Текст книги "Дела семейные"
Автор книги: Юрий Либединский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
4
Леониду не пришлось просить Паримова, чтобы его направили на РТЗ, – тот сам предложил ему это, предупредив, однако, что там его ждут трудности и трудности. Но Леонид был так контужен случившимся, что на него не произвели бы впечатления и более грозные предупреждения, и он, не говоря ни слова, взял направление на новую работу.
«На РТЗ приду завтра, – думал Леонид, неторопливо, словно бы даже нехотя, возвращаясь домой. – Вот сейчас Вика скажет: видишь, я тебе говорила...» Но, оказывается, он мало знал свою жену. Вика, когда он, еще стоя на пороге, сказал ей о новом своем назначении, ни слова ему не ответила, только вскочила, подошла к нему и прижала его голову к своей груди. И тут, как это ни обидно признать по отношению к такому выдержанному и самостоятельному молодому человеку, как Леонид Сомов, он вдруг расплакался, чего с ним не случалось уже много, много лет.
– Бедняжечка, это все из-за меня... – шептала Вика.
– Нет, я дурак, самоуверенный, не знающий жизни дурак, а ты – умница, умница... И все-таки я не жалею...
– Молчи, ты хороший, ты светленький мой...
Наутро, – а утро было с морозцем, но снежное, радужное, блестели молочно-белые льдинки и хрустели под ногами, – он вместе с Викой пошел на завод. И это была новая радость – ходить вместе с ней на работу! Теперь каждый день будет так.
К директору он пришел в тот ранний час, когда, по установившемуся обычаю, тот вел разговор с главным инженером. Леня готов был дождаться в приемной конца этого разговора. Но когда секретарь заводоуправления – Леня знал по комсомольской работе эту здоровую, недавно окончившую десятилетку девушку – пришла в кабинет и доложила о том, что он пришел, директор тут же попросил его войти.
– Что ж, товарищ Сомов, садитесь и послушайте наш разговор, так легче войти в курс наших дел, – сказал директор завода, с грохотом поднимаясь навстречу – у него обе ноги были протезированы. Пожимая руку Леониду, он пристально вглядывался в его глаза своими быстрыми и живыми зеленоватыми глазами.
Еще в то время, когда Сомову пришлось разбирать конфликт в бригаде Черкасовой, он познакомился с директором завода – Иннокентием Мешковым, или Кешечкой, как его называли в Больших Соснах. Да и как было не знать его! До войны кадровый военный, танкист, он был тяжело ранен в первых же танковых боях начала Великой Отечественной войны и пролежал в госпиталях чуть ли не год. Летом 1942 года, уже демобилизованный, на костылях, с безжизненно висящими протезами, которыми еще не научился владеть, прибыл он в Большие Сосны на работу, в только что оборудованные ремонтно-танковые мастерские. Он сам попросился туда, соглашаясь вести любую работу. Его тут же выбрали председателем завкома. В условиях, когда директора сменялись один за другим, он, Кешечка, за короткое время, оставаясь председателем завкома, стал фактически руководителем молодого предприятия. Танки всех систем он знал превосходно, отсутствие запасных частей его не смутило, – превосходные станки, эвакуированные с запада, дали ему возможность наладить производство наиболее дефицитных деталей. Через некоторое время положение его узаконилось – он стал директором завода. Это было время, когда из госпиталей, расположенных здесь же, в Больших Соснах, прибыл еще один инвалид – Малахов и был вместо Мешкова избран председателем завкома. Секретарем парткома завода с первых же дней была здесь та самая кареглазая тетя Шура, которая прибыла в мастерские с первой партией ремесленников. Два инвалида и солдатка, – какой другой порядок могли они установить на заводе, кроме военного?
Переход на ремонт тракторов был проделан с такой же военной четкостью. По окончании войны вернулся муж тети Шуры. Леонид хорошо знал его, – он по специальности поступил работать чертежником в конструкторское бюро. Тогда же Мешков выписал из далекого военного городка на Урале громогласную жену свою с тремя детьми, и вслед за ней, по ее суровому и нежному окрику «Кешечка!», его стал называть так весь заводской поселок.
