Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Минутку. Уж не те ли это документы, о которых писал в своей версии Максимов? Вот: «Как-то раз, в середине мая, старику опять не спалось (страдал, как помнится, бессонницей и активным склерозом. – Ю. И.). Он разбудил своих адъютантов, скомандовал – подъем. Все втроем вышли на улицу и пошли в сторону площади, повернули по Штайндамм, которая и вывела их прямо к замку. Поход был, как рассказывал сам Александр Яковлевич, чисто машинальный: „К замку, так к замку!“ Подошли и видят, что из одного окна разбитого замка, со второго этажа северного фасада, спокойно по ветру плывет дым. Здание замка они уже знали хорошо. Удивились и решили посмотреть, кто в такую рань в выжженных стенах старинного замка костер решил развести?

Быстро вошли во двор, достали, на всякий случай, оружие. Подойдя ближе, увидели вдруг такую картину: в стене вскрыт замурованный сейф, а какой-то человек вытаскивает из него папки с документами, быстро их просматривает и – в огонь. Тихо подойдя ближе, узнали в нем самого доктора Роде, который как-то по-воровски предает огню какие-то документы. Один из адъютантов, подбежав к нему, резко схватил Роде за воротник, поднял его, тот, как мешок, от страха смяк и повалился на пол. А офицеры начали выхватывать бумаги из костра. Упаковав все оставшееся и спасенное от огня, повели арестованного в „Серый дом“, который стоял на площади. Сдали его под охрану, а документы передали на предмет срочного перевода».

Как же к этому событию отнесся Брюсов? Пусть он сам об этом расскажет: «Начинаю более тщательный осмотр этих бумаг. Беляева и Пожарский переходят работать из архива в Кенигсбергскую библиотеку. Заходил в замок Фридрих. Он взят на работу (как архитектор и скульптор) в бригаду по сооружению памятника павшим советским бойцам. Ему, кажется, все равно, кому ставить памятники – весел и игрив.

25 июня. Все эти дни шли раскопки в замке. Сегодня кончили расчистку третьей комнаты. Найден ряд картин, и среди них „Мадонна“ Вероккио (его мастерской), Брейгель Младший. …Тут же заявил, что Вероккио должен быть передан ему для Комитета по делам искусств. Пусть это решают в Москве. Но все вещи из раскопок „Шлосса“ должны пойти в адрес Комитета по делам культпросветучреждений. Если я не возражал против увоза найденного в „Шлоссе“ Циганелли, то потому, что эта картина была откопана до меня. Возник спор.

В „Шлоссе“ было найдено много документов, показывающих, что Роде стоял во главе охраны музейных ценностей во всей Восточной Пруссии. Он вывозил отсюда вещи в замки… Но от него ничего нельзя добиться. Он не лжет, но говорит очень мало, только тогда, когда мы и без него что-нибудь открываем. Когда сейчас мы подошли к двум последним комнатам Шлосса, где стоит вести раскопки, он, видя, что мы будем продолжать копать, подробно описал, что там стоит: негативный и фильмофонды, сундук с фарфором, картины. Я никак не могу добиться, чтобы с Роде поговорили по-серьезному, а не гладили его по головке и не манили „системой пряника“. Подобру он ничего не расскажет. По-моему, матерый фашист…

В маленькой комнатушке отыскиваем вещи для полковника Фисунова. Я отдал ему из Шлосса два ковра современной фабричной работы (не музейный фонд, а ковер, лежащий на полу орденского помещения). А потом мы с Фейерабендом отыскали где-то третий ковер и т. д. Пусть! Это может помочь работе, то есть от Фисунова можно будет получить машину для перевозки из Вильденгофа архива Шверинских.

Эти дни продолжал раскопки в замке. Маленькая комнатка расчищена. Нашли сохранившуюся фонотеку музея и десять цветных стекол начала XVII века. Каким чудом сохранились они под многотонным завалом? Начали расчистку последней комнаты (коридора). Работа крайне трудная. Все завалено. Лежат огромные плиты железобетонных покрытий, рельсы и пр. на высоту до 5 метров… Беляева уезжала к знакомым в Велау. В это время мне случайно удалось добиться свидания с генералом Прониным (комендантом Кенигсберга). Я просил у него машину для вывоза архива Шверинских и получил отказ – нет якобы горючего! А кругом все катаются на машинах. Из-за двадцати пяти литров горючего гибнет архив! (Ковры не помогли. А может, те ковры надо было всучить не жадному полковнику, а коменданту города? – Ю. И.). В замок ввели на квартирование 1-ю Московскую часть. Вещи хранятся в незапертом помещении. Что делать? Буду добиваться их перевоза в архив, но, боюсь, безуспешно (увы, не боец вы, профессор. Не боец! – Ю. И.).

