Текст книги "В поисках героя. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Юрий Салов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

   Когда-то в десанте его считали везунчиком. Сейчас бы Генрих о себе такого не сказал.

   Он погулял по торговому центру, сбрасывая возможный хвост. В трамвае было все как всегда. Велись бессодержательные разговоры, какая-то баба лузгала семечки и сплевывала на пол. Генрих купил билет у строгой и беспощадной кондукторши. Она приметила новичка перед самым выходом и все-таки достала, вычислила, взяла в оборот – вот бы кого им в кадры, в СБУ...

   Данзас сошел на асфальт и после душного салона вдохнул теплый воздух.

   Вот и его район. Его новое место обитания.

   Генрих не спешил, еще как следует походил по району, включая броски в проходные дворы и отработанный с Чечни прием 'исчезновения', но когда он заходил в подъезд, снова ощутил, что слежка никуда не делась.

   Ладно, посмотрим, что будет.

   – Что там? – спросил Семен. Он увлеченно рубился на ноутбуке в какие-то стрелялки. Ну совершеннейший еще ребенок! Куда такому на войну. Не то, что Генриху, который за несколько дней пережил столько событий, сколько такие как Семен не увидят за весь срок службы.

   – Темченко убили, – обыденно сообщил Генрих и добавил: – уходить мне надо.

   – Понял... – уставился на Данзаса Семен. – Добыл какую-нибудь информацию?

   – Да ничего существенного, – Генрих встал на табуретку и стал рыться в наскоро сооруженном вчера тайнике на антресолях шкафа, доставая оружие. – Геннадий где?

   – Уехал на рынок за продуктами, минут за двадцать до твоего прихода.

   – Сергей не звонил?

   – Нет.

   – Пусти-ка меня к компу, проверю почту.

   – Конечно.

   Генрих вошел в элeктронный почтовый ящик, разочарованно покачал головой; никаких сообщений от Виктора не было. Это сужало возможности связи с Романом и делало самым выгодным только один вариант – по возможности быстрее покинуть Украину и только затем связываться со своим приятелем.

   Из омута мыслей его вытащил зазвонивший телефон.

   – Может, это Сергей? – предположил Семен.

   – Возможно, – Генрих встал с дивана и взял трубку. Правда он молчал – пусть сначала на том конце провода обозначатся.

   В трубке тоже помолчали и отключились. 'Пи-пи-пи-пи', – сказали они, когда отключились.

   – Пи-пи-пи-пи, – улыбнувшись, сказал Генрих Семену, положив трубку. – и все.

   'Неслучайный звонок', пронеслось у него в голове.

   Так шла минута за минутой, часы двигались вперед тик-так.

   Тик – так...

   Тик – так...

   Что-то было здесь не так...

   Грохнуло! Взорванная дверь с треском влетела в прихожую. Одновременно окна взорвались брызгами разбитого стекла. Раздалась автоматные выстрелы.

   Откуда ни возьмись в окна посыпались бравые ребята в бронежилетах, высунулся из неведомых щелей спецконтингент – всего с дюжину-полторы бойцов. В квартиру с двух сторон ворвались люди в масках и шлемах на головах, вооружённые до зубов.

   И, главное, сразу на Генриха бросились – навалились! Э, орлы! За что?! Это уже на захват похоже! Кто у вас старший, эй?! Вы что, очумели?!

   Первый удар пришелся Генриху меж ног, второй по уху – больно, третий сбоку, вскользь по кадыку. После третьего удара у него сбилось дыхание и, окунувшись в темноту, тугую и ощутимую, он бессильно повалился на ковер.

   Очнулся он, наверное, через секунду, а может быть, через две, а может быть, через три. Генрих скоро очнулся, тренированный организм выдержал. Но не так все же скоро, как хотелось бы, как следовало бы такому бойцу как Генрих, как требовалось бы в данное конкретное время, потому что, пока Данзас был в отключке, ему успели уже надеть наручники на запястья.

   Глава 4

   Поздним вечером Роман приехал по просьбе Беликова к нему на дачу в Кунцево. Полковник встретил его один.

   Расположились в большой столовой дачи, за просторным столом, на котором, кроме минеральной воды в бутылках и стаканов, ничего не было.

