Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– А Инна Ивановна Мирончук? Состоялся ли у нее разговор с Кульженко? А, Елена Евгеньевна?

– Разговоров было много. Полина Аркадьевна охотно рассказывала, как она жила в Кенигсберге и даже как устраивала выставки икон и других сокровищ Киева в одном из помещений замка. Сколько было экскурсий, восторгов. Но тотчас замолкала, лишь только Инна подступалась в своих разговорах, намеках, догадках: но куда же все это подевалось? Картины? Иконы? Молчала. Лишь однажды, когда Инна рассказывала о работе нашей экспедиции, остро так, пристально взглянула на нее и проговорила твердым, уверенным голосом: «КОПАЙТЕ ГЛУБЖЕ». Но где копать глубже? Замолчала, отвернулась, а когда Инна должна была уезжать, проговорила, как бы продолжая разговор: «Почувствую, что смерть на пороге, сообщу тебе ГДЕ…» Инна уехала. А Полина Аркадьевна вскоре умерла. И никому ничего не сообщила. Не хотела сообщать? Или не почувствовала, что смерть уже на пороге? А может, и пыталась что-то сообщить, а может, и что-то написала, но это сообщение на клочке бумаги куда-то исчезло. Говорят, что когда она умерла, то в интернат приехали трое молодых людей. Представились: из КГБ. Они обыскали всю комнату. Умершая еще лежала в постели, так они перенесли ее на пол, перерыли всю постель, вспороли матрац, подушки. Что искали? Кто были эти люди? Как позже выяснилось, к местному комитету госбезопасности эти ловкие, крепкие парни никакого отношения не имели. Собственно говоря, никто у них и документов-то не спрашивал…

– Что бумажка? Может, она и написала, да ее, бумажку, просто выкинули, – сердито говорит Василий Митрофанович. Глядит на часы. Начинает складывать документы в папки. – Невежество наше. Как-то я был в Полесске, в бывшем замке «Лабиау», там сейчас завод какой-то. Начальник отдела кадров рассказывает: «Потолок ремонтировали. Отодрали несколько досок, а оттуда как водопад хлынул: сотни толстенных немецких папок, документами набитые». А вы – бумажка.

– И что это за документы? Где все это?

– Где-где… Вынесли все во двор и сожгли… Пора нам?

– Минутку! – Овсянов улыбается, довольно потирает руки: сейчас еще что-нибудь интересное скажет! – Итак: «выгорело все, что могло гореть», да? Я имею в виду пожар в замке «Вильденгоф». Но что сообщает о посещении замка наш «забывчивый, нерасторопный» профессор Александр Яковлевич Брюсов – его дневник? Не помните? Я вам напомню. – Авенир Петрович раскрывает свою папку, добывает несколько листков, просматривает их и, подняв палец, читает: – «Едем с оказией в „Вильденгоф“. Замок кн. Шверинских совершенно разрушен до подвалов». Слышите? Не сгорел, а разрушен! И далее: «Следов вывезенных оттуда коллекций не найдено… но в трех комнатах подвала РАЗБРОСАН АРХИВ ШВЕРИНСКИХ – рукописи, переписка, деловые и судебные бумаги с XVI века. Все сброшюровано и пронумеровано»… Понимаете, не «груды теплого угля и пепла» были в подвале, а масса целых, не сгоревших бумаг графского архива! Нет, я и не о книге, о тех или иных в ней неточностях, а о том, что Роде и Кульженко успели все сокровища, вывезенные в «Вильденгоф», куда-то упрятать, отправить в другое место, или… – Овсянов выдерживает паузу: – Или если не все сокровища, то хотя бы часть их? И эта часть, а может, и все сокровища оказались в наших руках, но…

– Но как же так?

– …Но не вернулись вновь в музеи и государственные хранилища, а пополнили чьи-то частные коллекции? Пример? Пожалуйста. Пермский музей приобрел у одного гражданина картину итальянской школы. А эта картина, оказывается, из собраний киевских музеев, вывезенных, как и другие картины, Полиной Аркадьевной в Кенигсберг! Есть сведения, что и некоторые другие картины, которые якобы сгорели в замке «Вильденгоф», тоже «вынырнули» из небытия, из огня и пламени, и оказались в частных коллекциях. Как все это понять?