Итак, наша работа, по-видимому, пойдет впустую. Вещи мы запакуем, но сохранятся ли они? Маловероятно. Настроение упало. При таких условиях нет смысла больше оставаться в Восточной Пруссии. Надо скорее закончить то, что начато, и ехать обратно. Планируем уехать 18-го…

В замке я почти закончил раскопки. Осталось работы дня на три-четыре. И упаковка и перепись вещей. Встретилось довольно много хорошего фарфора – китайского, берлинского, майсенского. Интересна коллекция копий с медалей этой войны, собранных Штандингером и хранившихся в замке – „За взятие Киева“, „За взятие Парижа“, „За взятие Сингапура“, в честь вторжения в Англию и т. д. Есть деревянная скульптура XIII–XIV веков, мраморная скульптура Вильде, подаренная музею Муссолини. Вещей много, но что будет с ними после нашего отъезда, не знаю. Капитан Чернышев собирается уходить в другую армию и уезжать. Без него все погибнет. Сегодня, в воскресенье, не работаем…

13 июля. Давно не писал. Накопилось много нового. Беляева и Пожарский закончили свою работу. Я думал закончить 12-го, но к концу дня полез на стену (буквально по краю отвесной стены) и открыл на сохранившейся площадке второго этажа следы коллекции фарфора. Тотчас достал лестницу и пригнал туда рабочих и начал раскопки. Это оказались четыре ящика с отборным фарфором. Ящики упали с третьего этажа, много побито, но около сорока вещей сохранилось, фарфор исключительный! Все это я упаковал в пять ящиков для Москвы. Все раскопки закончены. Все вещи упакованы в шестьдесят ящиков. Половина отобрана для Москвы. Вещи снесены в две запирающиеся комнаты замка. Чернышев обещает завтра перевезти вещи, предназначенные для вывоза, в архив, где есть специальная охрана…

Я допрашивал Роде о коллекциях, находившихся в замке, его ответы совпали с текстом найденных документов. Вот его показания: „Минский музей. Вещи были привезены весной сорок третьего года и стояли в восточном крыле здания на третьем этаже… Лучшие вещи были отобраны, запакованы, и Восточное министерство собиралось их эвакуировать, но не успело, и все вещи погибли при налете в августе 1944 года. Из польских собраний были: три картины на дереве, Брейгель „Нотариальная контора“, „Амур и Психея“. Прусский музей был эвакуирован сначала в Растенбург, а затем в Померанию“».

На этом записи в дневнике кончаются, но позвольте, профессор, уважаемый Александр Яковлевич, как же так? А что же Янтарная комната? Ведь вы уже имели на руках докладную записку директора кенигсбергских музеев, что, во-первых, ящики с янтарными панелями находились во дворе замка до 5 апреля. Во-вторых, что Янтарная комната переправлена в «надежное место», в-третьих, что огромное количество ценностей было вывезено из Кенигсберга в Вильденгоф. Вы, профессор, были там и увидели, что все исчезло. Все, кроме архива, куда-то переправлено, сокрыто, но куда? Это наверняка знал Роде. Знал! Не мог не знать, если занимался переправкой в Вильденгоф, а значит, наверняка до самых мелочей был продуман и дальнейший маршрут всех этих сокровищ в иные замки, подвалы и бункеры, не так ли, профессор? Разве эти мысли не приходили вам в голову? Конец розыскам! «Нет смысла больше оставаться в Восточной Пруссии».