   – Итак, Рома, приступим, – начал разговор Беликов, обводя глазами усталое лицо майора. – Хочу узнать у тебя содержание разговора с Иваном Кирилловичем.

   – Да содержание на грани фантастики, – заметил Роман, доставая блокнот.

   Беликов посмотрел на него слегка насмешливым взглядом.

   – Тоже услышал про увлечение Полосухина древними цивилизациями Южной Америки?

   – В том числе.

   Полковник усмехнулся.

   – Я наводил справки о нем, – продолжал Беликов. – Как Всеволод он появляется впервые в конце девяностых в деле секты 'Легион'.

   Липатов оживился.

   – Тоталитарная секта? Ничего не слышал о ней.

   Полковник наклонился вперед, налил стакан минералки.

   – Ты тогда еще не работал у нас, Рома. Да и я узнал о ней случайно. Но мне попала в руки запись одной из проповедей ее тогдашнего лидера, гуру отца Трифона. Так рядом с ним стоял его помощник, ассистент, в котором я без труда опознал нашего Анатолия-Всеволода.

   Роман открыл блокнот.

   – Направление деятельности секты...

   – Они поклонялись богам древних цивилизаций, населявших Южную и Центральную Америку. Исповедовали культ смерти. По некоторым данным, практиковали человеческие жертвоприношения.

   – Что значит, по некоторым данным?

   – Ничего не смогли доказать. Просто несколько человек пропали. Из членов секты. А потом сектой занялась прокуратура Москвы, ОМОН на них навели. Несколько человек было задержано, рядовых членов. Секта прекратила свое существование. А вот Анатолий испарился.

   Глаза Романа сверкнули.

   – А по официальным адресам место жительства его пробивали? Он же пенсию получает, то-се.

   – Из кремлевки он в свое время уволился, – усмехнулся полковник. – а пенсию ему начисляют на карту. По месту жительства. В общем найти его мы пока не можем.

   – Потому что он в Украине, – улыбнулся Липатов. – я уже выписал ордер на его арест.

   – Но на его нынешнее имя, Рома.

   – Конечно.

   – Фото от Филиппова отдал для сравнения нашим экспертам?

   – Так точно. Но результаты будут самое раннее завтра.

   – Я ознакомился с тем материалом, который хотел вывезти в Крым Юдин, – Михаил Павлович посмотрел на Генриха. – там список городов, больниц, где делали операции по пересадке. Все фамилии. Вы проверяете столицу и область. Трясете руководство больниц, клиник, на предмет того, откуда поступили органы. В другие города выедут остальные члены следственной бригады.

   – Если военный госпиталь, могут и не предоставить информации.

   – Я постарюсь сделать так, чтобы вам не ставили палки в колеса. Да и тогда мы поймем, кому есть что скрывать. О деталях плана поговорим завтра. Теперь другие проблемы.

   – Я продолжаю жить у нашей общей знакомой?

   – Да. Столько, сколько это будет необходимо. Сейчас решаю вопрос с ее охраной.

   Беликов открыл ноутбук и разложил на столе бумаги, которые вез Юдин. Роман показывал на те документы, которые вызывали у него интерес.

   По сути, только теперь и началась рабочая фаза.

   Болело горло, болело ухо, болел пах, все вместе и все сразу. Но это нисколько не помешало Генриху поднять голову и разглядеть тех, кто бил его и надевал наручники. Их было аж пятеро. Все были крепкие, молодые, уверенные в движениях ребята. Данзас встречал таких на войне, профессионалов, из тех, которые тренируются каждый день и по нескольку раз в день, и, кроме тренировок, более ничем не занимаются, вообще ничем, даже сексом, даже ковырянием в носу, даже семьей, даже воспитанием собственных детей, потому что детей у них нет и семьи тоже.

   'Ха, ха, – сказал Генрих себе, лежа на ковре в гостиной и разглядывая тех, кто завалил его и надел на него наручники. – Ха-ха, я, конечно же, все придумываю насчет этих замечательных ребят. Я, конечно же, их идеализирую. Для того чтобы так отдаваться работе, отбросив подальше к чертям собачьим и секс, и детей, и даже заботу о чистоте собственного носа, надо быть гением. А они, эти ребята, судя по моим некоторым наблюдениям снизу, являются отнюдь не гениями, совсем-совсем. Возможно, они хорошие грамотные профессионалы, пусть так, но совсем не гении'.

