Текст книги "Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения)"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Четверо немецких саперов и один наш, все с миноискателями, прошли по мостику через ров в глубину форта. Фольксштурмовцы приволокли еще одного убитого, один нес под мышкой его оторванную ногу, положил рядом, они о чем-то поговорили с капралом. Тот выслушал, кивнул тяжелой головой и махнул рукой, мол, идите куда хотите. Усатый старшина, попыхивая цигаркой, направился к капралу. Лицо у него было красное, шапка сдвинута на затылок, к перекосившемуся ремню подвешены четыре немецкие фляги, видимо со шнапсом. Фольксштурмовцы прошли мимо меня, следом и парнишка в комбинезоне. Я поглядел в его лицо. Это был не парнишка, а девушка. Мне запомнился пестрый платочек, повязанный на шее, и серое от грязи, с белыми, промытыми слезами дорожками лицо. Мы встретились глазами. Ее взгляд был туманным, холодным, мертвым. Взгляд куда-то сквозь меня, войну, весну, смерть и жизнь.

Капрал и старшина о чем-то спорили, потом замолкли, постояли, капрал протянул старшине мешок с бирками, а тот пожал плечами: «На кой он мне?» Капрал осмотрелся, глянул на убитых и, размахнувшись, швырнул мешок в воду. Наверно, он и сейчас лежит там. Груда бирок с чьими-то именами и фамилиями. Старшина протянул капралу флягу. Шофер засигналил: пора ехать. Я подошел к капралу, он сразу понял, что я хочу, помедлив немного, отдал мне кинжал, сунув его в ножны.

А потом мы поехали по Рингхаусс, старой окружной дороге, и снова остановились возле сложенной из массивных камней кирхи, про которую Федя, нагнувшись над плечом отца, сказал: «Это Юдиттен, товарищ полковник. Отсюда до въезда в город с полкилометра».

Часы на башне кирхи показывали полдень. Возле ее стен громоздились гробы. Из кирхи тяжко и раскатисто доносились звуки органа. Людка, подтянувшись к отцу, что-то зашептала ему. «Давай к кирхе», – сказал отец шоферу, и тот, усмехнувшись, лихо крутнул руль. Отец сказал: «Разминка. Пять минут». И вылез из машины. Вся колонна продолжала движение, лишь один «доджик» с автоматчиками остался с нами, бойцы закуривали, выпрыгивали на землю, осматривались. Людка порылась в своей санитарной сумке и, выскочив из «виллиса», побежала в глубину обширного кладбища, примыкавшего к кирхе. «Наша девочка захотела писать, – сказал мне Федя и, громко, отцу: – Я в охранение, товарищ полковник», но отец показал ему кулак, и Федя засмеялся, закинул автомат на плечо, сказал: «А ну как пропадет?»

Сняв фуражку, отец вошел в кирху, я последовал за ним. И будто окунулся в тяжкие звуки музыки, сладковатые запахи. Столбы солнечного света врывались в узкие окна, они были синими от дыма свечей, горящих повсюду…

…Ставлю «жигуленок» возле бывшей кирхи, ныне православной церкви, осматриваюсь. Сияют стекла в узких, стрельчатых окнах. Мощная, из огромных камней, кладка стен. Крутая медная, еще не позеленевшая крыша, высокая башня с золотым крестом, вымощенный брусчаткой двор. Трудно поверить, что совсем недавно тут были лишь голые, полуобрушившиеся стены, обломок башни да груды мусора… Люди строят, украшают… Люди разрушают. И снова строят… Люди-созидатели и люди-разрушители! Зачем? Почему? Из раскрытых дверей доносится пение. Сняв берет, вхожу внутрь. Свечи горят, иконы, пожилые и совсем юные лица, сладковатый и приторный запах, шепоты, вздохи… Отец Аркадий, член правления нашего Фонда культуры, сменивший отца Анатолия, который когда-то начинал тут строительство, кивает мне. Я ему: да-да, я подожду, да вот и хорошо, что служба уже заканчивается. Поговорив с верующими, отец Аркадий направляется ко мне, и я пожимаю его мягкую руку: «Владыка Кирилл готов поговорить с вами», – слышу я его голос и иду следом по крутой лестнице в башне в уютную, с узкими окнами комнатку, где стоят стол, диван и два кресла. В одном из них сидит чернобородый владыка Кирилл, архиепископ Смоленский и Калининградский, крупный церковный дипломат.

