Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Ночной налет «Возмездие»

«„КРЕПКИЙ ЗАМОК – НАШ БОГ!“ Под этими словами на массивном щите бросался каждому в глаза написанный золотом девиз Альбрехта IV: „Милосердие подданному, но беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть со злом – это долг правителя, – говорит муза Вергилия. Так намеревайтесь править народом, о, герцог Альберт, но терпеливой рукой, как наместник божественного права!“ Щит с этими изречениями на латинском языке укреплен над входом в замок, над крутой аркой „Альбрехтстор“. Заложен Кенигсбергский замок на возвышенном берегу Прегеля, на месте сожженного рыцарями прусского замка „Твангесте“, в 1255 году. Вначале деревянный, затем деревянно-каменный, он неоднократно подвергался нападениям воинственных пруссов и литовцев, горел, разрушался и вновь восстанавливался, приобретая все более могучий и неприступный вид, пока не сложился окончательно, со своими высоченными стенами и башнями… Тут были многочисленные залы с замечательными картинами и скульптурами, великолепный тронный зал с портретами королей династии Гогенцоллернов, а также „Уинфрид“ (помещение ссор и разладов), строительство которого было завершено в 1758 году благодаря русскому губернатору барону Корфу. В крыле „Берварта“ располагался арсенал, над ним замковая церковь, а над ней „Московитский зал“ (Прусский музей). Благодаря сносу дома Конвента образовался обширный замковый двор, посреди него был великолепный фонтан, в который однажды во время турнира упал рыцарь. В 1924 году весь замок стал огромным музеем. Чтобы обойти его помещения и осмотреть все достопримечательности, требовалась целая неделя. В 1934 году во дворе замка состоялось грандиозное представление пьесы Гёте „Гец фон Берлихенген“ с Генрихом Георгом в главной роли. В 1944 году в результате налета английской авиации замок полностью сгорел, как и весь город. В 1969 году русские разобрали руины замка…»

Справочник «Кенигсберг от А до Z»

«ГАМБУРГ, ГЕОРГУ ШТАЙНУ. Нами обнаружены протоколы допроса Герхарда УТИКАЛЯ, НАЧАЛЬНИКА ОПЕРАТИВНОГО ШТАБА РОЗЕНБЕРГА, и д-ра ВУНЦЕРА, НАЧАЛЬНИКА ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ „ЛЕНИНГРАД“, позже – НАЧАЛЬНИКА УЧРЕЖДЕНИЯ В РАТИБОРЕ. В своих показаниях о ЯНТАРНОЙ КОМНАТЕ Утикаль заявил, что Эрих Кох оказался сильнее Розенберга, он взял верх. Кох не отдал комнату в распоряжение оперативного штаба Розенберга и пригрозил Розенбергу, чтобы он больше не предпринимал никаких действий по данному вопросу. Вунцер сообщил, что в его присутствие проводился демонтаж Янтарной комнаты силами подразделений вермахта, в результате чего на глазах у него образовалась КУЧА ЯНТАРЯ, которую затем доставили в Кенигсберг. На допросе они оба изворачивались, лгали, доказывая, что, мол, оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга не занимался грабежом сокровищ искусств…»

Пауль и Герда Энке, Берлин, 24.8.82 г.

«Уважаемый господин Фогт! Надеюсь, Вы меня помните по переписке, касающейся Янтарной комнаты, картин киевских музеев и таинственных дневников поверенного в делах сбора коллекций Гитлера д-ра ПОССЕ, но я сейчас не об этом. Меня интересуют СОКРОВИЩА СТЕКЛЯННЫХ ЯЩИКОВ из России. Пока мне известно лишь одно – что они были вывезены в Ригу, а оттуда в Германию из-под г. Плескава (Псков). Что Вам о них известно? Были ли эти сокровища в перечне исторических предметов для „МУЗЕЯ НАРОДОВ“ в Линце? Надеюсь на Ваше дружелюбие и помощь. Ваш Г. Штайн». «Уважаемый Георг Штайн! Конечно, я хорошо помню Вас. Надеюсь, что Ваш поиск приведет к желаемому результату. Что касается СТЕКЛЯННЫХ ЯЩИКОВ, я слышал о них, о тех огромных богатствах, что они хранили в себе, но никаких подробных сведений не имею. Как и о „СЕРЕБРЯНОЙ БИБЛИОТЕКЕ“ и собрании КНИГ ГРАФА ВАЛЛЕНРОДА, которыми Вы интересовались ранее. Одно могу сообщить: в перечне ценностей для музея в ЛИНЦЕ их не было…»