Да, многое знала Полина Аркадьевна, «одна очень образованная русская дама, историк-искусствовед», которую хорошо помнила, даже спустя тридцать лет, последняя владелица замка «Вильденгоф», уехавшая из него, когда он был еще совершенно цел, графиня фон Шверин. Да-да, это именно она, госпожа Кульженко, выполняя поручение самого Эриха Коха, привезла в замок обширное собрание киевских сокровищ, уложенных в 85 ящиков, 57 папок, и огромный, тяжеленный, укутанный в брезент рулон гравюр.

Сколько тайн, событий, странно, фантастически связанных друг с другом, с сокрытием или поиском невероятного количества сокровищ и Янтарной комнаты. Графы, бароны, доктора всевозможных наук, «госпожа Кульженко» и некий «Отто» или «Георг Рингель», таинственные фигуры, то и дело мелькающие там, где речь идет о картинах, драгоценностях, янтаре, полумифические фигуры, так волновавшие воображение мирного садовода из местечка Штелле (округ Гамбург).

«Пожар был. Все сгорело дотла. Иконы. Картины, – утверждала Полина Аркадьевна в суде. – Больше ничего не знаю. Больше ничего не скажу». Но пожара не было, а все исчезло, как исчезли неоценимые в стоимостном выражении коллекции минералов и янтаря, о которых мы уже упоминали ранее, известное как «университетское собрание янтаря в Восточно-Прусском геологическом музее», размещенные в двух зданиях на Ланге Райе, 4. О, это «Бернштайнзаммлунг» – 120 тысяч кусков янтаря с вкраплениями в золотистую окаменелую смолу инородных, замечательных крупинок древней природы нашей планеты: мелкими и крупными муравьишками, букашками, пестрыми мотыльками и стрекозами, в крылышках которых можно было пересчитать все жилки, доисторические козявки и паучки, которым 40 миллионов лет! Там был огромный, в несколько килограммов, янтарь и янтарь с кулак, прозрачный, что мед, из которого глядела своими любопытными глазами ящерка, попавшая в эту смолу так давно, глядевшая в наш мир оттуда, из такой невероятной временной дали! И листочки, травинки, цветы, грубый клок дикой шерсти (может, саблезубый тигр, покряхтывая и скаля от удовольствия свои клыки-сабли, чесался о смолистый ствол дерева?), перышки каких-то птиц, голоса которых никогда не слышал современный человек, семена древних растений, которые, если бы их выплавить из янтаря, можно было посадить, и вдруг бы выросли фантастические древние травы, расцвели бы необыкновенные цветы? Десятки тысяч людей, побывавших в музее на улице Ланге Райе, с восхищением и трепетом заглядывали в прошлое нашей матери-Земли, всматривались в глаза янтарной ящерицы, будто пытались что-то понять, узнать нечто сокрытое в тысячелетиях… Но где теперь все это? Куда исчезло такое не сравнимое ни с чем богатство? Все исчезло! Крупнейшая в Европе коллекция минералов, самое крупное в мире собрание редкостного янтаря! Все погибло? Сгорело, как в замке «Вильденгоф»? Покоится на дне Балтики, и никто, никогда, нигде об этом не сообщил? Взять ту же Янтарную комнату: десятки людей хоть что-то, но сообщали и писали о ней, ее путь прослеживался вплоть до 5 апреля, а потом все как обрезало?

И тут как бы из небытия неких авантюр, легенд, фантасмагорий каких-то возникает еще одна уже знакомая нам фигура. Человек, который отлично знал Альфреда Роде, да и как не знать, если был его ближайшим помощником, сотрудником Восточно-прусского управления парков и музеев. Это – доктор Герхард Штраус. Удивительно, но как утверждал Арсений Владимирович Максимов, в его, Штрауса, лице в истории Янтарной комнаты вдруг появляется еще одна личность, страшная, величественная, этакое земное божество: сам «великий вождь народов» Иосиф Виссарионович Сталин! Да-да, и такое было. В 1949 году в Берлине побывала группа ленинградских ученых, историков и искусствоведов, занимающихся поисками украденных в нашей стране культурных и исторических сокровищ. Они-то и «вычислили» доктора Штрауса, в ту пору сотрудника Министерства народного образования ГДР. В разговоре с ними немецкий ученый сказал, что он совершенно точно знает места в Кенигсберге, где спрятаны российские ценности, Янтарная комната и другие сокровища.

