Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

У англичан и американцев были такие бомбы. На некоторых из них по матовому черному металлу уже было написано по-английски: «За Плимут! За Лондон и Манчестер! Для Кенигсберга». В конце августа, спустя совсем немного времени, как Янтарная комната и другие ценности огромного замка были упрятаны в подвалах, англо-американская авиация совершила налет «Возмездие» на Кенигсберг.

Наш старый знакомый, генерал от инфантерии Отто Ляш, награжденный Гитлером за успешные бои в России рыцарским с дубовыми листьями крестом, назначенный фюрером командующим Восточно-Прусским округом, так рассказывает о нем: «В ночь с 26 на 27 августа 1944 года английская авиация совершила налет на Кенигсберг, в котором участвовало около 200 самолетов. От налета пострадал почти исключительно район Марауенгоф, между Гранцер-аллее и Герцог-аллее. На юге бомбежка ограничилась Кольцевым валом, не затронув внутренней части города. Поскольку на Гранцер-аллее располагались административные учреждения, казармы, а в Роттенштайне военные мастерские, склады, этот налет, пожалуй, еще можно расценивать как нападение на военные объекты. Жертвы составили примерно тысячу убитыми, около 10 тысяч человек остались без крова. Повреждено примерно 5 процентов зданий. В ночь с 29 на 30 августа последовал новый налет английской авиации, в котором участвовало около 660 бомбардировщиков. Первые бомбы упали 30 августа в час ночи. В противоположность первому налету объектом нападения явилась исключительно внутренняя часть города. Место бомбежки было точно обозначено осветительными ракетами, то есть это был чисто террористический налет на густонаселенные, тесные городские кварталы. Со всей жестокостью противник успешно испробовал новые зажигательные бомбы, вызвавшие повсеместно пожары. Число убитых составило почти 2400 человек, оставшихся без крова – более 150 тысяч, разрушено и повреждено, считая и предыдущий налет, до 48 процентов зданий. От бомбежки пострадали только кварталы жилых домов, а из общественных и административных зданий – те, что располагались в жилых кварталах или по соседству с ними, например старые хранилища на Хундегатт (место погрузки судов)… Жертвой этого воздушного налета было и здание штаба округа на Гранцер-аллее. Командование округа было поэтому переведено в форт Кведнау, расположенный на северо-восточной окраине города…»

Бессмысленный, жестокий налет. Залив весь город ослепительным, мертвяще-белым светом, огромные «летающие крепости», «бристоли», «ланкастеры» покрыли центр города сплошным бомбово-напалмовым огнем, ведь именно тогда, в августе сорок четвертого года, впервые в такой массе было испробовано американское изобретение: зажигательные бомбы, начиненные напалмом. Ослепив зенитную артиллерию, из глубин черного августовского неба, будто космические звезды, сияли «аэролюстры», медленно, плавно опускавшиеся на охваченный пожаром город.

В две ночи было уничтожено почти все, что создавалось тут семь столетий: жилые кварталы, древние улочки и уютные магазинчики, костелы и кирхи, Королевский замок с его тронным, «Московитским» и прочими залами, с его «историческим» кабачком «Блютгерихт», древнейшее здание города – Кафедральный собор, к одной из стен которого прижался саркофаг с прахом великого философа Иммануила Канта. Старое («Альбертина») и новое здание университета, «Новый» театр на Хуфен-аллее, где когда-то игрались трагедии великого Шекспира и где после тридцатого года чаще, чем спектакли, разыгрывались фарсы «единения партии и народа», главным актером в которых был сам гауляйтер Эрих Кох со своими «коричневыми». Казалось, наступил конец света. Да так оно и было на самом деле для многих кенигсбержцев, мечущихся по горящему городу, пытающихся через ревущий, воющий ад пробиться к Прегелю и Обертайху, озеру в центре города, но и там спасения не было: вода горела, залитая напалмом. По забитым бегущими неизвестно куда людьми улицам со страшными воплями метался горящий слон, топча людей. Слона застрелили утром из противотанкового ружья и волокли потом за город по Альте Пиллау-ландштрассе, привязав стальным тросом за ногу к танковому тягачу; черный кровавый след тянулся за ним по серой, засыпанной битым стеклом брусчатке.