Ваш Л. ФОГТ

«Я НИКАК НЕ ОЖИДАЛ, что Вы откликнетесь! Мой сосед, старый уже человек, воевавший и бывший в русском плену, перевел мне Ваше письмо. И я вновь и вновь просил его: прочитай, Ганс, еще разок. Это письмо оттуда, с моей РОДИНЫ, из моего дома. Да-да, необыкновенно красиво цветет Большая груша, кто бы ни прошел мимо, остановится, чтобы полюбоваться. И яблоня „Старая Анна“ жива? Та, что возле груши? Пожалуйста, пришлите в конверте несколько зернышек от ее яблок… Теперь отвечаю на Ваши вопросы. В замке, самом любимом месте в городе для нас, мальчишек, я бывал очень часто, а в Янтарной комнате – только один раз. В самом начале сорок четвертого, в числе лучших бойцов 2-го Амалиенауского отряда „гитлерюгенд“ (организация, как у вас в России „комсомол“). Это было восхитительное зрелище! Помню, что это чудо находилось рядом с залом № 36, где были выставлены картины художника Ловиса Коринта. Вот, пожалуй, и все».

Искренне Ваш, Вальтер Фердинанд Мюллер

«Вот, пожалуй, и все!» И он, и я, мы видели это чудо, но я в Екатерининском дворце Царского Села, а он – в Кенигсберге. И для нас тоже, подростков войны, учеников старших классов Первой Кенигсбергской средней школы (так она именовалась, пока не почил в бозе «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин. Такое несчастье! Нет, не то, что он умер, все смертны, в том числе и вожди и их лишенные нравственности услужливые помощники, – несчастье, что нашему древнему городу дали его имя. Тверь переименовали в связи с днем рождения Калинина, Кенигсберг – по поводу смерти. Есть ли еще подобный пример в многотысячелетней истории всех времен и народов?!), для нас замок, великий, страшный и таинственный, был самым притягательным местом в городе. Мы «срывались» с уроков и отправлялись туда или в Кафедральный собор, жуткое, гулкое каменное чудовище на Острове. Правда, еще до того, как в городе открылась школа, я два раза побывал в замке с отцом, в апреле, когда начались поиски архива Фромборкского капитула, а несколько позже, летом, бывал там с Литкой Варецкой. С нами был еще Валя Гурмаков. Мы даже взобрались на полуразрушенную башню, ее почти стометровую верхотуру, где возле крупнокалиберного пулемета мерзостно зловонили два трупа, исклеванные воронами немецкие пулеметчики. Бывал я там и с Лоттой, с которой меня свела судьба в морозный январский день сорок шестого года, голодной и заледеневшей немецкой девушкой, чучелом огородным в нелепой шляпке и черной танкистской шинели, стянутой драными подтяжками. «Битте, клеб…» – еле шевеля серыми губами, проговорила она, качнулась и рухнула возле калитки нашего дома. Я возвращался из школы. У меня было столько дел, а тут эта! Я оглянулся, улица была пустынной, снег сыпал… Может, встанет? Эй, как тебя, поднимайся! И еще раз оглянулся, а потом поднял ее, мешок костей, и, чертыхаясь, понес в дом, ладно, пускай отогреется, поест и топает своей дорогой. Время было жестокое. Как я был зол на это существо в огромной шинели, я хотел быстренько перекусить и бежать к своим друзьям, и вдруг эта! Во мне еще жила блокада, лютая ненависть ко всему, что связывалось со словом «немец», по ночам мне еще снились окаменевшие от лютого мороза бабушка, тетя Лёля, дальняя родственница мамы тетя Катя и ее двое мальчиков, Лева и Толик, умершие в нашей квартире в первую блокадную зиму и пролежавшие до самой весны на кухне, пока я всех не отволок в «Трамвай мертвецов», трамвай, застывший в серых, загаженных сугробах на нашей улице Гребецкой. Однако все это – блокадная зима, Литка, Лотта, с которой я распрощался не в тот январский день, а лишь летом сорок восьмого года, когда Кенигсберг покинули последние его горожане, все это лишь случайные, невольно всплывшие воспоминания, как-то странно и сложно связанные с Королевским замком и Янтарной комнатой.