Это было то трудное время, когда везде вступали в строй МТС и выгодная работа по ремонту тракторов вдруг прекратилась. Кешечка кинулся туда, сюда, – железнодорожники предложили ему наладить производство автодрезин. Он согласился. Заказ на автодрезины очень выручил завод. Кешечка не гнушался ничем. За это-то время и выработался на заводе особенный тип рабочего-универсала, сметливого, быстро соображающего, гибкого, – на них держалось производство. К числу таких лучших рабочих принадлежала Виктория Курбановская.
Кешечка был выбран в горсовет, он наладил снабжение поселка, замостил улицы. Теперь костыли были оставлены, Кешечка или мчался по поселку в инвалидной колясочке, которую ему собрали здесь же, на заводе, использовав мотор автодрезины, или ходил опираясь на палку, и только по одной ноге, которая была отрезана особенно коротко и потому позволяла себе выкидывать непроизвольно-нервные па, можно было догадаться о том, что с ногами у него что-то неладно. Кешечка сильно потяжелел, страдал одышкой, но в разговоре его по-прежнему присутствовала неизменная шутливость, а в блестящих глазах появлялась порой непривычная грусть.
С главным инженером Леонид познакомился впервые здесь, в кабинете директора. Это был белесый человек с серым лицом. Похоже, что он болел печенью. В выражении лица было что-то недоверчиво-присматривающееся, как будто бы он боялся, что его хотят обмануть, втянуть в какую-то грязную историю. Впрочем, то, что он говорил, казалось Лене Сомову довольно резонным. Его прислали из Министерства транспортного машиностроения. Он справедливо говорил, что завод погряз в исполнении мелких случайных заказов, предлагал воспользоваться наладившимися отношениями с железнодорожным ведомством и переоборудовать завод на производство автокаров для перевозки багажа. С этим директор соглашался. Но когда главный инженер предложил для этой цели на три месяца приостановить завод и переоборудовать его, приспособив для новой цели, Кешечка решительно не согласился, – он утверждал, что можно переоборудовать завод на ходу, что не нужно сосредоточиваться на производстве только лишь автокар и что нельзя пренебрегать другими заказами.
В том, о чем сейчас спорили директор и главный инженер, не было для Лени ничего нового. Он много раз слышал обо всех этих трудностях от жены, сейчас он начинал ухватывать их общую причину. Завод представлял из себя случайное соединение станков, спешно эвакуированных с запада в первые дни вторжения фашистов. Их удачно приспособили для ремонта танков, а потом и для ремонта тракторов. Но случайность и разнокалиберность оборудования сейчас сказывались все сильнее. Следовало определить производственный профиль завода и в соответствии с этим наладить технологию.
– Значит, закрыть завод? И надолго? – задиристо спрашивал Кешечка.
– Да, месяца на три... – отвечал главный инженер.
– Черт те что!
Главный инженер молча пожал плечами.
Двухчасовой разговор, свидетелем которого стал Леонид, ни к чему так и не привел – это был не первый разговор и не последний. В конце его решилась вдруг участь Лени.
– Ну вот, поняли, чем мы болеем? – неожиданно повернувшись к нему, спросил директор. – И вам, молодой человек, придется принять участие в нашем, как это говорится по-медицински, консилиуме. Конструкторское бюро номер один – это солидная фирма, и не только в наших Больших Соснах. У нас вакантная должность помощника главного инженера по технической части, вот мы и предлагаем вам занять эту должность. Мы уже с вами знакомы, нашему коллективу вы человек не чужой, даю вам на ознакомление одну неделю, а через неделю, – он полистал календарь, – выходит, в среду с утра... Вот я записываю: десять ноль-ноль, прошу ко мне!
