Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Последнее плавание «Вильгельма Густлова»

«…Итак, подведем некоторые итоги наших многотрудных поисков. Получив, разобрав и рассортировав тысячи бумаг, документов, справок, запросов, различных „свидетельств“ множества заявителей, мы имеем достаточно стройную систему „главных версий“. ИХ ЧЕТЫРЕ. 1. „Кенигсбергская“: комната осталась в Кенигсберге, как и огромное количество прочих исторических и культурных ценностей. 2. „Морская“: Янтарная комната „уплыла“ из Кенигсберга, но не доплыла, или ее часть – до Данцига, Киля, Гамбурга либо какого иного германского порта. Утонула вместе С судном, на котором плыла. И янтарь вернулся туда, откуда его когда-то добыли люди… 3. „Шахтная“ версия: „Бернштайнциммер“ благополучно, по суши ли, морем ли, но добралась до Германии и была помещена в саксонских рудниках, в шахтах, которые были взорваны. И – 4. „Заморская“: Янтарная комната, миновав Балтийское море, прибыла в один из портов Германии, была перехвачена американцами и отправилась в свое заокеанское плавание… Вот они, четыре главнейшие версии, и, как мне кажется, еще какой-то, пятой, БЫТЬ НЕ МОЖЕТ! Что же, с новыми силами примемся за работу! Что же касается „сокровищ стеклянных ящиков“, то тот звук, о котором я раньше вам сообщал, становится все более громким, устойчивым. Как вы, дорогая графиня, знаете, я в прошлом – солдат-сапер, минер. Сколько мин я разминировал! И вот сейчас будто с миноискателем иду. И уже слышу отчетливо и ясно звук, голос предмета, который ищу…»

Ваш Георг Штайн

«Уважаемый Георг Штайн! По Вашей просьбе сообщаю все, что известно по поводу оберштурмбанфюрера СС Рингеля. Вот текст его радиограммы: „Янтарная комната взята под охрану и помещена в определенное место, известное как „Б. Ш.“. Верхние части защиты повреждены взрывом. Небольшие потери от вражеских рук.

Ухожу к заранее согласованному месту. Ожидаю дальнейших указаний. Отто Рингель, оберштурмбанфюрер СС“. Дано в русской интерпретации 29–30 января 1945 г.»

Ваша Е. Стороженко

«Операция „СПАСЕНИЕ“. Весьма уважаемая Елена Стороженко! Благодарю Вас за сведения по Отто Рингелю. Вы пишете о ненадежности источника (комиссия Кролевского), но у меня на этот счет есть свои соображения. Поскольку мы договорились об обмене информации, сообщаю Вам, что радиограмма, как мне удалось выяснить, могла быть получена на радиостанции СС… в Северной Баварии, поскольку оттуда имелась прямая радиосвязь с Фрибургом близ Берна, в Швейцарии, где работала специальная оперативная группа СС по переправке нацистских ценностей в Швейцарию. Одновременно с этим пересылаю Вам несколько интересных документов, в частности „ДОКЛАД“ по операции „СПАСЕНИЕ“».

Ваш Георг Штайн

«ОПЕРАТИВНЫЙ ШТАБ РЕЙХСЛЯЙТЕРА РОЗЕНБЕРГА для оккупированных территорий. 28. 4. 1944 г. Рига. ул. Вильгельма Пурвитиса, 62. Тел. 2-99-76.

ДОКЛАД о спасенных сокровищах искусства в оперативной зоне ГА „СЕВЕР“.