…Известную фразу: «Мой дом – моя крепость» Альфред Роде произносил по-иному: «Моя крепость – мой дом». Он, и никто другой, был владельцем всего этого великолепия! Ему так повезло в жизни, рок, счастливое стечение обстоятельств, его любовь к «Зоннештайну», солнечному камню, привела его сюда. «Он приходил в замок в фюнф ур, йа-йа», – рассказывала мне Лотта. В Кенигсберге она училась и подрабатывала. Искусствоведом. Вначале в Картинной галерее, чье здание сохранилось до сих пор у форта «Врангель», а потом, когда одна из воинских частей выселила галерею, она перебралась в замок, в канцелярию музея, машинисткой, печатала порой до глубокой ночи, так как днем бывала в университете на лекциях. «О, этот их директор! Он приходил в замок в пять утра! И он вначале просто ходил по замок. Ходил, ходил, ходил. Из комнат в комната, из зала в зал. И все смотрел, смотрел, смотрел. На картин, на потолок, где в каждый зал были разный картин. Вас? Йа, на каждый потолок был картин! А потом он ходил в южный флигель, где был янтарный комнат, да-да, ты мне говорил, что ты был во дворец Царский Село? О, это был такой красивость! Не все это был, да? Был, был, был, а теперь это: нет-нет, а мне бы найти господин Фосс, ах, если бы мне его найти!» Лотте зачем-то нужна была справка о том, что она, Шарлотта Крюге, действительно работала в замке с октября сорок третьего по март сорок пятого года, а такую справку мог дать лишь господин Фосс, начальник замковой музейной канцелярии, и время от времени она просила меня, чтобы я сходил вместе с ней в замок. Он был огромен, пуст, страшен, она боялась одна ходить сюда, но надеялась – вдруг господин Фосс для чего-нибудь появится тут?

Как жаль, что мы с ней мало говорили о замке и его сокровищах, Янтарной комнате, других ценностях: ведь она «печатала, печатала, печатала!» списки поступающих в замок сокровищ, какие-то очень важные, порой под грифом «Секретно» документы, письма, она подшивала в толстые папки чьи-то грозные распоряжения, указания, толстые пачки списков картин, икон, фарфора. Она бы могла, наверно, столько рассказать, в том числе и о докторе Роде, который приходил в замок в пять утра, а уходил ночью, который каждый день обязательно, утром и вечером, отправлялся в Янтарную комнату, садился посреди зала и глядел, глядел, глядел…

Пора теперь и нам поближе познакомиться с директором музея Альфредом Францем Фердинандом Роде, заглянем еще раз в его анкету, которую он заполнил 3 февраля сорок второго года по просьбе издательства «Рембрандт-Ферлаг-Берлин» в связи с предложением этому издательству своей рукописи «Юный Коринт». В ней Роде повествует об интереснейшем художнике Ловисе Коринте, кенигсбержце, создавшем множество своеобразных картин, в которых древний город предстает зрителям фантастическим и таинственным, как города, описанные в книгах Гофмана. Да он таким и был, этот город, поднявшийся множеством соборов, дворцов, фортов и замков на высоком берегу реки Прегель. В его каменных недрах были маленькие, с каменными фонтанами и каменными фигурами, уютные, стиснутые стенами старинных домов площади, были такие узенькие улочки, по которым можно было лишь ходить, а если и ездить, то лишь на велосипедах. Набережные Хундегатт, вдоль которых теснились старинные, фахверковой постройки склады, похожие один на другой и совершенно непохожие. На их стенах были каменные картины, изображающие диковинных заморских зверей, которых увидели в дальних странах моряки, парусные корабли, увлекаемые в морскую пучину гигантскими пупырчатыми спрутами, грудастых, с рыбьими хвостами сирен и медведей возле мешков с пшеницей. То была российская пшеница, столетиями доставляемая в Кенигсберг «из страны снегов и медведей». А вдоль набережных теснились парусные и паровые суда, на палубах работали, разгружая трюмы, люди с короткими прогорелыми трубками в крепко стиснутых зубах, моряки, только что прибывшие с кофе из Бразилии или с пшеницей и мануфактурой из российских, эстонских и латвийских портов…