Связанные с работой в конструкторском бюро, оставшиеся недодуманными мысли еще продолжали непроизвольное свое течение, и особенно по утрам. Просыпаясь, Леонид думал о конструкторском бюро, о своем месте возле окна, своих чертежных досках. Но нужно было остановить себя, и он останавливал, одерживая победу над инерцией вчерашнего дня. Он заставлял себя идти с Викой на завод, и надо сказать, присутствие жены сильно скрашивало ему его новое положение. Он ходил по цехам, – неустройство, неслаженность особенно бросались ему в глаза, и он вспоминал тишину и стройный порядок в конструкторском бюро. «Зачем я здесь? Что я здесь делаю?» – иногда спрашивал он себя в цеху, но тут же отгонял эту мысль, задавал вопросы, записывал ответы в блокнот, и к вечеру блокнот был полностью исписан, а с утра он начинал новый.
За эту неделю у Леонида только усугубилось то впечатление непродуманности всего производственного процесса на заводе, какой-то общей разнокалиберности технических приспособлений, которое сложилось у него, еще когда он первый раз пришел на завод разбирать конфликт в бригаде Черкасовой. Видно было, что заводу тесно в помещении бывшего монастыря, что станки громоздятся один на другой, что древние подслеповатые окна пропускают мало света, что несчастные случаи обусловлены тесной расстановкой станков. Исключение представлял лишь цех, где работала бригада Вики, но и ее бригада порой простаивала из-за общей неслаженности всего завода. Похоже было, что прав главный инженер, требуя остановить завод и наново переоборудовать его.
Но когда Леонид поделился этими своими соображениями с Викой, она резко стала возражать, покраснела, взволновалась.
– Конечно, это легче всего, денежки у нас не свои, а казенные, вот и трать их как в прорву!
– Погоди, Вика, разберемся, что это за деньги? Это накопления завода...
– Как же мне не знать, что это за накопления! Могу прямо сказать, что я их и заработала, а ты придешь и будешь тратить...
– Что за странный разговор, как будто я для себя.
– А вот именно так и надо, будто для себя, – раскрасневшись, говорила Вика. – Выбросить станки, как старый хлам! А я тебе скажу, что не выбрасывать их следует, а присмотреться к каждому, какие в нем скрыты возможности! – в голосе ее появились крикливые нотки...
Они первый раз поссорились по причине, по которой, казалось бы, поссориться нельзя было. Но вечером, когда стали ложиться спать и Леонид увидел, как ей трудно укладываться с ее большим животом, он пожалел ее и попросил прощенья, сам не зная, в чем виноват, и она тут же тоже попросила прощенья, объясняя все близостью родов.
Разговор возобновился, но уже в спокойном и ласковом тоне. Вика говорила шепотом, растолковывая ему что-то, но он, то ли потому, что разговор происходил в кровати, то ли потому, что устал, не мог понять ее, и они условились, что с утра пройдут прямо к ней в бригаду и она «на деле» покажет ему что-то...
5
С утра они так и сделали, прямо пошли в бригаду. Что-то здесь изменилось с тех пор, как Леонид в последний раз был здесь.
– Станки переставили, что ли? – спросил он у Виктории.
– И станки тоже, – ответила она и, помолчав, добавила: – Стены выбелили, светлее стало...
И все же, несмотря на утренний час, электрические лампочки, прилаженные так, чтобы освещать то самое ответственное место, где резец снимал стружку, освещали сосредоточенные женские лица, склонившиеся над станками. Леонид увидел, что несколько станков простаивают. Работницы подходили к бригадиру и намеренно громко, чтобы слышал Леонид, выражали свое недовольство. Так как они его знали, то обменивались с ним кивком, полуулыбкой.
– Ладно, подружка, ладно, еще займемся твоим делом, – отвечала Вика.
Она наклонилась над низеньким ящиком, который стоял возле ее станка, порылась в нем, нашла, что нужно ей, и с усилием, отдуваясь, поднялась. Вика протянула Леониду что-то завернутое в чистую тряпочку. Леонид взял в руки сверток и развернул его. В руках у него была сложно обработанная втулка. Его сразу же поразила тщательность отделки, он вертел ее в руках, пытаясь представить себе механизм, частью которого могла быть эта втулка, но множественность и разнообразие видов резьбы сбивало его с толку.
