Текст книги "Выпавшие из времени"

Автор книги: Юрий Козловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Бессмертные! И сейчас они прячут под землей свой секрет! Если я смогу попасть в святилище, я тоже стану бессмертным!

В это время посреди долины вспух каменный бугор, по которому побежали змеящиеся трещины, и лопнул, открыв проход из-под земли. Благодар, занявшись делом, отвлекся от дикаря, а когда обернулся, того и след простыл...

...Поняв, что пауза слишком затянулась и, заметив обиженный взгляд Лейлы, Сергей спохватился:

– Прости, пожалуйста! Я вовсе не хотел тебя обидеть, просто слишком много всего навалилось... Честное слово, я все расскажу вам, но давайте сначала разберемся с делом шамана. Есть у меня одна мысль. Кто-нибудь может дать мне отпечаток его личности? Хотя бы вторичный?

Захар переглянулся с Лейлой и Степаном, и сказал:

– Можно, конечно. Держи!

Жуковский увидел то, что и ожидал. Невероятно, но размытый образ сознания эскимосского шамана во многом совпадал с образом дикаря, запечатленным в памяти Благодара, то есть, от одного к другому через тысячелетия протянулась прямая наследственная линия. Такого совпадения просто не могло быть, но все же это случилось. Теперь Сергею стало понятно, что притягивало Джека к якутскому ручью Ханданах. Ничто в целом мире не сможет заставить шамана отказаться от заветной цели, имя которой – бессмертие.

Сергей в очередной раз подумал, как тесно переплетается его разум с разумом давно оставившего этот мир Благодара, и понял, что не нужно этому сопротивляться. Бесценный опыт древнего мудреца не довлел над его разумом, но в нужные моменты его память и бесценные знания приходили на помощь, подсказывая правильные решения.

– Эй! Ты где? – встревоженный голос Степана вывел Жуковского из состояния оцепенения. – Ты что, на самом деле в аду побывал? Сам на себя не похож. Давай, выкладывай, что с тобой случилось!

Решив, что продолжать и дальше держать друзей в неведении будет просто некрасиво, Сергей рассказал им все, промолчав лишь о замысле Благодара, чьим преемником он поневоле стал. Слишком крутые перемены в их жизни сулил этот замысел, и нужно было еще тысячу раз все обдумать, прежде чем вывалить им на головы.

– Ничего себе! – изумленно произнес Степан, когда Сергей закончил рассказ. – А мы ни о чем и не догадывались!

Лейла вела себя сдержаннее, но на лице ее было заметно удивление. Только Захар ничем не выразил свои чувства. Помолчав немного, он сказал:

– Не буду говорить, что ожидал чего-то подобного, хотя и были некоторые подозрения. Однако, само существование этих людей, в свете того, о чем сообщил нам наш юный друг, может внести серьезные коррективы в нашу жизнь.

Ты еще даже и не подозреваешь, насколько серьезные! – подумал Жуковский, поражаясь проницательности старого цыгана и стараясь не смотреть ему в глаза.

– Я всегда был уверен, – продолжал Захар, – что наше существование имеет какой-то смысл, помимо бесполезных попыток исправлять человеческие ошибки и направлять ход истории. Не будь этого смысла, наш род давно бы исчез без следа. Может быть, этим людям известно что-то о нашем предназначении, и они откроют нам секрет? Скажи, Сережа, ты не уловил в разговоре чего-то подобного?

Да, недооценивал Жуковский Захара! Но все равно сейчас рано было полностью открываться перед друзьями.

– Я сам еще во многом не разобрался. Давайте все-таки отложим этот разговор до решения вопроса с шаманом. Чувствую, что это будет непросто, – сказал он виновато.

Поняв, что у Сергея есть свои основания уйти от этого разговора, все трое, хоть и нехотя, согласились.

– Кто ведет наблюдение за шаманом? – спросил Сергей.

– Георгий, – ответил Бойцов.