Альфред Роде любил бродить здесь. У него тут было немало друзей среди рыбаков, привозящих рыбу с Балтики прямо к пирсам Хундегатта, и в особенности среди тех, кто ловил рыбу при помощи трала вблизи песчаных побережий узкой дюнной косы Курише-Нерунг. Дело в том, что иногда в тралы попадала не только рыба, но и куски янтаря. Завидя невысокого, подвижного человека в черных роговых очках, некоторые из рыбаков окликали его и добывали из пропахших рыбой кают обкатанные морем, теплые на ощупь золотистые слитки древней окаменевшей смолы. Роде не торговался, платил, что просили, собственно говоря, что торговаться, рыбаки знали цену этой смолы, не запрашивали свыше, но и не отдавали по цене низшей, чем стоили эти куски янтаря. И вот что еще знали они: больше всего этого человека интересовал янтарь прозрачный, ведь в нем можно было разглядеть то мушку, то букашку какую-нибудь, то листок или травинку. О, сколько замечательных тайн мог хранить в себе этот кусок янтаря! Однако какие еще сведения мы можем почерпнуть из личного дела Альфреда Роде, директора «дер Кунстзаммлунген дер штадт Кенигсберг», дела, заполненного им самолично и отправленного в Берлин, судя по штампу, 6 февраля сорок второго года? Итак, домашний адрес: «Кенигсберг, Беекштрассе, 1 телефон 328—2—28–66, родился в Гамбурге в 1892 году, немец, вероисповедание – евангелический лютеранин, родители: Франц Роде и Мария Роде, жена – Ильза Флин, дети – Лотти и Вольфганг, профессия: „кунстисторикен“, должность – директор музея, „йа“, „найн“, „найн“, „найн“, „йа“, „лейтенант резерва“, „в нацистской партии не состоял и не состоит“, сотрудничает с рядом газет и журналов, первая публикация в „Гамбургер Нахрихтен“ – „Нидерландские художники в Гамбурге“, за которую получено 750 рейхсмарок, книги: „Книга о янтаре“, „Янтарь в работах немецких мастеров“… „йа“, „йа“, „найн“, „найн“, „найн“… Хайль Гитлер, А. Роде, директор». Ах, как он любил янтарь, эти солнечные лучики, упавшие в «Остзее», застывшие тотчас и опустившиеся на дно золотистыми осколками!

…Во второй половине января 1942 года помещенная в двадцать семь ящиков Янтарная комната на трех грузовиках через «Ворота Альбрехта» въехала в Кенигсбергский замок. Комната попала именно в те руки, в какие она здесь, в Германии, и должна была попасть. Доктор Роде осунулся, похудел, кажется, даже его остроскулое лицо усохло, и поэтому очки казались слишком большими: две смежные комнаты, подготовленные для монтажа «Бернштайнциммер», объединенные в одну – «зал № 37», оказались по площади недостаточными для этих янтарных панелей, поэтому значительная часть панелей и янтарных украшений так и осталась в ящиках. А сколько пришлось заменить деревянных оснований панелей! А это значит – подготовка тщательно высушенного дерева, переклейка, перемонтирование янтаря, изготовление смоляных, янтарных, по старинным рецептам, клеев и специальной тончайшей серебряной фольги, которая подклеивалась под янтарь. И поиск янтаря именно особенного, нужного, определенного цвета – а в панелях янтарь был самых разнообразных оттенков, от прозрачного, светло-золотистого, до темного густо-малинового, коричневого; все ж эти парни из «Голубой дивизии» крепко поработали своими тесаками в гулком пустом зале Екатерининского дворца.