Завтраки, обеды, ужины в ресторане бывшего отеля «Берлин». Чернышев уже уехал, и теперь профессор проводит время в компании молодого младшего лейтенанта Забродского, теперь уже фрейлен «Лизочку» и подавно не дозовешься. Вся хрустящая, накрахмаленная, возбуждающе пахнущая какими-то нежными, наверняка французскими, духами, она пробегает мимо их стола, в угол ресторана, где сидит шумная, веселая компания с молодым, высоким полковником-танкистом. У него русые волосы, шрам через все лицо, широкая грудь в орденах. Улыбается, когда «Лизочка» подходит к их столу, уверенно кладет ей на бедро руку, что-то шепчет в розовое ушко. «Лизочка, компотика бы», – занудно взывает лейтенант. «Яволь, яволь! – быстро отвечает „Лизочка“, порхая по залу, как яркая, привлекающая взоры всех мужчин бабочка. – Айн момент». Из зоопарка, что напротив, доносится мощный рев – это требует морковки единственный уцелевший после штурма его обитатель бегемот Ганс. «Бреду я, в томленьи счастливом неясно ласкающих дум, по отмели, вскрытой отливом, под смутно-размеренный шум… – негромко, задумчиво, глядя куда-то сквозь младшего лейтенанта, декламирует профессор и постукивает вилкой по тарелке. – Волна набегает, узорно, извивами чертит песок, и снова отходит покорно, горсть раковин бросив у ног…» – Замолкает. Кладет вилку. Вот, наконец-то «Лизочка» несет компот. Профессор спрашивает у Забродского: «А что остальные бумаги Роде? Когда их переведут? И куда подевался Роде? После того как его вызывали в „Серый дом“?» Младший лейтенант выпивает компот, вылавливает в нем косточки от урюка и раскусывает их крепкими зубами. Говорит: «Там сказали, что его сразу отпустили. Ведь он никаких преступлений не совершал, а жег свои собственные бумаги. Куда он подевался? Ушел куда-то, вот и все».

«Вот и все. Брюсов Роде больше не видел», – пишет в своей «Версии» Арсений Владимирович Максимов – архитектор, художник, создавший целую галерею рисунков разрушенного Кенигсберга с натуры, внучатый племянник великого ученого Менделеева, много сил положивший на восстановление его загубленного поместья под Москвой, превращение сохранившихся зданий в музей… Вот и все! Почувствовав свой промах, Брюсов ВСПОМНИЛ об оставшихся после Роде документах. Прошла еще неделя, когда Брюсов начал их изучать. Вот здесь-то он и узнал, что Янтарная комната была уже как бы в его руках, но уплыла по его беспечности! Он обнаруживает три документа, которые пунктуально подшиты к делу с ответными текстами. Здесь у ученого волосы встали дыбом. Он уяснил себе, кого он упустил… По тексту этих документов оказалось, что сам Гитлер трижды требовал доставить Янтарную комнату в Берлин, но Роде умышленно оттягивал ее отправку.

Документ первый гласил: «Фюрер приказал доставить Янтарную комнату в Берлин». В подколотом ответе Брюсов читает: «Многоуважаемый фюрер!..» – далее на две трети машинописного листа следуют выражения почтения, преданности и добрые пожелания. И только треть листа делового текста: «Янтарная комната реставрируется, так как за последние столетия она пришла в ветхость. Как только все закончится, она будет немедленно доставлена Вам. Доктор Роде». Документ второй датируется месяцем позже первого. Гитлер вновь приказывает доставить Янтарную комнату и – немедля! Доктор Роде вновь, излив свои почтения фюреру, пишет: «Янтарная комната завершается реставрацией и днями будет упакована». Третий документ адресуется уже не доктору Роде, а на имя Эриха Коха – с категорическим приказом доставить Янтарную комнату в Берлин немедленно. На этом документе виза красным карандашом Эриха Коха, требующая от Роде немедленного исполнения приказа фюрера. Третий ответ вновь дается от лица Роде. После очередных заверений в почтении и уважении ответ гласит: «1. Железные дороги перерезаны красными. 2. Морем отправлять не рискуем, оно активно контролируется противником. 3. В воздухе постоянно висит авиация красных. Даю государственную гарантию, что Янтарная комната хранится в достаточно надежном месте, в третьем ярусе бункера, вход замаскирован. Доктор Роде».

Так, значит, из замка «Вильденгоф» она не отправлена дальше, в Германию, а находится где-то на территории Восточной Пруссии? И янтарь, и другие огромные ценности?