Он огляделся, – женщины ласково и, пожалуй, несколько насмешливо следили за ним. Здесь были и пожилые женщины, такие, как знакомая Леониду Анна Алфеевна, и совсем молодые девушки, младше Вики, но выражение у всех было одно и то же. Он взглянул на Вику, – это же выражение было и на ее лице, только в ее слабой улыбке было неизмеримо больше ласковости.
Чувствуя, что его конструкторское воображение в данном случае пасует перед этой затейливо обработанной втулкой, он сказал, обращаясь к женщинам, собравшимся вокруг него:
– Ничего не понимаю. Для какого механизма требуется втулка с такой сложной обработкой? – спросил он, оглядывая всю бригаду. Он видел, как волна тихого смеха прошла по всем лицам. Даже те работницы, которые продолжали работу, подняли свои лица от станков.
– Такого механизма нет, – раздельно ответила Вика, взяв в руку загадочную втулку и медленно поворачивая ее перед глазами Леонида. – Но она имеет для нас очень важное значение. По ней налажен мой станок. – Вика нагнулась и стала шарить у себя в ящике. Она страдальчески закусила губу, на лбу ее обозначилась синяя полоса. – Очень ящик неудобный, низенький, прошу для нас специальный шкапчик оборудовать... – сказала она, когда Леонид помог ей подняться. В руках ее была связка простых резцов, фрезов, сверл, перевязанных продолговатым лоскутком, он был от той же тряпочки, в которую была завернута эта как будто бы ни на что не нужная, затейливо обработанная втулка. – Вот видишь, – говорила она. – Чтобы приготовить такую втулку, нужно применить все эти приспособления. Потому мы между собой называем ее «мамаша». А это ее семья, семейка. Понял?
– Нет, не понял. То есть не понял, к чему все это...
– К чему? – переспросила Вика. – Как же ты, инженер-конструктор и не понимаешь? Так ведь я же толковала тебе... Если для изготовления такой сложной детали требуются все эти приспособления, мы их называем «сыночки», то это значит, что, имея их, я уже заранее готова для обработки любой втулки, какую бы ты ни принес мне для изготовления. Вот гляди, – она снова нагнулась и выбросила целую кучу по-разному обработанных втулок. – Ну вот, скажем, эти... Здесь требуется вот, вот и вот. – Она из перевязанной лоскутком связки выбрала два простых резца и один для нутряной обработки. – Установить их нужно здесь, здесь и здесь... – Ее быстрые руки поворачивали суппорт, почти вслепую находили отверстия, вставляли резцы и закрепляли их. – И вот все оборудовано. Сколько прошло? – она взглянула на часы. – Три с половиной минуты. Если деталь посложнее, может больше, но не больше пяти минут. Теперь посчитай экономию времени, – говорила она с разгоревшимся лицом. Леонид, слушая Вику, невольно любовался ею. – Приносит наладчик такую втулку, чепуха, кажется, а ведь весь технологический процесс протекает заново, заново обрабатывается резец, обдумывается переналадка. Ну, это минимум три часа. А тут на любую операцию не более пяти минут.
Смысл того, что было проделано сейчас Викой, постепенно стал открываться Леониду. Он вспомнил, как она требовала, чтобы ей давали на обработку детали одной группы, – кажется, речь тогда шла именно о втулках. Это требование и лежало в основе ее конфликта с бригадой. Теперь все женщины с сочувствием и интересом слушали разговор.
– И на всех станках у вас проведена такая работа? – спросил Леонид.
