Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Пустая могила. Дневник профессора Брюсова

«СОХРАНЕНИЕ ЗА СОБОЙ ПРАВА НА ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА! Настоящим доводится до сведения следующее распоряжение имперского министра и начальника имперской канцелярии от 12 июня 1943 года.

Дополнение к моему распоряжению от 25 июля 1941 года. В моем распоряжении от 25 июля 1941 года говорилось о том, что фюрер оставил за собой право на использование в своих целях произведений искусства, конфискованных немецкими органами на оккупированной немецкими войсками территории. Фюрер принял решение об использовании на свое усмотрение не только конфискованных картин, но и конфискованных скульптур, книг, мебели, гемм, оружия, ковров и т. п., если они по своему качеству считаются произведениями искусства. Прошу принять это к сведению. Уполномоченным фюрера по осуществлению этого решения является директор государственной Дрезденской галереи д-р Фосс…»

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ г. НЮРНБЕРГА. Нюрнберг, Архивштрассе, 17, 8500.

«О ЯНТАРНОЙ КОМНАТЕ. Весьма почтенный господин Штайн! К сожалению, нам до сего времени не удалось найти в наших фондах документы, запрошенные по вашей теме и вопросам. Референт с 28.05 уходит в очередной отпуск и возвратится лишь 18.06 и снова займется этой нелегкой работой. Пожалуйста, поймите нас правильно… С дружеским приветом,

д-р Шуман, руководящий директор».

«ВЕСЬМА ПОЧТЕННАЯ СВИНЬЯ ГЕОРГ ШТАЙН! Ваша бурная деятельность, направленная на поиски так называемых „русских исторических ценностей“, вызывает все большее чувство возмущения и отвращения. Вы, пруссак, чей дом разрушен большевиками, вы из кожи вон лезете, чтобы „отыскать“ все то, что оказалось якобы „похищено“ нами, немцами, в России. Вы забыли о сотнях немецких городов, разрушенных русской авиацией и артиллерией, о своем родном Кенигсберге, который превращен ими в бетонную казарму. И вы решаетесь им помогать?! Мы презираем вас, Штайн. Вернитесь в свой сад. Выращивайте свои вкусные яблоки, не лезьте не в свои дела! Мы вас предупреждаем, Штайн!

Друзья старого Кенигсберга. Дортмунд, 20 июля 1978 г.»

«…Продолжаю свой рассказ о поездке в Россию. В ходе дальнейших бесед мне было сообщено, что ныне продолжаются и археологические работы в районе Калининграда, приостановленные в 1939 году (проф. Ла Бауме. Музей ПРУССИЯ). В настоящее время продолжаются раскопы захоронений викингов близ Кранца (Зеленоградск) и поселений пруссов в Гросс Хаузен, а также развалин замков „БАЛЬГА“ и „ЛОХШТЕДТ“, а также на Курише-Нерунг между Заркау и Росситтен, двух передвигающихся дюн, похоронивших под собой замок „Росситтен“ и рыбацкие деревни… Теперь общие впечатления. Русские стали более самоуверенными, они уже смело критикуют допущенные в стране ошибки, например запущенное сельское хозяйство, опустевшие деревни, и об этом они говорят даже В ПРИСУТСТВИИ ИНОСТРАНЦЕВ, которым, кстати, представляется уже большая свобода передвижения, чем раньше. Снят также запрет на посещение определенных ресторанов…

В магазинах продается очень хороший и высокого качества антиквариат, серебряная посуда двухсотлетней давности и фарфор… Отмечается недостаток свежих овощей, фруктов и мяса, несмотря на это в гостиницах в меню предлагается четыре различных мясных блюда, что даже вызывает удивление клиентов. Икра также предлагается, но на вид скверная, водянистая… Водки мало, с коньяками вообще плохо, нет грузинского, армянского семь звездочек, а как без этого? Обслуживание в гостиницах стало неряшливое. Постельное белье меняется только после напоминания. В тех кругах, где я бываю, все ужасно горды и самонадеянны и, естественно, подозрительны, ведь видят перед собой противника, прибывшего из-за Эльбы… Продолжение будет.

Ваш Г. Штайн.