Офицером по искусству группы армий „СЕВЕР“, ротмистром графом Золмсом с полного согласия оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга из оперативной зоны ГА „Север“ с целью СПАСЕНИЯ вывезены следующие ценности искусства: 1. Сотни весьма ценных икон XIV–XVII веков из соборов Новгорода и Пскова. 2. Оборудование (мебель, фарфор, картины) – из царских дворцов ГАТЧИНЫ, ПАВЛОВСКА и ЦАРСКОГО СЕЛА. По заключению эксперта-искусствоведа Роскампа, это весьма ценные предметы искусства, которые, по его мнению, вообще должны быть вывезены из России для их СПАСЕНИЯ. В настоящее время они передаются на хранение в эти инстанции и три различных места хранения: 1. Минимальная часть размещается в Бреслау в здании выставки группы армий „Север“. 2. Около 30 икон и оборудование трех кабинетов из царских дворцов размещаются на выставке ГА „Север“, проводимой в рамках войскового обслуживания в Риге. 3. Около 650 икон, 18 ящиков с фарфором, 16 ящиков с люстрами, 25 единиц мебели размещает в Лееберге оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга. (Вывоз около 4 вагонов произведений искусств из Риги в Лееберг предположительно будет завершен в начале мая.) Предметы искусств, находящиеся в настоящее время на выставках в Бреслау и Риге, проводимых ГА „Север“, в соответствии с пожеланиями передаются в распоряжение командования ГА „Север“ и, вероятно, для оборудования МУЗЕЯ СУХОПУТНЫХ ВОЙСК в ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ. Распределение спасенных произведений искусства по вышеназванным инстанциям и местам их размещения является умышленным. При этом нарушена закономерность комплектации предметов мебели из гарнитура или изъяты различные предметы из царских комплектов Новгородского Севера».

Начальник участка штаба Розенберга, д-р Нерлинг

«„СПЕЦИАЛЬНЫЙ ГРУЗ!“ В дирекцию Хапаг-Ллойд, А.О. Баллиндамм, 25, ГАМБУРГ.

Весьма почтенные дамы и господа! В ходе проведения исследовательской работы по поиску исчезнувшей ЯНТАРНОЙ КОМНАТЫ и прочих сокровищ из дворца Царского Села я натолкнулся на принадлежащее вашему пароходству судно „Патриа“. 22 января это судно немецких военно-морских сил находилось в ПИЛЛАУ и использовалось в качестве командного пункта и жилого помещения. 24–26 января 1945 года на него были перегружены с легкого крейсера „ЭМДЕН“ САРКОФАГИ генерал-фельдмаршала фон ГИНДЕНБУРГА и его супруги вместе с еще не установленным СПЕЦИАЛЬНЫМ ГРУЗОМ. Это быстроходное судно вашего пароходства, построенное в 1938–1939 годах, взяло курс на СВИНЕМЮНДЕ – ШТЕТТИН. Далее гробы были перевезены через ПОТСДАМ в БЕРНТЕРОДЕ – ЭЙХСФЕЛЬД, а СПЕЦИАЛЬНЫЙ ТРАНСПОРТ – „СОКРОВИЩА ИСКУССТВА“ – поступил туда не в полном составе, не установлено, куда делась остальная его часть. Прошу незамедлительно предоставить мне для изучения все имеющиеся в вашем распоряжении документы на это судно и его тогдашний экипаж, а также прошу поскорее выдать мне списки оставшихся в живых офицеров и членов экипажа. Я готов в любое время вступить в контакт с вашими представителями как по телефону, так и лично для выяснения данного вопроса.

С большим приветом к вам – всегда ваш Георг Штайн»

Штелле, 5 августа 1984 г.

«Калининград, Фонд культуры.

В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ я напишу Вам подробное письмо о всех наших невеселых делах, а пока могу сказать, что в последние несколько лет наш отец, Георг Штайн, становился все более нервным, нетерпимым, характер его менялся на глазах. То он был весел, распевал песни и как-то шумно, неестественно смеялся по любому случаю, то мрачнел, грубил, швырялся мебелью и посудой и пил до бесчувствия, запершись у себя в комнате».

Ваш Гебхардт

«НАША ВСТРЕЧА ПРОИЗОЙДЕТ В ГДАНЬСКЕ! Рад, что Вы нашли возможность приехать в Польшу. Как только Вы окажетесь в Гданьске, тотчас опустите открытку „до востребования“, с указанием Вашего отеля. Я сообщу Вам все, что мне известно по пароходу „ПАТРИА“, „ГУСТАВУ ГУСТЛОВУ“, „ГЕНЕРАЛУ ШТОЙБЕНУ“, а также о том, как проходила экспедиция под кодовым названием „АКУЛА“. Вы же мне предоставляете ВСЕ ИМЕЮЩИЕСЯ МАТЕРИАЛЫ по затопленным в Балтийском море немецким судам. Если будете что-либо писать о нашей встрече и переговорах, то мое имя МАРЕК. Со своей стороны я тоже гарантирую, что не буду Вас именовать Вашим подлинным именем, если буду давать какую-либо информацию о нашей встрече в Гданьске».