   Только Данзас закончил думать эту свою явно не гениальную мысль, как его подняли, – двое, встряхнули, пару раз, одновременно заглядывая ему в глаза, видимо, удостоверяясь, что Генрих окончательно пришел в себя, и убрали, наконец, от него руки, оставив Генриха валяться одного, без их помощи, и сами отошли. И только сейчас, когда они отошли, в глубине коридора у стены напротив, в тени, Генрих неожиданно разглядел серого человека с бетакамовской видеокамерой на плече. Человек снимал именно его. Вернее, конечно, не только его. Он снимал весь недолгий процесс задержания Данзаса. Для истории, наверное, а скорее всего для суда, или просто для оперативного архива, а может, и еще для чего. Генрих криво усмехнулся в камеру, и сказал:

   – Итак, я свидетель или обвиняемый? Ох, извините! Шановне паны! То есть товарищи полицейские!.. То есть граждане полицейские!..

   Те стояли и молчали, стриженные по уставу, облаченные в бронежилеты и комбинезоны, симпатичные ребята, несмотря ни на что.

   Уставным, серым был сначала и ещё один человек у стенки, который теперь двинулся по направлению к Данзасу. Он подошел ближе, остановился над Генрихом и наклонился. Данзас хотел улыбнуться и сказать 'хелло', но ни один мускул лица не двигался. Человек снова выпрямился.

   Обернувшись, он через плечо крикнул оператору:

   – Выключи! – и снова повернулся к Генриху. – Любопытный ублюдок! – сказал он и ударил Генриха ногой. Данзас слышал, как треснули ребра, и почувствовал острую боль в боку. – Зарезал человека и чаи распивает! – Он ударил еще раз. Серый мир Данзаса потемнел. Генрих почти потерял сознание, но даже в столь тяжелых условиях какая-то часть его мозга продолжала работать, и он понял, что кто-то из этих ребят и звонил ему: проверяли, дома ли он. Наверняка его уже ожидали.

   Превозмогая боль, Генрих увидел еще, что лицом тот больше похож на южноевропейца, или серба, или скорее какого-нибудь представителя кавказских национальностей, но никак не не целиком, не полностью, это было очевидно. Потому что при всех присущих южанам признаках, тем не менее, заметная примесь европейской крови в нем была, на свету это было очевидно. Европейскую, точнее прибалтийскую примесь можно было определить по узкому овалу лица, по достаточно твердому островатому подбородку и по европейскому разрезу глаз и еще по гусарским тонким усикам, которые несколько контрастировали с гладко, почти до синевы выбритыми щеками. Был он высокий, хотя пониже Данзаса, худой, спортивный, иссиня-черные волосы носил коротким ежиком. Вот таким был тот, по виду которого Данзас определил, что он – профессионал, а не человек, работавший за зарплату. Не оборачиваясь, брюнет махнул кому-то у себя за спиной, тому, кто не участвовал в захвате квартиры. Тот не спеша подошел. И когда он подошел и встал рядом с этим брюнетом, Генрих увидел незакомого человека в гражданской одежде. Тот почему-то злобно и не скрывая своей агрессии посмотрел на кое-как усевшегося на ковре Данзаса, сверху вниз и сказал тихо:

   – Это он. Да, он.

   – Хорошо, – без эмоций отреагировал профессионал с ежиком волос и подошел к Генриху.

   – Не страшно? – спросил кавказец.

   – Нет, – ответил Генрих, усмехнувшись.

   Хотя страшно-то ему было. Конечно, это он врал, что не страшно. Но не говорить же в самом деле этому человеку, совсем незнакомому, что мне страшно, подумал Данзас. Неприлично как-то для десантника.

   – А зря, – сказал этот незнакомый человек, – что не страшно.

   – А чего бояться-то? – Данзас равнодушно пожал плечами. – Смерти? Тюрьмы? Мук совести? Так я уже умирал однажды. Это не страшно. А к тюрьме привыкаешь, как и ко всему прочему на этом свете. Я знаю. А что касается совести, так ею мучаются, как правило, те, кто не умеет отвечать за свой поступки, за свои мысли, может быть, даже. Перед самим собой прежде всего отвечать, перед самим собой. А я к числу таких не отношусь. Я умею отвечать за то, что сделал, – сказал Генрих и засмеялся для всех неожиданно, свободно засмеялся и даже очень натурально весело.