«Посылаю вам образцы янтаря, которые вам необходимо подобрать», – пишет Роде в Пальмникен, небольшой поселок на Земландском полуострове, где в глубочайшем карьере на берегу Балтийского моря в «голубой земле» обнаруживается и добывается янтарь. И сам едет туда. И не раз, не два. Ходит вдоль длинного конвейера, шлепает ботами по холодным лужам. Хлещет ледяная вода. Течет, течет широкая лента с голубой землей, мелькают в ней золотистые куски янтаря, мелькают тонкие, заледеневшие, с плохо сгибающимися пальцами детские руки, смутно белеют в полумраке сморщившиеся, белые от холода и недоедания несчастные детские личики. «Битте, киндер, битте…» – громко говорит Роде, в тоннеле, где промывается голубая земля, все грохочет, лязгает, плещет вода, скрежещут валки, по которым ползет бесконечная лента. И показывает детям кусочки янтаря: вот такого цвета, милые дети, йа, йа, вот такого цвета ему нужен «бернштайн». И тот, кто найдет янтарь такого цвета, получит лишнюю порцию похлебки. И айн цукер! Около тысячи детей, привезенных в Восточную Пруссию из-под Ленинграда, с Украины, из Белоруссии и России, жили в «киндерхаусе», бараках, построенных возле карьера. Восемь часов дети работали, выбирали своими заледенелыми пальчиками из голубой земли янтарь. Четыре часа их обучали немецкому языку. Детям были даны новые, немецкие имена. «Дубист Карл, а не Фиодор! – орал на русского мальчика могучий краснолицый „учитель“, ветеран первой мировой войны, побывавший в плену в России и изучивший там русский язык Ханс Кемпке. – Ферштеен, ди кляйне руссиш хундляйн?» Пустой рукав его куртки был засунут за пояс. В правой руке – трость. «Битте: „Ихь бин Карл! Ихь бин Карл!“».

Дети умирали от вечного холода и от вечного недоедания, от тоски по родному дому, папе, маме. И очень старались найти янтарь именно того цвета, какой нужен был вертлявому, в очках господину, время от времени приезжавшему из Кенигсберга. Счастливчика не обманывали, давали дополнительную порцию вареной капусты и отпускали в барак с работы на два часа раньше: старайтесь, дети, и вы будете достойно и честно отблагодарены!

Работа по монтированию Янтарной комнаты шла медленно. Но не только техническая сторона дела беспокоила доктора. Очень часто звонил гауляйтер, торопил. Очень часто в замок приезжал обер-бургомистр Кенигсберга господин доктор Вилль, осматривал янтарные изделия, хмурился, ходил по гулкому помещению, тяжко опираясь на трость. «Надо быстрее монтировать панели на стенах, господин Роде, быстрее, – говорил он перед уходом, – а не то уплывет это янтарное чудо в другие края». Да, не только технические сложности волновали Альфреда Роде. С того самого момента, как «Бернштайнциммер» прибыла в Кенигсберг, это янтарное чудо, оцененное в 20 миллионов рейхсмарок, будто магнитом тянуло к себе высокопоставленных партийных и государственных, невероятно влиятельных в Германии лиц! Без конца писал жалобы в штаб-квартиру фюрера Альфред Розенберг, у которого Кох сумел утащить Янтарную комнату буквально из-под самого носа. «Дорогой партайгеноссе Кох! – писал Розенберг имперскому комиссару Украины, гауляйтеру Восточной Пруссии. – Янтарная комната должна вернуться именно туда, откуда она была вывезена двести лет назад… Там, в Берлине, это янтарное чудо будет символизировать величие третьего рейха. Я говорил на этот счет с фюрером, и фюрер согласен. Поэтому я прошу вас…» – «Дорогой партайгеноссе Розенберг! – отвечал ему в Ригу Кох.