P.S. Что касается моих поисковых дел, то меня сейчас в первую очередь интересует штурмбанфюрер Рингель. Кто он? Какую миссию выполнял в Кенигсберге? Где он? Что с ним?..»

Из архива Георга Штайна

«…Итак, уважаемые дамы и господа, я продолжу свою печальную речь памяти нашего незабвенного доктора Альфреда Роде. Рядом с янтарным искусством стояла и восточно-прусская живопись, к которой Роде относился с особым вниманием. Он изучал в научных целях творчество различных восточно-прусских живописцев, и прежде всего наиболее любимого им Ловиса Коринта, о котором увлекательно и живо, сочно и нежно написал книгу и из шестнадцати картин которого создал в древнем кенигсбергском замке впечатляющую картинную галерею. Однако этим не ограничивалась научная и музейная деятельность Роде, он способствовал развитию современного искусства и работающих художников, к которым относился с высочайшим уважением и всячески содействовал. Выполняя функции секретаря Союза художников и организатора выставок, Роде был ВЛИЯТЕЛЬНОЙ ЛИЧНОСТЬЮ, заметной фигурой в культурно-общественной жизни восточной германской провинции и постоянно поддерживал деловую связь с художниками германского творческого Союза и Академии»…

Шел дождь. На сырой траве лежали блеклые осенние букетики. В земле, которая была куплена группой почитателей доктора Роде под символическую могилу, было пусто. «Эльза и Альфред Роде» – было написано на скромном гранитном обелиске. Люди в черном, мужчины и женщины. Зонтики. 1950 год. По щекам некоторых из присутствующих текли слезы. Эти люди глядели на гранитный столбик, а видели свой древний, семисотлетний город. Его гранитные мостовые, тротуары, мощенные плиткой. Улицы и дома с такими привычными взору вывесками: «Кенигсбергский марципан братьев Кнопп», «Пишущие машинки „Олимпия-Оптима“», «Кафе Алхамбра», «Паластра-кафе», «Кафе Старая Вена», «Варьете „Барберина“»…

Они слушали эту надгробную речь, а видели свой город, белый трамвайчик, какой там номер? а-а «семерка». Маршрут «Юдиттен-Хансаринг». А вот автобус, номер шесть, маршрут: «Королевские ворота – Мюнцплац – Нордбанхов – Хаммервег». Зеленые поляны в обширном древнем парке кладбища Луизы, тихие прозрачные озера в районе Ландграбен за новым еврейским кладбищем, спокойные воды Прегеля, куда каждый из них, будучи школьником или студентом, конечно же бросал пфенниги и марки с верой в то, что, куда бы ни забросила судьба, он обязательно вернется в этот свой родной город, но… но Кенигсберга больше не существует! Но как же так? Даже безумные фантазии Эрнеста Теодора Амадея Гофмана вряд ли способны на подобное. «Роде – он был, был! Зеленая, пропахшая морем и сосновой смолой, уютная, ухоженная, милая Пруссия – она была!»

Был, было… Прошедшее, невозвратимое время. И у меня был мой родной дом на тихой, с высокими старинными домами Гребецкой улице. Гребцы тут когда-то жили. Дом был, а теперь его нет. Живу в доме, который был домом семьи Мюллеров, которая мне, как ни странно, знакома уже давно. Из нижнего ящика письменного стола я достаю толстую картонную папку, стянутую бечевкой. Лет 12 назад я нашел ее на чердаке, когда ремонтировал крышу, в кипе газет «Кенигсбергише альгемайне цайтунг» и потрепанных нот. Небольшой связанный с этим домом и теми, кто тут когда-то жил, клад, поразивший меня тогда не меньше, чем вот это письмо из Мюнхена. В папке находились паспорт и план дома; документ на право обладания семьи Мюллеров лошадью «Хенни», тысяча девятьсот тридцать восьмого года рождения, коричневого окраса; регистрационная карточка эрдельтерьера по кличке «Лесси»; членская книжка общества «Сила через радость»; восемь пожелтевших фотографий и пачка писем, поступивших в Кенигсберг из Гатчины, зеленого городка, где я обычно проводил лето у своего дедушки.