   Генрих очень себе понравился в тот момент, очень. Смеясь, оглядел серьезных ребят вокруг себя и спросил, все еще смеясь, обращаясь к ним ко всем сразу:

   – Я не слишком высоко выразился? Не слишком пафосно? Я могу иногда. Я умею.

   Но ребята опять отмолчались, опять, служба, видно, у них такая молчаливая, да и может хорошо, впрочем, что отмолчались. А то гляди, заржали бы все разом, а может быть и нет. А как их угомонишь и чем, когда руки-то в наручниках? Фирменных, причем, наручниках, немецких. Генрих сразу обратил на это внимание, как только очнулся. На это у них деньги есть. Человек с кавказской внешностью посмотрел на Данзаса с нескрываемым интересом и сказал затем, смотря глаза в глаза:

   – С тобой будет сложно.

   – Конечно, – не торопясь, покрутил Генрих головой. – будем вместе искать ответы на все ваши вопросы.

   Но, конечно, он знал – чудес на свете не бывает и дело его дохлое...

   – Ты что, действительно, не догадываешься, почему мы тебя задержали? – продолжал кавказец.

   – В какой-то степени, – покачал головой Генрих. – Но раз задерживали не сами, а с помощью спецбригады, то выходит, что считаете меня опасным. А почему так считаете, не знаю и не догадываюсь.

   Сказал он так и вспомнил тут же, что в квартире, на антресолях, отдыхает оружие, отобранное у патрульных. А пистолеты – вообще в ящике письменного стола. Если у незваных гостей есть постановление на обыск, и они найдут стволы, то ко всему прочему добавят хранение огнестрельного оружия.

   Да, дело дохлое...

   Полукровка, этот элегантный брюнет, ничего не ответил на слова Данзаса. Молчал, так же как и его люди. Только менее серьезным казался, чем его люди, и более легким, более свободным, более умным и во всяком случае более ироничным, чем его люди, – ленивая усмешка слонялась по его губам, и тихая улыбка плавала в его глазах. И тем не менее он промолчал и ничего не ответил, и после того, как ничего не ответил, махнул рукой своим ребятам, не глядя совсем на своих ребят и зная, конечно, что они смотрят на него, и, сунув руки в карманы модных брюк, отступил на пару шагов назад.

   И вот когда он уже полностью облокатился на письменный стол своими подкачанными ягодицами, он все-таки решил, что настало время, что-то сказать.

   – Ты пойдешь с нами.

   Генрих взглянул на него и улыбки в его глазах Данзас теперь уже не видел. В глазах у красавца иное что-то теперь плавало – не улыбка – взгляд победителя.

   Генриху стало жутковато.

   И именно поэтому он сказал ему именно в тот момент, когда кавказец на него смотрел, не позволил ему продолжать, сказал, тоже переходя на 'ты'.

   – Подожди, не спеши, ты кое-что забыл, – Данзас поднялся на ноги. – Ты не представился и не объяснил мне, почему ты меня задержал, и тем самым, как ты понимаешь, нарушил закон.

   Красавчик-брюнет оторвал зад от края стола, неторопливо вытащил руки из карманов, и все так же не торопясь, направился к Данзасу. Генрих знал, что сейчас будет. Чувствовал. Но не знал, почему так будет. Не догадывался, не понимал. Он видел этого парня в первый раз, так же как и тот Генриха. И Данзас абсолютно не знал, почему столько ненависти в его походке, в его руках, в его пальцах, в его зубах, волосах и, конечно же, в неморгающих серых, сильно контрастировавших с его обликом, глазах.

   Когда он остановился в метре от Данзаса, Генрих уже был готов.

   Навыки рукопашного боя остаются на всю жизнь, даже если три года не тренировался и реакции нет уже прежней.