Эту страшную историю Максимов впервые услышал от самого Александра Яковлевича Брюсова летом 1947 года. То было в кабинете ученого, в Историческом музее на Красной площади в Москве. После недолгой паузы Брюсов продолжал, как бы оправдывая себя: «Когда меня назначили на сию миссию, я совершенно не был к ней подготовлен. Я не знал, что Роде был именитым специалистом по янтарю, обладателем огромной коллекции янтаря, в которой насчитывалось десятки тысяч уникальных экспонатов. Я не знал, что за плечами этого тщедушного немца десяток авторских свидетельств, признанных планетой. Наконец, я и не предполагал, что Янтарная комната была в Кенигсберге и где-то тщательно спрятана, а сам Роде знал все! ЗНАЛ ВСЕ! Наконец, не ожидал и того, что блюстители порядка поверят ему и без моего разрешения выпустят этого матерого волка на свободу, а эти три документа, подписанные самим Роде, ярко свидетельствовали о том, что именно он, Роде, и был нам нужен. У него все ключи ко многим разгадкам черных дел, происходивших в последние дни владычества Германии над Европой. А меня, старика, оставили в дураках…»

Максимов встречался с Брюсовым еще дважды, но разговор не клеился, профессор то и дело переходил к рассказам о раскопках в татарском городе Сарае, чувствовалось, как пишет в своей «Версии» Максимов, что «Янтарная комната была для Брюсова чужой, и он даже неприязнь к ней выражал». Осознав, что он, Максимов, оказался единственным, кто знал о существовании этих трех документов (Брюсов очень нервничал, и вскоре они исчезли, как и множество других документов многих архивов, уничтоженных по приказу Берии, как Брюсов об этом сообщает в вышестоящие органы), Максимов доложил обо всем секретарю Калининградского обкома партии Вениамину Дмитриевичу Кролевскому, и тот вызвав двух стенографисток, запротоколировал его рассказ…

А теперь вернемся к доктору Роде. Что случилось с ним? Куда он исчез? Начались розыски. Где он жил? Удалось узнать адрес: Беекштрассе, 1. Улицу отыскали быстро, она находится по ту сторону зоопарка, где теннисный корт, в уютном районе с «музыкальными улицами» – Бетховенштрассе, Мендельсон-, Гайдн-, Вебер– и Штраусштрассе, но на стук никто не отзывался. «Битте? – послышалось в приоткрывшуюся дверь дома напротив. – Квартир доктор Роде пуст». Дверь жилища Роде оказалась открытой. В лица вошедших пахнуло застоялым, нежилым воздухом. Какие-то вещи в коридоре, все разбросано. «Доктор Роде, вы дома?» Никто не отозвался.

Комнаты тоже были завалены какими-то вещами, мебель опрокинута, ящики письменного стола выдвинуты, дверки шкафов распахнуты. Пол был усеян газетами, бумагами, такое ощущение возникало, будто кто-то тут рылся, что-то искал. Да, в квартире никого не было. Ни самого доктора Роде, ни его жены. Женщина, что жила напротив, сообщила, что слышала, как приходили какие-то люди, но кто, военные ли, гражданские, русские или немцы, сказать не могла: в городе было неспокойно, по вечерам гремели выстрелы, случались грабежи, убийства. Нет-нет, ни доктор Роде, ни его жена Эльза больше в доме не появлялись. Куда ушли? Уехали? Кто-то говорил – нет, она не помнит, кто именно, – что и доктор Роде, и его жена плохо себя чувствовали и якобы они хотели поехать к своему лечащему врачу. Где он живет? Фамилия? Нет, где живет лечащий врач семьи Роде, она, хоть и соседка, не знает.

Люди исчезли, и никто ничего не знает! Оба заболели, да еще так серьезно, что, выйдя из дома в сопровождении нескольких неизвестных мужчин, если уж и не совсем пропали, то оказались в какой-то из городских больниц, но в какой? После некоторых поисков среди бумаг, рассыпанных по комнатам, обнаружилась справка следующего содержания:

«Д-р мед. КЕККЕР. Кенигсберг, Пруссия, 25 февраля 1945 года.

Господин д-р Роде болен тяжелым прогрессирующим параличом. Совершенно не пригоден для выполнения физической работы. Срок нетрудоспособности определен в несколько месяцев».

Странная какая-то справка, между прочим. «Тяжелый прогрессирующий паралич»? При таком диагнозе больные лежат в лежку, а доктор Роде в январе – марте да и в начале апреля, до штурма Кенигсберга, буквально метался по Восточной Пруссии. С утра и до глубокой ночи, судя по рассказам Фейерабенда, был на ногах, паковал, разгружал, погружал, увозил и привозил какие-то ящики. Да, конечно, не он сам их грузил, разгружал, но и не стоял в стороне, скрестив руки на груди. Наоборот, за все хватался, помогал, поднимал, опускал ящики с нервными вскриками: «Форзихт! Порцеллан!» Видимо, эта справка нужна была доктору Роде, чтобы освободиться от трудовой повинности, от рытья окопов, траншей, строительства баррикад на подступах к городу, хотя разве его, такого крупного городского чиновника, и без этой справки не могли освободить?

