений в новейшем музыкально–поэтическом фольклоре США связано с процессами взаимодействия англосаксонской и афро–американской традиций. В 60–х годах среди черных, подобно взрыву, вспыхнуло стихийное стремление защищать, хранить и развивать духовную самобытность, искусство, обычаи и привычки, так или иначе связанные с африканской традицией.

В дни негритянских волнений, вслед за убийством негритянского лидера Мартина Лютера Кинга, над всей Америкой разносилась пламенная песня–речь Джеймса Брауна, известного автора и исполнителя блюзов, начинавшаяся словами: «Скажи во весь голос: я череп и горд!»

К этим же годам относятся и выступления в защиту своих прав индейского народа. Индианка по происхождению Баффи Сейнт Мери стала известной исполнительницей песен, в которых говорилось о тех временах, «когда мы головы держали высоко», о том, что «прошлое растоптано».

 
Поезд, поезд, вдаль лети!
Днем и ночью я в пути,
но в какой я еду край,
никому не открывай!
Мчись, товарный,
вдоль равнин,
здесь в вагоне я один,
вижу только огоньки,
слышу ветер да гудки.
 
 
Если в вольный край пути
не удастся мне найти,
я один умру в тоске
от любимой вдалеке.
 
 
Ты меня в земле сырой
под каштанами зарой,
чтобы поезда гудок
на заре я слышать мог!
 

Перевод Т. Сикорской

 
Нехорошо стоять в пикете,
Нехорошо – в тюремной клетке.
Наверно, есть пути иные,
Но там удачи тоже редки.
«Нехорошо» – твои слова:
Ты скажешь раз, ты скажешь два…
Но коль цена свободы такова, —
Пусть будет так.
 
 
Нехорошо громить лавчонки,
Спать на полу, а не в постели,
Кричать о правде и свободе
В универмаге и в отеле.
«Нехорошо» – твои слова.
Ты скажешь раз, ты скажешь два…
Но коль цена свободы такова, —
Пусть будет так.
 
 
Пытались мы договориться,
Мы выставляли загражденья,
Но мистер Чарли [11]11
  Нарицательное имя на жаргоне негров для белых.


[Закрыть]нас не слушал,
А может, глух он от рожденья.
С ним – бесполезны все слова,
С ним дело выгорит едва.
Но раз цена свободы такова, —
Пусть будет так.
 
 
Детей крадут в каком‑то штате,
В другом стреляют в спину негру.
Ты говоришь, что это плохо, —
Но разве ты при этом не был?
Как мышь молчал. Не раз, не два.
А вот теперь нашел слова.
Но коль цена свободы такова, —
Пусть будет так.
 
 
Нехорошо стоять в пикете,
Нехорошо – в тюремной клетке.
Наверно, есть пути иные,
Но там удачи тоже редки.
«Нехорошо» – твои слова.
Ты скажешь раз, ты скажешь два...
Да, ты, дружище, голова,
Но раз цена свободы такова, —
Пусть будет так.
 

Перевод В. Викторова

 
Дождичек падает,
сердце нам радует —
мы ведь давно его ждем!
Травы веселые
подняли головы...
Что же случилось
с дождем?
 
 
Ветром повеяло, тучу рассеяло,
дым разостлался кругом.
Что ж они сделали,
что ж они сделали
с этим невинным дождем?
 
 
Листья промокшие,
травы поблекшие —
все сожжено, как огнем...
Ласковый, вкрадчивый
дождичек крапает —
что происходит с дождем?
Мальчик, что кружится
летом по лужицам, – где он?
Не слышно о нем!
Некому ножками
топать дорожками,
песенку петь под дождем…
 
 
Жгут землю голую
капли тяжелые…
Где же ответ мы найдем,
что они сделали,
что они сделали
с этим веселым дождем?
 

 
С далеких звезд
земля едва видна,
как детский мяч она.
На ней морей узор
и цепи темных гор…
 
 
С далеких звезд
земля едва видна…
Зачем же людям там
нужна
кровавая война?
 
 
Их жизнь лишь миг!
Так не должны ль они
беречь все дни свои
и песнями любви
наполнить солнечные дни!
 
 
С далеких звезд
земля едва видна,
как детский мяч, она
мала,
но сердцу так мила!
 

Переводы С. Болотина и Т. Сикорской

 
Броди и слушай песню ветра в час ночной,
броди и слушай небосвод,
постой высоко над седой морской волной,
гляди на ласточек полет.
 