   Навыки рукопашного боя остаются даже перед лицом смертельной опасности. С нетерпением, радостью и с тревогой ожидая ее прихода – вот как сейчас, – ты все равно автоматически готовишься к бою с ней: концентрируешься, расслабляешься, напрягаясь, просчитываешь варианты, как встретить ее, смерть, слева, как встретить ее справа, открыть ли лицо, подманивая ее, или подождать до ответного маневра...

   Красавчик быстро и сильно ударил Данзаса под вздох. Но кулак его встретила мышца – мышца десантника, еще достаточно крепкая, чтобы выдержать хороший удар.

   Генрих усмехнулся, и полукровка усмехнулся тоже, и глядя усмешливо в не менее усмешливые глаза оппонента, той же правой рукой ударил Данзаса кулаком в промежность.

   А вот здесь уже напрягайся – не напрягайся, ничем ты эту штуку не защитишь, Данзас от боли согнулся, на секунду даже забыв, как его зовут.

   – Вот закон, – негромко сказал красавчик-брюнет и вслед своим словам, снизу достал Генриха коленом в подбородок.

   Данзас отпрянул назад и повис на руках у коллег брюнета, слабый и никому не нужный, жалкий и даже собой не любимый.

   – Настоящий закон, дерьмо... – полукровка и 'дерьмо' произнес без эмоций, не обижая, но квалифицируя. Так ведь недолго и вмятину на красивом гусарском лице заработать. Спокойно, Данзас! Позже. Когда будет возможность. А пока остаться живым, и по возможности невредимым. Это сейчас самое главное. – Читай, дерьмо!

   Брюнет ухмыльнулся, достал из кармана тонкой летней куртки красную книжечку, развернул ее, поднес к глазам Данзаса, заключил: – Читай.

   – Майор полиции Бероев Арнольд Илмарович, состоит на службе в главном управлении внутренних дел, – с трудом шевеля губами, прочитал Генрих в удостоверении.

   – Вот так-то, парень. И ваши сепаратистские душонки тряслись и будут трястись при виде настоящих хозяев этой земли. Понял?

   – Значит, все-таки полиция, – хмыкнул Данзас.

   – А ты ждал кого-то другого? – насторожился Бероев.

   – Да, – хмыкнул Генрих, слизнув кровь с верхней губы, – пострашнее.

   – Кого же? – не отставал Бероев.

   – А если подумать, – сказал Данзас с вызовом, – то я ждал, конечно, лорда Байрона. Он обещал забежать сегодня, да видно не забежит уже, – и Генрих вздохнул горестно.

   – Не зли меня, сука, – спокойно сказал Бероев, глядя в рот Данзасу. – Или я убью тебя!

   – За последние дни, – парировал Генрих. – как меня только не убивали...

   После этих слов Данзас снова получил точный и быстрый удар в лицо и отключился, теперь уже надолго.

   Глава 5

   Первым конвоировали Семена. Быстро, ловко, надежно. Пара минут -и он скрылся в чреве райотдела. А вот с Данзасом было сложнее.

   До райотдела нужно было пройти метров пятьдесят и проходившие прохожие невольно бросали взгляды на наручники на руках Данзаса, а потом переводили глаза на его самого и внимательно смотрели ему в лицо, и думали, наверное, неужели такой видный и такой симпатичный мужчина может быть преступником. Что же он совершил, любопытно? Зарезал жену, застав ее с любовником? Ограбил банк? Застрелил ненавистного врага? Отомстил за поруганную честь любовницы, сестры, брата, невесты, жениха, матери, дочери? Любовника? В глазах женщин Генрих читал одобрение, возбуждение, интерес. В глазах мужчин – зависть и уважение. Нет, не уважение – страх. Зависть и страх. Данзасу казалось, что и женщины, и мужчины разглядывали его с ног до головы. Как будто в нынешнее военное время не каждый день водят по городу таких красавцев в наручниках, мать их!