Помню, как я до глубокой ночи корпел над письмами, переводил их. Это были письма Отто Мюллера, старшего брата моего неожиданного мюнхенского корреспондента, стрелка-радиста пикирующего бомбардировщика «Ю-87», базировавшегося на гатчинском аэродроме. Отто погиб при налете на Ленинград в марте сорок третьего года, и командование части, где он служил, вместе с его вещами отослало в Кенигсберг вот эти фотографии и последнее, написанное перед самым вылетом, но не отосланное домой его письмо. С каким-то особенным вниманием я рассматриваю фотографии. Вот они все: кряжистый, широкоплечий Франц Фердинанд Мюллер, высокая, светлые волосы распущены по плечам, легкая, порывистая на вид его жена, мать Вилли и Вальтера; блондин в ладно сидящей военной форме, стрелок-радист Отто и мальчик лет двенадцати, влюбленно смотрящий на своего брата, – Вальтер Мюллер. «Май сорок второго, – гласит надпись на фотографии. – На побывке дома».

Как все странно и удивительно, как все сложно. Годы войны! Такой страшный, голодный, полный лишений для меня блокадный год. «Мой дорогой, милый сынок Отто, отец сердится, но я каждый день хожу в Юдиттен помолиться, чтобы Бог охранил тебя от русской пули»… Весной того года я уже был «отловлен» в одном из подвалов и «определен» в воинскую часть воспитанником, «сыном музвзвода», но мы и в Ленинграде почти не играли, а все копали, копали и копали. Начав «предавать земле» убитых и умерших от голода людей в Ленинграде, я закончил рыть могилы в Кенигсберге. Подсчитать бы, сколько я закопал людей, может, население целого города, а то и маленькой страны?.. «С прискорбием сообщаем, что ваш сын Отто Фердинанд Мюллер, отважный германский воин, настоящий пруссак, пал в битве против подлых большевиков, прославив в веках своего Фюрера, народ и Отечество»… Спите, все убитые в войне, спокойно. Все это было. Вы были.

Однако: Роде! Почему он остался в Кенигсберге? Что его тут так удерживало? Или – удерживали? Чьи и какие замыслы осуществлял он в дымящемся, пропахшем порохом и мертвечиной, раздолбанном британскими бомбами и русской артиллерией городе?

Прежде чем мы попытаемся разобраться в этом, следует обратить внимание на одну из папок архива Георга Штайна, на документы, в которых чаще всего повторяются три фамилии: Роде, Барсов и Рингель. «…Сейчас меня очень интересует некий ПРОФЕССОР-АРХЕОЛОГ В. БАРСОВ, вместе с войсками Красной Армии прибывший в Кенигсберг для отыскания российских, украинских, белорусских и прочих сокровищ, а также – Янтарной комнаты, – читаем мы в одном из его писем. – Что узнал он? Нашел если уж не „Бернштайнциммер“, то что-либо другое? Исчезнувшие картины Корнелиуса Флориса, которые, как нам известно из некоторых документов, были упрятаны в герцогском склепе? Почему он ничего не смог выведать у Роде?»

Этот «профессор-археолог Барсов» появляется и в материалах немецкого писателя Ганса Крумбхольца, в его очерках «Замки – Янтарь – Голубая земля»: «Пятнадцатого января Красная Армия перерезала все выходящие из Кенигсберга железнодорожные и шоссейные пути (не все. Оставался еще шоссейный и железнодорожный путь на порт Пиллау. – Ю. И.) и окружила в Восточной Пруссии соединения вермахта. С этого момента уже не было возможности для вывоза награбленных музейных сокровищ. Через несколько дней после падения Кенигсберга туда прибыл из Москвы для розыска советских ценностей Виктор Иванович Барсов. Он навестил Роде, который был ему известен по публикациям как опытный историк-искусствовед, и попросил его оказать содействие в работе»…