– Мы готовы поддержать идею Фонда культуры о восстановлении захоронений великих кенигсбержцев, некогда похороненных возле кирхи Юдиттен, – говорит он. – В частности, скульптора Станислава Кауера. И мы готовы обдумать сооружение памятника всем русским воинам, павшим в сражении на землях Восточной Пруссии под Грос-Егерсдорфом, Фридландом и Прейсиш-Эйлау в 1914 году… – Взгляд у владыки прямой, твердый, голос уверенный. Говорят, что его ждет большое будущее. Вглядываясь в это умное, доброжелательное лицо, я вспоминаю несчастного Штайна, все то, что произошло с ним. Как же могло такое случиться? Но… но, может, и церкви нужна перестройка?.. – В области сейчас создается 11 новых приходов, а это значит – и восстановление 11 старых церковных зданий. Приходы возьмут под свою опеку и духовную заботу захоронения как русских, так и немецких воинов, а также и советских павших в минувшую войну. И усилиями Русской православной церкви и евангелических церквей ФРГ и ГДР изыскиваются возможности восстановления Кафедрального собора… После того как храм этот будет возведен, он должен стать местом встречи двух народов – символом примирения русских и немцев, Советского Союза и Германии. Собор станет местом паломничества, совместных миротворческих акций, встреч, размышлений… Фонд поддержит эту идею? Спасибо. Так бы хотелось, чтобы древние стены собора вновь ожили, наполнились новой духовной жизнью.

В окно виден шпиль бывшей кирхи Луизы с Золотой птицей вместо креста, а там – Золотая лира на шпиле бывшей кирхи Святого семейства, а чуть дальше – позеленевший от времени крест на одной из башен Крестовой кирхи, которая теперь именуется православной Крестовоздвиженской церковью. Птица, лира и крест. Прошлое и настоящее. Духовное и светское…

…Они были синими от дыма свечей, горящих повсюду. И тут были гробы! Множество, плотно пододвинутые один к другому. Одни раскрытые, другие уже заколоченные. Я споткнулся об один, присмотрелся: армейский офицер, кажется, майор, в парадном мундире, со скрещенными руками в черных кожаных перчатках, лежал, уставясь острым восковым носом в темные своды кирхи… Шорохи, всхлипывания, звуки органа. Огромная картина на стене. Два рыцаря, а между ними женщина в белом. Многие годы спустя я узнал, что эти рыцари – два фельдмаршала, сменившие один другого коменданты Кенигсберга, причем один из них – Ганс фон Левальд, командовавший прусскими войсками под Грос-Егерсдорфом, а женщина в белом – Агнесса Буддерброк, дочь тоже фельдмаршала, жена и того, и другого, пережившая обоих и после их смерти заказавшая эту картину.

Федя тронул меня за плечо, и мы вышли из кирхи. Солдаты давили каблуками окурки и забирались в кузов «доджика», шофер что было силы дергал двумя руками бампер «виллиса», будто хотел оторвать его, отец курил с недовольным лицом, нервничал, но вот и Людка бежит, улыбается, смущенно что-то стряхивает рукой со своей короткой черной юбки…

Однако пора. Я уже опаздываю, а Федя этого не любит. По проспекту Победы, бывшей Юдиттер Аллее, подъезжаю к «Старому городскому кладбищу», бывшему «Второму Луизенхоф», ставлю машину и быстро иду по аллейке. Федор, Людмила Петровна и Вадим, сын Людмилы, уже тут. Федор сгребает мусор, Людмила моет гранитный надмогильный камень, Вадим складывает гнилые листья в пластмассовое ведро. Федор кивает: привет, гвардия! Людмила целует меня в щеку, внимательно глядит в мое лицо, проводит рукой по моим седым волосам, что-то больно и сладостно сжимает мне горло… Вадим пожимает мне руку, усмехается, уходит с ведром. Работаем молча, хотя какая тут особенная работа? Вот и все. Плотно садимся на скамью. Молча глядим на камень, под которым лежат мой и Вадима отец, моя мама. Людка родила мальчика зимой сорок пятого и ушла от моего отца к Феде, а весной с Урала приехала моя мать, которую я настойчиво разыскивал, рассылая открытки-запросы в разные города страны.

