Текст книги "Дела семейные"
Автор книги: Юрий Либединский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
16
Вернувшись после работы домой и не застав Евдокию Яковлевну дома, Леня и Вика посчитали, что старушка пошла за покупками, – им и в голову не пришло, в какую ответственную экспедицию она отправилась,
С того времени, как, поссорившись с матерью, Леня сгоряча рассказал Вике о своей ссоре, он дома больше не бывал, хотя Вика, после того как прошла обида на Нину Леонидовну, настаивала на том, чтобы Леня съездил помириться, и только после этого соглашалась отпраздновать свадьбу. Однако в загс сходили они по настоянию Лени на следующий же день, и Леня тут же прописался на постоянное жительство в комнате у Курбановских.
Шли дни, и ему теперь казалось, что с таким ощущением спокойного счастья он живет уже много лет. Все, что было раньше, в том числе и ссора с матерью, отодвинулось в далекое прошлое. Как хорошо вместе вставать и идти на работу, еще приятнее торопиться домой, зная, что его еще на пороге встретят внимательные и зеленоватые – цвета весны и жизни, как он сказал ей, – глаза. Он и раньше любил быть с Викой, но сейчас – как хорошо проводить вечер вместе, зная, что никуда не нужно уходить! Вместе выйти перед сном прогуляться, ни перед кем не таясь, пройти на танцплощадку и потанцевать с ней, а потом глядеть, как она танцует. Подходят товарищи: «А, Ленечка, ну каково живется на женатом положении?» – «Всем советую...» – «А свадьба когда? Свадьбу замотали?» – «В загсе расписались, а со свадьбой повременим». – «Ну что ж, все законно. А свадьбу не замотаете?» – «Нет, ни за что не замотаем!»
Они откладывали свадьбу, потому что Вика все время напоминала о том, что ему нужно съездить домой. А ему так хорошо жилось, что побудительной причины ехать мириться с матерью у него не было, и если он вспоминал о ней, то только с обидой. А отец? Что ж отец, отцу нужно написать письмо. Но Леонид не любил писать письма, да еще с объяснениями, и написание письма такого содержания представлялось ему настолько трудным, что он все отодвигал и эту задачу. Наконец и отец мог бы тоже побеспокоиться о сбежавшем сыне и написать ему письмо!
А жизнь шла. Леня уже уговаривал жену – да, жену! – взять отпуск за свой счет, чтобы как следует подготовиться к родам, но Виктория не соглашалась, – она задумала большое дело. Приняв бригаду, она стала изучать причины простоя станков, – ей хотелось перенести опыт рационального использования своего станка на станки подруг.
И сегодня, разогревая обед, а потом обедая вместе с Леней, она рассказывала ему о своих замыслах. Она вся раскраснелась, глаза блестели, – Леня не столько слушал ее, сколько любовался ею.
После обеда она пожаловалась на боль в пояснице.
– А ты погоди, мама придет и помоет посуду, – сказал Леня.
– Куда же она делась? Пойти спросить!..
От соседей Вика вернулась встревоженная.
– Коля Кузьмичев ее встретил, она шла на вокзал.
– На вокзал?
Леля и Евдокия Яковлевна появились в комнате Курбановских в тот момент, когда Вика и Леня собирались уже отправиться в милицию, чтобы начать розыски своей старушки.
Виктория кинулась к матери.
– Ну что это ты?! Ну куда ты пропала? Ну где ты ходила?! – голос был сердитый, но в том, как она вертела мать, словно маленького ребенка, и вглядывалась в ее лицо, и раскутывала ее, было столько любви и заботы, что Леля, стоявшая в дверях, залюбовалась ею. Леня топтался вокруг, тоже не сводя со старушки радостного взгляда. Леля была скрыта от них истертой бархатной занавеской и могла бы сейчас уйти незамеченной, – свое главное поручение она уже выполнила. Но ей так приятно было видеть брата, по которому она соскучилась, ее так поразила обстановка этой комнаты, где все было потертое, старенькое и старомодное, и так странно было видеть Леню в этой неподходящей для него обстановке, что она никак не могла двинуться с места. К тому же услужливая память подсказала ей, что у нее ведь есть еще поручение от отца и матери.
– Вы были у нас дома, Евдокия Яковлевна? – спрашивал Леня. – И Леля вас привезла? Так где же она?