Барсов? Кто же это такой? Откуда он возник? «Профессора Барсова» придумал мой давний приятель, калининградец, писатель Валентин Петрович Ерашов. Этот профессор возник у него в книге «Тайна Янтарной комнаты» (в соавторстве с Дмитриевым – псевдоним В. Д. Кролевского, бывшего в ту пору секретарем обкома КПСС и председателем комиссии по поискам Янтарной комнаты в Калининграде), которая в свое время была одной из наиболее читаемых, по крайней мере в Прибалтике, книг. «Барсовым» же, не выдуманным, а действительно профессором-археологом, был Александр Яковлевич Брюсов. В «Версии Максимова А. В.», имеющейся в одном из калининградских архивов, о нем сообщается следующее: «Когда наши войска, ломая двери Восточной Пруссии, взяли Тильзит, то к 11-й гвардейской армии по приказу Ставки был прикомандирован доктор исторических наук, профессор-археолог Александр Яковлевич Брюсов (1885–1966).

В те дни, по данным разведки, было известно, что в Кенигсберг попали музейные ценности из ленинградских пригородных дворцов, из музеев Витебска, Смоленска и даже киевских музеев. Брюсову надлежало разыскать все ценности и направить их по назначению.

Ученому для порядка были надеты погоны полковника и приданы два офицера, старших лейтенанта, из работников культуры. Когда успешно завершился штурм Кенигсберга и стихли огромные пожары, от огня которых загоралась даже одежда на прохожих, Брюсов начал изучать город. На первой же неделе им были найдены: Королевская Академия художеств, Университетская библиотека, архив, где был обнаружен ряд экспонатов из России. Вскоре Брюсов организовал свою контору и начал привлекать к себе людей из немцев, среди которых оказался и доктор Роде со своей женой Эльзой Роде. Доктор Роде держался весьма напряженно, недоверчиво и мало что показывал Брюсову. Тем более что он якобы ничего не знал о музейных ценностях, вывезенных из Советского Союза. Но все же Роде дал несколько адресов, по которым будто бы без него, он только слышал об этом, были привезены „российские ценности“ – военные, мол, их привезли, но ему было не до них, потому что-де его музей, расположенный в замке, полностью сгорел. Для отвода глаз Роде проявил незаурядную активность в упаковке книг из Университетской библиотеки…»

Однако это рассказ Максимова Арсения Владимировича, архитектора и искусствоведа, тоже некоторое время работавшего в группе Кролевского по отысканию Янтарной комнаты. Но вот рассказ Брюсова о самом себе, его дневник, из которого становится ясным, что Ставка не очень-то поспешила в направлении московских специалистов в зону боевых действий, туда, где в замках, дворцах, соборах, государственных учреждениях могли храниться российские книги, иконы, картины.

«28 мая. Выезд на „вертушке“ из Вержблова[2]2
  Вержблово – Вирбалис, железнодорожная станция.


[Закрыть] в Инстербург[3]3
  Инстербург – ныне г. Черняховск.


[Закрыть]. Вечером направлены в штаб тыла, в Гердауен[4]4
  Гердауен – ныне г. Железнодорожный.


[Закрыть]. Получили дополнительный документ…

30 мая. Выехали в Велау[5]5
  Велау – ныне г. Знаменск.


[Закрыть]. Подготовили поездку в Зандиттен, где, по сведениям Библиотеки им. Ленина, имеются книги из Кенигсбергской библиотеки. Утром были в Зандиттене. Книги вывезены политуправлением. Беляева уехала в Инстербург к уполномоченному. Мы с Пожарским поехали в Кенигсберг. День прошел в хлопотах. Выяснили, что в „Шлоссе“ под грудой развалин сохранились некоторые музейные предметы. Взяли пропуск и стали наблюдать за раскопками. Однако по правилам мы не можем получить продуктов более, чем на один день. Растянули продукты до 2 июня. Дольше быть в Кенигсберге не можем. Майор Пшеницын сообщил, что часть коллекций Прусского музея отвезена в Растенбург… 1 июня приехала Беляева. Привезла новую бумажку от генерала Ивановского. Были у полковника Фисунова (политчасть). Он сообщил, что ему необходимы специалисты и он их ищет. Приветствует наш приезд, но ставит условие – работать в системе. Тогда он даст помещение и зачислит на паек. Мы согласились. Получили разрешение временно, до оборудования комнаты, жить в гостинице сколько понадобится и оставлять в ней вещи (формально в гостинице разрешают провести только одну ночь, с 20.00 до 8.00 утра, дольше комендатура жить не разрешает, без талона комендатуры гостиница не пускает). Получили мандаты на работу. Беляева и Пожарский работают в складе книг (в гос. архиве). Я слежу за раскопками в старом замке вместе с гв. капитаном Чернышевым (от первой комендатуры, начальник партии рабочих). Иногда по вечерам хожу в гос. архив помогать разбирать книги».