– Помянем рабов божьих Николая и Татьяну, – говорит Федор, разливая в стаканы.

– Нет-нет, мне не надо, я за рулем. Хотя, ладно, тут до дома 500 метров, не волнуйтесь, как-нибудь догребу…

Федя погрузнел, постарел, уже на пенсии. И Людмилу годы не пощадили, но сохранили фигуру, лицо ее еще и сейчас притягивает к себе взгляд. Не снимая черных перчаток, Федя вытаскивает из пузатого портфеля свертки с закуской.

– Помянем, гвардия, нашего Николая Александровича и Татьяну Ильиничну. Пусть земля им будет прахом.

– Не прахом, Федя, а пухом, – поправляет его Людмила. Вздыхает, поворачивается: – Как твои?

– Она вновь долго глядит в мое лицо. – Господи, неужели все это было? Тот весенний, помнишь, у форта, день, да и другие дни нашей молодости?

Черный дрозд, изящно покачивая длинным хвостом, звонко перекликается с другим, таящимся где-то в глубине кладбища. Федя, слегка отворотясь, стаскивает перчатки с рук. Они у него белые, морщинистые, влажные, как руки утопленника. Те, майорские перчатки протравили кожу его рук трупным ядом, кожа теперь, как он говорит, не может «укрепиться», чуть тронешь, сползает клочьями. Прячет от людей свои руки. Всю жизнь в перчатках.

Что, гвардеец? Еще? Нет, мне хватит. Да, земля примет всех… Этот красноватый гранит мы покупали в складчину тут же, на кладбище, в небольшой каменотесной мастерской. «Новый? – спросил я мрачного каменщика, отсчитывая деньги. – Не ворованный?»

– «Естественно, – ответил каменотес и добавил: – В смысле – новый. Не видите, что ли?» И провел черной рукой по тщательно отполированному камню. Ранней зимой, когда погода стоит влажная и морозная, камень покрывается легким мохнатым инеем. Его нет лишь в том месте, где когда-то была другая надпись. Буквы, угловатые, готического шрифта, проступают: «СПИ СПОКОЙНО, НАШ ДОРОГОЙ ОТЕЦ»…

В Страстную пятницу. Пятая версия

Что нынче за зима! Февраль, время морозных метелей, а в моем небольшом саду под окнами дома подснежники уже зацвели, набухли почки яблони «Старая Анна», две сороки, покачивая длинными хвостами, суетятся в ветках груши, подправляют прошлогоднее гнездо. Что-то неладное творится в природе, может быть, не только над Антарктикой, но и над Европой прохудился озоновый слой, невидимые космические лучи потоком льются на нас, и на планете становится теплее? Что происходит с людьми, со всеми нами? Погромы, убийства, тысячи беженцев… Что же нас всех ждет завтра? К какой черте мы идем? На кого из нас Ангел Смерти вот-вот направит свой перст, произнеся: «Этот – мой»?

…«Этот – мой», – сказал Ангел Смерти, направив свой перст на Альфреда Роде, и тот умер в разрушенном, заснеженном и загаженном Кенигсберге. Умер, унеся с собой в иной мир все, что знал о Янтарной комнате, сокровищах Украины, Белоруссии и Прибалтики. И Ханс Поссе ушел из жизни, не разжав рта, не прошептав, когда ощутил ледяной холод Смерти на своем лице: «Скорее, ко мне, я сообщу вам, где находится…» О, Поссе, великий знаток искусства! «Когда однажды Гитлер с гордостью показывал Поссе свою, собранную им лично коллекцию картин любимой им Мюнхенской школы, Поссе сказал, что все это вовсе не имеет ценности, нет-нет, не тот уровень, это совершенно никуда не годится!» Так в своих мемуарах пишет личный архитектор Гитлера. Жадный и далеко не такой уж и великий знаток искусства, каким себя мнил, фюрер «греб» к себе все, что, по мнению Поссе, было далеко не лучшим из того, что можно было иметь, обладая такими возможностями, осуществляя такую колоссальную идею, как создание «Музея народов» в Линце! Из 270 картин коллекции фюрера Поссе отобрал для музея в Линце лишь 122, а 57, решил Поссе, можно отправить в венские музеи. Гитлер заупрямился и включил в число картин для своей галереи еще двадцать, мотивируя это тем, что в Вене и так вполне достаточно картин. Ах, Адольф, что эти двадцать картин, когда Ханс Поссе, активнейший деятель «Операции Линц», всего за два с половиной года своей кипучей деятельности собрал для «Музея народов», фактически – музея фюрера, более 5 тысяч редчайших и ценнейших, а порой и просто бесценных произведений искусства.