Итак: Ваш МАРЕК, до встречи в Гданьске…

Поезд трогается, серый, продутый сырым зимним ветром перрон плавно откатывается назад. Кто-то машет рукой, кто-то куда-то бежит, носильщики катят пустые тележки, лица у них серые, раздраженные. Сыплет пушистый сырой снег, поезд набирает скорость, и перрон, Белорусский вокзал, Москва – все остается позади, за плотной стеной усиливающегося снегопада. Иностранная комиссия нашего писательского союза наконец-то откликнулась на мою просьбу, оказала серьезную поддержку, и вот я еду в Польшу. Вначале в Варшаву, где я хочу добыть чертежи «копилок», стоящих на площадях, в вокзалах и отелях, изучать технологию их обслуживания и охраны, потом – в «Город Марии» Мариенбург, называемый ныне Мальборк, в крупнейший замок Европы, мальборкский, в гнездо Тевтонского ордена, где несколько лет Великим Магистром ордена был, так сказать, «наш» человек, Ульрих фон Юнгинген, проходивший в начале XV века боевую практику в качестве комтура (коменданта, командира) замка «Бальга». Затем – поездка в Ольштын, где я надеюсь увидеться с подполковником Нувелом, о котором мне писал Болеслав. И – в Гданьск. На встречу с «Мареком».

Мы, трое пассажиров, ворочаемся в тесном купе, пытаемся куда-нибудь рассовать наш небольшой багаж. Все же отечественные вагоны попросторнее, чем эти спальные, польские. Ну вот, кое-как устроились. «Панове желают хорбаты?» – предлагает проводник. Панове желают. Проводник, принеся стаканы с чаем, просит тотчас рассчитаться: «Нет, прошу бардзо панов, хорбаты стоит не 5 копеек, это уже не Россия, Панове, а 50. Дзякую бардзо, если кто еще пожелает, прошу бардзо постукаться в дверь. В любое время суток, Панове, но ночью хорбаты будет стоить рубль стакан, да-да, ночью двойная цена, Панове, так живет вся Европа…»

Быстро темнеет. Поезд катит в Брест. Все устали, а потому решаем, что лучше лежать, чем сидеть, и после некоторого изучения рычагов, пружин и широких ремней устанавливаем еще две, одна над другой, полки, а вскоре и устраиваемся на них. Я, как самый легкий, вскарабкиваюсь наверх, а мои соседи вталкиваются на свои лежаки с некоторыми трудностями, оба люди крупные, рыхлые.

Устраиваюсь поудобнее, зажигаю над головой лампочку и выволакиваю из папки груду бумаг. Почитаю перед сном. Путь дальний. Надо освежить в памяти все, что я уже знаю по второй, «морской» версии Георга Штайна. Какие-то блеклые огни мелькают за окном. Мне надо на запад, но вместо этого я вначале ехал на восток, в Москву… Я уже двое суток в пути, еще сутки мне предстоит провести в этом тесном, душном вагоне. Как все глупо! Если из Калининграда ехать на машине, то на весь путь до Гданьска ушло бы всего два часа! Тридцать километров до границы и там, кажется, шестьдесят. Два часа – и трое суток! Я побывал у нескольких областных руководителей, просил: дайте разрешение ехать на своей машине, ну какой смысл тратить на дорогу, туда – сюда, шесть суток вместо четырех-пяти часов? Увы, нельзя. Но почему «нельзя»? – Нельзя, потому что – нельзя, вот и все. Ладно, черт с ним, еду поездом, но почему десятки тысяч тонн грузов из Польши, ГДР и других стран Европы для Прибалтики везут вот таким «колесом», через Брест, когда можно было все это транспортировать напрямую, через Калининград? «Нельзя!» Говорят: «Скупой платит дважды», а неразумный – не трижды ли? Да черт с ними, этими майорами, полковниками, секретарями, председателями, штабами, управлениями, запрещать – это суть их жизни, деятельности: разреши, так и окажется, что масса людей вообще не нужна, я же попытаюсь все же вернуться не через Москву, а напрямую. Попрошу, чтобы мои польские друзья подвезли меня к границе, документы у меня в порядке, может, и пропустят домой, почему бы и не попробовать?