– Янтарная комната должна находиться именно в Кенигсберге, как символ величия третьего рейха, незыблемости его границ. Я говорил об этом с фюрером, и фюрер согласен. Поэтому я прошу вас…» Нажимали на Коха военные. Сам Кейтель требовал от Коха, чтобы он переправил Янтарную комнату в армейский музей города Бреслау, ведь это – добыча военных. Без конца звонил Герман Геринг и обещал расширить самолетосборочные заводы «Фокке-Вульф» и «Юнкерс», если «дорогой партайгеноссе отдаст ему комнату», но если «дорогой партайгеноссе» заупрямится, то… Но что Коху, находящемуся в это время в Ровно, толстяк Герман Геринг? Он выстоял против него и Гиммлера на самой заре своей политической деятельности, в тридцатом году, так что и тот, и другой ему теперь, когда Гитлер уже утвердил его в должности «имперского комиссара» Москвы и гебитс-комиссариата «Москва»?! Но все же поторапливаться надо, Роде! И, появляясь в Кенигсберге, Кох, проведя то или иное совещание в «Коричневом доме» на Параден-плац, отправлялся в замок. «Как дела, Роде? В чем нужна помощь? Торопитесь, Роде. Нужно быстрее собрать „Бернштайнциммер“ из этих панелей, чтобы можно было сказать: комната создана. Разве можно будет ее вновь размонтировать?»

«В конце октября 1942 года работы были завершены. Вспыхнули огни великолепных люстр, распахнулись отреставрированные, привезенные из Царского Села двери, и в Янтарную комнату вошли самые первые, самые почетные для доктора Роде посетители: имперский комиссар Восточной Пруссии и Украины Эрих Кох, обер-бургомистр Кенигсберга доктор Вилль, владелец заводов и представитель местных и общегерманских промышленных кругов и тоже „доктор“ Дзюбба, новый, сменивший фон Лееба, командующий группой армий „Норд“ Георг Кюхлер, у которого оказались „срочные дела“ в Кенигсберге, и другие крупные партийные, государственные, военные и иные чины. Был приглашен и Розенберг, но приехать не смог: дела, дела, дорогой партайгеноссе, как сообщил он Коху из своего „остляндского“ штаба, и то, забот у Розенберга было много. Выполняя приказ Гитлера о „подборе“ наиболее выдающихся произведений и ценностей Курляндии для будущего „Музея всех народов“ в Линце, Розенберг активно „прочищал“ запасники и тайные склады музеев и дворцов Курляндии, рейхскомиссариата „Остлянд“, объединившего в себе „генеральбецирки“ „Эстлянд, Леттлянд, Литауен и Мемелланд“. Собственно говоря, Розенберг уже успокоился. Понял, что не получит теперь никогда Янтарную комнату, ибо этот „коричневый князь“ Кох входил во все большее уважение у Гитлера, все укреплял свое влияние в рейхе, но и бог с ней, с комнатой: Розенберг обнаружил в своем рейхскомиссариате такие сокровища, упрятанные пока, в „стеклянные ящики“ монастыря-крепости под Псковом, перед которыми весь этот янтарь, наклеенный на доски, был сущим пустяком, касалось ли это художественной или чисто материальной ценности „Бернштайнциммер“»…

В тот один из самых торжественных для доктора Роде дней Кох, Вилль, Дзюбба пожимали ему руку, дружески хлопали по плечу и в восхищении оглядывали все это – сверкающее, источающее золотистый свет и, кажется остро, вкусно пахнущее лесом, солоноватое, теплое. Крупный государственный чиновник, прибывший из Берлина, доктор Валледштедт торжественно провозгласил, что отныне и навсегда Янтарная комната передается правительством в ведение Кенигсбергского магистрата, а господин обер-бургомистр Кенигсберга известил, что «Бернштайнциммер» отныне и навсегда передается в управление музеев и парков города, которым ведает уважаемый, известнейший в Европе знаток «золотого камня» господин доктор Альфред Роде. Спустя некоторое время в художественном журнале «Пантеон» доктор Роде, уведомляя об открытии в замке Янтарной комнаты для посещения всеми, кто пожелает увидеть чудо, написал: «Янтарная комната вернулась в прямом и переносном смысле на свою родину, в пределы Великой Германии. Несомненно, что этот шедевр янтарного чуда никогда, ни при каких обстоятельствах не вернется в Россию, ибо подобное сравнимо лишь с одним: разрушением всего того, что мы именуем Великой Германией». И все же! Все же фюрер хотел видеть Янтарную комнату в своем милом, тихом городе Линце. «Врачи сообщили фюреру, что пребывание его в „Бернштайнциммер“ будет способствовать улучшению его здоровья, – пояснил прибывший в Кенигсберг Поссе, директор Дрезденской национальной галереи, личный представитель фюрера по отысканию и добыванию картин и прочих ценностей как для „Музея всех народов“, так и лично для фюрера. – Вам, Роде, будут даны указания. И не рассчитывайте на Коха. Фюрер с ним договорится. Сейчас изготовляются специальные ящики для перевозки янтаря в Линц. Они не горят, не тонут, им не страшна вода…» Роде не мог найти себе места: Янтарная комната ускользала из рук, но бог милостив – по возвращении из Кенигсберга в Дрезден, не успев даже сообщить о результатах своей поездки в Ригу, Мемель и Кенигсберг, Поссе, такой еще крепкий и здоровый на вид человек, умер. И Янтарная комната, кажется, как обещал государственный чиновник Валледштедт, осталась в Кенигсберге «отныне – и навсегда»!