«Этот город больше не существует, – сообщалось спустя несколько дней в английской газете „Британский союзник“, выходящей в СССР. – Эти две „английских“ ночи оставшиеся в живых немцы запомнят навсегда».

…Итак, замок сгорел. А Янтарная комната? Столько лет поисков… Яблоки, груши. Долги, достигшие угрожающих размеров. Все более настойчивые кредиторы, требующие возврата своих, взятых под большие проценты, денег, запущенное хозяйство. И – янтарь, письма, запросы, поездки, справки… «Уважаемый господин Кнебель! Как Вам известно из моих писем, в Кенигсбергском замке находился знаменитый „исторический кабачок „Блютгерихт““. Известно, что директор этого ресторанчика Пауль Фейерабенд был дружен или, по крайней мере, хорошо знаком с Альфредом Роде, тот часто бывал в ресторане. Несомненно, Пауль Фейерабенд мог что-то знать о Янтарной комнате. Не имеется ли у вас о нем каких-либо сведений? Его адрес? Я был бы Вам так признателен, уважаемый господин Кнебель, так признателен!»

Не знаю, ответил ли господин Кнебель Георгу Штайну, сообщил ли что-либо важное о директоре ресторана «Блютгерихт», но мне кажется, что именно Пауль Фейерабенд давал какие-то пояснения, когда поисковая группа моего отца оказалась в огромном, заваленном битой военной техникой, какими-то нагроможденными друг на друга обгорелыми железными кроватями и штабелями зеленых патронных ящиков обширном дворе полуразрушенного замка. Невысокий, верткий человек в желтой кожаной куртке и охотничьей шляпе с перышком шел впереди отца и что-то быстро говорил. Отец неплохо знал немецкий, но то и дело останавливал рассказчика: пожалуйста не так быстро.

Пленные немецкие солдаты, выпачканные известкой, усталые, молчаливые, с красными от работы и жары лицами, разбирали каменные завалы на уровне второго этажа южной части замка, там же виднелась и группка наших офицеров, толпящихся возле груды книг и мебели, видимо, добытых из-под руин. Наверно, это тоже была какая-то поисковая группа, созданная при штабе 11-й гвардейской армии. И, возможно, Пауль Фейерабенд, если это был он, работал с ними, потому что кто-то из офицеров строго окликнул его, и он, извинившись перед «герр оберстом», заспешил на зов.

Солнечный был день, теплый. Стайками проносились голуби. В проломах замковой башни виднелось синее небо. Людка Шилова лежала на броне немецкого танка «пантера», на плащ-палатке, постеленной на теплое железо Федей Рыбиным. Закусив зеленую травинку, глядела в небо. Руки она закинула за голову, сапоги сбросила. Пленные солдаты, оживившись, глядели в ее сторону, что-то говорили между собой, да и офицеры, рывшиеся в находках, тоже то и дело бросали взгляд на «пантеру». «Весна, черт побери». – «Йа-йа, ди фрюлинг, доннер веттер…» «Одерживай! Держи, гад, крепче…» – слышались хриплые, злые голоса. Это потные, сбросившие шинели красноармейцы выволакивали из глубоких подвалов Рейхсбанка железные ящики и сейфы. Серое, приземистое здание банка находилось напротив замка на Шлоссплац. Часть восточных сооружений замка была разрушена, и сквозь огромный щербатый провал видны были стоявшие возле банка «студебеккеры», в один из которых и погружалось все это железо. Помню, как мы с Федей Рыбиным бродили по мрачным, с низкими сводами помещениям замка. В одном оказались ящики и сундуки, наполненные всевозможными военными головными уборами, видно, тут хранилась обширная музейная коллекция, в другом – мундиры с блестящими пуговицами, гусарские ментики, шитые золотыми позументами камзолы и кители… Под ногами шуршала бумага, валялись или были сложены стопками обсыпанные битой штукатуркой и кирпичным крошевом газеты, журналы и книги, а в одном из хранилищ громоздились ящики с холодным, наверняка тоже музейным, оружием. Федя светил фонариком, я брал в руки то саблю, то шпагу, то драгунский палаш. Пугающая гулкость, закопченные стены и потолки, сплющенные манерки, битое стекло, бурые бинты.