   Генриха провели мимо дежурки, наполненной равнодушными полицейскими в фуражках, о чем-то сонно болтающими, и что-то вяло жующими, мимо пахнущего дерьмом и хлоркой туалета, мимо скучных и угрюмых заержанных, и наконец его подвели к лестнице, ведшей на второй этаж. На втором этаже они прошли мимо окна, выходившего на малолюдную, укрытую широкими кронами деревьев и какую-то грустную улицу, мимо четырех немолодых мужчин и женщин, сидевших на стульях возле стены, мимо кабинета, из-за двери которого доносились какие-то стоны и вскрики, и остановились наконец, после всего пройденного и увиденного, возле кабинета, расположенного в самом конце коридора. Один из сопровождавших Генриха парней пнул его коленом в промежность, согнул Данзаса, добавив еще кулаком поддых, и втолкнул его в дверь кабинета. Голова Генриха с грохотом ударила по двери и открыла ее. В кабинете стоял стол. За столом сидел немолодой седоволосый, толстоплечий и толстощекий мужик. А рядом с ним стоял Бероев. Мужик курил, медленно и печально. Кроме еще двух стульев, поставленных рядом со столом, больше никакой другой мебели в этом очень просторном квадратном кабинете не было. Портретов на стенах, и сейфов, и настольной лампы, и пишущей машинки, и графина с водой – этого тоже ничего не было. Бероевские ребята посадили Генриха на стул перед столом и ушли, крепкие и молчаливые.

   – Ну, и что дальше? – Генрих выпрямился и спросил негромко.

   – Заткнись, мать твою, – зашевелил тяжелыми губами толстоплечий, – я подполковник Дьяков. Не слыхал, наверное? – хрипло и четко проговорил этот самый толстоплечий подполковник Дьяков. – Я таких, как ты, не раз колол, мать твою! И тебя расколю, мать твою! Я про тебя, п...р е...й, все знаю, на х...! Все, с начала и до конца! И тебя, козла обоссанного, опознали. И, даю слово, я тебя пристрелю, если ты, сука, не расскажешь мне все, повторяю, все, на х...! – Он повернулся к Бероеву. – В...би-ка ему по кишкам!...'

   Бероев мастеровито въехал Данзасу в живот, а потом почти без паузы добавил ребром ладони по шее чуть ниже уха.

   Генрих с грохотом свалился со стула. Ему было, конечно же, больно и, конечно же, обидно и, тем не менее, все же внутренние ресурсы нашлись. Да как им не взяться, собственно, у бывшего майора ВДВ, переносившего изнрительные тренировки и нехилые нагрузки. Помнит тело, помнит. Поэтому и резервы находятся.

   Пора было перехватывать инициативу. Терять Данзасу было нечего, кроме своего страха, и он сказал достаточно громко:

   – На х...я, мать твою? Я тебе не п...р е...й! Я боевой офицер, мать твою! А ну сними, мать твою, браслеты, и я, мать твою, отмудохаю, вас двоих на раз, на х..., как козлов, блядь, недоношенных!

   Генрих закончил тираду и подумал тотчас, как закончил говорить, вот сейчас они его убьют, точно убьют. Данзас возможно убил бы, если бы на войне был, убил бы, убил бы... Генрих дерзко улыбнулся, ожидая удара, дышал медленно и глубоко, стараясь успокоиться. Успокоиться и включить все внутренние блоки...

   Он не дождался в ответ ничего. Склонившись, Бероев смотрел на Генриха в упор:

   – Ты чего несешь? – спросил он наконец и не дожидаясь ответа, взял Данзаса под мышки, поднял и снова посадил на стул, выпрямился, разглядывая Генриха, прищурившись, уже не отходил.

   – Офицер? – спросил Дьяков недоверчиво. – Офицер чего?

   – Армейский майор в отставке, – сказал Генрих. – ВДВ.

   Какое-то время Дьяков сидел и молчал, и смотрел на Генриха – прямо в лоб, и скрипел стулом, на котором сидел, и столом, на который положил свои тяжелые толстые руки, и даже головой, которой пытался думать или еще что-там делать, что обычно люди делают головой, в общем, все что угодно. Посидел, посидел так, поскрипел, поскрипел и стал спрашивать дальше. Говорил спокойней, тише и вроде как даже по-свойски, но достаточно отчужденно, чтобы дать понять, что мы тем не менее, независимо от тона и корректности вопросов, по разную сторону баррикад, ясно?!

   – Убивал ли ты когда-нибудь?

   – Убивал, конечно, – в Чечне, – Генрих пожал плечами.

   – Много ли убивал?

   – Да много убивал, война же была, – Генрих снова пожал плечами.