Квартира доктора Кеккера тоже была пуста. Двери выломаны, окна выбиты, но в кабинете, где когда-то принимал больных доктор Кеккер, на полке стояли папки с лечебными карточками больных, клиентов доктора, среди которых сохранилась и карточка доктора Роде, из которой выяснилось: когда Роде заболевал серьезно, Кеккер отправлял его на стационарное лечение в больницу на Йоркштрассе, где он пользовался услугами одного и того же врача, Пауля Эрмана. Не составило особого труда отыскать ту больницу, кстати, кажется, единственную в ту пору в Кенигсберге, лечившую немцев, но, к сожалению, Пауль Эрман уже не практикует, а куда делся – неизвестно. Что же касается супругов Роде, то они действительно месяца два назад были доставлены в больницу в очень тяжелом состоянии. Диагноз? Кровавая дизентерия. Кем доставлены? Трое мужчин, назвавшихся друзьями семьи Роде. И он сам, и Эльза были в бессознательном состоянии. На другой день оба скончались, а на третий трупы их были взяты из морга теми же людьми для похорон. Да, «друзья семьи Роде» забрали усопших. Где похоронены? «Айн момент, битте, где-то есть запись, йа, битте: на Первый Луизенфриедхоф, на Хаммервег, знаете, где озеро Хаммертайх. Да, айн момент, могила там, где статуй. Зо? Статуй Иезус Кристос мит кройц». На маленьком «Первом, Луизы» кладбище, возле монументального памятника «Восшествие на Голгофу, или Иисус Христос с крестом на плече», действительно среди десятка новых, промерзших до каменности и засыпанных снегом могил оказался и небольшой холмик с деревянным крестом, на котором химическим карандашом было начертано: «Эльза Роде и Альфред Роде». Вот где нашел свое последнее пристанище человек, живший всю свою жизнь искусством, влюбленный в самое великое, как считал этот человек, чудо, какое создала Природа, – в янтарь!.. Но что же все-таки с ними случилось?

Указание из политуправления 11-й гвардейской армии было строжайшее: отыскать Роде, а если он погиб, выяснить причины смерти. Было принято решение вскрыть могилу. Декабрь. Мороз. Неподатливая, будто каменная земля; доннер веттер, на какую же глубину упрятали этих людей? Десять военнопленных, бывших народных гренадеров 217-й Восточно-Прусской дивизии, прошедших кровавый путь от Кенигсберга до Ленинграда, а потом вместе со своим командиром генерал-лейтенантом Отто Ляшем совершивших этот путь назад, уцелевших в боях за Кенигсберг и сдавшихся в плен, вместе со своим командиром, ранним дымным вечером 9 апреля, измучились, но задания своего нового командира, сержанта Петрова, не выполнили. Когда яма достигла глубины почти пяти метров, сержант приказал: «Стоп, камараден». Постоял на краю огромной ямы; отогнув полу белого, вкусно пахнущего хлевом полушубка, добыл из кармана обширнейших галифе пачку папирос, протянул гренадерам, дал зажигалку прикурить и сам закурил, сплюнул в яму и сказал: «Ни хрена тут нет, мужики. Закапывай». – «Вас ист дас „ни хрена“?» – хрипло, простуженно спросил кто-то из пруссаков, но сержант не удостоил его ответом.

Большая Тайна плодит новые тайны. Доставленная в следственный отдел «Смерша» соседка умерших супругов Роде уверяла, что за два дня до исчезновения и смерти оба были совершенно здоровы! А что по этому поводу мог бы сказать наш уважаемый профессор?

Профессор Брюсов говорил, что о Роде начали беспокоиться через несколько дней и что вскоре на его столе лежала справка о смерти обоих супругов, но так ли это? Ведь, по версии Максимова, разыскивать Роде начали значительно позже, но не позднее августа – сентября. Появлялись неясные сведения, что супругов Роде уничтожили люди из организации «Вервольф» – «оборотни», как только они почувствовали, что Роде может выдать «Советам» некие важные тайны, и в связи с этим вновь упоминался штурмбанфюрер с запоминающейся «кольцевой» фамилией Рингель. Что якобы именно ему было поручено вывезти Янтарную комнату из Кенигсберга или так ее упрятать, чтобы уж никто и никогда ее не нашел.