Такое сообщение! Человек знает, где надо искать. Но Калининград уже был так «запломбирован», что и Министерство культуры СССР не могло привезти в эту запретную, закрытую для всего мира область немца, хоть и был он не из Западной, а «нашей», Восточной Германии. Наверно, лишь один вождь мог дать разрешение на поездку Штрауса в Кенигсберг.

И ученые решились. Отважились! Написали Сталину. И тот, когда в его руки попало это послание, попыхивая душистым табачком «Герцеговина флор», резко начертал на бумаге резолюцию: «ДОСТАВИТЬ ДОКТОРА ШТРАУСА В КЕНИГСБЕРГ», поразмышлял немного, поковырял спичкой в трубке и приписал: «А ЯНТАРНУЮ КОМНАТУ – ПО НАЗНАЧЕНИЮ». Знал ли об этом Штраус? Знал не знал, но вскоре его доставили в Калининград. Взволнованный председатель Государственной комиссии по поиску Янтарной комнаты В. Д. Кролевский созывает своих сотрудников, а в ту пору в комиссию входили сам Кролевский, Кучумов, начальник областного отдела МПВО Якубович, генерал-майор Демин, полковник Федотов и бытописатель, внимательный и точный регистратор тех событий архитектор города А. В. Максимов.

Такое событие! Янтарная комната, которая наконец-то, как уже всем казалось, будет всенепременно найдена и «доставлена по назначению». Этот немецкий ученый, который всего несколько лет назад ходил на работу не в министерство народного образования, находящееся в Берлине, а в Кенигсбергский замок, где располагалось ведомство, в котором он трудился… Конечно же он знает все! Может, он и сам участвовал в эвакуации или захоронении тех или иных сокровищ? Вот он ткнет пальчиком: «Копайте здесь» – и порядок! И докладная дорогому и любимому Иосифу Виссарионовичу, что, мол, вот так-то и так… Ящики только надо быстренько готовить, много ящиков, чтобы Янтарная комната и прочие обнаруженные сокровища отправились туда, куда было указано вождем.

И что же? Целый месяц, как сообщает в своих записках Максимов, Штраус «мутил воду». Что ни день, то предлагал новые версии, указывал новые места, где надо искать, но – увы – ничего не обнаруживалось. Либо говорил: «Вот тут было, тут, но ведь вы тут все взорвали! Теперь здесь надо годы копать, чтобы разгрести все эти завалы!» Нервничал и людей нервировал. Когда Арсений Владимирович спросил у него: «А не могла ли Янтарная комната быть спрятанной во дворе замка?» – Штраус как-то очень зло ответил: «Ищите, если хотите! Но это напрасный труд. Вы без конца будете выкапывать остатки прежних фундаментов замка». Но так ли это? Максимов сообщает, что, когда Штраус уехал, он, использовав пожарников, вскрыл брусчатку во дворе замка, обратив внимание, что камни в том месте, где они рыли, были уложены неровно, будто кто-то заделывал тут прокоп, причем торопливо. На метровой глубине он вдруг обнаружил… кожаную, современного покроя, немецкую офицерскую перчатку! Значит, тут что-то прятали? И не так уж и давно – кожа-то еще совершенно крепкая, – может, в самые последние месяцы или дни войны? Надо тут искать! Но так случилось – пожарникам надо было где-то тушить пожар, их отозвали, а новые раскопки организовать не удалось.

Жаль, не правда ли? Может, именно там и находится тот «янтарный бункер», до которого не докопались – предгорисполкома Хорьков порвал «Свидетельство на проведение поисковых работ», о котором нам сообщил Н. А. Кор(…)ов. Будто чья-то могучая воля, некая стоящая выше человеческого сознания сила охраняет сокровища: на профессора Брюсова будто затмение нашло, не отметил на карте города то место, где был бункер с сокровищами, который ему показал Альфред Роде. Тут пожарных срочно вернули с раскопок, а солдат, которых обещали, не дали; там надо было копать на большую глубину, а ковыряли землю слабосильным коммунхозовским канавокопателем. И что-то вдруг случилось с ученым, который так много знал, который столько обещал! Да, в Калининграде много изменилось, но так ли уж все изменилось? Центр-то города остался почти таким, каким и был, с еще многочисленными засыпанными битым кирпичом пустырями и развалинами, как и в марте-апреле сорок пятого!