Он умер, а работа «Операция Линц» ширилась, разрасталась. «Айнзатцштаб» Розенберга не давал спать своим подчиненным, и они напряженно работали, изыскивали, отыскивали, добывали. Как и другие малые и большие штабы различных германских государственных, партийных и военных ведомств.

«…Рейх обезопасил сокровища, имеющие мировую ценность… – докладывает в высшие правительственные инстанции некто Роберт Шольц, „составитель отчетов“, руководитель зондерштаба живописного и изобразительного искусства, в отчете за период с октября 1940 по июль 1944 года. – За время свершения этой акции по изобразительному искусству Айнзатцштабом были найдены и учтены в западных областях 203 места складирования с 21 903 различными предметами искусств… За период с марта 1941 года до июля 1944 года зондерштаб доставил в рейх 29 больших транспортов общим числом 4174 ящика». Транспорты с Запада! А с Востока? И с Востока шли и шли в рейх транспорты со «спасенными сокровищами». «В ходе освобождения областей от русских были собраны сотни дорогостоящих русских икон, несколько сотен полотен русской живописи XVIII и XIX веков… предметы мебели, быта из поместий… бесчисленные коллекции, помогающие составить представление о советской системе отношения к искусству… Все это было собрано и увезено в горные местности рейха для сбережения. 25 папок с особо ценной живописью, собранной на Западе, были переданы фюреру 20 апреля 1943 года (подарочек к дню рождения! Наворованное – в дар любимому вождю. – Ю. И.)… Полный отчет о работе составит ДЕСЯТЬ ТОМОВ…»

Неизвестно, что стало с «Составителем отчетов» «Особого штаба» Робертом Шольцем, успел ли он завершить свой титанический труд, этакое фантастическое «собрание сочинений» из десяти томов, как неизвестна и судьба многих больших и маленьких германских расхитителей исторических и культурных сокровищ, но известно, что Ангел Смерти взмахнул над Хансом Поссе своими черными крыльями 7 декабря 1942 года, в самый разгар «Операции Линц», и великий добытчик сокровищ, оставивший после себя разоренные музеи, архивы и галереи на Западе и Востоке, закрывает навсегда свой узкогубый рот, из которого столько тысяч раз как пароль, как приказ вылетало лишь одно слово: «Линц, Линц, Линц!» «Все эти сокровища были свезены в 6 горных местностей рейха, там осторожно распакованы и помещены с соблюдением всех нужных правил длительного хранения…» – пишет в своем отчете Роберт Шольц. «Шесть горных местностей рейха»! Где конкретно? Среди тех немногих, кто знал, был и Ханс Поссе, но, умирая, он не произнес: «Скорее, карту, бумагу – я скажу: где». Но тем не менее и не унес тайну с собой, а оставил в этом, живом мире. Незадолго до смерти он передал в рейхсканцелярию обергруппенфюреру СС доктору Гансу Леммерсу ценнейший документ: списки секретных тайников и бункеров, расположенных в отдаленных, глухих местах Германии и Австрийских Альп. И еще один документ остался от Поссе – записная книжка с важнейшими сведениями о расхищенных и сокрытых сокровищах: сколько, когда и, самое важное – где теперь все это. Не так давно стало известно, что пухлая, исписанная мельчайшим почерком книжечка Поссе хранится в одном из архивов Западной Германии, но, по завещанию умершего, срок прочтения ее еще не настал. Настанет ли? Будут ли обнародованы списки сокровищ и места, где они запрятаны? Окажутся ли в тех списках и наши сокровища, картины, скульптуры, мебель, церковная утварь, вывезенная из России, Белоруссии, Прибалтики, с Украины? И что же, мы получим свое? Помните, ведь мы не подписали Долговой договор в Лондоне, и представителей нашей страны не пригласили на выставку бесхозных, «невостребованных» сокровищ культуры в Висбадене…