– Я здесь, – ответила Леля, выходя вперед, и Вика, снимавшая с ног матери грязные, промокшие ботинки, подняла на нее свой спокойный серьезный взгляд, и они обе, сразу, протянули друг другу руки. Они еще ни слова не сказали друг другу, но в этом рукопожатии было дружелюбие, которое не могли бы выразить никакие слова. – Леня, выйди со мной на минутку, – попросила Леля.
Они вышли в холодные сени.
– Ленечка, – она обняла брата и прижала к себе его голову. – Как же не стыдно тебе! Как это ты мог уйти и больше не вернуться! Ведь всего бы этого не случилось. И Евдокия Яковлевна к нам не собралась бы и не было бы всех этих неприятностей.
– Неприятностей? А какие неприятности?
– Разве можно сразу все пересказать? У меня просто голова мутится. Наша мама вела себя отвратительно, она позвонила в сумасшедший дом, чтобы забрали Евдокию Яковлевну...
– Как же вы допустили?! – крикнул Леня.
– Да ведь меня дома не было, я пришла, когда внизу санитарная машина стояла.
– И ты еще спрашиваешь, почему я не бывал дома?! – сказал Леня. – Видишь, какая она. А что же папа?
– Наш папа всегда был герой, и в сражении на домашнем фронте тоже оказался героем, – растроганно и насмешливо сказала Леля. – Он и за Евдокию Яковлевну заступился, и маму сдержал, и с санитарами сговорился. Но, понимаешь, разволновался, и у него был сердечный припадок. Я уехала с Евдокией Яковлевной, когда мама уже вызывала врача.
– Папе плохо?! – схватив себя за голову, сказал Леня. – Скорее надо узнать, что с ним...
– Может, поедешь сейчас, со мной? – спросила Леля с притворной наивностью и внутренним коварством. Но, увидев, с каким выражением беспомощности оглянулся брат на неказистое свое жилище, она тут же сказала, положив руку ему на плечо: – Нет, конечно нет! Тебе сейчас нельзя ехать. Ты возвращайся к своей жене и успокой ее. – И Леля быстро добавила: – Она мне понравилась, твоя жена... А потом позвони к нам домой, у вас где-нибудь ведь есть поблизости автомат?
– Как же, на станции...
– Знаешь что? Сейчас лучше не звони, а то подойдет мать, кто ее знает, что она тебе скажет. Отец просил передать, чтобы ты на него не сердился, а мать, что она на тебя и на твою жену не сердится... – Леля громко и грубо расхохоталась. Потом, вытирая неожиданные слезы, сказала: – Ты лучше позвони часа через два, когда я уже буду дома.
Они поцеловались.
Евдокия Яковлевна с момента, когда она попала в знакомую обстановку и увидела дочь, забыла сразу о том, что с ней произошло, и погрузилась в свою привычную, тихо хлопотливую деятельность. И только когда Леня вернулся в комнату, она спросила, где Леля, и, узнав, что та уехала, стала сокрушаться, что ей не пришлось угостить Лелю бигусом с капустой, – кушанье, которое она считала своим коронным блюдом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Осень отбушевала. Словно женщина в исступлении, сорвала она пестро раскрашенную листву, и, когда деревья обнажились и стали угловаты и голы, все в природе затихло, тучи ушли, небо заголубело.
Николай Васильевич Горнов, начальник конструкторского бюро, в обеденный перерыв выйдя по своему обыкновению на балкон, увидел, что конструкторы отдыхают в саду. Кто постарше, прогуливался по аллеям, – далеко видно из конца в конец большого сада, окружающего конструкторское бюро! А молодежь совсем поблизости от балкона играла в волейбол, мяч летал через сетку, слышны были удары, смех и шутки. И сразу на глаза Николаю Васильевичу попалась по-мальчишески тоненькая фигура Леонида Сомова, – он стоял совсем близко к сетке, рост помогал ему особенно ловко отбивать мячи, ворот расстегнут, видна худенькая юношеская шея...
Озабоченно хмурясь, следил Николай Васильевич за быстрыми движениями его длинных рук и засученных рукавов, – нет в них натренированной ловкости, а все равно глаз не отведешь: молодость, да молодость! Молодо-зелено! Знал бы, где упадет, хотя бы травки подстелил...
– Товарищ генерал, к вам товарищ Паримов, – послышался за спиной голос адъютанта.
– А, проводите его сюда. Здорово, Филипп Иванович!
В приходе Паримова не было ничего неожиданного. Николай Васильевич еще с утра созвонился с ним и условился, что Паримов зайдет к часу дня в конструкторское бюро.