– Что-то мне подсказывает, – задумчиво сказал Жуковский, – что нам всем надо быть наготове, чтобы при первой же встрече шамана с теми людьми, которых он так настойчиво ищет, оказаться поблизости. Иначе могут возникнуть проблемы.

– Как ни странно, перед твоим приходом мы говорили о том же! – переглянувшись с Захаром и Степаном, сказала Лейла. – Откуда-то ведь им стало известно о Ханданахе! Не из-за золота же они разбомбили шахту!

– А почему бы нам не использовать подразделение "М"? – предложил Жуковский. – Правда, это не совсем их профиль, но там один Обрубков чего стоит! Мне он показался надежным мужиком. И хватка у него мертвая. Пусть поработает на благое дело! Займешься, Степан?

– А что, мысль неплохая! Займусь, пожалуй, хуже от этого не будет. – Степан вздохнул: – Эх, как все-таки нас мало! Мы уже не можем контролировать даже те процессы, которые напрямую касаются нас. Каждую минуту в мире изобретают что-нибудь гадостное, наподобие того железа, что мы уничтожили в Неваде. И можете не сомневаться, мы взорвали, а они снова изобретут!

– А что ты хотел? – усмехнулся Захар. – Это же тришкин кафтан. Погоди, еще немного, и наизобретают такого, что нам на земле и вовсе места не останется. И так за несколько последних лет столько кризисов... Ладно, это бесполезный разговор, давайте разбегаться, но постарайтесь оставаться в пределах досягаемости, чтобы никого не пришлось долго искать.

Жуковский попрощался со всеми и поехал к Насте, с которой не виделся несколько дней плюс тысячу лет. Открыл ему Максим, по случаю воскресного дня оказавшийся дома. Он показался Жуковскому чем-то озабоченным.

– Где Настя? – спросил он, поздоровавшись. – У вас что-то случилось?

– Даже не знаю, что сказать, – ответил растерянный зять. – Несколько дней уже Настя как будто не в себе. Спрашиваю – что стряслось? Нет, говорит, все нормально. Может быть, она вам расскажет?

Дочь лежала на диване с книгой в руках, но Жуковский сразу понял, что смотрит она сквозь страницы. Увидев отца, она спрыгнула на пол и повисла у него на шее.

– Папка! Наконец-то! Ты мне так нужен! Максим, сходи, пожалуйста, в магазин, купи хлеба.

– У нас же есть хлеб! – удивился тот.

– Он уже зачерствел, – капризно сказала Настя. – Я хочу свежего!

Максим пожал плечами и молча вышел из комнаты. Как только за ним закрылась входная дверь, Настя с упреком спросила у отца:

– Почему ты промолчал?

– О чем? – удивился Жуковский.

– Как это о чем? – вспыхнула Настя. – По твоему, гибель Андрея меня вовсе не касается? Все-таки, мы были не чужие друг другу, не говори только, что ты этого не знал!

– Ну что ты! – Жуковский ласково обнял дочь за плечи и посадил рядом с собой на диван. – Я просто не успел сообщить тебе, а потом должен был срочно уехать. Да и, честно говоря, не хотелось расстраивать тебя в таком положении. Но откуда ты узнала об этом?

– Па-апа! – укоризненно протянула Настя, и в этом слове прозвучало так много, что Жуковскому стало стыдно за свою недогадливость. Забыл, с кем имеет дело!

– Ладно, я тебя прощаю, – она чмокнула отца в щеку, – но Андрюшу-то как жалко! Вы хоть узнали, кто это сделал?

– Они уже наказаны, – не желая развивать эту тему, ответил Жуковский, – и давай больше не будем об этом.

В этот момент их взгляды случайно встретились, и Настя замерла с округлившимися глазами.

– Папа, где ты был? – тихо спросила она.

Жуковский заранее решил, что первым человеком, кто обо всем узнает, будет Настя. В предстоящих событиях ее роль была чуть ли не главнее, чем у него самого. И он без колебаний открыл перед дочерью все, что пережил за последнюю неделю.