   – Кайфовал ли ты от того, что убивал?

   – Конечно, но не от убийства, а от работы, когда хорошо ее делал, а убийство на войне это лишь средство для квалифицированного выполнения работы.

   – А причем тут журналист? – спросил Дьяков как бы между прочим после паузы.

   – А что, я подхожу по приметам? – бросил Данзас.

   Подполковник кивнул.

   – Опознать меня есть кому? – поинтересовался Генрих.

   И Дьяков снова кивнул.

   – Так чего же ты ждешь? – осведомился Генрих.

   – Ответа, – сказал Дьяков. – Твоего ответа сначала.

   – Понимаешь, как-либо оправдываться и отнекиваться мне сейчас глупо, – засмеялся Генрих.

   – Объясни, – попросил Дьяков.

   – Пожалуйста, – согласился Данзас. – Если я скажу, что это не я, у тебя нет основания мне верить, наоборот, у тебя есть все основания мне не верить. Значит, я должен хоть как-то, хотя бы косвенно, доказать, что это не я. Главное доказательство – это мое алиби. Но какое я сейчас могу представить тебе алиби, если я даже не знаю, когда это убийство было совершено? Кроме того – мотив. Я могу сказать тебе, что мотива у меня не было никакого. Так какого же ты ждешь от меня ответа? – развел Данзас руками.

   Дьяков, судя по всему, не хотел возражать Генриху, потому что все, что Данзас сказал, было очевидно и лежало на поверхности, но и соглашаться не хотел с Генрихом тоже, потому что, согласившись, он тем самым признал бы, что достаточно глуп и далеко не профессионален. Он взял сигарету и тоже закурил. Затянулся вкусно и глубоко и сказал, глядя на стол перед собой:

   – Мне очень жаль, что ты не сказал прямо, как офицер офицеру, ты это или нет, очень жаль. Если бы ты ответил просто – ты это или нет, мы с тобой разговаривали бы на равных, неважно, ты это или нет. В любом из двух случаев мы бы разговаривали на равных. А сейчас ты вынуждаешь меня разговаривать с тобой не совсем корректно и, более того, совсем не любезно и далеко не на равных. Понимаешь?

   Подполковник поднял на Генриха глаза, посмотрел в упор, не моргая, не отрываясь, равнодушно и полусонно. Грамотно изложил. Отыгрался. Генрих не ожидал. А он умнее, чем мне показалось. Хорошо. Посмотрим, что будет дальше.

   – Как офицер офицеру я тебе скажу, – начал Генрих.

   – Уже поздно, – прервал его Дьяков, брезгливо поморщившись, – не надо...

   – Как офицер офицеру, – тем не менее упорно продолжил Генрих, – я тебе скажу, просто и прямо, как ты хотел. Я знаю того, кто убил этого журналюгу, знаю... Ты веришь мне?

   Настороженность появилась в глазах Дьякова. А равнодушие улетучилось, как и не было его. И сонливость пропала. Данзас смотрел на Дьякова и закатывался от смеха – внутри, конечно, внутри. Внешне же Генрих был серьезен, и даже печален, он играл мастерски!...

   – И я знаю, кто это, – Генрих встал со стула и посмотрел идиотским расфокусированным взглядом поверх глаз Дьякова на верхнюю часть его лба. Такой взгляд производит яркое впечатление на любого, на дурака или крутого, в первые секунды во всяком случае, и добавил с напором, чуть наклонившись вперед: – И ты знаешь, кто это! Мы с тобой оба знаем, кто это!... Ну? Скажешь сам? Или уступишь это право мне? Уступишь, да? Я вижу, ты уступаешь?... Это был ты! – крикнул Генрих и вытянул в сторону Дьякова скованные никелированным металлом свои горячие руки, вздрагивающие. – Это ты убил этого журналиста! – Генрих задыхался от негодования. – Ты задушил его. Потом трахнул его, уже неживого. Потом, опьянев от власти и от насилия, ты откусил ему нос, выколол глаза, отрезал член и съел его, пожелав себе приятного аппетита!

   – Заткнись! Дурак! – истерично заорал Дьяков и грохнул круглым, размером с гандбольный мяч кулаком по столу.

   – Не ори! – рявкнул Генрих . – Убийца!