Что-то странное происходило с доктором Штраусом. Как тогда показалось Арсению Владимировичу, Герхард Штраус не столько хотел что-то показать, сколько убедиться в чем-то очень важном, может быть, в том, что те заветные места, о которых он «все-все знает», русскими не тронуты. И вот странность: его все время тянуло в район медицинских клиник университета, многие из которых – массивные красные здания – сохранились. В задумчивости бродил он по Друммерштрассе, Коперникштрассе, по улице Вагнера, разглядывал руины новой Росгартенской кирхи и вновь выходил на Ланге Райе, где как бы оживлялся, все чаще и чаще останавливался, напряженно вглядывался в сохранившиеся дома, заглядывал в подворотни и дворики. Вот тут находилась знаменитая коллекция янтаря. Но вот, кажется, Штраус на что-то решился: на перекрестке двух узеньких улочек (Ланге Райе и Вагнерштрассе, видимо. – Ю. И.) показал перстом на хорошо сохранившуюся коробку с бетонными перекрытиями и сказал: «Вот в этом доме был Геологический музей». «Я в свою очередь отлично знал, где были все музеи и другие общественные здания города у немцев, – вспоминает о том дне Арсений Владимирович Максимов в своих записках. – А также знал, что угловой разрушенный дом-сосед и был „Янтарный музей“ самого Роде, о чем почему-то Штраус промолчал. Я спросил: „А этот дом на углу был Янтарный музей?“ Штрауса от этого моего вопроса даже передернуло как-то, он сразу не нашел что сказать, а потом как бы засмеялся и ответил: „Нет“. Как – „нет“? А я в свою очередь настойчиво повторил, что именно этот дом и был Янтарным музеем. Штраус злобно, с раздражением обернулся к Кролевскому и сказал: „Кто лучше знает Кенигсберг, я или ваш русский архитектор?“ Вечером, когда все члены комиссии собрались у Кролевского, я представил два плана города немецкого издания, где ясно и наглядно были показаны все городские общественные и административные здания под своими названиями. В том числе и Янтарный и Геологический музеи». Значит, Штраус соврал? Доктор, ученый, человек с именем? Значит, так надо было? Но кому это надо было?

Вскоре Штраус уехал. Ответственное поручение вождя выполнено не было. Некоторое время комиссия, и в особенности ее председатель, пребывали в смятении: ведь Янтарная комната не была доставлена «по назначению». Но, к счастью, в Кремле об этом не вспомнили, у вождя было много других забот: поднималась новая волна ожесточенной борьбы с «вредителями», «шпионами», «диверсантами», а лагеря были переполнены «русскими иностранцами» – солдатами и офицерами, воевавшими в бельгийских, французских, итальянских и норвежских отрядах Сопротивления. До Янтарной ли тут комнаты?

– «Здесь уместно напомнить, что двор Геологического и Янтарного музеев хотя и был расположен среди города, но полностью изолирован от постороннего взгляда, – читает Овсянов „Версию“ Максимова. – Так что во дворе можно было легко и скрытно работать. И еще одна особенность двора: она заключается в том, что тут находился гестаповский гараж, был глубокий подвал, в который по пандусам въезжали грузовые машины». – Закрывает папку. – Тут можно было свободно вести земляные работы, вывозя землю на грузовиках. Кстати, перед тем как покинуть Кенигсберг, гестаповцы загнали в гараж несколько грузовиков, груженных бочками с бензином, и подожгли. Может, тоже для маскировки каких-то ведшихся там тайных земляных, с подкопом под гараж и музеи, работ?

– Где же ты, Янтарная ящерка? – говорю я, глядя на Елену Евгеньевну. Та улыбается, пожимает плечами, потом будто что-то хочет сказать, но сдерживает себя. – Однако нам пора ехать. Может, в тайнике в Тарау если уж не Янтарная комната, то коллекции янтаря с Ланге Райе, 4?