2

Прошел уже месяц, как Обрубков получил новое звание, но полковником себя он пока так и не почувствовал. Может быть, только раз, когда в кругу сослуживцев пил полный стакан водки, на дне которого посверкивали две большие звездочки, да еще дома, открывая шкаф, где висели мундиры с солидными полковничьими погонами, парадный, с золотыми звездочками, и повседневный камуфляжный. Только надеть их так ни разу и не пришлось, разве что примерить. А как бы хотелось в новых погонах на парадном мундире приехать в свой бывший отдел, чтобы все увидели, и особенно начальник отдела полковник Тарутин! Василий Тимофеевич понимал, что это глупое ребячество, но ничего не мог с собой поделать, желание не становилось менее острым.

Назначение его заместителем начальника мало что изменило в расстановке сил в подразделении. Как было под его началом семеро "охломонов", включая Мишу Корнилова, так и осталось, как подчинялся он Игнату Корнеевичу Архангельскому, так и продолжал подчиняться. Куда-то исчез Мангуст, но никого в подразделении это не огорчило, за исключением, может быть, только Игната Корнеевича, который весь этот месяц ходил сам не свой. Мангуста всегда откровенно побаивались. Когда он появлялся на горизонте, "охломоны", как мыши, рассыпались по углам. Обрубков, правда, не убегал, иначе просто перестал бы уважать себя, но при редких встречах с начальником чувствовал невольный холодок в груди, и потому теперь вовсе не страдал из-за его отсутствия. И все-таки, когда позже Архангельский проговорился Обрубкову, что генерал погиб при крушении вертолета, он искренне выразил начальнику соболезнование. Так же искренне он радовался за Игната Корнеевича, когда тому присвоили генеральское звание и назначили на место погибшего начальника.

Тот позорный провал с захватом дочери Сергея Жуковского, как-то незаметно стерся из памяти. Осталось только уважение и безграничное доверие к самому Жуковскому, оказавшемуся замечательным парнем. Жаль, что не довелось больше встретиться. Подразделение "М" снова занялось теми делами, для которых было создано. Недавно Обрубков получил боевое крещение, пролив первую кровь.

...Этого колдуна выслеживали давно, еще до того, как Василий Тимофеевич пришел в подразделение. Мутант, объявивший себя главой несуществующей церкви пророков Апокалипсиса, ездил по городам и наводил морок на людей, особенно привечая одиноких молодых женщин с маленькими детьми. Он снимал ненадолго квартиры, устраивал там богослужения, после которых без вести пропадали по нескольку малышей, а потом тщательно заметал следы, чтобы через некоторое время появиться в следующем городе. Матери пропавших детей, как правило, теряли рассудок.

Архангельский был уверен, что свихнувшийся мутант сворачивает попавшим в его сети женщинам мозги набекрень и на глазах у них убивает детей, надеясь так продлить свое существование. Потом лишает матерей разума, а "прихожанкам" внушает, что перед ними свершается богоугодное действо. И вот теперь обнаглевший колдун, почувствовав безнаказанность, всплыл уже в самой Москве, сняв квартиру в Новогиреево.

На операцию отправились вчетвером: сам Архангельский, уже обкатанный в делах подобного рода Миша Корнилов, Обрубков и еще один необстрелянный боец, бывший боксер, а ныне лейтенант госбезопасности Боря Шкирман. Хоть и выехали с базы с большим запасом времени, но огромная пробка на МКАДе задержала их чуть ли не на час. Остановив машину во дворе длинного четырнадцатиэтажного дома, Игнат Корнеевич прислушался к чему-то внутри себя, и вдруг выкрикнул, побледнев:

– Бегом! Кажется, опоздали!