– У нас есть сведения, что вы, товарищ генерал, во время обеденного перерыва не выпускаете людей за пределы вверенного вам учреждения? – весело спросил Паримов, пожимая руку Горнову.
– Слухи правильные, – ответил Николай Васильевич. – Работа наша трудная, ответственная. Обеденный перерыв рассчитан на полное восстановление сил и настоящий отдых. Столовая у нас первоклассная, – хотите угощу? На территории есть все, что нужно для настоящего, полноценного отдыха. Скажите, вон тот товарищ с расстегнутым воротом и засученными рукавами, беленький такой, он знаком вам?
– У сетки, высокий? Как же, знаю немного, активный комсомолец Леонид Сомов. Да ведь, если не ошибаюсь, вы его не так давно в партию рекомендовали? Не могу оказать, что близко знаю, а все-таки знаю.
– А известно вам, что этот симпатичный молодой человек недавно женился?
– Как же, прекрасно известно. Жену-то его я знаю получше, чем его самого. Виктория Курбановская весьма заметная фигура на РТЗ, который, кстати сказать, будем на днях переименовывать, потому что он давно не ремонтный и не танковый... А что такое?
Ведя этот разговор, генерал мягко обнял своего посетителя за талию, увлек его к себе в кабинет.
– А что вы скажете по поводу этого документа? – спросил Горнов, протягивая Паримову лист бумаги. Он внимательно следил за выражением лица Паримова, за тем, как добродушие и мягкость сменились суровой озабоченностью. Паримов кончил читать и недовольно покачал головой. – Вы что-нибудь знаете насчет этого самого Петра Курбановского? – спросил генерал.
Паримов пожал плечами:
– Во всяком случае, новости тут для меня никакой нет. Но вы сами понимаете, что делать ее ответственной за отца...
– Нет, конечно, нельзя. И получил бы я эту бумажку непосредственно в свои руки, я взял бы это дело под свою ответственность, вызвал бы этого самого жалобщика, – как его фамилия?
Паримов перевернул бумагу:
– Матусенко, Илья Афанасьевич, пенсионер...
– Так вот, вызвал бы я его к себе и сказал: «Спасибо вам, Илья Афанасьевич, за проявленную вами бдительность, мы с особенным вниманием будем отныне следить за всеми действиями этого самого Леонида Сомова, отважившегося жениться на дочери врага народа Петра Курбановского. Будем учитывать этот момент, определяя профиль его работы». Но, к сожалению, я на этот раз не имею возможности так поступить. Этот самый, как его?..
– Матусенко...
– Матусенко, Матусенко... Между прочим, откуда-то я эту фамилию знаю. Так этот самый товарищ Матусенко, он в высшей степени дошлый товарищ и послал эту бумагу не мне, а в вышестоящие инстанции, и пришла она мне официально, через наш отдел кадров. И представьте мое положение: я даже не имею права взять это дело под свою ответственность, а должен действовать на основе имеющегося секретного распоряжения.
– Понятно, – мрачно ответил Паримов. – Отчислите?
– А что я могу сделать? – закряхтел Николай Васильевич, ворочаясь так, что кресло под ним заскрипело. – Прекрасный молодой человек, очень способный конструктор, не только подающий надежды, но отчасти их уже оправдавший. Он мне попросту нужен, а приходится от него отказываться...
– А нельзя ли обратиться в высшие инстанции?
– Так я же вам говорю, что я вот этот пакет из высших инстанций и получил. Разве что к Сталину обратиться?
Они взглянули друг на друга и помолчали. Потом Паримов отрицательно покачал головой:
– Не советовал бы. Ни вы, ни я не знаем, что это за Петр Курбановский. Иосиф Виссарионович если сам его не знает, то может навести справки, и неизвестно, что ему сообщат. И он очень удивится, чтобы не сказать более, что почтенный и лично ему известный Николай Васильевич Горнов затевает все это дело. Не проявляет ли почтенный генерал ротозейства, вместо того чтобы поступить согласно имеющейся инструкции? И что, собственно, плохого в том, что молодой конструктор будет из военного ведомства переведен на гражданскую службу?
– Да, вы правы, – ответил генерал.
– А вы лучше поступайте, как предлагает вам имеющаяся у вас инструкция. Отчислите молодого человека, демобилизуйте, и пусть он придет к нам, а мы его без работы не оставим.
Снова наступило долгое молчание.