Однако что нам уже известно по этой второй, очень важной «морской» версии Георга Штайна?

«ХАПАГ-ЛЛОЙД, Акционерное общество.

Весьма почтенный господин Штайн. Мы приняли к сведению Ваше письмо от 5-го сего месяца, в котором вы запрашиваете разрешение на ознакомление с делом судна „ПАТРИА“, а также адреса еще живущих офицеров и членов экипажа. По известным причинам и принимая во внимание закон о защите прав человека, мы не можем выдавать конфиденциальные дела посторонним лицам, тем более пересылать их… Исследуемый Вами случай нам, к сожалению, мало известен, тем более что он связан с периодом третьей империи, и, не зная личностей, тем более за указанный период, мы не можем дать никаких справок. Рекомендуем вам обратиться во Фрейбург, в военно-морской архив, к господину Форрвику.

С дружеским приветом Отто И. Зайлер».

Вот так «дружеский привет»! Представляю, с каким нетерпением дожидался Георг Штайн вестей из Хапага. И какую он испытал досаду, открыв конверт. И тотчас отправил в Хапаг новое послание.

«Весьма почтенные господа! Мне не встречались еще люди подобные г-ну Зайлеру, которые бы так нагло поступали… Своим письмом от 23 августа 1984 года вы осрамили себя с ног до головы.

С дружеским приветом – Г. Штайн».

Судя по всему, больше никаких сообщений из ллойдовского акционерного общества он не получил. Да, что-то с ним происходило. Все чаще в архиве попадаются письма, написанные будто бы и не им, добропорядочным, наделенным юмором и большим терпением Георгом Штайном. В письмах звучит досада, раздражение. Собственно говоря, тут все понятно: кто-то что-то знает, но скрывает, утаивает такие важные – нет, не только для него, а для всего человечества – сведения! Все засекречено, запечатано, заштамповано черными грифами: «Совершенно секретно», «Без права информации»! Да, он получает ответы из множества ведомств, архивов, институтов, порой подробные и вежливые, но какие-то зыбкие, неясные: намеки на сведения, но не сами сведения! Время уходит. Сил все меньше. Долги, которые все растут, нервы не выдерживают…

Обругав господина Зайлера, Георг Штайн все же не погнушался его советом и теперь отправляет послание в город Фрейбург, начальнику военно-морского архива.

«Многоуважаемый господин Форрвик! В настоящее время меня интересует корабль „БРАНДЕНБУРГ“, оперировавший в северной части Балтийского моря. 12 октября 1944 года он покинул ЛИБАВУ (Лиепаю) и взял курс в западную часть Балтийского моря. Корабль был приспособлен для перевозки личного состава войск и под военный плавгоспиталь. Есть ли в вашем отделе документы об этом корабле? В каком направлении пошел далее этот корабль после ПИЛЛАУ, СВИНЕМЮНДЕ или КИЛЯ?»

Ответил ли ему доктор Форрвик? Пока в архиве Штайна мы ответного письма не обнаружили, а Георг Штайн пишет вновь во Фрейбург. Теперь его интересуют «ВИЛЬГЕЛЬМ ГУСТЛОВ», пароходы «ГЕНЕРАЛ ФОН ШТОЙБЕН» и «МОНА РОЗА». Все они уходили из Пиллау в январе сорок пятого года. Перегруженные сверх меры, как пишет Штайн господину Форрвику: «Свидетели утверждают, что не только множество людей увозили эти суда из пылающей Пруссии, но и огромное количество грузов. На пирс, где были ошвартованы суда, подходили и подходили грузовые машины. В основном их сопровождали и охраняли солдаты войск СС. Выгружали из машин и погружали на суда множество очень крепких, отлично изготовленных различной величины ящиков! (Может быть, это именно те ящики, о которых писал Мартин Борман? Для специальных грузов, а именно различных музейных сокровищ? – Ю. И.) Что в них? Пирсы были заполнены толпами людей. Раненые солдаты, женщины, дети. Их не пускали на суда, а ящики грузили! Если бы это было оружие, то ящики были бы все одинаковые, обычного зеленого или серого цвета, с характерными, черного цвета, пометками. Свидетели утверждают, что суда отваливали от пирса, нагруженные так, что иллюминаторы нижней линии уходили в воду. Не имеются ли в архиве коносаменты с этих судов? Примите мои заверения. Всегда Ваш в надежде на Ваши сообщения…»