Они, топоча, как стадо слонов, ворвались в подъезд. Лифт, как назло не работал, или же специально был выведен из строя, и подниматься на восьмой этаж пришлось по лестнице, усеянной окурками, презервативами и использованными шприцами. Стандартная металлическая входная дверь в нужную квартиру была, конечно, заперта, но никто и не собирался жать на звонок. У Обрубкова с собой был небольшой, но крепкий ломик и, слегка поднапрягшись, он без особого труда сковырнул незатейливый замок. Все четверо ворвались в квартиру. В центре большой комнаты стоял круглый стол, вокруг него на полу сидели несколько молодых женщин. Каждая прижимала к себе ребенка, кроме одной, лежащей без чувств. Над столом нависал высокий тощий человек в каком-то несуразном балахоне, держа в руке окровавленный нож, а на столе...

Обрубков не стал дожидаться команды Архангельского. Не обратил внимания и на отчаянные пассы колдуна и, тем более, на грозно поднятый нож. Одним прыжком он преодолел расстояние, отделяющее его от мутанта, и резким движением свернул ему шею. Уже потом он отметил, что успел раньше Бори, с его отменной боксерской реакцией. Потом, когда к Боре вернулся нормальный цвет лица, он клялся, что хотел сам придавить колдуна, но это было потом, а сначала Обрубков бросился осматривать лежащую на столе окровавленную девочку лет пяти. К счастью, колдун успел сделать только несколько неглубоких надрезов на животе и плечах, не опасных для жизни ребенка, но все равно крови вытекло много, картина была страшная. Вызванная Мишей скорая увезла девочку в больницу. Хотели забрать и мать, которая все еще не пришла в сознание, но врач не смог противостоять настоятельной "просьбе" Архангельского, который знал, что в больнице ей ничем не помогут. Только он мог прочистить несчастной женщине мозги, затуманенные злокозненным колдуном.

Подоспевшим милиционерам были предъявлены серьезные документы и объяснено, что тут работает ФСБ. Стражи порядка не стали возражать, и с облегчением удалились, погрузив в труповозку тело почившего колдуна. А в квартире, где все еще оставались семь женщин и шестеро детей, начался обряд экзорцизма. Игнат Корнеевич обосновался на кухне, Обрубков по одной отводил ему женщин, Миша, как мог, успокаивал остальных, а Боря затеял возню с детьми, почти профессионально предотвратив вселенский рев. Через час все были отпущены восвояси, чтобы даже в страшных снах не вспомнить больше кошмарного мутанта.

Только мать увезенной в больницу девочки, несмотря на то, что Архангельский приложил все усилия, чтобы успокоить ее, то и дело начинала метаться из угла в угол с криком: "Анечка! Где моя Анечка?" Решили, что Обрубков лично отвезет несчастную женщину в больницу, потому что иначе она ни за что не поверит, что ее дочь вне опасности. Василий Тимофеевич особенно не сопротивлялся – Ира, как звали женщину, сразу понравилась ему. Маленького роста, ниже самого полковника, пухленькая брюнетка, не красавица, мужики не оборачиваются вслед таким. Но если присмотреться, да еще заглянуть в глаза – что-то завораживает. Как ее только угораздило попасть на крючок к колдуну?

В больнице, убедившись, что ее Анечка жива, хоть и не совсем здорова, Ирина немного успокоилась, но ни за что не соглашалась отойти от ее кровати. Обрубков пошептался с врачом и, узнав, что девочке требуется переливание крови, тут же предложил свою, что и было немедленно проделано. Щеки у ребенка порозовели, и Ирина, наконец, согласилась уехать домой. Но по дороге ее затрясло нервной дрожью, и она смущенно сказала Василию Тимофеевичу, что ей страшно, потому что там однажды побывал страшный колдун, и вообще она боится оставаться одна.

Так Обрубков оказался в ее однокомнатной квартире, которая по стечению обстоятельств располагалась в одном районе с той квартирой, которую выделило ему родное ведомство. Он чувствовал себя неловко, и надеялся все-таки уговорить ее лечь спать, а самому ретироваться домой, но Ирина не хотела и слышать. Она предложила Василию Тимофеевичу ложиться в комнате, а сама собиралась сидеть на кухне. Он, конечно, не соглашался, заявив, что совершенно не хочет спать, и посидеть на кухне может сам, лишь бы был свежий чай. Они долго препирались, пока оба не оказались на кровати в комнате, и в итоге спать до утра не пришлось обоим. С этой ночи они встречались еще несколько раз, и Обрубков незаметно привык к мысли, что не представляет себе дальнейшей жизни без Ирины.