– «В муках, в тоске, средь тревог и утрат Сила любви возрастет во сто крат, – глядя в окно, декламирует Василий Митрофанович. – Выдержав натиск несметных ветров, Крепнет деревьев зеленый покров». Интересно, а где она похоронена, Анке из Тарау? В Тарау? И, знаете, я слышал, будто бы ей где-то был памятник поставлен. Ей и Симону Даху, но где?

– Памятник был поставлен в Клайпеде. Разрушен как «не представляющий художественной и исторической ценности» сразу после войны. Друзья, едем. Что-то обнаружится в тайнике?

… До Владимирово, бывшего Тарау, по бывшему Фридляндскому тракту всего полчаса езды. Миновав линию внешнего оборонительного обвода Кенигсберга с его огромными фортами, плотно, навеки вросшими в поля и перелески, сворачиваем на проселочную, ухабистую дорогу и вскоре видим зеленый, с вековыми деревьями холм, на котором возвышается красная башня кирхи Тарау. Пытаюсь представить себе, как триста с лишним лет назад пылила по этой дороге к тракту, чтобы дальше следовать в Кенигсберг, на встречу с поэтом, юная деревенская красавица. Известно, что Аннушка из Тарау несколько раз навещала Симона Даха в его древнем Кнайпхофе.

Песню, сразу сделавшую поэта и саму Аннушку знаменитыми, в Германии поют и сегодня на всех свадьбах.

«…Крепнет деревьев зеленый покров. Так и любовь, закаленная злом, Нас неразрывным связует узлом».

Но вот мы и приехали. Справа от кирхи виднеются палатки, и возле них молодые, среднего и пожилого возраста люди: жажда приключений, поиска объединяет всех. Машины, бульдозер, буровая установка. Милиция в легкой летней форме, с желтыми символами поисковой экспедиции на рубашках, рижане и милицию свою привезли – как оказалось впоследствии, не напрасно. Напротив кирхи, на другом холме виднеется группка руководителей поисковой экспедиции, среди которых я вижу энергичного Виктора Александровича Парамонова, начальника всей этой шумной компании, и Володю. Шулакова, сотрудника рижской газеты «Советская молодежь», представителей рижских промышленных организаций – спонсоров поиска. Шум, рык двигателей, голос, усиленный мегафоном: «Прошу всех посторонних не подходить к месту работ!», лай собак, мальчишеский крик: «Нашли! Нашли чегой-то!»

– Неожиданно натолкнулись на захоронение, – говорит Володя, когда мы поднимаемся на холм. – Никаких примет захоронения не было. Вернее, были разрытые могилы. Тут ведь уже все вычищено местными… а сейчас, прежде чем начнем вскрывать тайник, краткая информация о находках. Виктор, пожалуйста.

– Находок довольно много, и весьма интересных, – несколько возбужденно говорит Парамонов, крепкий, спортивного вида мужчина, майор милиции, между прочим. Потирает руки, прохаживается взад-вперед, то и дело бросая взгляды на кирху. – На чердаке одного из соседних с кирхой домов найдены письма к некоему Роде, присланные из Гамбурга, из города, где жили Альфред и Эльза Роде, знакомцы наши… Перевели? Да, перевели. И выяснили, что тарауские Роде были горными мастерами, понимаете?

– Если это и не родственники «нашего» Роде, то ведь именно они могли пригодиться ему при строительстве тут, под кирхой, бункера! – добавляет Володя Шулаков. – Разве это не логично? Далее: все более подозрительной и интересной становится фигура Пауля Болдта, кантора кирхи Тарау. Во-первых, найдена его сберегательная книжка с весьма внушительной суммой в марках, которая поступила на его счет в самом конце сорок четвертого года. Что это? Откуда такие деньги? Может быть, за какие-то очень важные услуги, за выполнение важного задания? Известно, например, что, когда из деревни выселили буквально всех, лишь только несколько человек были оставлены: кантор, староста и еще одно, пока неизвестное нам лицо. Какие услуги он оказал и кому? Представил, может быть, имевшиеся у него планы кирхи? И, далее, появляются подтверждения тому, что этот Пауль Болдт был связан родственными нитями с фамилией Роде. И вот еще один важный, наводящий на некоторые думы штришок: в справочнике 1942 года по Кенигсбергу, в разделе «Церковные объединения», мы обнаруживаем… доктора Альфреда Роде как председателя городского объединения религиозной организации «Густав Адольф Штифтунг: Организация умиротворения». И это не все. Появились и другие невероятно интересные штришки, о которых я сообщу чуть позже, так как для этого надо кое на что взглянуть.