Документы, документы. Письма, запросы, обращения. «Уважаемый господин!..», «Уважаемая госпожа…», «Уважаемые господа!» Как мог успеть один человек столько написать? Письма и запросы, в которых по три, пять и больше страниц. Что происходило с фермой этого неутомимого на поиск Георга Штайна? Кто успевал следить за овощами и фруктами, за цветами? То, что Георг Штайн был садоводом и земледельцем, подтверждают рекламные проспекты заводов и магазинов сельскохозяйственной техники, фирм, производящих удобрения, продающих и скупающих семена, пестрые глянцевые листки и толстые журналы, видимо, случайно оказавшиеся среди всех этих бумаг, от которых исходит дух золота и крови, дух опасности, потому что там, где золото, бриллианты, где матово сияют тяжелые серебряные чаши, сверкают гранями бриллианты, там всегда и опасность. Ах, эта ферма, сад! Ах, этот янтарь, очарование Большой, Замечательной Тайны! Можно себе представить, как, работая в своем саду, Штайн все время размышлял, прикидывал, соображал: где же еще искать? Что случилось с «золотом Балтики»? Этот доктор Роде… Как он мог отправить Янтарную комнату в дальний путь, не сопровождая ее в пути? Нет-нет, он ее никуда не отправил… Он был привязан к ней. Духовно. Морально. И – грозным приказом Коха: «За Янтарную комнату отвечаете жизнью! Запомните это Роде!» Доктор Альфред Роде знал, что «коричневый князь» шутить не любит. Человеку, на совести которого сотни тысяч убитых славян, «ненемцев», и «немцев, которые перестали быть немцами», ничего не стоило прикончить его, только произнести одно слово «Роде» и скрестить два пальца правой руки – старый, неизвестно где и когда подхваченный Кохом жест приговора к смерти сицилийской мафии.

Можно себе представить, как время от времени этот немолодой, очень усталый человек, прочтя письмо с очередной угрозой, Георг Штайн, который для многих в Западной Германии за его сотрудничество с «Советами» в поисках янтаря уже перестал быть немцем, листал журнал с изображением цветов, читал его, а сам думал, думал, думал… Осталась комната в Кенигсберге или нет? Так. Во-первых, она была смонтирована в замке не вся. Где те ящики, в которых лежали янтарные панели, которым не нашлось места в замке? Остались в подвалах? Вывезены вместе с ценностями Кенигсбергского университета в Геттинген? Убыли в ящиках, которые вскоре, как говорил Ханс Поссе, прибыли в Кенигсберг? Переложены в них? В емкости, которые не горят и не тонут? Значит, Янтарную комнату предполагали отправить морем? Отправили? На «Густлове»? «Гойе», «Лее», «Генерале Штойбене»? На крейсере «Эмден» вместе с бронзовыми саркофагами великого Гинденбурга и его супруги?