Полночь. «Бам-м-м… бам-м-м-м», – доносится издали. Колокола церкви Николы Угодника, бывшей кирхи Юдиттен, сзывают православных на службу. Православная церковь, немецкие колокола… Значит, дует юго-западный ветер, по-морскому зюйд-вест, именно он доносит звон колоколов не только до моего, но и до дома на улице Шиллера, где до глубокой ночи ходит из угла в угол бывший председатель горсовета Виктор Васильевич Денисов, человек дела, творец, сохранивший городу многие исторические здания и главнейшее, вернее – наиболее ценное: Кафедральный собор. Как было обещано героем «Малой земли», по его возвращении в Москву собор оказался вычеркнутым из списков особо ценных, охраняемых государством памятников архитектуры. «Ломай собор! – требовал „главный хозяин“. – „Сам“ приказал тебе, что, головы своей не жалко?» «Сломали собор? – спрашивал Денисова зампред Совмина СССР и, листая настольный календарь, тыкал в одну из страничек: – Вот я тут записал, когда мне это указание дал Леонид Ильич. Кирпич? Цемент? Когда сломаешь, тогда и получишь, что просишь. Кант? Подумаешь: Кант! Леонид Ильич дал указание, а ты – Кант?!» Не сломал. И не только не сломал, но и провел огромные работы по консервации стен, и уже начаты были работы по восстановлению башни, но… но Денисов был «преждевременным человеком», он был личностью, он возвышался над всеми, кто руководил областью, и, хотя тот «главный хозяин» ушел, сменивший его новый первый секретарь обкома выпроводил строптивого мэра на пенсию. Денисов успел все же восстановить здание бывшей кирхи Святого семейства, невероятными усилиями умудрился добиться строительства органа и услышать Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Гарри Гротберга. И успел подвести под крышу бывшее здание «Штэдтхалле», но огромную, с десятком залов картинную галерею открывали без него. Новый мэр города, воздев над головой руки с символическим ключом, говорил о том, что «мы построили это замечательное здание, мы открываем его сегодня…». Я все ждал, когда же он скажет, кто именно осуществлял эту фантастическую акцию, кто боролся в верхах и низах, изыскивал деньги, воевал с банком, отбивался от многочисленных инспекций, хитрил и водил за нос ревизоров, скрывая, что тут будет картинная галерея, а не склады и магазины (таким было «прикрытие»), но новый мэр так и не вспомнил о Денисове, преподнеся этот замечательный дар городу как бы от своего имени. Печально, не правда ли?

Однако что же таится в конверте с печатью тильзитской таможни? Хотя, минутку. Есть еще несколько документов из архива Георга Штайна и пяток писем. Жаль, ничего нет от Вальтера Мюллера. Последнее его письмо было нервным, раздраженным. Я послал ему приглашение, и он получил его, но где-то какие-то службы не давали хода документам, он никак не мог оформить визу для поездки в Калининград. «Я в отчаянии, не сплю ночами. В моей голове одна и та же мысль: как побывать в моем родном городе, в доме, где я родился и жил? Знаете: решил – не дадут визу, буду пробираться в Кенигсберг тайком. Миную все границы, преодолею контрольно-следовую полосу и позвоню в дверь…»