– Хорошо, Володя. Хочу напомнить вам вот о чем: если где-то в соборе хоть кирпич порушили, все восстановить как было, это во-первых; во-вторых, если натолкнулись на останки человеческие, чтобы нигде ни косточки не валялось, а сразу в ящик, с глаз долой, а то…

– Да местные уже раз пятьдесят все кладбище переворошили! Это же их самое любимое дело, развлечение, приключение, работа: «Для дома, для семьи». Как вечер, так роют, то в одном, то в другом месте. Вот что они нам подбросили, – Володя достает из кармана конверт, вынимает листок бумаги. Читает: – «Если вы не уберетесь, мы вас всех тут закопаем. Это кладбище НАШЕ! Не мешайте нам жить!» – Убирает листок, показывает в сторону дежурных милиционеров:

– Видите, один с бинтом на голове? Вчера ночью они тут дежурят, у палаток со снаряжением, сидят у костра, и вдруг – из темноты пятеро в черных масках, чулки женские на лицах, наскакивают. И один с саблей! Хорошо, все трое наших ребят – самбисты, один мастер спорта. Покидали нападавших, саблю отняли, сегодня в милицию сдали. А позавчера? Глубокой ночью слышится вдруг странный звук из кирхи. Плач детский! Луна. Черные тени. Волосы дыбом встанут от такого плача ночного! Пошли туда. Да, плач. Но откуда? Из шахты, которую мы ведем к бункеру, глубиной шесть метров. И свет там горит! Заглянули, а на дне шахты мужчина и женщина. Мужчина роет землю лопатой, женщина ребенка лет двух на руках держит…

– Взрывпредметы не попадаются? – спрашивает полковник. – Если обнаружится что-либо, хоть у вас и есть саперы, но не трогать ни в коем случае. Пускай этим занимаются штатные минеры, хорошо?

– Хорошо. А теперь пойдемте, кое-что покажу.

Мы спускаемся с холма, но идем почему-то не к кирхе, а мимо нее, к небольшой столовой, что расположена у подножья холма. Солнце. Жара. Пыль. Сонные, грязные куры в траве. Щенок с обрывком веревки на тоненькой шее. Володя Шулаков – он что, обедать нас ведет, вскрытие тайника откладывается? Володя подводит нас к столовой и останавливается на огромной плите, уложенной вместо ступеньки. Берет какой-то драный веник, сметает с плиты пыль, говорит:

– Это могильная плита. Неплохая ступенька, не правда ли? Но смотрите, кто когда-то лежал под этой плитой. «Карл фон Грамацки ауф Тапиау, 1779–1842, унд Сюзанна фон Грамацки-Фроссарт». «Грамацки» вам, изучавшему дело Альфреда Роде, ничего не говорит? Его фамилия? А вот еще одна плита. Под ней покоился прах еще одного Грамацки, умершего в 1911 году, и «нетленный дух», как тут сказано, его очаровательной супруги Анны Кордулы Магдалены фон Борк.

– Минутку, что-то мне вспоминается. А, книга Альфреда Роде «Художники и лошади»!

– Более точный перевод: «Художники видят лошадей». Книга была издана в Кенигсберге в 1932 году и переиздана, когда уже вся Европа была в пожарищах войны. Так вот, та книга была написана Альфредом Роде в соавторстве с неким Ф. Грамацки. Что это? Еще одно совпадение? Или тот, последний из Грамацки, соавтор Роде, жил тут, и он, может быть, сказал ему, мол: «Мой друг, а почему бы тебе не взглянуть на кирху Тарау? Она стоит на горе. Грунт песчаный, рой сколько хочешь, на любую глубину…» Однако, время. Идемте. Взглянем на еще одну интересную нашу находку, а потом начнем вскрывать тайник.

Мы поднимаемся к кирхе, Володя входит в палатку и спустя некоторое время возвращается с матово сияющим щитом, на котором изображены стрела, крест и… куриная лапа. Это что за геральдика? Что означает?