Тут мы остановимся и поразмышляем вот о чем. Во-первых, профессор Брюсов при помощи какой-то таинственной «вертушки» оказался в Инстербурге не тотчас, как только этот древний, со множеством крупных исторических зданий город, где могли находиться исторические и культурные ценности, был взят нашими войсками, а лишь спустя несколько месяцев. К сожалению, и в Кенигсберге он появился не тогда, когда там от пожаров «даже одежда на прохожих загоралась», а спустя полтора месяца (!) после штурма города. Уже вовсю работали сотрудники политуправления 11-й гвардейской армии, что-то искали, куда-то отправляли найденное, а специальная группа по розыску архива Фромборкского капитула уже завершила свой поиск. И конечно, не дремали все эти дни те из немецких «специальных групп», кто, возможно, еще оставался в Кенигсберге и его пригородах. Да, не поторапливался уважаемый профессор, и сколько мелких, но сложных препятствий стояло на его пути! Коменданты, которые не давали талонов на проживание в гостинице «Берлин» больше суток. И продуктов не давали. И какие-то пропуска нужны были, и еще: судя по дневникам Брюсова, он ехал в Восточную Пруссию искать «все» и «вообще», не имея каких-либо более-менее точных адресов и перечня объектов поиска. И, как впоследствии стало известно, о Янтарной комнате и речи не было, он вообще о ней просто ничего не знал! И о том, что доктор Роде – крупнейший в Европе специалист по янтарю, директор художественных собраний Кенигсберга, наш уважаемый профессор-археолог и не подозревал, знакомство между ними произошло совершенно случайно, когда Роде пришел во Временное гражданское управление наниматься на работу, чтобы получить карточки на хлеб и кое-какие продукты.

Увы, наш глубоко цивильный и интеллигентный профессор не был похож ни на «доктора фон Кюнгсберга», молодого, невероятно активного, мотавшегося по России и Прибалтике командира «специального отряда», ни на энергичного, спортивного, действительно знатока искусства графа Золмса, ни даже на солдат трех «специальных рот», солдат-искусствоведов, магистров, докторов наук, рыщущих, вынюхивающих все и везде, сующих нос в каждую щель, отыскивающих сокровища русских, литовских, латышских, белорусских и украинских архивов и музеев, дворцов и замков и «выколачивающих», где уговорами, задушевными беседами, а где и жестокостью, все те сведения, которые их интересовали. Все у них было, у этих охотников за сокровищами! Знания, эрудиция, власть, особые полномочия, машины, ящики под найденное, карты, адреса, списки и неуемная жажда отыскать, добыть, захватить, немедленно упаковать в ящики и отправить с востока на запад, в Восточную Пруссию, а оттуда дальше – в укромные уголки глубинной Германии.