А что дети Альфреда Роде? Ведь у него была дочь Лотти и сын Вольфганг? Что с ними? Один из корреспондентов газеты «Остпройсенбладет» разыскал сына Роде, Вольфганга, доверенное лицо одного из страховых агентств в Кельне. В момент беседы ему было сорок два года. Вот что сообщил Вольфганг: «В последний раз я видел отца 14 января 1945 года. Если бы янтарное сокровище действительно было вывезено из Кенигсберга, отец мне сказал бы что-нибудь об этом. До некоторой степени я уверен в том, что Янтарная комната все еще находится в Кенигсберге…»

Важное заявление! Сколько неясностей, сколько тайн. Вот еще одна: о смерти своих родителей Вольфганг Роде узнал лишь в 1947 году от соседки по дому, госпожи Кениг. День смерти на основании заявлений кенигсбергских граждан был установлен: для г-на доктора Роде – 7 декабря, госпожи Роде – 28 декабря 1945 года…

Умерли не осенью, а зимой, не вместе, а в разное время? И Эльза Роде – почти под Новый год?

Действительно ли умерли? Убиты неким Рингелем?

«Оберштурмбанфюрер Рингель мне не знаком, – заявил лет пятнадцать спустя после окончания войны бывший обер-бургомистр Гельмут Вилль, когда в печати поднялась одна из „янтарных волн“. А об Альфреде Роде могу сказать следующее: находясь в лагере для военнопленных в русском городе Елабуга, я слышал, будто тот делал попытки сообщить „Советам“, где спрятаны сокровища и Янтарная комната. Я этому не верю! Свой янтарь он не отдаст никому, он был честным и до конца отдававшимся своему делу, своей работе человеком. Там ли, в нашей старой, доброй Пруссии, комната? На этот вопрос ответить трудно. Я этим не занимался. Но вот что мне хочется отметить, факт, наводящий на размышления: почему супруги Роде остались сами? Янтарь, Янтарная комната были для Роде дороже всего! Роде не мог оставить там свой янтарь. И он остался с янтарем. А если бы Янтарная комната была эвакуирована, то кто бы, как не Роде, знаток янтаря, отправился ее сопровождать?»

Янтарь, без которого Роде не мыслил себе жизни.

Тут есть о чем поразмыслить…

«Дамы и господа! Позвольте мне закончить мою печальную речь над этой символической могилой человека, который был не очень-то известен среди бюргеров Кенигсберга, так как в связи со своей замкнутостью и постоянной, беспрерывной работой не любил вращаться в обществе. Но все, кто работал вместе с ним, с этим благородным человеком, никогда не забудут его… Он жил среди Тайн природы, тайн искусства, тайн прекрасных предметов, оказавшихся в его музее, и сам ушел из жизни таинственно и странно, став жертвой своей бесконечной любви к золотому янтарному чуду, жертвой конца войны, как и тысячи его товарищей по несчастью».

Прощайте, доктор Альфред Роде. Вы столько знали.

Прощайте и вы, доктор Брюсов. И вы, несмотря на свою забывчивость, рассеянность, вы тоже так много знали! Вы знали то, чего не знаем мы. К примеру, где, в каком районе города, на какой улице тот бункер, который вам однажды показал после длительной с вами беседы доктор Роде, сказав при этом: «Вот в этом бункере хранится огромное количество ценностей»? Что же вы сразу не сообщили своим товарищам, доброму гвардии капитану Чернышеву и не очень культурному, ленивому младшему лейтенанту Забродскому, про тот бункер, который, может быть, и решил судьбу доктора Роде. Ведь именно после этого разговора с вами исчез доктор Альфред Роде? И так жаль, что позже вы, профессор, несколько раз пытались отыскать тот набитый сокровищами бункер, но так и не нашли.

Прощайте, профессор. Вместе с вами из этого сложного бренного мира ушла еще одна замечательная тайна, тайна Минералогического музея с улицы Ланге Райе, 4: исчезновение уникальнейшей, крупнейшей в мире коллекции янтаря, но об этом мы поговорим чуть позже, пускай это будет некоей интригой нашего повествования, к которой мы вернемся в самом конце книги.