Так, что тут? Господи, опять Рингель. «Дорогой господин Семенов! Хочу поделиться с Вами следующими соображениями… 3. Ходят слухи, что человек, носивший имя „Отто Рингель“, из Кенигсберга передислоцировался в Гера, что в Тюрингии, оттуда до Услара и Геттингена не так уж и далеко! 4. Поскольку „Виттекинд“ была взорвана примерно в то же время, когда погиб доктор Роде, то нельзя ли допустить, что и в первом, и во втором случае определенную роль сыграл „Отто Рингель“? С дружеским приветом – Ваш Георг Штайн». А вот листок, весь исписанный ужасным, повалившимся в одну сторону частоколом строчек, рукой Штайна: «Искать! Искать! Искать!» И: «Рингель! Рингель!!» и еще раз – «Отто Рингель»… Но почему «Отто»? Ведь в той же книге «Янтарная комната», где несколько страниц посвящено Рингелю, указывается, что его имя не «Отто», а «Георг», вот его телеграмма: «В Главное управление имперской безопасности. Приказ выполнен. Акция Янтарной комнаты окончена. Входы, согласно предписанию, замаскированы. Взрыв дал нужные результаты. Георг Рингель». Штайн не имел книги Ерашова и Дмитриева? Так и не разобрался, что «Рингель» – придуманная фамилия? И в той телеграмме, которую Елена Евгеньевна Стороженко переслала ему, он неправильно расшифровал «Б.Ш.», переводя это либо как «Биер-Шенбуш» – один из пивных заводов в пригороде Кенигсберга Понарте, то как «Бернштайнциммер-Шахты»? Ведь в телеграмме-то, текст которой приводился в книге, не русская буква «Ш», а цифра «III», похожая на букву «Ш», и этот шифр, возможно, означал совсем другое, а именно «БУНКЕР III»? Номер бункера либо те стеллажи, номер «III», о которых упоминается в документах Роде; может, тот бункер, который Роде показывал Брюсову?

Запутался Георг Штайн или его запутали? В 1959 году в редакцию журнала «Фрайе вельт», который опубликовал несколько очерков о поиске Янтарной комнаты, обратился некий Рудольф Вист, сообщивший, что Рингель, о котором идет речь в очерках и книгах, это его отец Густав Георг Вист, оберштурмбанфюрер СС, друг Эриха Коха, выполнявший его ответственнейшие задания по сокрытию похищенных в СССР сокровищ, в том числе и Янтарной комнаты. Он отыскал его записную книжку с текстом некоторых радиограмм, в том числе и приведенных выше. Рудольф Вист побывал в Калининграде и, как и Герхард Штраус, пытался отыскать таинственный бункер, а когда уезжал, просил не называть его настоящей фамилии. Так и появился на свет «Рингель» вместо Виста, но… но Георг Штайн отыскал все же подлинного Рингеля! Вот его, Штайна, сообщение, отправленное одному из друзей: «Георг Рингель найден! На днях я получил его ЛИЧНОЕ ДЕЛО из одного мюнхенского архива. Все очень кратко. Родился в 1905 году в Кенигсберге. Занимал различные должности. В 1933 году вступил в нацистскую партию и в 1937 году возглавил районную партийную организацию НСДАП. Далее – служба в СА и СД, выполнял ответственные задания Главного имперского управления безопасности. Последнее звание – оберштурмбанфюрер СС. В январе-феврале 1945 года после выполнения ответственного задания пробился через фронт на Запад. Умер в 1947 году. Ваш Георг Штайн».

Замечательно то, что Штайн сам нашел этого «Отто-Георга Рингеля», у которого такая же фамилия, как и вымышленная фамилия в книге, и абсолютно такая же биография, в том числе год рождения и год смерти, как и у подлинного оберштурмбанфюрера Густава Георга Виста! Что это? Удивительное, просто невероятное совпадение вымысла и подлинности? Или… или мистификация самого Георга Штайна, его собственная фантазия? Да, это все замечательно… А когда Елена Евгеньевна Стороженко почувствовала, что Георг Штайн путается, принимает вымышленного героя за подлинного, и обратилась в соответствующие инстанции с просьбой дать разъяснения (вся переписка шла через те инстанции. – Ю. И.), то ей в верхах сказали: «Путается? Запрещаем давать какие-либо разъяснения». Но почему? Это еще одна «великая» и крайне неприятная тайна.