Василий Тимофеевич никогда не был ходоком. Даже после развода с женой женщины в его холостяцкой квартире появлялись нечасто. Он робел с ними, не зная о чем говорить, хотя, в общем-то, никогда не лазил в карман за словом. А с Ирой ему было легко, и с девчонкой ее, Анечкой, не оказалось никаких хлопот, как будто она всегда путалась у него под ногами и тарахтела, не переставая.

На службе, конечно, ребята догадывались обо всем, но, отдать должное, не было не только сальных намеков, но даже двусмысленных взглядов, что приятно удивило Василия Тимофеевича. Уж в прежнем его отделе, это он точно знал, проходу бы не дали кобелячьими намеками и подколками. А тут ни слова, даже когда он стал все чаще уезжать на ночь в Москву. Хотя все отлично знали, что его московская квартира до сих пор стоит пустая, он не удосужился до сих пор купить туда не то, что кровать, но даже стулья.

Вот и сегодня он собирался к вечеру уехать в Москву. Срочных дел не было, и Обрубков по поручению Архангельского до обеда натаскивал подчиненных, обучая их основам оперативной работы, в которой ни один из них не смыслил ни бельмеса, после обеда изучали уголовное право, а потом два часа валяли друг друга в спортзале. В шесть часов вечера, когда он собирался вывести из гаража свой "Гранд Чероки", зазвонил мобильник, и Игнат Корнеевича сказал:

– Тимофеевич, ты уж, пожалуйста, не намыливайся никуда. Надо пару дней побыть на тревожном положении. Звонил человек от Жуковского, просят помощи. Наверно, придется поработать вместе с ними. Не спрашивай, что будем делать, этого я сам пока не знаю, но помочь нужно, – и отключился, не ожидая ответа.

Обрубков вздохнул, вышел из машины и позвонил Ирине, чтобы несколько дней не ждала его. Ему даже не пришло в голову возмущаться или спорить. Работать по просьбе Жуковского было честью. Он твердо знал, что тот никогда не попросит сделать что-нибудь такое, что может пойти вразрез со служебным долгом или человеческой совестью.

3

Начальник районной горнотехнической инспекции Александр Евгеньевич Майоров чувствовал себя достаточно значительной фигурой, чтобы не придать большого значения визиту двух вежливых молодых людей в штатском, плечистых и крепких, которые появились в его кабинете за десять дней до Нового года. Когда они с важным видом предъявили красные книжечки и представились: «Военная контрразведка Дальневосточного военного округа», он снисходительно усмехнулся и сказал, как ему показалось, с безукоризненно вежливой иронией:

– Господа офицеры, несмотря на мою фамилию, я не имею ни малейшего отношения к вооруженным силам. Я, к сожалению, даже в армии служить не сподобился. Так что, вряд ли могу быть вам чем-нибудь полезен.

– Простите, господин Майоров, – в тон ему ответил один из визитеров, в удостоверении которого значилось звание "майор" (второй, который помладше, был лейтенантом), – позвольте нам самим определить степень вашей полезности. Сейчас вы ответите на несколько наших вопросов, и на этом мы расстанемся к обоюдному удовольствию.

– А если я не захочу на них отвечать? – не привыкший к такому тону, Александр Евгеньевич изменился в лице и подпустил в голос начальственную нотку. – Повторяю – я не имею отношения к армии, и вы не можете...

– Можем, – спокойно перебил его молчавший до того лейтенант. – А еще мы можем доставить вас в местное отделение милиции или ФСБ и допросить там под протокол. Если и там вы откажетесь разговаривать с нами, то будете задержаны и привлечены к ответственности за отказ от дачи показаний со всеми вытекающими последствиями. Зачитать вам соответствующую статью уголовного кодекса? Не надо? Тогда в вашей воле выбрать – поговорить с нами здесь и сейчас, в неофициальной обстановке и без всякого протокола, или привод и все последующие за ним неприятности.