   – Мать твою! – не унимался Дьяков. – Мать твою! – и загрохотал кулаками по столу. – Убью на х...! Убью, сука!

   Бероев опять вмазал Генриху. В лоб теперь. И Генрих опять упал. И упав, лежал, не двигался и даже не дышал, и для большей убедительности рот открыл, и для еще большей убедительности расслабился привычно так, чтобы на большую половую тряпку, валяющуюся на полу, быть похожим.

   – Эй! – Бероев пхнул Генриха ногой. – Эй!, – и еще раз пхнул.

   – Не хватало еще угрохать его, – устало заметил Дьяков.

   – Да не мог я, – удивился Бероев, – я тихо, – и опять пхнул Данзаса. – Давай, давай, гнида, возвращайся.

   – Твою мать, – простонал Дьяков. – Как есть угрохал.

   Он поднялся со стула, – Генрих услышал – и по-слоновьи протопал к неподвижному телу Данзаса, присел на корточки, пыхтя, раздвинул ему веки мягкими горячими пальцами, но ни черта там не увидел. Данзас закатил глаза, имитируя критическое состояние.

   −Врача? – плохо скрывая испуг, спросил Бероев.

   −Да, – выцедил Дьяков.

   Генрих отключился в полусон-полузабытье и пришел в себя, может быть, часа через два-три. В камере уже горела лампочка, убранная под потолком в решетку. Данзас лежал на нарах, других заключенных в камере не было.

   Когда наконец он снова открыл глаза, на него смотрел какой-то мужчина и осторожно теребил его за плечо.

   – Здравствуйте...

   Данзас с трудом приподнялся на локте, чтобы лучше разглядеть человека, – но боль в голове и, главное, в груди сильно мешала ему в этом. Данзас застонал.

   – Лежите, не вставайте. Это здесь вас так отделали?

   Генрих едва заметно кивнул. Он оценивающе посмотрел на собеседника, сидевшего напротив – это был голубоглазый мужчина средних лет в очках, в гражданском костюме, на коленях он держал дипломат.

   – Н-да... − протянул мужчина. Значит, вы – Генрих Данзас? Бывший майор ВДВ? А к нам-то зачем?

   Генрих молчал. Просто молчал и все. Демонстративно.

   – Ну? Что же вы молчите?

   То, что он говорил 'вы', один на один, говорило само за себя. Значит,что-то от Генриха хотят, и Генрих начал уже догадываться, что.

   – Ну? Что же вы молчите? – спросил мужчина.

   Не глядя на него, а глядя в стену, Данзас произнес:

   – Не знаю, с кем разговариваю.

   – А-а... – мужчина немного отсел, сказал небрежно: – Ну, а зачем вам знать? Ну, допустим, я – зампрокурора области. Это сейчас неважно. У нас будет просто небольшой разговор, не для протокола. Что вы можете сказать по поводу вашего задержания?

   − Провокация. Я могу доказать.

   Мужчина уставился на Данзаса.

   − Кто же вам поверит?

   −Я не убивал Темченко. У меня алиби.

   Мужчина встал и прошелся по камере.

   − Вот смотрите, − он закурил,− у нас есть свидетели, что вы угрожали Темченко. А на следующее утро оператора находят убитым в собственной квартире. Видите, все занесено в протокол, – он показал протокол Генриху. – Дальше, вы затеяли драку с патрульными, жестоко избив их. Смотрите, вот показания потерпевших. А это – приложены снимки побоев. Понимаете, господин Данзас, в нашей стране демократия и вы не имеете права угрожать людям и бить патрульных, даже если вы отставной десантник...

   Генрих молчал.

   – Ну? Я вас слушаю, – сказал зампрокурора.

   – Я буду говорить только с вашим начальником, – сказал Генрих.

   – Опять! – поморщился мужчина. – Послушайте... как вас по отчеству?

   – Генрих Владимирович.

   Зампрокурора усмехнулся:

   – Генрих Владимирович, я прямо скажу – я очень хорошо отношусь к ВДВ, у меня среди десантников много друзей по обе стороны границы. Но! Никто не имеет права убивать людей. Возможно вы находились в состоянии сильного душевного волнения, действовали по причине личной неприязни. Но все улики против вас! Что будем делать?