Однако вернемся в Кенигсберг сорок второго, в замок, к Роде и его сокровищам. «В сорок втором году Роде показывал мне Янтарную комнату, – спустя двадцать пять лет рассказывал профессор Берлинского университета имени Гумбольдта доктор Герхард Штраус, бывший ответственный сотрудник музейного ведомства Альфреда Роде. – Мы с ним были давно и хорошо знакомы, это был до фанатизма влюбленный в янтарь человек. Вначале он мне показывал „Бернштайнциммер“ тайком, лишь сами панели, которые еще не были смонтированы, потом я увидел уже всю комнату в помещениях южного крыла замка. Это действительно было какое-то чудо! Я был поражен, потрясен и очень озабочен. Пораженным я чувствовал себя перед лицом условий, при которых я оказался в Янтарной комнате. Я вдруг почувствовал и себя соучастником грабежа, хотя абсолютно никакого отношения к этому не имел, но все же!.. Мое смущение еще больше возросло после того, как Роде показал мне и другие ценности, „арестованные“ в Советском Союзе и доставленные в Кенигсберг из Киева и Одессы…

И вот что меня еще поразило: некая таинственность, с какой показывал мне все это Роде. Что он скрывал? Что знал, чем томился? В какой-то полутемной комнатке замка, понизив голос, буквально шепча мне в ухо, Роде сообщил мне о том, что Кох оставил за собой полное право распоряжаться теми произведениями искусства, которые попали в Кенигсберг. Он, Кох, и никто другой! Позже мне многое стало ясно: награбленные ценности были превращены не только в средство личной наживы, но и в своеобразный объект политики, политической, международной спекуляции. И Кох, и его единомышленники намеревались превратить все эти награбленные сокровища в объект политической торговли, используя все это для достижения своих целей, угрожая в противном случае просто уничтожить все то, что столетиями создавалось великими людьми человечества… Осмотрев комнату, я посоветовал Роде демонтировать ее и, уложив в ящики, отправить в подвал. Мало ли что случится? Предположим, массированный налет на город английской или советской авиации? Неужели можно допустить, чтобы это чудо погибло? „Погибнет? Если погибнет, то только со мной, – сказал Роде. И, помедлив, добавил: – Я просил Коха разрешить это сделать, но гауляйтер обвинил меня в трусости, паникерстве и запретил убирать Янтарную комнату в подвалы замка…“»

…Документы, бумаги, черные, с цепкими, когтистыми лапами, глазастые и свирепые орлы. «Секретно!», «Совершенно секретно!», «ЛИЧНО!» «Немедленно, срочно вывезти…», «…отправить тотчас при получении этого документа, с первым же транспортом…», «…в целях сохранения», «…в интересах родины и партии…» Энергичный, неистовый в своем поиске сокровищ личный порученец фюрера Ханс Поссе умер, но идея создания «Музея народов» – «Операция Линц» – конечно же осуществлялась, и, пожалуй, с еще большей энергией.

«Дорогой партайгеноссе Гиммлер! В качестве специальных сотрудников, в чьи функции по распоряжению фюрера входит определение особой ценности произведений искусств, поступающих в Германию, определены следующие лица: 1) по картинам и мелкой пластике – профессор доктор Фосс (Дрезден, Государственная картинная галерея); 2) оружие художественного исполнения – профессор доктор Рупрехт (Вена, Ноебург); 3) по монетам и медалям – директор доктор Дворшак (Вена, Художественно-исторический музей); 4) по книгам и рукописям – доктор Фридрих Вольффхарт (Грундльнзее-Обер-Донау). За последние месяцы органами безопасности были непосредственно изъяты и использованы находившиеся в Штасмарке различные художественные собрания, что абсолютно недопустимо. Исходя из этого, прошу вас самым настоятельным образом выполнять указанные предписания о всех собраниях подобного типа, немедленно докладывать перечисленным выше указанным фюрером сотрудникам… Хайль Гитлер! Ваш – Борман».

Шел уже сорок четвертый год. Войска Красной Армии продвигались к границам Восточной Пруссии, а «Операция Линц» продолжалась! Весной Кенигсберг был объявлен зоной первой категории воздушной опасности. Роде наконец-то получает разрешение Коха демонтировать комнату, и вскоре, уложенная в ящики, она отправлена в глубокие сводчатые подвалы замка. Вряд ли хоть какая бомба, самая крупная, могла бы пробить эти многометровой толщины своды. Под всем замком были такие подвалы, но Роде выбрал те, что были непосредственно под его, Роде, канцелярией. «Янтарная комната погибнет вместе со мной, – сказал он своим сотрудникам. – Но эта бомба, которая пройдет через мою канцелярию, должна быть весом не менее тонны…»