– Нет, что вы, – пошел на попятную Майоров, поняв, что незваные гости не шутят. – Вы меня неправильно поняли. Просто я на самом деле не знаю, чем могу быть полезен вашему э-э-э... ведомству.

– Скажите, Александр Евгеньевич, – спросил майор, не обращая внимания на его оправдания, – вы на прошлой неделе инспектировали шахту на ручье Ханданах?

– Ах, вот оно что! – у Александра Евгеньевича отлегло на сердце. – Да, было такое дело. Значит, иностранцами интересуемся? – он посмотрел на контрразведчиков с хитрым заговорщическим прищуром.

– Посмотрите на этот план шахты, – майор развернул на столе бумагу, по-прежнему игнорируя ужимки инспектора, – все ли на нем соответствует действительному расположению стволов и штреков?

– На глазок и не вспомнишь, – почесал голову Майоров, – но у меня есть другой план, который мне дали на Ханданахе. На нем все соответствует, мы проверяли, так что можно сравнить...

Он подскочил со стула и стал суетливо рыться в шкафу. Посетители терпеливо ждали. Наконец Майоров достал толстую картонную папку и положил ее на стол.

– Вот, давайте посмотрим... ага, практически все совпадает, отметки по глубине сходятся. Какие еще будут вопросы?

– А вы уверены, что глубина шахты нигде не превышает указанных значений? – спросил лейтенант.

– Для чего? – удивился Александр Евгеньевич. – С глубиной содержание металла убывает, так зачем нести лишние расходы?

– Хорошо, – кивнул головой майор, делая пометку в блокноте. – Тогда следующий вопрос – вы не заметили в шахте что-нибудь странное? Дам подсказку – нас интересует, нет ли там замаскированного хода, пробитого в глубину. Как это у вас называется – в коренные породы?

– Если что-то подобное и было, то мы этого не видели, – подумав, ответил Майоров. – Но я не понимаю, для чего...

И снова контрразведчики проигнорировали его любопытство.

– А вообще-то странности были, – добавил Александр Евгеньевич, которому стал надоедать непонятный разговор, и захотелось поскорее его закончить. – Главная странность – сама закладка этой дурацкой шахты. Конечно, не мое дело, но все это похоже на какую-то аферу. Только кому это нужно? Не знаю, кто за всем этим стоит, но денег они потратили уже больше, чем смогут заработать при самом лучшем раскладе. Вот и разбирайтесь, для чего это им понадобилось, а у меня нет никаких предположений.

– Вы в этом уверены? – спросил майор.

– Еще бы! – ответил Александр Евгеньевич, обидевшись, что майор усомнился в его профессионализме. – Я не первый десяток лет работаю в районе, восемь лет оттрубил главным инженером на прииске, так что кое в чем разбираюсь. Как у нас можно получить прибыль? Только сведя затраты к минимуму, платя мизерные зарплаты и ни копейки не тратя на социальную сферу. А у них, вы бы посмотрели... – он обреченно махнул рукой.

Майоров промолчал о том, что еще во время инспекции понял – с этой шахтой что-то нечисто. Как и о том, что, вернувшись после инспекции в райцентр, сунулся в архив геологической экспедиции, где обнаружил, что в злополучном распадке в семидесятые годы проводилась разведка, но не силами экспедиции, а какими-то непонятными людьми, после чего документация ушла в неведомом направлении.

Контрразведчики задали еще несколько вопросов и удалились, потребовав сохранить разговор в тайне, что Александр Евгеньевич и делал целых два дня, после чего не выдержал, и поделился с подчиненными, ездившими вместе с ним на инспекцию злосчастной шахты. Оказалось, что к обоим приходили те же плечистые молодые люди в штатском. А когда они узнали из новостей о взрыве на Ханданахе, то, посовещавшись, решили последовать совету и от греха подальше держать рот на замке.