– Видно, придется сделать вам этот подарок, – сказал генерал.
– Подарки полагается делать со щедростью, товарищ генерал, а я ее у вас не вижу, – ответил Паримов.
2
Судьба Леонида и Вики была уже решена, а сами они об этом еще ничего не подозревали, – они как раз в это время поглощены были семейными делами.
На следующий день после того, как заболел Владимир Александрович, Леонид и Вика поехали в Москву навестить больного. За это время Нина Леонидовна, хотя она и была искренне потрясена болезнью мужа, уже овладела собой и выработала свою точку зрения на все происходящее. Она решила, что во всем виновата мерзкая старуха интриганка, подосланная молодой интриганкой, то есть Викой. Потому она усвоила со своей новоявленной снохой манеру разговора Марии Стюарт из одноименной пьесы Шиллера и заявила, что о встрече с Владимиром Александровичем не может быть и речи, – «она может убить нашего дорогого больного».
Вика оскорбилась и замкнулась, Леня еще больше рассердился на мать, и, если бы не Леля, которая сумела отвлечь мать и выманить ее из комнаты, скандал разгорелся бы с новой яростью.
Когда спустя несколько дней, с разрешения врачей, Владимиру Александровичу сообщили, что молодые хотели навестить его, но их не допустили, он был очень огорчен. Нина Леонидовна обещала ему, что, как только врачи позволят, молодые снова будут приглашены. Нина Леонидовна организовала лечение, установила дежурство сестер, режим, немного похожий на тюремный. Но слабость и сонливость были так велики, что Владимир Александрович не в состоянии был протестовать. Посетителей к нему допускали с разбором и не больше, чем на двадцать минут.
Увидев Леонида и Вику, он обрадовался.
– Я обещал вашей маме, что свадьба ваша состоится, – сказал он, удерживая руку Вики в своих руках. – Но вот видите, какой я...
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, – говорила Вика. Ей сразу понравился этот большой и сейчас такой беспомощный человек. – Ведь я даже понятия не имела, что мама моя к вам собралась...
– Это почти не укладывается в моем сознании, – сказала Нина Леонидовна. Вика покраснела и взглянула на Леонида. – Ведь речь все-таки шла о том, о чем вы говорите, – о свадьбе, – продолжала Нина Леонидовна, не замечая смущения Вики.
– Свадьба – это все чистые пустяки, это можно отложить, лишь бы вы выздоровели... – сказала Вика, игнорируя замечание Нины Леонидовны и обращаясь к Владимиру Александровичу.
– Нет, но я обещал.
– Вот поправитесь, тогда и свадьбу сыграем, – решительно возразила Вика. – И пока вы больны, о свадьбе и говорить не будем.
Двадцать минут истекло, и Нина Леонидовна стала делать сыну отчаянные знаки, давая понять, что пора уходить.
– Вот ты опять разволновался, – оказала она, оставшись вдвоем с мужем и глядя ему в лицо.
«Как это получилось, что она глядит на меня и ничего не видит?» – подумал Владимир Александрович и ничего не ответил жене. Да и что мог он ответить? Прожита жизнь, ничего ни изменить, ни повернуть обратно нельзя. Единственно, что можно сделать, это пересмотреть жизнь, как пересматриваешь решение сложной математической задачи, чтобы найти ошибку, из-за которой задача решена неправильно. Многое из того, что произошло тридцать лет назад, только сейчас становилось ему ясным.
Владимир Александрович вспомнил, как впервые увидел ее в театре на репетиции. Он пришел в театр, чтобы договориться о заказе на создание декораций к спектаклю. Нина Леонидовна вошла в комнату, где он вел переговоры с директором. Она была в простом, античного покроя платье. Ей нужно было что-то сказать директору, но, увидев постороннего человека, она застыла с выражением неудовольствия на лице, и Сомов сразу не мог отвести от нее глаз; она это заметила, победительная улыбка тронула ее дышащие свежестью губы. Как он выяснил потом, он тоже понравился ей с первого взгляда. Их тут же познакомили. Нина Леонидовна переждала, пока он кончит разговор с директором, потом он вышел в коридор и дождался, пока она выйдет из кабинета.