– Обнаружили на глубине 4 метра. Это щит того рыцаря, что стоит в кирхе. Рыцаря «Печального образа». «СТРЕЛЫ, КРЕСТА И КУРИНОЙ ЛАПЫ»! Вы, когда были тут, как-то не обратили на него внимания, а он такой замечательный. Мы его почистили слегка, и рыцарь стоит, ну, будто живой!

– Да? Пойдемте взглянем, да давайте вскрывать тайник. Сил уже нет ждать! Рыцарь? Тот, что в стене?..

В узкие проемы окон врываются лучи солнца. Заброшенность, пустота. Где-то вверху, среди порушенных, выпиленных на дрова местными жителями балок, воркуют голуби. Вот, громко хлопнув крыльями, срываются и вылетают из кирхи. С одной из стен на нас печально и внимательно смотрит огромный закованный в доспехи рыцарь. Странный какой-то! Чуть наклоненная голова с хорошей, будто только что из парикмахерской, прической, пышные усы, курчавая бородка. В левой, прижатой к панцирю руке – кольцо, правая держит меч, но ни в этом мече, ни в руке, держащей его, нет никакой воинственности, угрозы. Так вольно и непринужденно можно держать и трость, и зонтик. Шлем с пышными перьями стоит возле правой ноги, возле левой брошенная на пол рыцарская перчатка. Рыцарь изображен на массивной плите высотой метра в три. А по краю плиты надписи по-латыни, несколько стертые. 1509-й, нет, кажется 1609-й год; год, когда упокоился этот рыцарь. Милая Аннушка из Тарау его тут видела, а он вот так же печально глядел на нее. Может, Анна, когда приводила сюда поэта Симона Даха, говорила: «Глядите, какой странный, какой печальный рыцарь. Что за кольцо он держит в левой руке? Почему эта перчатка брошена на пол? Он ее бросил кому-то, ему ли ее бросили?»

Володя трогает меня за локоть. Мы выходим из полусумрака на яркое солнце. Синее небо. Белые, пухлые облака. Ярко-зеленые купы древних деревьев. Группка поисковиков с зубилами и кувалдами. Желтые каски. Желтые эмблемы на зеленых куртках. Все ждут сигнала. Парамонов кивает: давай, ребята.

Отходим чуть в сторону. Глухие удары. Хорошую кладку делали старые мастера! Такая выдержит века, такое здание не рухнет даже в самое сильное землетрясение. Кто составлял такие неподдающиеся острому зубилу растворы? Или все проще: никто из этого раствора ни грамма состава не брал себе?..

Из стены вылезает один кирпич, второй, третий. Отверстие расширяется, но толщина стены тайника очень большая. Проходит полчаса, час. И вот слышится голос:

– Стена пробита! Дайте фонарь!

– Расширьте еще, – говорит Парамонов. Он уже держит в руке фонарь.

Штабель вынутых из стены кирпичей быстро растет.

Еще несколько ударов. Отверстие становится шире. Тайник чем-то наполнен, что-то непонятное, странное виднеется. Еще удар, еще. И вдруг из пролома с сухим, странным стуком, как желтые шары, выкатываются… черепа. Они сыпятся и сыпятся. Видно, весь тайник до самого верха заполнен ими!

Аннушка из Тарау. «Если уйдешь ты однажды туда, Где даже солнца не ждут никогда, Я сквозь беду побреду за тобой…» Куда ушла она?[7]7
  Анхен (Энхен) фон Тарау, девичья фамилия – Неандер (1615–1689). Похоронена в местечке Лаукишен (Саранское), могила не сохранилась.


[Закрыть] Дождалась ли своего возлюбленного, или тот сложил белокурую голову в каком-либо побоище между католиками и протестантами? Где ее могила? Плита с ее именем? Кто об ее надгробную плиту вытирает ноги, как вытирают ноги о ступеньку-плиту Карла фон Грамацки из Тапиау и его жены фон Грамацки, урожденной Фроссарт, перед убогой столовкой? Кто развеет наш прах по ветру, перелопатит могилу в поисках золотых коронок и вытрет ноги о нашу надгробную плиту?