Майор с лейтенантом сразу после разговора сели в "УАЗ" с хорошо утепленным салоном и по накатанному зимнику отправились вниз по Индигирке. Немного не доезжая до места впадения в нее ручья Ханданах, уже в темноте, загнали машину в лес, замаскировали ее легкой белой тканью и, забросив на плечи объемистые рюкзаки, углубились в распадок. Сначала они сверяли маршрут с линией на дисплее прибора, похожего на миниатюрный ноутбук, но батареи быстро замерзли, изображение сначала поблекло, потом исчезло совсем, и пришлось ориентироваться по старинке, по карте и компасу.

Не доходя до поселка золотодобытчиков, они поднялись на сопку, с вершины которой он был как на ладони, достали из рюкзака круглый белый предмет размером с футбольный мяч и установили его на большом плоском камне, направив окошком с круглой линзой в сторону поселка. Рядом расстелили, придавив углы камнями, серебристое полотнище солнечной батареи, наконечник кабеля с мягким щелчком вошел в гнездо разъема на боку электронного шпиона.

– У него хоть аккумулятор не замерзнет? – спросил лейтенант. Это были первые слова, произнесенные с тех пор, как они ушли от машины. Голос звучал приглушенно из-за плотного шерстяного подшлемника с отверстиями для глаз и рта, спасающего лицо от жгучего мороза.

– Не должен, – так же тихо ответил майор. – Специальная разработка. В крайнем случае, на солнечной батарее сработает.

Он отошел в сторону и критически осмотрел дело своих рук. Яркая, почти полная луна заливала мертвый белый пейзаж голубоватым светом, из отверстий в подшлемниках с тихим шелестом вырывался пар, а сами подшлемники и опущенные уши меховых шапок были покрыты инеем.

– Годится! – оценил он работу. – Снизу никто не увидит, а сюда ни один дурак не полезет. Давай быстро обратно, а то уже под шестьдесят жмет.

Обратный путь занял у них гораздо меньше времени. Даже не пытаясь завести мотор поворотом ключа, они разожгли две паяльные лампы и полезли под машину отогревать картер, коробку передач, мосты и все остальные агрегаты. Но даже после этого пришлось не меньше минуты крутить стартер, прежде чем двигатель чихнул и взревел на высоких оборотах. Когда салон прогрелся, майор с лейтенантом стянули с себя теплые куртки и сбросили шапки. Майор вытащил из кармана блокнот, написал текст сообщения и, вырвав листок, передал лейтенанту, бывшему по совместительству шифровальщиком. Тот пересел на заднее сидение, отгородился от начальника маскировочной тканью, извлек из рюкзака шифровальный аппарат, отключил систему самоликвидации и принялся за дело. Закончив, посмотрел на часы – как раз уложился к прохождению спутника – и нажал кнопку передачи. В эфир ушел короткий всплеск, который в принципе невозможно было перехватить.

Лейтенант собрал оборудование и убрал ширму, отделяющую его от командира. Майор, следуя инструкции, все это время просидел с пистолетом в руке, готовый умереть, но не отдать врагу секретную аппаратуру и живого шифровальщика. Теперь, убедившись, что все в порядке, он спрятал оружие, забрал блокнотный листок и немедленно сжег его в пепельнице. Покончив с делами, достали пакет с продуктами и бутылку водки, с чувством выполненного долга выпили по полному стакану, хорошенько перекусили и тронулись в путь.

Почти две недели установленный на сопке "шпион" передавал на спутник, а с него в штаб военного округа, картинку поселка золотодобытчиков и перехват всех электронных сигналов и телефонных переговоров его обитателей. Все это время шел оживленный обмен мнениями между Дальним Востоком и Москвой. Высокие чины спешно искали виновника, допустившего проникновение чужой спецслужбы к месту, где под землей таилось нечто такое, к чему их нельзя было подпускать на пушечный выстрел. Тревога поднялась после шифровки из резидентуры ГРУ в Соединенных штатах, в которой говорилось, что вылетевший в Россию по контракту с канадцами инженер имеет непосредственное отношение к военной разведке. Копнули глубже, и оказалось, что практически все иностранные работники компании, получившей лицензию на добычу золота на ручье Ханданах – выходцы из того же ведомства. А когда, подняв старые дела, свели все воедино, волосы встали дыбом даже у лысеющих генералов. Иностранная разведка подбиралась к тайне, которую не удалось раскрыть даже советским генсекам.