Владимир Александрович тут же попросил ее позировать ему, и она согласилась. Подолгу глядя на нее, он не раз думал: «Природа, создавая ее, работала как великий художник». В рисунке ее темных, чуть приподнятых бровей, в нежно вырисованных, чуть бледных губах, в очертаниях тоненького, с маленькой горбинкой носика было такое выражение, что всякий, кто видел ее, бывал поражен, влюбленные исчислялись десятками и наделяли ее множеством достоинств, которыми, как впоследствии, женившись на ней, выяснил Владимир Александрович, она совсем не обладала. Впрочем, и сам Владимир Александрович в молодости был недурен, вдвоем они были пара хоть куда – оба высокие, статные. Нина Леонидовна изрядно помучила его и, когда поняла, что артистической карьеры ей не сделать, согласилась выйти за него замуж. Однако, попрекая Владимира Александровича тем, что ради него она загубила свою артистическую карьеру, Нина Леонидовна действительно полюбила его и стоически переносила трудности первых лет, когда он, разочаровавшись в своих художественных способностях, снова пошел учиться, окончил Архитектурный институт и постепенно стал одним из видных архитекторов-градостроителей страны, – специальность, которая принесла ему и почет, и место в жизни, и устойчивый заработок.
– Я разочарована, я выходила замуж за художника, а оказалась женой бюрократа, – твердила Нина Леонидовна, но в сущности была довольна всем тем, что ей давало положение мужа, – и общественным уважением, и квартирой. Квартиру она по своему вкусу уставила мебелью красного дерева и огромными зеркалами, все блестело и сверкало, но казалось, что всего слишком много наставлено и слишком много углов и граней. И Владимиру Александровичу все вспоминалась маленькая квартирка его отца, землемера, там было много мягких вещей, и вся она походила на обжитое гнездо, где выросло много птенцов и все хорошие, честные работники.
Никто из его сестер и братьев не достиг такого положения в обществе, какого достиг он. Но все они живут счастливо и спокойно, только он в конце жизни вдруг оказался словно в чужом доме, рядом с чужой женщиной, которая хотя и любит его и родила ему двух славных детей, но до бесчувственности жестока к людям и невыносимо глупа, как глупа! Он просил, чтобы приехал его любимый старший брат Евгений, но Нина Леонидовна категорически запротестовала, – братья всегда спорили, и это могло вредно отозваться на здоровье Владимира Александровича.
3
Когда начальник конструкторского бюро вызвал к себе Леонида Сомова, тот шел на эту встречу взволнованный, взбодренный: только хорошего ждал он от этой встречи!
С того памятного весеннего вечера, когда он встретился с Викой на танцплощадке и когда «все началось», он с генералом не разговаривал, хотя хорошо знал, что тот следит за его работой, знал по пометкам на докладных записках и чертежах, пометкам неизменно благожелательным, даже тогда, когда в предложения Леонида вносились поправки.
– Вас можно поздравить, Леонид Владимирович? – сказал генерал со свойственной ему учтивой манерой, вставая навстречу одному из самых молодых конструкторов, – Леня был в три раза моложе его. – Вы женились?
– Женился, Николай Васильевич! – широко улыбаясь, смущенно и радостно ответил Леонид.
– Ну что ж, дело хорошее. Садитесь, пожалуйста. Вы курите? Нет? Отлично. А я с вашего разрешения закурю. – Генерал вздохнул, помолчал, пошевелился всем телом, и Леня, глядя на его широкое, чисто выбритое лицо, понял, что ничего хорошего от этого разговора ждать ему не следует. Ему припомнились настойчивые предупреждения Вики.
– Что ж, женились так женились... Это очень хорошо. И тут же, как порядочный человек, поторопились юридически оформить ваш брак. Наверное, жена настояла?
– Наоборот, – быстро ответил Леня. – Это я настоял. Она не хотела.
– Не хотела? – переспросил генерал, пристально вглядываясь в молодое, взволнованное и уже встревоженное лицо. – Мне, конечно, неизвестны мотивы, которыми руководствовалась ваша супруга, но, право, лучше было бы, если бы вы ее послушались. И совсем хорошо было бы, если бы вы, – ну уж я не говорю – посоветовались, кто в таких вопросах может советовать! – но хотя бы известили меня об изменениях в вашем семейном положении.
– Но я же заполнил очень подробную анкету и ответил на все вопросы о жене и родителях ее.
– Еще бы вы этого не написали! Но в результате этой вашей, повторяю, похвальной откровенности, мы вас не только не можем утвердить для исполнения того задания, о котором вам известно, но вообще вынуждены отчислить вас из состава нашего конструкторского бюро...
– А как же моя работа?.. – прошептал Леонид, растерянно глядя в лицо этого старого и глубоко им уважаемого человека.