Потом из темноты и сырости мы вылезли на свет, солнце. Федя напялил на голову гусарский кивер, я нес палаш и старинный пистолет. Отец сказал, что никто тут про нужный нам архив ничего не знает, пора ехать. Улыбаясь, поправляя волосы, шла к «виллису» Людка, пленные немцы, оставив работу, смотрели ей вслед. Я кинул в машину драгунский палаш, сунул пистолет в сумку, сел на заднее сиденье и протянул руку, но Федя опередил меня. Подхватил ее сзади, легко, как ребенка, поднял, она вскрикнула: «Ах, ну что же это такое, товарищ полковник?!» и плотно села рядом со мной. Невероятно манящим пахнуло от нее, жаром разогретого тела, чуть духами и еще чем-то. Федя легко вспрыгнул в машину, уложил автомат на коленях, и «виллис» вынесся через ворота Альбрехта на небольшую, мощенную каменными плитами Замковую площадь, где солдаты-штрафники с матом-перематом все еще грузили в кузова «студебеккеров» банковские ящики. Карманный колесцовый пистолет и палаш сохранились до сих пор. Висят на стене моего кабинета. По сверкающему клинку палаша скачут всадники 12-го Инстербургского литовского уланского полка, в котором, между прочим, в 1813 году служила знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова…

Итак, неизвестно, ответил ли Георгу Штайну господин Кнабель, но вот какое он однажды получил письмо: «С большим интересом следила за серией фильмов „Тайна Янтарной комнаты“. Быть может, мое письмо поможет в развязке этой загадки, – пишет Георгу Штайну из Берлина Лизель Амм, учительница. – Уроженка Кенигсберга, я была там студенткой с тридцать девятого по сорок пятый год, там же получила диплом учителя. В сорок третьем – сорок четвертом годах, я училась на одном курсе с дочерью д-ра Роде, Лоттой. Мы подружились, и я стала частым гостем в семье Роде. Во время одного из обедов д-р Роде сказал мне, что в Кенигсбергский замок привезена Янтарная комната, о существовании которой раньше я и не подозревала. Так как я очень интересовалась искусством, что было связано в известной мере с моей профессией, Роде обещал мне показать эту знаменитую комнату. И он исполнил свое обещание. Я увидела это сокровище одной из первых. Мне показал Янтарную комнату сам Роде»…

Так. Это еще одно подтверждение, что Янтарная комната действительно была смонтирована в замке, но что же произошло дальше? «Минули недели, – продолжает Лизель Амм, – во время одного из очередных обедов Роде рассказал, что в связи с возможными налетами авиации предстоит перенести „Я. К.“ на северную сторону замка. Сводчатые подвалы были очень толстыми (они были построены еще во время тевтонского рыцарства), что способствовало сохранению Янтарной комнаты. Сильнейшие налеты англичан в сорок четвертом году превратили почти весь Кенигсберг в развалины. После ночных пожаров я направилась в центр города на поиски родных и близких. Около полудня я была во дворе замка. Встретила там Роде, лицо которого было цвета пепла. Мы поздоровались, и я спросила: „Что с Янтарной комнатой?“ Он вскричал: „Все пропало! Все пропало!“ Он повел меня к неизвестным мне раньше подвалам, и я заметила множество кусков, напоминавших растопленный мед, в которых виднелись куски обугленного дерева. Д-р Роде был полностью подавлен. Больше он никогда и нигде не говорил о Янтарной комнате… Мне кажется, что д-р Роде в первый момент отчаяния показал мне место, где погибла в огне Янтарная комната. Потом, страшась ответственности, он умолчал этот факт перед тогдашним гауляйтером Эрихом Кохом, по той же причине молчал и тогда, когда работал с советскими искусствоведами: ведь под его наблюдением находились ценнейшие сокровища! Но позже во дворе замка видели ящики… с янтарем! Ящики, в которых могли быть только ценнейшие собрания янтаря, принадлежащие доктору Роде».