Стихло все в доме. Ночь. Перечитываю очередное письмо, которое я завтра отошлю в Гамбург. «Вы напрасно беспокоитесь, крыша дома, которая во время боев за Кенигсберг была повреждена, давным-давно починена, правда, я не смог достать черепицу и покрыл крышу шифером и, увы, дом теперь не такой красивый, каким был. Печи я снял, так как сделал водяное отопление, а внизу, в большой комнате, соорудил камин, который топлю, когда бывает холодно, но вот что меня беспокоит: в подвал поступает грунтовая вода, в чем тут дело? И вот что еще: когда вы посещали Янтарную комнату в замке, не видели ли вы доктора Роде? Как он выглядел?»

Отодвигаю письмо. Да, как все странно. Те фотографии и письма с чердака, они хоть и взволновали меня, но не вызвали особой тревоги, они были как бы из «ниоткуда», из неизвестности, чуть ли не с того света, но письмо Мюллера! Я даже будто его голос слышу!..

Прежде чем лечь спать, отстранитесь от всех мирских забот, успокойтесь, советовал своим друзьям Иммануил Кант, взгляните в необъятные, таинственные звездные глубины неба, взгляните в свою душу…

Какое сегодня звездное небо! Как неспокойно в душе… На маленьком и уютном, если это слово подходит к месту, о котором я сейчас вспоминаю, кладбище, что одной стороной своей выходило на Хаммервег, у памятника скульптора Кораллуса «Иисус Христос с крестом», Литка мне дважды назначала свидание. Что-то в ней, да и во мне, было испорчено войной: мы целовались среди мертвецов. В декабре сорок пятого все кладбище было завалено мертвыми кенигсбержцами. Укутанные в простыни, скатерти и одеяла, обвязанные веревками, проволокой и бинтами, они громоздились у подножья памятника. Все было, как в Ленинграде! Жуткий мороз, голод, белые, в лунном свете, большие и маленькие куклы на снегу. Какие-то шорохи, чьи-то зыбкие тени… Теперь тут небольшой парк, в котором днем шумят дети из соседнего детского садика. Памятник Кораллуса исчез году в пятьдесят пятом. Летом мы искали его, сообщение поступило, будто возле памятника была вырыта огромная яма и скульптуру свалили туда. Увы, вместо памятника мы обнаружили лишь осколки мрамора и среди них кусок белого, с огромными, безумно раскрытыми глазами лица и кисть руки, судорожно вцепившуюся тонкими пальцами в обломок мраморного креста.

«…И нравственный закон во мне»?

Как можно было: кувалдой по лицу?

«Кирха Юдиттен, господин Мюллер, вся в лесах. Когда она будет восстановлена, там разместится православная русская церковь, но я, обещаю вам, схожу, поставлю свечи в память вашего отца и брата, ведь бог-то один».

Да, вот что еще: в конце сорок шестого года фрейлейн Элизабет Манштейн вышла замуж за танкового полковника, это случилось в декабре, под Новый год. Поскольку Лиззи не была подданной нашей страны, полковник не смог зарегистрировать с ней брак официально, но это не испугало молодых. Свадебную поездку полковник совершил с Лизой и своими друзьями на танке «Т-34» по шоссе от Кенигсберга до Раушена, где и гуляли всю ночь в одном из небольших, уютных особнячков. Танк стоял в саду. В двенадцать ночи вся компания, шумная, возбужденная, выкатилась из особняка. Двое офицеров несли невесту на руках, красиво развевались ее белые одежды, а полковник твердо и спокойно шел впереди. Компания остановилась возле танка, а полковник влез в машину. Что-то там заскрежетало, башня развернулась в сторону моря, хобот орудия задрался, а потом, страшно ахнув, выметнул из своего жерла снаряд, ушедший куда-то в ночную, морозную морскую даль. Говорят, что за этот выстрел полковник получил взыскание от командования, а год спустя был лишен своего полковничьего звания и всех наград за связь с немкой, связь, порочащую советского офицера в глазах военной и гражданской общественности.

Слух был, что он подался на Урал и что работал в колхозе «Вперед к коммунизму» трактористом, что у него прекрасная семья – красавица жена и шестеро белоголовых, синеглазых сыновей. Или – трое? Но какая разница? Главное, что живут люди и не считают себя в жизни обделенными.