– Да разве это я, что ли, вас отчисляю? – сердито спросил генерал. – Вы мне, если хотите знать, об этом я говорю со всей ответственностью, нужны, даже необходимы! Но что я могу сделать, если у вас тут написано, что отец супруги вашей Петр Ильич Курбановский, арестованный в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, осужден как враг народа. И тут уж простая предусмотрительность. Муж и жена, как говорит народная мудрость, – одна сатана, и в порыве супружеской откровенности вы расскажете ей нечто секретное, а она...
– Товарищ начальник, жена моя... – вскочив, начал Леонид.
– Я в восторге от вашего, ну как это говорится, рыцарства по отношению к супруге вашей! – сердито сказал генерал. – Но ваши благородные чувства друг к другу не имеют к вопросу, нами обсуждаемому, никакого отношения. И вообще-то говоря, я вызвал вас не для того, чтобы обсуждать этот вопрос, потому что он уже решен. Я вызвал вас для того, чтобы спросить, какие у вас имеются виды на будущее, исходя из того факта, что вопрос о вашем отчислении из конструкторского бюро уже решен?
Леонид развел руками.
– Я ничего не знаю, – сказал он беспомощно. Генерал своими темными глазами некоторое время молча смотрел на него.
– Вы, насколько мне известно, живете здесь, в Больших Соснах?
– Так точно.
– И поскольку вы обзавелись здесь семьей, вам уезжать отсюда нет никакого желания?
Леонид кивнул головой.
– Да и я, как большесосненский патриот, не хотел бы, чтобы столь способный, хотя и не обладающий в полной мере здравым смыслом, юноша покидал нашу округу. Имейте в виду, Леонид Владимирович, что при всей своей приверженности к конструкторскому бюро я убежден, что свет клином не сошелся на нашей работе и за дверьми нашего учреждения вы найдете, куда приложить силы. Взять хотя бы тот опыт проектирования, унификации и модернизации технологического процесса, который вы так отлично усвоили. Я убежден, что вы на предприятиях гражданского назначения найдете множество возможностей приложить эти навыки.
– Спасибо, товарищ генерал.
– Подумайте всерьез о том, что я вам сказал, и если потребуется наша помощь... – сказал генерал, вставая с места и показывая этим, что разговор закончен. Леонид поднялся тоже.
– Если вы хотите, товарищ генерал, помочь мне, – сказал он, – то я попросил бы направить меня на РТЗ, там работает моя жена.
– Непосредственно на РТЗ я направить вас не могу. Но советовал бы вам обратиться с этим делом к товарищу Паримову, в райком партии, вы знаете его?
– Да. Благодарю.
– Не на чем. – Генерал протянул Леониду руку. – Жалею, что наша совместная работа прекратилась, жалею от души. Ну, а удар, который вам нанесен жизнью, он еще принесет вам некоторую пользу, вы повзрослеете... а это вам необходимо! – говорил генерал, провожая до двери этого столь симпатичного ему, но явно лишенного благоразумия молодого человека.
Стоя в дверях, соединявших кабинет с приемной, он проводил сочувственным взглядом Леонида, самая спина которого выражала растерянность, дождался, когда Леонид вышел в коридор, потом сказал своему секретарю, женщине с сильной проседью в завитых волосах:
– Вызвать ко мне Николая Степановича.
Когда Николай Степанович Ухтомский, начальник отдела кадров, вошел в кабинет к генералу, он с удивлением увидел, что Николай Васильевич сидит за своим столом, откинувшись на спинку кресла и закрыв лицо ладонями. Впрочем, он тут же отнял ладони от лица, и оно показалось Николаю Степановичу краснее обычного. Они безмолвно поздоровались, Николай Степанович сел в кресло напротив. Прямой, тонкий, он не позволял себе касаться спиной мягкой спинки кресла.
– В отношении Леонида Сомова, Николай Степанович, к вам на днях поступит запрос от товарища Паримова. Будем отчислять его на одно из предприятий Большесосненского района. С этим вопросом, значит, покончено? Да?
– Покончено, Николай Васильевич, – поспешно ответил Ухтомский.
– Ну и все. Но уходить погодите. У меня к вам просьба. Узнайте мне, пожалуйста, что это за Илья Афанасьевич Матусенко. Знал я в молодости одного маленького негодяя под такой фамилией. Так неужто он?
– Все узнаю, – ответил Ухтомский.