– Нет, не на всех... – ответила Вика, и огорчение послышалось в ее голосе. – Алфеевна, дай сюда свою куколку, – и замотанная платком голова Алфеевны, которая до этого виднелась из-за станка Вики, тут же исчезла. – Мы справились только с самыми что ни на есть простыми деталями. Ведь как мы шли? Можно сказать, на ощупь. Началось с того, что я уговорилась с мастером: давайте мне все втулки, – это еще когда ты наш конфликт разбирал... А потом уже начала соображать. То один фасон втулки дают, то другой, а в общем есть во всех сходство. После каждой резцы там, сверла, фрезы сберегаешь. А все равно, как новую втулку принесут, опять нужно переналаживать. Хотя каждый раз все меньше и меньше. Постепенно я решила: а что, если заранее быть готовой к любой втулке? И дошла я до мысли, что нужно сконструировать такую втулку-мать. А у меня как раз был на станке простой. Вот я за время простоя изготовила это чудовище... – и Вика с какой-то нежностью погладила свою затейливую втулку.
В это время вернулась Алфеевна и молча подала Вике странную фигурку, действительно похожую на женскую, с одного конца утончающуюся, а с другого расширяющуюся. Алфеевна сделала это молча, но лицо ее от волнения порозовело, глаза блестели. Тогда к Вике домой приходила старуха, а теперь Леонид видел перед собой привлекательную женщину.
– Вот гляди, какая красавица, – гордо сказала Вика, вертя фигурку перед глазами Леонида. – Это валик. Ты знаешь, что в любом механизме изделий, принадлежащих к этой семье, прямо не счесть. Вот я и наладила станок на изготовление всей этой семьи. Помнишь, еще при тебе разговор с Алфеевной был. Вот и изготовили эту деталь-куколку, видишь, какая она получилась важная да справная...
– Стиляга... – сказала одна из девушек.
Все засмеялись. Это общее оживление, эти исполненные дружбы обращенные друг к другу лица словно что-то раскрыли Леониду. И впервые за эти дни, когда он, переживая горечь отрыва от своих конструкторских задач, ходил как контуженый, душа его наполнилась радостью.
6
До родов еще оставалось около трех месяцев, а Вике с каждым днем все труднее становилось выходить на работу. Возвращаясь домой, она валилась в постель и просто была не в силах двинуться с места. Но Лене она нет-нет да и напоминала о болезни отца и мягко, но настойчиво посылала его навестить Владимира Александровича. Она словно бы угадывала, что ни по кому так не скучал в эти дни Владимир Александрович, как по сыну.
Сама Вика больше не делала попыток бывать в доме у Лёниных родителей. Правда, ей так нравился Владимир Александрович, что она, вопреки явной неприязни со стороны Нины Леонидовны, посещала бы эту всю уставленную сверкающими плоскостями и гранями квартиру, но сейчас у нее не было на это физических сил.
Поправлялся Владимир Александрович медленно. Похоже, что усталость всей жизни сразу овладела им, и он помногу спал, мало разговаривал, не очень вслушивался в рассуждения жены, и только приезд сына вызывал блеск в его глазах и румянец на его щеках.
Леонид входил в комнату разрумянившийся, в отглаженной, накрахмаленной рубашке, и Владимиру Александровичу приятно было, что сын здоров, ухожен, он угадывал те нежные трудовые руки, которые позаботились о том, чтобы Леня предстал перед отцом в таком отличном виде. Он с удовольствием вдыхал тот уличный, снежно-бодрящий дух, который приносил сын в сонно-больничную атмосферу, окружавшую Владимира Александровича. Вдыхая этот напоминавший о жизни и деятельности дух, глядя на оживленное и счастливое лицо сына, Владимир Александрович чувствовал, что и в его душе словно шевелится что-то живое и молодое.
Владимир Александрович, конечно, сразу же заметил, что сын чем-то взволнован, но расспрашивать не стал, а постарался быть к нему особенно внимателен, и Леня сам рассказал ему все. Леня не знал, откуда пришла беда, да и Владимир Александрович, хотя уже представлял себе излюбленную сферу деятельности Матусенко, не мог в этом деле угадать его руку. Он только радовался тому, что сын хорошо вынес первый удар судьбы, – он не поучал и не наставлял его.