И вот еще документ, так или иначе связанный с «морской» версией Георга Штайна, заявление некоего Ержи Ястребски из местечка Балчи. «В силу определенных обстоятельств некоторое время находясь в Кенигсберге в составе войск специального назначения СС, а затем – гестапо, я был откомандирован в музейные мастерские при Управлении Кенигсбергских музеев, которыми руководил д-р Альфред Роде. В апреле 1945 года, не помню точного числа, но всего за несколько дней до штурма Кенигсберга, я получил приказ доставить в порт ПИЛЛАУ (в настоящее время русский порт БАЛТИЙСК) семь грузовиков с таинственным грузом, о характере которого мне совершенно ничего не известно. Груз был упакован в специальные, разных размеров, хорошо сделанные ящики и сопровождался специальной охраной во главе с офицером гестапо. В мою задачу входило проследить, чтобы ящики не кантовались, чтобы их не бросали, в общем, чтобы с ними обращались с аккуратностью. С большими сложностями, буквально продираясь через толпы беженцев, мимо взорванных грузовиков, бронемашин и танков, съезжая порой с шоссе, попадая под обстрелы, мы добрались в горящий, запруженный ранеными, женщинами, лошадьми, повозками порт Пиллау, но оказалось, что ни одного готового выйти в море судна на этот день нет. Был получен приказ возвращаться. И мы с такими же сложностями и трудностями, попав под несколько бомбежек, добрались до готовящегося к обороне Кенигсберга. Грузы были доставлены туда, где нами были получены, – к ТЮРЬМЕ. Спустя три дня, за день до начала штурма города русскими, груз был помещен в БУНКЕР под одной из стен тюрьмы, и вход в него, вместе с частью тюрьмы, был взорван».

Господи, сколько всяких сообщений, версий! Кажется, в своей жизни я никогда не читал столько писем и документов. Они лежат дома на моем столе пачками. И еще – этот Ержи Ястребски, который сам, водителем и экспедитором, таскался по дороге Кенигсберг – Пиллау с таинственными ящиками. У какой тюрьмы их, эти ящики, сгрузили? У следственной, той, что на бывшей Бернекерштрассе, ныне действующей? Или той огромной тюрьмы, в районе университета, кажется, на Паульферштрассе? Сейчас в ней какие-то кабельные сети расположились. Где адрес этого Ержи Ястребски? Может, о нем что-нибудь знает Марек, с которым мне предстоит встретиться в Гданьске? А, тут еще есть приписка: «В 1973 году Эрих Кох сообщил судебным исполнителям, что Янтарная комната по его распоряжению специальной группой особо ответственных исполнителей, которыми командовал „О. Р.“ (приписка Георга Штайна: „Это Отто Рингель?! А кто-то утверждал, что он просто литературный герой!“), была эвакуирована из Кенигсберга в Данциг (Гданьск) и там погружена на транспортное судно, для отправки в один из портов Германии (приписка Георга Штайна: „На какое судно? Этот болван мог сообщить, на какое именно? Эти судебные исполнители, польские, могли вытянуть из Коха признание: достигла „Бернштайнциммер“ точки своего конечного пути? В Саксонию она „уплыла“? В какое-то другое место?“)».

Как ужасно храпит этот пассажир, что лежит этажом ниже!..

– Вы копилку уже осмотрели? – спрашивает меня директор Варшавского Королевского замка профессор Александр Гейстор.

Да, конечно. Не только осмотрел, но и сфотографировал во всех ракурсах, возможно, мы будем делать именно такую.

– Эта идея, поставить копилку для сбора средств на восстановление разрушенного во время войны замка, возникла в 1970 году. В следующем она уже стояла. Сколько собрано денег? Минуточку… – Профессор достает из стола объемистый журнал. Он худощав, тщательно одет, свежая белизна рубашки, умело завязанный узел галстука. Прекрасная русская речь, но профессор знает не только русский – и английский, немецкий, может говорить по-испански и по-французски. Листает.