«Если уйдешь ты однажды туда…» Что это было – тайник, полный черепов и костей? Откуда все это? Какая скрывается тут тайна? Криминалисты определили: возраст этих печальных останков человеческих – несколько столетий. Почему – ни клочка одежды? Ни перстенька, хоть оловянного, ни цепочки или крестика? Может быть, это останки тех, кто был похоронен в подвалах кирхи? При рытье бункера нужно было куда-то убирать песок. Им-то и заполнили объемистые, вместительные подвалы. Захоронения уничтожали, останки замуровывали в тайник?

Так все печально. Жизнь. Смерть. Могильная плита вместо ступеньки. Яичная скорлупа на женском имени, осколки от бутылки «Жигулевского» – на мужском. «…Я сквозь беду побреду за тобой. Сквозь лед, сквозь железо, сквозь смертный бой: Иль ты мне жизни самой не родней, Анке из Тарау – свет моих дней?»

Поэзия. Проза. Бой судовых часов. Мои глупые, добрые собачонки уже мирно спят на диване, накрытые пледом, который весь в дырах, будто очередью из автоматической пушки прострелен, этот противный пес грызет все, что на зуб ни попадет. Ступенька скрипнула. Черный рыцарь, которым когда-то пугали маленького Вальтера Мюллера, начинает свой ночной обход. Поэзия. Маленькие и большие тайны… Эти черепа, в которых когда-то билась живая, добрая или злая мысль… Проза. Прошлое и настоящее… Судьбы человеческие; люди, которые были и которые есть, о которых мы еще помним, образы которых нет-нет да и всплывают в памяти… «Если уйдешь ты однажды туда…» Куда именно ушла моя кенигсбергская подружка, Лотта, которой так была нужна справка о том, что она действительно работала в музее истории Пруссии в Кенигсбергском замке? Ей так был нужен господин Фосс, который бы сделал такую справку. Фосса мы так и не нашли, но обнаружились чистые бланки, а на других бланках были подписи господина Фосса, и в конце концов она сама написала на бланке, что ей было нужно, а я так красиво и точно расписался за господина Фосса, что сам великий Мегре не обнаружил бы подделки. Как-то сложилась судьба моей кенигсбергской подружки, что с ней, пригодилась ли справка, подписанная мной вместо господина Фосса? А тот декабрьский день, когда я волок ее, потерявшую сознание от голода, в каких кошмарных снах он ей грезится? Так все странно. Какие и как мы выбираем дороги в жизни? Кто начертал мне мой извилистый путь из Ленинграда, с Петроградской стороны, с улицы Гребецкой – вот в этот город, на немецкую «штрассе», к заснеженному особняку, возле которого рухнула Лотта?..

Звонок телефонный. Кто бы это еще?

– Елена Евгеньевна говорит, – слышу я. – Простите, что так поздно, но если сегодня не позвоню, завтра закручусь, забуду. Так вот: «Янтарную ящерицу» мог видеть и профессор Брюсов, а может, он ее и в руках держал. Да-да, и букашек, жучков, паучков, тех самых, в янтаре, с Ланге Райне, 4… Откуда я это знаю? Я вам потом все объясню, если в моих руках окажется один очень-очень важный документ, акт, в котором говорится о… Вот пока и все, что я хотела сказать, спокойной ночи.

Спокойной ночи – но как это понять: Брюсов мог держать в руках янтарь с ящерицей? Значит, что-то было найдено. Но почему об этом ничего не известно? Кстати, а что о музее янтаря сказано самим Герхардом Штраусом? Когда я был в городе Пушкине, первый смотритель Янтарной комнаты Анатолий Михайлович Кучумов передал в дар нашему фонду культуры «Специальное сообщение» доктора Герхарда Штрауса об исторических зданиях и местах Кенигсберга и области, кирхах, соборах, замках, весьма обширное, двадцать страниц текста, с великолепными рисунками-схемами, составленное доктором, как он пишет, «по воспоминаниям», 15 декабря 1949 года. Так что тут? «Геологический и Янтарный музеи (смотрите схему). Здесь жил поэт Айхендорф»… Все по памяти, но как все точно, текст, схемы! Двадцать одна точная схема, кроме одной, той, где цифрой «8» помечен «Геологический институт (?) и Янтарный музей»…