Леня очень много рассказывал о жене. «Умный хвалится отцом, матерью, а глупый молодой женой», – вспоминал Владимир Александрович, и эта поговорка казалась ему особенно неверной, когда он слушал сына. Леонид просто не мог рассказывать о себе и о своей работе, не рассказывая одновременно о Виктории. Он с восторгом рассказывал отцу о том, как Виктория открыла группировку изделий по семьям, как они сейчас вместе подготовляют доклад на заседании партийной организации, – делать доклад будет Леонид, но основываться он будет на переоборудовании двух станков – станке, на котором работает Вика, и станке, на котором работает какая-то Анна Алфеевна.
Леонид рассказывал, и с выражением нежности и грусти смотрел на него отец, – он узнавал в сыне себя самого в молодости: то же стремление, хотя и воплощенное в иные мечты, двигало им тридцать лет тому назад. Но не было у него такой, как у Леонида, верной и умной подруги, не было всю жизнь...
Нина Леонидовна словно забыла о ссоре с сыном. Да и он не напоминал ей, был с ней почтителен и вежлив, как это принято было у них в семье, но внутренняя рознь нет-нет да и сказывалась. Однажды, когда он уже целый час провел с отцом, дверь открылась, и вошла вдруг Нина Леонидовна, голова ее была перевязана полотенцем.
– Ленечка, хоть бы зашел ко мне, у меня такая мигрень...
– Больше на воздухе нужно бывать, – сказал Владимир Александрович.
– Я была.
– По магазинам...
– Если не я, то кто же... Один диэтический магазин занял час...
Владимир Александрович мог бы, конечно, сказать, что зато комиссионный занял три часа, но вздохнул и ничего не ответил, – у него и в мыслях не было лишать Нину Леонидовну такого развлечения, как посещение комиссионных магазинов. Но тогда зачем говорить о мигрени?
– Ну как Виктория? – с холодностью спросила Нина Леонидовна; она знала, что Вика ожидает ребенка. – Дохаживает последние месяцы?
– Да, мамочка. Последние. Страшновато что-то...
– Ну, у нее все сойдет прекрасно. Вот я тебя рожала тяжело, у меня оказался узкий таз...
Они еще поговорили о том, как трудно она рожала Леонида и как легко Лелю и как они спорили с Владимиром Александровичем, как назвать девочку; Владимир Александрович хотел назвать Владленой, а она Еленой.
– Ты одержала верх и оказалась права, Владлены из нее не получилось! – сказал Владимир Александрович.
– Я всегда права, – спокойно ответила Нина Леонидовна и, сунув руку под воротник сына и добравшись до его шеи, спросила покровительственно-ласково:
– Ну, а как вы, тоже спорите?
– Нет, мы уже все наперед подработали. Родится сын, назовем Петром, а если дочь – Евдокией...
Наступило молчание, Леонид почувствовал, что рука матери медленно уползла с его шеи.
– Значит, она настояла на том, чтобы назвать ребенка в честь ее родителей, и ты сдался! Не ожидала, что ты окажешься подбашмачником!
– Сдался... – со вздохом ответил Леонид. – Ты ведь назвала нас по имени своих родителей.
– Ну, Петр, это еще куда ни шло, хотя называть мальчика именем человека, за которым бог его знает какие преступления числятся... Ну ладно, не сердись, слова об этом не скажу! Но Евдокия, Авдотья? Дуся? Как домработницу!
– Кстати, куда девалась наша Дуся? – спросил Леня. – Что-то я ее не вижу.
– Я ее выгнала, – величественно произнесла Нина Леонидовна.
– Выгнала, значит! А мы в честь нее и назовем дочку! – с вызовом сказал Леонид.
– Ниночка, накапай мне... – сказал Владимир Александрович.
– Сейчас, сейчас, Вовик, ну что ты все к сердцу принимаешь... – совсем по-другому, кротко и ласково говорила Нина Леонидовна, отсчитывая капли в рюмочку.
«Сама же довела», – думал Леонид, сердито следя за движением рук матери. – А что, если бы я сказал о том, что согласился и сын будет носить фамилию Вики? «Я хочу, чтобы был еще один Петр Курбановский». Ну и пусть будет Петр Курбановский, пусть будет зеленоглазый и тоненький...» – с нежностью думал он.