– Знаете, у нас нет полных данных, сколько денег собрано через копилку на сегодняшний день, но, например, с 1971 года по 1984-й пожертвования составили… м-м-м… сумму в один миллиард пятнадцать миллионов четыре ста двадцать одну тысячу девяносто три злотых… – Смотрит на меня. – Хоть у злотого и не очень высокая покупательная способность, инфляция, но все же: миллиард! – Вновь смотрит в журнал. – Да, и еще – миллион восемьсот двадцать одна тысяча двести двадцать шесть долларов.

Отодвигает журнал. Поясняет:

– Надо сказать, что больше всего денег поступило тогда, когда мы только начали их собирать. Когда поляки и гости Варшавы видели руины Королевского замка. Как только появились стены, крыша, засверкали стекла в окнах – приток денег поубавился.

– Замок весь построен именно на эти пожертвования?

– Нет. Этого бы нам никогда не хватило. Много денег в строительство вложило государство. Как сейчас? В год поступает четыре-пять миллионов злотых, волна как бы откатывается, но тем не менее… Как копилка охраняется? Никак. Нет никакой охраны. Нет какой-либо сигнализации. Нет, нападений на копилку не было. Попытки хищения денег? Нет, что вы. Разве такое возможно?.. Как производится съем денег? Уже многие годы этим занимается группа пожилых людей, ветеранов войны, обычно раз в квартал. Комиссия из девяти человек. Деньги складываются в мешок, их несут вот в ту комнатку, высыпают на столы, и ведется подсчет, составляется акт и деньги отправляют в банк. – Снимает очки, дует на стекла, протирает их замшей. – Да, денежная волна схлынула, а эксплуатация замка стоит так дорого, да и реставрация множества его залов, вы уже осмотрели замок?

– Это просто чудо…

– Все так дорого! Ценные породы дерева для паркета, зеркала, мрамор, мебель, позолота, шпалеры, а в банке у нас сегодня на счету копейки. 160 тысяч долларов – на эти деньги мы закупаем совершенную американскую отопительную систему, и, смешно сказать – четверть миллиона злотых! Вот думаем, – стучит себя пальцем в лоб, – соображаем, как бы еще добыть денег? Сейчас создаем Общество друзей замка, каждый, кто желает войти в состав друзей, внесет ту или иную сумму, но и льгота: каждый такой друг замка сможет прийти в него в любой день и час. Вы видели, какая очередь у касс замка? 500 тысяч туристов в год! Чтобы попасть в замок, варшавянину приходится покупать билет за месяц вперед. – Надевает очки, быстро взглядывает на часы, и я понимаю, что наше время истекло. Говори!: – Ставьте у себя копилку. Испокон веков люди хотят хоть чем-то, хоть небольшой суммой, но помочь истории, сохранению того или иного памятника, но знаете, идти на почту и посылать нам 200–300 злотых – это примерно рубль – немножко смешно, правда? Да и как-то стыдно, да? А на почте к тому же очередь, да и пыл, порыв пропал, ведь так? А тут увидел замок, копилку, полную денег, взял да и опустил туда бумажку с «Каролем Сверчевским» или «Людвиком Варыньским».

– Спасибо. Попробуем. Если нам разрешат.

– А кто может такое запретить? – Снимает очки, протирает глаза. – Хочу у вас вот о чем спросить. Знаете ли вы, что в Кенигсберге до тридцать девятого года жило много поляков?

– Конечно. Была польская кирха, польская гимназия, «Польский дом», своеобразный культурный центр; выходила польская газета.

– Тогда вы, конечно, знаете и то, что во время «кровавого крещения» в тридцать девятом году почти все поляки, жившие в Кенигсберге, были либо выселены, изгнаны из своих квартир, домов, загнаны в концентрационные лагеря, либо уничтожены. Газета разгромлена, и «Польский дом», и гимназия…

– Вы что-то хотите предложить?

– Не мог бы ваш Фонд культуры поставить скромный памятник полякам, когда-то жившим в Кенигсберге? Это мог бы быть всего-навсего каменный крест с польским орлом и лишь одной цифрой: «1939». Знаете, тридцать девятый год – такой сложный год в советско-польских отношениях! Надеюсь, вы все понимаете правильно?