Можно себе представить, с каким волнением и интересом, а потом и с недоумением читал это письмо Георг Штайн. Читал, перечитывал, откладывал в сторону, уходил в сад, бродил между деревьями, что-то делал, пытаясь отвлечься, успокоиться, вновь возвращался к письму. Что же получается? Янтарная комната сгорела? Но разве янтарные панели и все остальное, что составляло Янтарную комнату, могло сгореть в подвалах замка, куда, судя по многим свидетельствам, огонь не добрался? Обман? Мистификация? Или что-то действительно сгорело, и это «что-то» д-р Роде показывал тем или иным лицам, чтобы сбить с толку, отвлечь внимание, что-то скрыть? Скрыть, что Янтарная комната уцелела, чтобы упрятать ее в неизвестных тайных бункерах или вывезти за пределы Восточной Пруссии? Ах, если бы отыскать господина директора ресторана «Кровавый суд» Пауля Фейерабенда – он должен что-то знать, должен! Ведь туда, в его ресторан, ходил не только Роде, но и почти все сотрудники огромного музея, размещенного в замке.

А д-р Штраус, ближайший помощник Роде, его заместитель, что знает он? Наверняка д-р Штраус знал многое, но был сдержан в своих сообщениях. «Спустя несколько дней после той ужасной бомбежки, когда весь центр города и замок были накрыты бомбовым градом, я вновь оказался на дымящихся, заваленных кирпичом и известкой улицах Кенигсберга, – сообщает в журнале „Фрайе вельт“ Герхард Штраус. – Осмотрев развалины исторических памятников, я направился в замок и там вновь увидел доктора Роде и его… Янтарную комнату. Ящики, в которые она была упакована, стояли во дворе замка, у одного из подъездов южного крыла. Роде, очень взволнованный, нервный, несчастный, сказал, что он извлек их из подвала, чтобы они охладились: замок сгорел и в подвалах поднялась очень опасная для дерева температура. „Надо прятать, – бормотал Роде. – Увозить комнату, спасти, но никто не дает разрешения на это… Но я знаю, где спрячу „Бернштайнциммер““. Где именно? Роде этого не сказал, будто и не слышал моего вопроса. Осталась ли Янтарная комната в Кенигсберге? Кто может ответить на этот вопрос? Может, обер-бургомистр Вилль? Вряд ли без его, как и Коха, разрешения Роде мог что-либо предпринять для вывоза „Бернштайнциммер“ из Кенигсберга».

«Роде, для которого я был не только одним из главных начальников, но и другом, вряд ли предпринял бы что-либо касающееся эвакуации комнаты, не известив меня об этом, – так на этот счет рассуждал бывший обер-бургомистр Кенигсберга. – Думаю, что Роде вновь упрятал комнату в подвалы замка. Там она и осталась. Куда она могла быть вывезена? До января ящики с ней еще видели, но куда и как ее могли отправить в январе?! Ведь, во-первых, Кенигсберг уже был почти в полном окружении, а дорога, что вела в Пиллау, находилась под ожесточенным обстрелом русской артиллерии. Помню, что когда мне понадобилось увидеться с комендантом города Кенигсберга Отто Ляшем, то из своего бункера на Адольф-Гитлер-плац, где находился Штадтхаус, до бункера Ляша на Параден-плац, до которого всего-то и расстояние с полкилометра, мне пришлось добираться три часа. Как могли машины передвигаться по городу? И где вообще можно было добыть эти машины в те страшные дни?..»