 
Нет ничего печальней птичьих верениц,
прекрасней нет, чем птичий хор,
нет ничего свободней этих птиц,
летящих вольно на простор!
 
 
Ты слышишь крик мильонов маленьких ребят?
Ты слышишь гул и дрожь земли?
Гремит и яростно разносится набат,
и скрылись ласточки вдали...
 
 
Придет ли вновь на землю мирная весна,
чтоб мы цветы могли срывать,
чтоб ужас бойни излечила тишина?
Вернутся ль ласточки опять?
 

Перевод С. Болотина

 
Есть человек, всегда со мной идущий,
И голос есть, внутри меня живущий,
И есть слова, что так важны для нас:
Вперед, вперед!
 
 
Они себя пусть ложью утешают,
Пусть шлют они собак, что нас терзают,
Пусть в тюрьмах нас пытаются сгноить,
Вперед, вперед!
 
 
О, все их псы сгниют, в земле зарыты,
И будет скоро вся их ложь раскрыта,
И все их тюрьмы рухнут как одна,
Вперед, вперед!
 
 
И если все же сил тебе не хватит,
Тебя рука товарища подхватит,
И каждый малый шаг – к победе шаг.
Вперед, вперед!
 

 
Хей, Нелли, Нелли, стань у окошка,
Хей, Нелли, Нелли, ну‑ка погляди:
На костлявом муле в город он въезжает,
И высокой черной шляпы не снимает,
Выглядит он странно, странно рассуждает.
И это – 1853 год.
 
 
Хей, Нелли, Нелли, ну‑ка послушай,
Хей, Нелли, Нелли, что он говорит:
Говорит – не надо медлить – будет поздно.
Говорит, что черный должен быть свободным
И ходить, как мы с тобою, где угодно,
И это – 1858 год.
 
 
Хей, Нелли, Нелли, играет оркестр,
Хей, Нелли, Нелли, дай‑ка мне ружье.
Все мужчины и мальчишки рвутся в бой,
Щеголяют в форме темно–голубой.
Не могу сидеть тут и болтать с тобой,
Ведь это 1861 год.
 
 
Хей, Нелли, Нелли, глянь‑ка в окошко,
Хей, Нелли, Нелли, я пришел живой.
На моем мундире – след кровавых мет,
Человека в черной шляпе больше нет.
Все, что говорил он, будет помнить свет.
Это – 1865 год.
 
 
Хей, Нелли, Нелли, стань у окошка,
Хей, Нелли, Нелли, ну‑ка погляди:
Видишь – вот шагают рядом белый и цветной.
Все идут в одной колонне со столетье шириной.
Но еще, однако, долог, долог путь их непростой…
Это – 1963 год.
 

Переводы В. Викторова

 
Теперь, когда ты наконец открыла
Свои огромные глаза,
Теперь, когда ты захотела узнать,
Как они должны себя чувствовать, —
Те, кого ты показываешь на своих
киноэкранах;
Теперь, когда ты захотела узнать,
Какие же они на самом деле, —
Те, кого называет твоя школьная пропаганда
Цветными, а также гордыми и величавыми, —
И почему они умирают от голода,
Несмотря на свое киновеликолепие, —
Теперь ты спрашиваешь моего совета…
Ну что ж, отвечу я на это:
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Теперь, когда в твоем огромном доме
Воспитываются предрассудки,
Ты заставляешь нас посылать малышей
В твои школы, где чуть не целые сутки
Их учат презирать свое прошлое, свои обычаи,
Где запрещают говорить на родных языках,
Где учат, что история Америки началась,
Лишь когда Колумб на своих парусах
Отправился из Европы,
И что те, кто пришел на эту землю, —
Самые лучшие, самые смелые, самые–самые…
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Прошлое растоптано, будущее под угрозой,
Наша кровь обработана вашей химией
(Так же как и наши слезы),
И вы ужасно еще удивлены,
Что не слыхать «спасибо» с нашей стороны
За все блага цивилизации, что вы нам дали,
За все уроки, за все пороки,
За то, чем мы с вашей помощью стали,
За то, что верим мы в Америку...
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Теперь, когда живет на милостыню гордость
вождей,
Когда нас обезвредили и обезопасили
ваши законы,
Когда почти не слышны наши стоны,
Когда разрушены наши склепы
И наш древний, избранный нами путь
Выглядит как новая затея, —
Мы отдали вам победу,
Но мы вас жалеем: вы слепы,
И вы этого не ощущаете ничуть…
Страна моя, ты умираешь по вине людей.