– Конечно. Мы уже об этом думали, но и нам нужна помощь: письма одной-двух польских общественных организаций с таким вот предложением. Когда я по этому поводу обращался к своему начальству, то мне сказали: «Вы беспокоитесь, а почему поляки молчат? Поступят от них такие просьбы, что ж, будем думать». Надеюсь, что вы тоже меня правильно поняли?

– Спасибо. Такие письма придут. Успеха! И ставьте не одну, а две-три копилки. Пройдитесь еще по нашему замку, хорошо?

Иду из зала в зал. Тихий говор, мягкий топот множества ног. Какие залы! Тронный, приемный, кавалергардский. Бронза, хрусталь, картины. А вот пейзажи и «нашего» художника, кенигсбержца Ловиса Коринта, о котором Альфред Роде сочинил книгу «Юный Коринт» и из картин которого создал галерею в замке. Этот художник был настолько знаменит, что кенигсбергский же скульптор Станислав Кауер изваял его голову наряду со скульптурными портретами великого астронома Николая Коперника, не менее великого философа Иммануила Канта, ученого и мыслителя Гердера. Эти четыре головы из серого камня были укреплены над входом в «Бургшуле», в которой я учился в сорок пятом и сорок шестом годах. А что же картины Ловиса Коринта? В январе сорок пятого года они были упакованы в ящики и тоже исчезли! Где-то у меня есть сообщение гражданина ФРГ Густава Менда, служащего замка, что картины были спрятаны в саркофаге Альбрехта Бранденбургского, похороненного в Кенигсбергском кафедральном соборе. Когда там велись раскопки, вскрывали саркофаг Альбрехта? Надо об этом узнать у Елены Евгеньевны Стороженко или у Инны Ивановны Мирончук.

Да, какое это чудо, Королевский замок! Таким бы мог быть и наш Георгенбургский замок, и замок Кенигсбергский, если бы его не взорвали в конце пятидесятых годов, и многие другие замки и соборы, стены которых еще и сейчас высятся по всей нашей такой красивой, зеленой, озерной, морской, и такой запущенной области.

Выйдя из замка, опускаю в копилку две бумажки – пятьдесят злотых с портретом генерала Кароля Сверчевского, легендарного «Вальтера» периода испанской войны, и сто – Людвика Варыньского, крупного общественного деятеля конца прошлого века, чьи дни трагически закончились в Шлиссельбургской крепости. Копилка полна денег. Я еще раз внимательно осматриваю ее, какая-то она зыбковатая, со стенками из стекла. Стукни, и деньги посыплются. Да что стучать? Ее же можно просто целиком погрузить в автомашину. Думаю, что нам такая копилка не подойдет.

…Ханна, переводчица, которая сопровождает меня в Польше, окликает меня, говорит, что билеты до Гданьска куплены, что номер в отеле заказан, что сейчас мы собираемся и поедем, чтобы переночевать уже в поморье.

Вскоре мы мчимся в поезде «Нептун» в Гданьск. Купе на шесть человек. Кресла, в которых можно и спать. Я делаю какие-то записи, Ханна дремлет, уютно укутавшись своей меховой шубкой; милая, добрая, очень заботливая полька со своими квартирными, бытовыми и сердечными заботами, вся жизнь которой в бесконечных поездках, экскурсиях, отелях, ресторанах, гостях из России, которые порой считают, что иностранная комиссия оплатила не только дорогу, отели и питание, но и прочие услуги вот этой хорошенькой женщины, и которым надо очень тактично, но твердо объяснить, что все это совершенно не так и что на те командировочные, что они имеют с собой, даже если потратить их сразу, в один вечер, причем в не очень богатом ресторане, просто невозможно «хорошо посидеть», как они предлагают. Поезд то и дело замедляет бег. Сквозь дремоту улавливаю название станции «Вайхерово». Судно с таким именем, когда мы на «Седове» входили в Копенгаген, приветствовало нас длинными, хриплыми гудками, а потом моряки с него, поляки, приходили к нам в гости. Об этом я написал в одной из своих книг о плаваниях под парусами, но целый кусочек с этим эпизодом был выкинут: слишком неблагозвучным показалось цензору название судна.