Ах, эта замечательная Большая Тайна! «Увозить комнату, спасать, – бормотал доктор Роде, и его лицо цвета пепла искажалось болезненной гримасой, – но никто не дает разрешения на это… Но я ЗНАЮ, ГДЕ СПРЯЧУ „БЕРНШТАЙНЦИММЕР“». Кто не давал разрешение на эвакуацию Янтарной комнаты?.. Вот еще один очень интересный и важный документ: «Внимание! СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО! Транспорт: Кенигсберг – Данциг. Профессор доктор Андре, работник Кенигсбергского университета, вместе со своими сотрудниками получил ПРИКАЗ ОТ ГАУЛЯЙТЕРА ЭРИХА КОХА ПОДГОТОВИТЬ И ОТПРАВИТЬ под охраной доктора Ланге НАИБОЛЕЕ ВАЖНЫЕ УНИВЕРСИТЕТСКИЕ И ГОРОДСКИЕ ЦЕННОСТИ. Поставку тары для ценностей осуществляет доктор Ланге. Содержание ящиков: картины – 60 ящиков 200x200x80. Хрусталь и столовое серебро – 240 ящиков размерами 100x100x80. Малые формы: керамика, медали, монеты… Светильники, мебель, литературные произведения (600 ящиков). Ковры, шпалеры и гобелены… Рыцарское снаряжение и оружие… Всего – 1605 ящиков. „ПРИМЕЧАНИЕ: ЯНТАРЬ И ЯНТАРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ (ЯНТАРНАЯ КОМНАТА) ПАКУЮТСЯ В ОТДЕЛЬНЫЕ ЯЩИКИ, СПЕЦИАЛЬНО ИЗГОТОВЛЕННЫЕ НА ЗАВОДЕ „БУРОВ, ПОМЕРАНИЯ“ (под управлением доктора Ланге). Померания, охотничий дом, Герман Геринг“. Ящики, полторы тысячи, да какие! Тут же и чертежи приложены. Материалы: цинк, дубовые доски и брусья, асбест, жидкое стекло; воздушные подушки. Эти ящики – не тонут, не горят. Может, это о них говорил г-н Поссе? Для каждой группы предметов – ящики особых размеров, обнаружив их даже пустыми, уже можно было бы судить, что находилось в них. Но где они?

Чем больше документов, сообщений, версий, свидетельств, тем дело становится не легче, проще, а сложнее. Были ли они, эти ящики, изготовленные в Померании? Доставлены ли в Кенигсберг? Загружены ценностями и вывезены ли из Кенигсберга? Под письмом Геринга стоит дата: 12 декабря сорок третьего года… Успели все сделать, как приказано, или нет? И вот еще странность: „Кох приказал подготовить и отправить“, а письмо подписал Герман Геринг! Распоряжение из Померании, куда, видимо, и должны были прибыть все эти ценности?! Значит, Кох поддался уговорам „толстяка“ и решил отдать все эти богатства под его покровительство, но… но вот еще одно, не менее важное сообщение, добытое Георгом Штайном с большим трудом в одном из германских архивов: „Обер-бургомистр города Кенигсберг. Телефон 32-68-66. Адрес для всех почтовых отправлений: Художественное собрание Кенигсберга в замке. Получатель: Господину тайному советнику Циммерману, музей императора Фридриха, Берлин… Весьма почтенный тайный советник Циммерман! Размещение предоставленных вами во временное пользование вещей, как вы увидите из прилагаемого перечня, в противовоздушном отношении является безупречным. Малые формы уложены в ящики (те самые, о которых идет речь выше? – Ю. И.), керамика, фарфор, медали, монеты, вместе с вашими картинами. Ящики находятся в Вильденхофе под Цинттеном в имении графа Шверина – абсолютно отдаленной местности. Средние форматы (7 картин) поставлены на первом этаже замковой башни – также в абсолютно надежном месте. Для этих семи картин я уже сейчас собираюсь заказывать ящики, конечно, при условии наличия досок (значит, не те ящики? – Ю. И.). Вот только две картины из-за их большого формата поставлены в особое бомбоубежище замка, также считающееся надежным. Обе миниатюры, „Кенигсвизер“ и „Розе“, упакованы в одном ящике и помещены в бункер за пределами замка. Это современный, с отоплением и вентиляцией, бункер, в котором размещены мои ВЕЛИЧАЙШИЕ ЦЕННОСТИ (картины Франса Хальса, К. Д. Фридриха и т. д.). Я бы рекомендовал вам ОСТАВИТЬ ВСЕ ЗДЕСЬ, так как тут надежнее, чем в Берлине. Я хотел бы задержать их отправку и отсоветовать вам, так как недавно два отправления в Берлин и Дрезден где-то пропали в результате воздушного нападения противника… Совсем иначе стоит вопрос о возможной ЭВАКУАЦИИ, который еще не возник для обсуждения и о котором нам НЕ ДАНО ПРАВО ГОВОРИТЬ. Всего десять дней тому назад Галль поручил своему чиновнику МАРЧУ ОСУЩЕСТВИТЬ ЭВАКУАЦИЮ ЦЕННОСТЕЙ ЗАМКА в г. КАССЕЛЬ, и это мероприятие уже находилось в стадии осуществления, однако, узнав об этом, обер-президент (Эрих Кох) тут же запретил осуществление этого мероприятия, чтобы не возбудить ПАНИКИ В НАРОДЕ. Во всяком случае, если что возникнет, я в первую очередь буду иметь в виду ваши картины. С наивысшим почтением к вам – ваш Роде. Кенигсберг, 12 августа 1944 г.“.