«Искать! Надо искать, нельзя отчаиваться, опускать руки!» Листаю объемистый труд Георга Штайна «Материалы о вероятных местах захоронения ценностей, похищенных фашистами», это его своеобразное «Завещание», и будто слышу его взволнованный, несколько невнятный, хриплый (болезнь горла) голос: «Круг 5, пункт 9. Здесь надо искать возможные захоронения ценностей штабов СС… Искать в бункерах-складах системы оборонительных позиций, примыкающих к берегу залива восточнее Кранца, тут могут быть захоронены произведения искусств и различные ценности»… «Искать в имении и замке „Кармиттен“, возможны отдельные захоронения СС»… «Форт Кведнау был назван несколькими свидетелями как МЕСТО ЗАХОРОНЕНИЯ ЯНТАРНОЙ КОМНАТЫ! Тщательно искать!»… «Искать в сводчатых помещениях „Мюленганге“ („Мельничный постав“), „Нахтигалыптиг“ („Соловьиный подъем“), „Катценштиг“ („Кошачий подъем“)»… «Карта № 1187. Особое внимание обратить на Куменен с замечательной церковью ордена, здесь возможны захоронения, произведенные штабом Розенберга. Как сказано в радиограмме, большой нацист Даргель, друг Коха, конфисковал склады Розенберга с ценностями из орденского замка „Инстербург“, собранные здесь». «Карта № 1186. Искать в имении „Берзникен“, где по приказу полковника проф. д-ра Штенгера были захоронены ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА, вывезенные из Белоруссии».

Искать, надо искать! Надо обследовать сотни пунктов, но как, какими силами, что можно сделать при помощи наших слабых, лишенных государственных дотаций и штатных поисковиков экспедиций? Но почему, почему все же государство наше не считает нужным серьезно и крупно организовать поисковую работу?..

Мелодичный бой судовых часов. Ступенька скрипит. Бандик, внук и одновременно муж своей бабки и одновременно жены Габби, спит рядом с ней на диване. Между ними упругими, горячими комочками спят шестеро крепеньких, очень красивых щенков.

Однако что еще тут? Информация из облисполкома: правительство РСФСР приняло постановление о сооружении в Калининграде памятника Иммануилу Канту, видимо, это будет воссоздание того памятника, который когда-то стоял в Кенигсберге, изваянный Христианом Раухом.

Информация Авенира Петровича Овсянова о раскопках на месте руин замка «Лохштедт» экспедицией журнала «Шпигель», которая проводится в эти дни. Странная какая-то, таинственная экспедиция, как-то неожиданно нагрянувшая; шестеро молчаливых мужчин, получивших такие полномочия из самих высоких инстанций Москвы, что для раскопок были немедленно выделены саперы и самая лучшая техника одной из воинских частей. Эти люди из «Шпигеля» никому ничего не объясняют, не дают никаких интервью, запрещают фотографировать и делать киносъемку, когда же корреспондент Центрального телевидения Стас Чекалин все же исхитрился снять огромные, отрытые экскаватором ямы, фундаменты замка и «шпигельских» искателей сокровищ, а потом срочно отправил в Москву, его материал был… арестован прямо на аэродроме! Лишь с Овсяновым разговаривают парни из «Шпигеля». Показали ему план замка «Лохштедт», но… «фальшплан», перевернутый зеркально, видимо, чтобы сбить с толку нашего запасника-полковника. «Это лишь разведка, – уверенно говорит Авенир Петрович. – И, кажется, это люди барона Эдуарда Александровича Фальц-Фейна. Помните, когда он тут был осенью, тоже интересовался замком „Лохштедт“?»

Ну вот, дело идет к концу… Мой старый друг Василий Котов прислал радиограмму из знойных экваториальных широт океана: «Завтра будем островах, предстоят обширные работы возле коралловых рифов». Василий уже второй год «морячит» на научном судне, бороздит бывший зампред облисполкома сияющие просторы морей и океанов… Хорошо, что я ему не отдал ту прекрасную раковину, которую мы с ним нашли на рифе у кубинского побережья!.. А вот вырезка из газеты с сообщением, что наконец-то почти всем воинам Красной Армии, погибшим в конце войны на территории Восточной Пруссии, поставлены памятники. Правда, не золотые, не мраморные и гранитные, а бетонные, но все же… И в бывшем лагере под Прейсиш-Эйлау, где умирали русские, поляки и бельгийцы, недавно воздвигнут вполне приличный монумент. Спасибо за это отставному военному моряку, возглавляющему наше Общество охраны памятников истории и культуры, много сил он положил на это, столько, сколько вряд ли смог бы отдать этому делу другой, сугубо гражданский человек. А симпатичный милицейский полковник уволился с поста директора музея, почувствовав, что все же не туда, куда надо, направила его партия…