Теперь одни искали стрелочника, а другие – выход из сложившегося положения. В высоких кабинетах дым висел столбом, обсуждались десятки вариантов. А когда было выработано устраивающее всех решение, с точки постоянного базирования поднялся вертолет Ка-50 и взял курс на Индигирку...

Снимая с сопки свою закладку, майор Мозговой и лейтенант Шилкин увидели картину разгрома и, конечно, поняли, что, хоть и не напрямую, но тоже причастны к гибели нескольких десятков человек. Но никакой вины они за собой не чувствовали, потому что, во-первых, выполняли приказ, а во-вторых, сорвали коварные вражьи планы. Для майора погибшие были далеко не первыми, отправленными лично им или с его непосредственным участием к "верхним людям", поэтому он переживал меньше. Лейтенант по молодости лет еще не успел завести счет, но внутренне уже был готов к этому. Не испытывая угрызений совести, оба старались как можно быстрее забыть о недавнем задании, но судьба распорядилась иначе.

4

Капкан, настороженный Арнольдом Каляевым в тот год, когда президента-генсека сменил новый, всенародно избранный, коего ничуть не интересовали романтические бредни давно умершего литератора, сработал в самом конце две тысячи восьмого. Попался в него полковник Генерального штаба, принесший бумагу с необходимыми визами и получивший в бывшем архиве ЦК копии материалов, объединенных под грифом «Писатель». Когда-то Каляев лично попросил ответственного работника архива следить за их движением и повторял просьбу всем его преемникам, поэтому в его офис позвонили в тот же день. Отказать в просьбе Арнольда Ефимовича было трудно...

Выслушав сообщение, он вытер платком повлажневшие вдруг руки и задумался. Почему вдруг в дело вступило военное ведомство? Раньше, когда вокруг объектов в Якутии и на Алтае начиналась очередная возня, ими всегда занимался КГБ под неусыпным взором центрального комитета. Именно там Каляев и наводил контакты, стараясь не пропустить главного. Теперь нужно было срочно искать подходы к закрытой касте военных разведчиков. Трудновато придется, подумал Каляев. Но разве легко было весной сорок первого, одернул он себя, когда оказался без денег и документов в совершенно незнакомом Свердловске, не имея ни малейшего понятия об устройстве жизни в Советском Союзе, даже таких мелочей, сколько стоит проезд в трамвае; не зная, как распорядиться неожиданной свободой?

Его, тридцатипятилетнего профессора биологии Рижского университета, осужденного на восемь лет за антисоветскую пропаганду, утрамбовали в "купе" арестантского вагона, и без того переполненное не говорящими по-русски, так и не понявшими, что с ними произошло, латышскими хуторянами и ограбленными "буржуями" – бывшими владельцами магазинов и лавок. Поезд ехал не спеша, подолгу стоял на станциях, Каляев даже потерял счет дням. А однажды, когда он сидел на полу, уткнув лицо в колени – полки по очереди были заняты спящими, на каждой по двое, – он отчетливо понял, что завтра их выгрузят из эшелона, а в лагере его в тот же день убьют.

Закрывая глаза, он как наяву видел лицо худого, дерганого уголовника с хрящеватым носом и нездоровой желтой кожей. Поигрывая узким длинным ножом, он протягивал руку к фанерному чемоданчику, где хранилось все нехитрое имущество профессора. В пустых мутных глазах плескалась чернотой одна мысль – подколоть фраера! А прибывшие вместе с профессором латыши не отрывали глаз от пола, не желая вмешиваться в разбирательства русских, хоть Арнольд Ефимович был их земляком и говорил на их языке...