Кох приказал подготовить и отправить! Кох запретил?! Значит, эвакуация была приостановлена? Но до какого числа? Между августом и январем, когда Красная Армия, прорвав оборонительные рубежи, углубившись в Восточную Пруссию вдоль Мазурских озер, а потом повернув на север, вышла к Балтийскому морю, тем самым перерезав все шоссейные и железнодорожные пути, ведущие из Кенигсберга в Германию, оставалось всего несколько месяцев… Успели специальные ящики из Померании прибыть в Кенигсберг и оттуда, наполненные ценностями, совершить обратный путь?

Доктор Кюнгсберг, доктор и граф Золмс, доктор Роде, доктор Штраус… Доктор Андре и доктор Ланге. Сколько докторов! Они-то знали все. И в особенности доктор Андре, который к тому же имел чин штандартенфюрера СС и был директором Кенигсбергского музея янтаря. Выполнил ли он указания высшего партийного начальства? Некоторое время назад часть „кенигсбергских сокровищ“ вдруг как бы вынырнула из небытия: делая уборку в одном из многочисленных подвальных помещений Геттингенского университета, работавшие там студенты совершили сенсационную находку, обнаружив ящики с богатейшими коллекциями янтаря, принадлежащего Кенигсбергскому университету! Каким образом они оказались там, а не в Померании? Что это – лишь малая часть того, что, может быть, было вывезено из Восточной Пруссии? Или еще в каких-то подвалах до сих пор хранятся, как бы невостребованные, и другие, многие ящики, отправившиеся в путь в конце сорок четвертого или начале сорок пятого года? Ковры, гобелены, царское оружие, ценнейшие „малые формы“… И почему – в Геттингене? Может, потому, что этот старейший германский университет имел до войны тесную связь с университетом Кенигсберга? И еще потому, что штандартенфюрер СС, доктор и профессор фон Андре когда-то учился в этом университете?..

День ветреный, холодный. Осень. Все желтое. Желтые дюны, желтые кроны деревьев, желтый, знобкий закат. Слышно, как тяжко вздыхает море, громыхают, выкатываясь на желтый песок, пенные валы. Мы только что пришли с моря, прошли километра три по плотному, укатанному волной песку, намерзлись в поисках янтаря, но сегодня дули обыкновенные, а не „янтарные ветры“. И вместо янтаря на берегу валялся всякий мусор. Коричневые и синие пластиковые мешки, доски, бутылки из-под разных вин и водки, кроссовки фирмы „Адидас“, красные и черные резиновые перчатки, шприцы разового пользования, пестрые баллончики из-под дезодорантов, швабра, которую я прихватил, отличная, совершенно новенькая швабра, приплывшая, судя по фирменной надписи на ручке, из Швеции, табличка темно-шоколадного дерева с вдавленными в древесину медными буквами „ADVOKAT KUKKER“, и узенький синий, с перламутровой пуговичкой лифчик, возможно самый последний в этом сезоне, снятый каким-то туристом с какой-то туристки на ботдеке под одной из спасательных шлюпок океанского, совершающего, может, самый последний в этом году рейс лайнера. Табличку я тоже прихватил. И пока мой старый московский друг растапливал печку, я приколотил ее в своем деревянном, с цинковой волнистой крышей туалете, который, кстати, тоже приплыл из каких-то дальних краев.