Домик лесничего Вобзера ремонтируется, думаю, скоро там вновь будет открыт музей Иммануила Канта. Рассматриваются проекты восстановления собора, так хочется надеяться, что настанет день, и в его гулких стенах вновь зазвучат голоса и тяжкие, торжественные вздохи органа…

Эсэсовским кинжалом, полученным от мрачного, громадного, в длинном плаще капрала возле форта «Луиза», я вскрываю письма. Они приходят как-то странно, волнообразно, то нет неделями ни одного, то вдруг сразу несколько. «Простите, что беспокою Вас, но случайно в Вашем поиске не натолкнулись ли Вы на какие-либо сообщения о чучеле лошади „Квагга“? Такие лошади еще в прошлом веке обитали в Африке, но были все уничтожены, и единственное в мире чучело хранилось на биологическом факультете Кенигсбергского университета. Франц Шнайдер, мой адрес…» «Мне было десять лет, когда наш папа умер в Кенигсберге страшной голодной осенью сорок пятого года, и мы закопали его в маленьком скверике на Цитхенштрассе. Утром мы увидели, что могила разрыта и трупа нашего отца нет. Я вкладываю в конверт пять марок. Пожалуйста, поставьте в кирхе Юдиттен свечу в память нашего дорогого отца…

Луиза Доммелькайн. Кельн».

«После длительных и серьезных размышлений считаю необходимым сообщить Вам следующее. Я СО ВСЕЙ ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ ЗАЯВЛЯЮ, ЧТО ЗНАЮ, ГДЕ НАХОДИТСЯ ЯНТАРНАЯ КОМНАТА (или значительная часть ее) И ИНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ РОССИЙСКИЕ СОКРОВИЩА. Это – ШВЕЙЦАРИЯ, г. ТИССЕН, частное владение. Точный адрес я смогу сообщить после нашей встречи и переговоров. Встреча может произойти в Западном или Восточном Берлине.

С уважением – ЖАК ШНАЙДЕР, г. Кельн».

«Сообщаю Вам, что у меня ИМЕЕТСЯ ИНФОРМАЦИЯ О МЕСТЕ НАХОЖДЕНИЯ Янтарной комнаты. Информация получена от сына последнего коменданта Кенигсберга, который был ОТВЕТСТВЕННЫМ ЗА ОТПРАВКУ ЯНТАРНОЙ КОМНАТЫ. Если Янтарная комната не найдена, то прошу сообщить мне.

Эстонская ССР, г. Тарту. А. А. Э.»…

Кажется, что этой истории, этой замечательной ТАЙНЕ ВЕКА не будет конца! Черный Рыцарь бродит… Габка, уютно покряхтывая, лижет своих симпатичных щенков, муж-внук Бандик, Эль Бандито Длуги по паспорту, сонно поглядывает на них и вроде бы улыбается. Итак?

Итак, какой же будет концовка этой несколько затянувшейся истории, тринадцатой главы, ее тринадцатой (на машинке) страницы текста? Что в этих двух письмах, одно из ФРГ, другое – от Овсянова? «Рабочая группа „Церкви Востока“ всемирной комиссии Немецкой епископальной конференции… Гроотештрассе, 52, Кельн. К сему прилагается письмо господина Георга Штайна, который, к сожалению, вскоре после этого его письма и моего визита к нему в больницу г. Штарнберга был найден в лесу мертвым. Я не знаю, самоубийство это или убийство. Вечная память ему.

С дружеским приветом магистр д-р Альбрехт Раух, Рагенсбург. 10.06. 1989 г».

И письмо Штайна, вот оно.

«Штарнберг, у озера. 7.07.1987 г. Глубокоуважаемый господин доктор Раух! Один из лечащих врачей звонил вам уже. Я сознательно несколько дольше пережидал, прежде чем дал о себе знать, так как до начала этой недели находился в шоковом состоянии, и лишь теперь могу снова ясно мыслить, размышлять и планировать. Что же случилось? С декабря 1986 года мне удалось совместно с экспертами ГДР изучить государственные архивы в Потсдаме и Мерзебурге по вопросу Янтарной комнаты.