Газета «Пшегляд Католицкий» падает с колен Ханны на пол. Поднимаю, просматриваю. На последней страничке занятная информация: сейчас в Варшаве 122 костела и строятся еще 34. Тут же и фотографии и описания: костел в Старом Мясте, «Милосердия божьего», костелы «Матки Боски», «Марии Магдалины», «Апостолов Яна и Павла»… Так, что-то я еще не сделал? Да, открыточку надо написать Мареку и бросить на вокзале, как только приедем в Гданьск.

…Но что же пан Марек? Не пошутил ли он надо мной? Пошли вторые сутки, как мы приехали с Ханной в Гданьск, и все другие дела, которые предстояло мне сделать, – книга у меня, «Вечное возвращение», в местном издательстве «МОЖЕ» вышла в свет, издается другая, и я уже побывал в издательстве, – все иное, кроме встречи с Мареком, тут сделано, а он никак не дает о себе знать.

С высоты десятого этажа отеля «Хивелиус» открывается впечатляющий вид на древний польской город, несколько раз, в силу сложных политических обстоятельств, из Гданьска превращавшийся в немецкий «свободный город Данциг». У меня даже монета есть такая, добытая в тот замечательный лов рыбным сачком на берегу реки Прегель из сопящей, булькающей, рычащей трубы, выбрасывающей грязный речной ил. Да, какой вид! Острые, кажущиеся сейчас черными черепичные крыши, красные угловатые стены, башни, шпили. С моря подул теплый, занесенный с Гольфстрима ветер, снег слинял с крыш, и они обнажились своей чешуей. Еще нет и восьми, а уже почти темно, уже зажигаются фонари, освещающие узенькие улочки и красные, старинного кирпича фасады зданий. Поближе к «Хивелиусу» виднеется огромная крыша «морского» костела св. Бригитты, чуть дальше возвышается, как скала в бурлящем, вставшем острыми волнами море, костел Девы Марии, и еще чуть вглубь – тонкая, изящная башня магистрата, а если взглянуть влево, то можно увидеть корпуса, краны, трубы и здания верфи имени Ленина, колыбели «Солидарности», и чуть ближе – три огромных, стянутых цепями креста-якоря, поставленных на месте гибели рабочих верфи во время разгона одной из демонстраций.

Но где же Марек? Черт знает что! Ждать? Или уезжать? «В последний год войны самые большие задачи выпали на долю военно-морского флота на Балтийском море. Морские операции определялись здесь обстановкой на суше. В отдаленных от берега районах русские продвигались всегда быстрее, чем на побережье, отрезая отдельные участки фронта, которые флоту приходилось затем снабжать, а также эвакуировать… – Устроившись в кресле у окна, я читаю очерк Калининградского литератора Виктора Геманова „Подвиг, равного которому нет“ о подводной лодке С-13, которой командовал Александр Маринеско, потопивший лайнер „Вильгельм Густлов“. – 20 января в ставке Гитлера состоялось совещание. Его решением было: в кратчайший срок собрать в Данциге максимальное количество транспортных судов, погрузить на них наиболее ценные кадры и в охранении военных кораблей перевезти их в западные порты Европы. Как потом выяснилось, была и вторая сторона этого решения, тщательно скрываемая даже от представителей армейского командования. Но об этом – позже. Во исполнение приказа Ставки уже через четыре дня в порту Данцига началась погрузка… Причальная линия опоясана двойной цепью солдат. Возле огромного теплохода „Вильгельм Густлов“ охраны еще больше. К его трапам сплошным потоком идут легковые машины. Из них выходят фюреры разных рангов, генералы и офицеры. Прибывают затянутые в черные кожаные пальто крейсляйтеры Восточной Пруссии и Померании. За каждым солдаты несут чемоданы, ящики, тюки. Наверняка там „боевые трофеи“ – картины, золотые украшения, драгоценные камни, меха и фарфоровые сервизы…»

Звонок телефона. Марек? Снимаю трубку.

– Вечур добры, – слышится в трубке приятный женский голос. – Пан русский желает сегодня приятно провести вечур? Пан слышит, да?

– Да-да, пан слышит. Что вы предлагаете?

– Пан первый раз в Гданьске?

– Нет, не первый, я уже бывал тут.