«…Александру Яковлевичу в то время было уже шестьдесят лет. Он страдал бессонницей и активным склерозом», – пишет в своей версии Максимов. Мягкий, податливый, забывчивый. Иногда он выходил из своего номера в гимнастерке с полковничьими погонами и гражданских брюках, а то – в полной военной форме и шляпе, которую зачем-то засунул в набитый бумагами портфель. Мечтатель, мыслитель, влюбленный в своего брата, великого российского поэта Валерия Яковлевича Брюсова, множество стихотворений которого знал наизусть и любил декламировать. Отодвинув за завтраком тарелку, откидывался на спинку стула и, с улыбкой поглядывая на своих помощников, двух старших лейтенантов, начинал вполголоса: «Вечер мирный, безмятежный Кротко нам взглянул в глаза, С грустью тайной, с грустью нежной… И в душе под тихим ветром Накренились паруса». Глаза его влажнели, он смотрел в лицо то одного, то другого «старлея», но казалось, куда-то сквозь них смотрел, в какие-то неведомые им глубины: «Дар случайный, дар мгновенный, Тишина, продлись! продлись! Над равниной вечно пенной, Над прибоем, над буруном, Звезды первые зажглись»… Говорил: «Как хорошо. Как точно. О, плывите! О, плывите! Тихо зыблемые сны! Словно змеи, словно нити, Вьются, путаются, рвутся, В зыби волн огни луны». И повышал голос: «Не уйти нам, не уйти нам, Из серебряной черты! Мы – горим в кольце змеином, Мы – два призрака в сиянье, Мы – две тени, две мечты!» Вздыхал. Пододвигал к себе тарелку. Старшие лейтенанты, его помощники, кивали, поглядывали на часы, томились и торопили официантку: «Лизочка, кисель, пожалуйста, мы спешим!» Шурша накрахмаленным передником, кукольно красивая, не человек, не женщина, а черт знает что, «Лизочка», известная в прошлом молодым и денежным немецким офицерам танцовщица из варьете «Барберина» Элизабет, улыбалась, приседала в изящном книксене, «яволь, господа офицеры». А те многозначительно улыбались ей, подмигивали. Зачем? Все это напрасно, господа обер-лейтенанты, «Лизочка» не из тех, кто клюет на эти маленькие звездочки. Но это так, небольшое лирическое отступление. Вернемся к дневнику.

«Со 2 июня по 16 мы с Чернышевым осмотрели в замке все, что можно было. Замок разрушен целиком. Сохранились только несколько зал в северном крыле (старая часть замка), где наверху мы устроили склад извлекаемых вещей, а внизу с 10 июня разместился караул. В работах по раскопкам принимает участие директор Кенигсбергского музея Роде (вот, Роде появился. – Ю. И.) и сотрудник музея Фейерабенд (вон куда пристроился бывший директор ресторана „Кровавый суд“! – Ю. И.), иногда приходит заведующий отделом древностей Фридрих. Характеризую всех этих людей.

1. Гвардии капитан Чернышев, лет около тридцати. Симпатичный, неглупый человек, учился на факультете иностранных языков. Москвич. Любитель музыки, с хорошим слухом и способностями. Работать с ним легко и приятно. На работе бывает утром и к концу дня.

2. Роде – старик на вид, с трясущейся правой рукой. Одет неряшливо. Искусствовед. Имеет ряд научных трудов. Алкоголик. Доверия не внушает (а почему он должен внушать доверие? Ведь Брюсов для него – нежелательный пришелец, враг. – Ю. И.), мне все сдается, что он знает больше, чем говорит, а когда говорит, то нередко лжет. Если на него не смотреть, но следить издали или исподтишка, то его рука перестает дрожать. Уверяет, что лучшие коллекции были эвакуированы, но он не знает куда, когда я его спросил, не в Растенбург ли, то он тотчас воскликнул: „Так вы их нашли?!“ (Что нашли? Какие коллекции могли быть туда эвакуированы? Профессор вместе с гвардии капитаном Чернышевым, разве они не могли привезти Роде в комендатуру, посадить за стол в какой-нибудь маленькой, неуютной комнатке и сказать: „Роде, говорите все. Пока не скажете, мы вас отсюда не выпустим! Ну же, Роде, ведь то, что принадлежит России, Белоруссии, Украине, Литве и Латвии, все должно вернуться туда, откуда было похищено! Ведь вы же, Роде, не воришка, а крупный ученый!!“ – Ю. И.). 3. Фейерабенд – пройдоха, враль, но полезный человек (как это понять? В каком смысле „полезный“? – Ю. И.). Выдает себя за бывшего члена компартии, что был в замке до момента сдачи, и комендант замка, перед сдачей русским, якобы передал ему весь замок. Имел имение, автомобиль и прочее (показывает фотографии), но не мог получить даже среднего образования, якобы из-за недостатка средств и т. д. 4. Младший лейтенант Забродский. Молодой парень, не очень культурный. Работает спустя рукава. Продолжаю. Раскопки в замке были начаты до меня ради отыскания царскосельской Янтарной комнаты (вот наконец-то и долгожданное упоминание о „Бернштайнциммер“. Политуправление, видимо, 11-й гвардейской армии этой комнатой занималось? – Ю. И.). Начали в южном крыле, по указанию Роде, утверждавшего, будто здесь стояли упакованные ящики с этой комнатой. Через день по приезде я обратил внимание, что часть маленького зала, где, по словам Роде, стояла комната, раскопана, что в таком пространстве она разместиться не может. Я указал на это (что-то, выходит, знал профессор Брюсов? – Ю. И.). Роде, немного поспорив, сдался и заявил, что комната стояла в северном крыле, в большом зале, вместе с мебелью Кайзерлингов. Это подтвердил Фейерабенд. Осмотр большой залы показал, что, к сожалению, и Янтарная комната, и мебель Кайзерлингов сгорели. Были найдены подвески от царскосельских дверей (медные), обгорелая резная лепка Янтарной комнаты, железные пластинки с винтами, которыми части комнаты были прикреплены к стенам, кусок ящика с рогами от мебели Кайзерлингов. (Все же сколько доверчивости! Будто так трудно имитировать пожар! – Ю. И.)… 16 июня в замок приезжал какой-то полковник, который участвовал во взятии замка. Он рассказал, что когда он впервые вошел в замок, то видел именно в этом зале северного крыла большие ящики, передние из которых были разломаны, и в них была какая-то мебель. Следовательно, Янтарная комната погибла, по-видимому, от пожара, устроенного нашими солдатами (но почему „следовательно“? Что за странная логика? Ведь „какой-то полковник“ видел не Янтарную комнату или ящики с янтарными панелями, а ящики с мебелью! Причем целые, а не сгоревшие. – Ю. И.). Осмотр остальных помещений и погребов северного, восточного и западного крыльев замка показал, что здесь никаких коллекций не сохранилось. Здесь были помещения для солдат, кухня, склады вина, санитарный пункт.