Бездомный кот-бродяга Василий Васильевич лежал на диване, мурлыкал и потягивался, ощущая с блаженством, как отогреваются старые, оббитые на грубых чердачных досках кости. Было тепло. Мы – я, Валерий и его жена Светлана, иногда появляющиеся в Ниде и заезжающие на день или вечер ко мне, – тоже отогревались, протягивая руки к огню.

О чем еще можно было говорить на Куршской косе, в старом рыбацком доме, до которого явственно доносились глухие шумы моря, как не о янтаре? И мы говорили об этой древней окаменелой смоле, об историях, связанных с янтарем, об исчезнувшей неизвестно где Янтарной комнате.

– Штайн так надеялся на показания директора ресторана „Блютгерихт“ Фейерабенда, но, кажется так ничего и не смог о нем выяснить, а у нас сейчас есть его показания.

– Откуда такое страшноватое название: „Блютгерихт“? – спрашивает Светлана. – „Кровавый суд“? Или „Суд крови“?

– Этот ресторанчик располагался под Турнирной галереей замка. Говорят, что после казни палач получал тут плату за свое дело: кружку красного, как кровь, вина. Это был ресторан, известный по всей Германии, с его „Большим залом“, где находились пять огромных, украшенных резьбой бочек, под ними сидел увенчанный виноградом пьяный Бахус, а к этому залу вел „Коридор мучеников“, с двумя огромными каменными рожами и двенадцатью креслами, в которых восседали двенадцать „кровавых судий“. Там был Великий Дух Ночи – Гешпенст со своими шестью стеклянными совами, а вино подносили виночерпии в кожаных палаческих фартуках и колпаках с прорезями для глаз…

– А что за вино-то было? Прости, говорим о янтаре, а я про вино…

– Вина были фирменные: рейн, бордо, бургундское и „Кровавый суд“ № 7– очень крепкое, густое темнокрасное вино. Так вот: наверху, в турнирных залах, рыцари рубились мечами на турнирах, а внизу, под кабаком, когда-то были пыточные камеры с названиями „Испанская игла“, „Комната боли“, „Большой колпак“. Народ рассказывал, что в черных закоулках подвала обитала невероятно красивая „Железная фрау“, вооруженная двумя мечами, что там была яма-ловушка, в которую попадали негодяи: вдруг под их ногами сама собой распахивалась железная крышка бездонного люка. Так погиб один бандит, убийца, провалившийся в „Катцбах“, „кошачий ручей“.

– Но что с показаниями директора ресторана?

– Вот. Я его захватил с собой, перевод. „Показания директора ресторана „Кровавый суд“ в Кенигсбергском замке Пауля Фейерабенда. Перевод с немецкого оригинала. Кенигсберг, 2 апреля 1946 года“. С начала 1943 года я был приглашен на должность директора ресторана „Кровавый суд“. Из персонала музея, находившегося в замке, я был знаком с доктором Роде и инспектором Ханкензивкеном. В июле 1944 года во двор замка пришли две машины, высоко нагруженные ящиками. Некоторые маленькие ящики были сгружены и перенесены в Прусский музей, другие остались в машинах. Роде сказал мне, что это янтарные стены из России. Сейчас же после прибытия машин д-р Роде имел совещание с обер-бургомистром доктором Виллем в городском управлении. Машины, нагруженные ящиками, оставались в замке, во дворе, всю ночь. На следующий день машины с грузом ушли. Около полудня Роде пришел ко мне купить несколько бутылок вина на дорогу, он должен был уехать на несколько дней. Он действительно отсутствовал три недели. По возвращении доктор Роде сказал мне, что был в каком-то имении и там много поработал. Это путешествие Роде несомненно было связано с теми нагруженными ящиками машинами. Место и название имения мне Роде не сказал. Впоследствии Роде сказал мне, что речь шла о янтарном зале из России, который находился упакованным в машинах. В 1943 году пришло много ящиков из России, содержимое которых было распаковано в Прусском музее и в музее замка. Это подтвердилось, когда в 1945 году, в июне-июле и августе, было найдено много русских экспонатов и художественных ценностей, все это было распаковано, причем многое из этого еще находилось в ящиках. Пауль Фейерабенд, 2 апреля 1946 г.» Вот такое сообщение этого Пауля, которое не помогает что-либо понять, а лишь еще больше все запутывает.