В южном крыле, где помещался музей и были начаты раскопки, находились какие-то вещи, но по большей части в разбитом и обезображенном виде. Кроме того, судя по находкам, только второстепенные и третьестепенные, и, согласно показаниям Роде, надо думать, что более ценные вещи были заблаговременно эвакуированы. Был даже найден список картин, вывезенных в Вильденгоф, куда, по словам Роде, отправлены также 98 ящиков с коллекциями Киевского музея».

Минутку. Кажется, этот документ, отчет доктора Роде, имеется в архиве Георга Штайна… Вот он. Неясно только, кому была отослана эта бумага?

«О судьбе русских музеев, которые были вручены мне для сохранения и под мою ответственность, докладываю следующее:

…ЯНТАРНАЯ КОМНАТА ИЗ ЦАРСКОГО СЕЛА. В ноябре 1941 года я получил от немецкого командования северной группы войск Янтарную комнату из Царского Села, которую я разместил в Кенигсбергском замке в подходящем помещении. За четыре недели до англо-американского налета Янтарная комната была переведена в безопасное место, так что она не пострадала от налета. В последнее время имущество Янтарной комнаты было запаковано в ящики и размещено в северном крыле Кенигсбергского замка, в силу чего ВСЕ СОХРАНИЛОСЬ ДО 5 АПРЕЛЯ 1945 ГОДА.

ХАРЬКОВСКИЙ МУЗЕЙ. После отступления немцев с Украины летом 1943 года мне было передано имущество Харьковского музея, состоящее из: 1. Картин западноевропейского искусства. 2. Русского изобразительного искусства XIX века. 3. Нескольких икон и церковной двери из Ковеля. Картины (1 и 2) были запакованы в ящики и отправлены в Вильденгофский замок близ Цинтена (50 км от Кенигсберга). В последний раз я видел эти ящики в декабре 1944 года. С января 1945 года это место стало зоной боев. Иконы (3) были доставлены в башню Кенигсбергского замка, где и сохранились…

КИЕВСКИЙ МУЗЕЙ. В декабре 1943 года мне были переданы ценности Киевского музея под особым наблюдением ассистентки Киевского музея Кульшенко. Имущество было упаковано в 98 ящиков и отправлено в замок в Вильденгофе. В ящиках находилось, кроме картин западноевропейского искусства, примерно 800 икон – САМОЕ ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ ИКОН В МИРЕ. Кроме того, там было много живописи, литографии. Все ящики и Кульшенко я видел в декабре 1944 года.

Доктор Роде, директор».

Что же получается? С одной стороны – «подвески от царскосельских дверей (медные)», на которые так доверчиво клюнул наш милый профессор, а с другой – вот этот документ, в котором черным по белому написано: «…комната перевезена в безопасное помещение», ящики с Янтарной комнатой сохранились все до 5 апреля?! А потом что с ними стало? Куда подевались? Неужели, имея на руках такой документ, не следовало прямо-таки вцепиться в Роде?! Иконы из Харькова, которые сохранились в башне замка: куда они подевались? Восемьсот икон из Киева, самое значительное собрание икон в мире! Что с ними? Где они?

Однако как идут дела у наших поисковиков? «…Тем не менее за две недели было извлечено из-под обломков около тысячи вещей, и среди них картина Цигонелли, несколько хороших образцов фарфора XVI–XVIII веков, серебряные вещи и т. д.

Расчищали не все. Так, в отделе доисторических ценностей была расчищена в трех комнатах только полоса у южной стены. Центр и северная часть комнат были завалены такой горой обрушившегося здания, что не было смысла разбирать этот завал. В помещении под квадратной башней, в юго-западном углу замка, сохранилась нижняя комната-подвал, свод которой не обвалился. Там стояла, по-видимому, часть коллекции фарфора и фаянса. Но все это было побито и растоптано. Взяты отсюда только некоторые крупные черепки. Вещи я, согласно указанию полковника Фисунова, делю на две части: идущие в Москву и остающиеся в Кенигсберге как фонд будущего музея. Первых значительно меньше…»

А что же замок «Вильденгоф»? А вот и замок! «12 июня едем с оказией в „Вильденгоф“. Замок князей Шверинских совершенно разрушен, до основания. До подвалов. Следов вывезенных туда коллекций не найдено. Или их там не было, или вещи были эвакуированы далее. Но в трех комнатах подвала разбросан архив Шверинских – рукописи, переписка, деловые и судебные бумаги XVI века. Все сброшюровано и пронумеровано. К сожалению, мы могли задержать там машину только на полчаса (Ну и поиск! С оказией очутились в замке Шверинских и всего на полчаса. Ну хорошо, так тащите, грузите все в машину, в Кенигсберге бы пригодилось! – Ю. И.), архив как следует рассмотреть не смогли, с собой взяли только несколько образцов. Архив надо вывезти, но как? Машины нет, и до 16 июня мы ее не сможем добиться, не дают даже на перевозки в городе, ссылаясь на нехватку горючего».

Да, вот уж вечная российская нищета, так и мелькают привычные фигуры нищих с золотым в кармане! Своими глазами видел: десятки тысяч легковых и грузовых машин в поле под Раушеном, огромные емкости с бензином в районе Шпандинен, в порту, в «свободной гавани». Шоферы отцовского «виллиса» и «доджика» во время нашего поиска Фромборкского архива заезжали прямо на склады горючего и быстро производили примитивный «шахер-махер»: склянка шнапса в обмен на полные баки бензина и по две канистры в запас, в каждую из машин. Этот архив XVI века! Бумаги, акты, письма, цены им нет. Жаль. Не такие люди, как наш забывчивый, неуклюжий профессор Барсов-Брюсов и добрый гвардии капитан должны были искать сокровища в Восточной Пруссии!

…«16 июня осмотрели с Чернышевым на Кайзерштрассе здание Археологического института… Все сгорело, разрушено, вместо библиотек – пепел и пыль. На Фридрихштрассе осмотрели помещение военной библиотеки. Здание сохранилось, но все почти из него вывезено. 19 июня. Чернышев второй день болен, а завтра уезжает на два дня. Я остаюсь один для руководства работой в замке. Вчера смотрели библиотеку на Хуфеналлее, около дома правительства. Это библиотека почтового ведомства. Есть много интересных книг, особенно фашистских изданий. Начали отбор. А сегодня утром осмотрели театр на Хуфеналлее. Все разрушено. Сегодня в замке я нашел ряд документов по эвакуации коллекций из Кенигсберга…»