– Действительно, – говорит Валерий. – Кот, от тебя рыбой пахнет…

– Он рыбу ловит в заливе.

– …Действительно, как все это понять? Эти ящики с янтарем, что были привезены в замок в июле сорок четвертого года, что это за ящики? Их увозили, когда Фейерабенд этого не видел? Вернулись? А потом янтарь снова куда-то отвезли? Или – лишь часть Янтарной комнаты? А что за ценности, найденные в июне-августе сорок пятого года?

– Еще одна загадка… Кстати, а может, тот янтарь в ящиках был и не из России, а из восточной же Пруссии?

– Как это? Откуда?

– Есть же сведения, что и там, где добывали янтарь, в Пальмникене, тоже был замечательный музей, но он исчез. Куда делся? Якобы каждому, кто найдет кусочек янтаря с вкраплением – мухой, букашкой или листочком, – музей выплачивал значительное вознаграждение. Даже во время войны. И вроде бы наши дети и подростки из России, Белоруссии, с Украины работали там, так и им давали награду. Миску похлебки и кусочек мыла. Но так ли все это?

– Насчет детей – все именно так, – Светлана прижимается спиной к кафелю горячей печки, знобко ежится, говорит: – Мой брат Вова там работал, вначале он был в Кенигсберге, а потом – в Пальмникене, в шахте «Святая Анна»…

– А как он туда попал?

– До войны мы жили в деревне. Однажды, это было в сорок втором, пришли машины немецкие и ребят, лет с двенадцати, стали забирать. И его тоже. Помню, как все жители села, и я, и мама моя, как мы бежали за машинами до самого полустанка. Там уже стоял эшелон. Товарняк. Всех погнали к вагонам. Солдаты никого не подпускали к ребятам и девчатам. Все плакали, кричали. А я поднырнула под руки автоматчиков и побежала к Вове. Слышу: «Хальт! Цурюк! Стрелять буду!» И – очередь автоматная. Вовка схватил меня, поцеловались, тут солдат подбежал и так рванул меня за волосы, что все в глазах потемнело…

– Сколько тебе было?

– Восемь. Укатил эшелон, а спустя месяцев пять мы письмо получили из Восточной Пруссии, в нем Вова писал, что он в лагере где-то на окраине Кенигсберга, что их гоняют в поместья, на разные сельские работы, а потом пришло еще одно письмо, из Пальмникена, он там янтарь в шахте «Святая Анна» добывал, с транспортера, из глубокой земли. Ему уже пятнадцатый год шел, когда наши в Пруссию вступили, и вот слышно, что грохот орудий все ближе и ближе. Был конец марта, жуткие ветры, шторм, море ведь там рядышком. Однажды один немец отвел Вовку в сторону и, оглядываясь, говорит: «Беги. На днях вас всех погрузят в баржи и увезут…» Вова сказал об этом двум своим товарищам и подружке, девочке Вале, с которой подружился там, в Пальмникене. И, кое-как порвав на окне колючую проволоку, они ночью сбежали из барака. Их трое суток искали с собаками! И они то в каком-то болоте сидели, то в бетонном желобе под дорогой, а потом услышали – немцы ушли… Такая история. Да, вот что еще: Вова так потом и не расстался с Валей, повзрослели, поженились, дети уже взрослые. И еще: шахту «Святая Анна» взорвали, а всех детей немцы погрузили в две железные баржи, вывели в море, где они будто бы во время шторма пошли на дно, и якобы, это Вова от местных жителей слышал, туда же, на баржи, было погружено и много больших ящиков. Может, янтарь?

Железная баржа с янтарем и костями, новый подводный «дворец Юрате»?.. Говорят, что в янтаре, который море выбрасывает на берег возле поселка Янтарный, какие-то прозрачные пузырьки виднеются. Может, это новый вид вкраплений в янтарь – не мушки, блошки, травинки, а детские слезы обитателей «Киндерхауса»?..