Текст книги "30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД: от оперуполномоченного до заместителя министра"

Автор книги: Юрий Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

Глава 6. Дела семейные

Теперь немного поговорим о моей материнской линии как основополагающей женской составляющей нашей семьи. Мама моя, Котова Нина Владимировна, родилась 29 декабря 1904 года (по старому стилю) в городе Рыбинске Ярославской губернии. Переход на новое летосчисление, произведенный в 1918 году, позволил Ниночке несколько омолодиться, поскольку её день рождения переехал теперь на 11 января, а потому годом рождения стал 1905. В результате этого во многих официальных документах в графе «год рождения» сохранилось разночтение: то 1905 (встречается чаще), то 1904. Так и мы, с маминых слов, всегда считали. Однако в сделанной в 2010 году по моему запросу выписке из метрической книги Рыбинской градской Покровской церкви Ярославской Духовной консистории за 1904 год сказано, что Нина родилась 29 декабря 1903 года, а была крещена 4 января 1904 года [А.20]. Думаю, что такие данные о своём появлении на свет Нйна Владимировна и сама-то не знала.

Подробности о маминых родителях (и родных) проще отыскать в папиных анкетах, поскольку ему как сотруднику органов ОГПУ пришлось отчитываться перед начальством о своей спутнице жизни: не образовалась ли вдруг супружеская (а, значит, и потенциально опасная) связь с социально чуждым элементом? И действительно, в определенных кругах высказывалось некоторое неудовлетворение социальным происхождением маминого отца. Из какой конкретно социальной среды (во всяком случае не из рабочих и не из бедных крестьян) происходил мологский мещанин Владимир Михайлович Котов, родившийся 28 июля 1877 года, нигде не указано. Но он служил в старой армии в должности писаря, затем работал у разных торговцев приказчиком. И вот это последнее обстоятельство (занятия им холуйской должности) заставляло, по словам мамы, большевистских руководителей недовольно морщиться. Хотя трудился ещё Владимир Михайлович продавцом в лавке Водного транспорта, на мельнице кладовщиком да дезинфектором на железной дороге. Всё какое-то сомнительное, не от станка. То, что мой дед по материнской линии относительно рано умер, в 1939 году, позволило упростить его биографию и в анкетах о социальном происхождении мамы указывать «из семьи служащих».

Мать моей мамы Надежда Ивановна, девичья фамилия Козлова, родившаяся 29 августа 1882 года, была в семье второй по возрасту среди своих сестёр Анны, Серафимы и Марии. И если у Анны при двух замужествах своих детей не было, Серафима родила одного сына Германа, Мария замуж вовсе не выходила, то самая красивая среди них Надежда рано сочеталась с Владимиром Михайловичем Котовым брачными узами и нарожала кучу детей: Веру, Нину, Бориса, Александра и Владимира. К сожалению, век этой моей бабушки, в отличие от её сестёр-долгожительниц, оказался недолог, и она в результате продолжительной болезни скончалась в 1923 году. Её мучения и смерть оказали определяющее воздействие на судьбу дочери Нины, которая в это нелёгкое время приняла для себя твёрдое решение стать врачом, чтобы иметь возможность облегчать страдания людей.

По автобиографическим данным [Н], на своей малой родине в городе Рыбинске Нина Котова в 1915 году окончила начальную школу, а в 1923 году завершила школу второй ступени. После этого в соответствии с внутренним призванием поступила на Медицинский факультет Смоленского Государственного Университета (СГУ), чтобы стать действительно настоящим врачом. Мама пошла работать с 14-летнего возраста, набрав за свою достаточно долгую жизнь общий трудовой стаж порядка 60 лет. Из них (вследствие неподтвержденное™ документами и вынужденных перерывов при переездах) к пенсии ей засчитали более 45 лет. С сентября 1919 года до отъезда на учёбу в Смоленск девчушка Нина трудилась 4 года делопроизводителем в продовольственном отделе Водного транспорта и даже состояла членом профсоюза. Став студенткой Медфака СГУ, она в период летних каникул подрабатывала по специальности то в месткоме Коллектива Аптекоработников Рыбинска (1925), то сестрой милосердия в доме отдыха «Райки» (1926), то на должности легпома в Абакумовской поселковой больнице (1927), а иногда и среди учебного года в качестве регистратора участвовала во Всесоюзной переписи населения в родном городе (1926). Годы учёбы в Смоленском университете мама вспоминала всегда с удовольствием. Бывало и голодно, и холодно, и одеться девчонкам не во что, но жили очень дружно, весело, учились напряженно и с энтузиазмом, помогали друг другу, чем могли. Эту свою дружбу выпускники Медфака 1928 года сохранили на всю жизнь, хотя разлетелись по своей работе в разные края, но постоянно переписывались, сообщали о своих делах и заботах, поздравляли с праздниками, наезжали в гости, устраивали коллективные встречи то в Смоленске, то в Москве (в этом случае организатор – Котова). На последние письма от девчонок, как все они продолжали себя называть вне зависимости от возраста, пришлось в 1990 году ответить мне, сообщив о маминой кончине.

Естественно, около румянощёкой (даже уксус пила, чтоб они так не пылали!), весёлой и в то же время серьёзной студентки, увлекавшейся и лёгкой атлетикой, и волейболом, и баскетболом, ухажёров крутилось не счесть. Да все один другого краше.

Учили будущих врачей в Смоленском университете очень масштабно и серьёзно, преподав им теоретические курсы и проведя практические занятия по 41 дисциплине медицинского профиля, да ещё по 4 общественным наукам. Только в Государственной квалификационной комиссии в октябре 1928 года студенты-медики подвергалась испытаниям (по-современному, сдавали госэкзамены) по 13 медицинским специальностям. В итоге в свидетельстве, выданном СГУ (Медицинский факультет), было записано, что Котовой Нине Владимировне «присваивается квалификация ВРАЧА, что удостоверяется подписями и приложением печати».

После завершения высшего медицинского образования врач Н.В. Котова была направлена в Ленинград, откуда её послали работать в Череповецкую межрайонную больницу, где она была зачислена на свою первую докторскую должность.

Теперь волею судеб жизненные пути моих будущих отца и матери сошлись совсем близко. Им оставалось только встретиться. Папа никогда не говорил, где и когда он впервые приметил молоденькую симпатичную докторшу. Но вот на свидания к Николаю вызывала Нину из общежития медработников младшая сестра отца Катя. Так и познакомились и на всю жизнь сошлись характерами мои мама и тётя по отцовской линии. Жизнерадостная Нинка не слишком жаловала Колю своим вниманием – ухажёров у неё и без него хватало. И прежние приезжали признаться в любви, да и новые объявились.

Да и служебные обстоятельства всё время складывались так, что разделяли молодую пару. Напомним, что, став сотрудником ОГПУ, Богданов ещё в первой половине 1929 года был направлен для работы в село Мяксу. А врач Котова в составе специальных отрядов командировалась на борьбу со страшными эпидемиями сыпного тифа сначала в Петропавловский район (с мая по сентябрь 1929), а затем в Пришекснинский район (с февраля по июнь 1930). Трудно даже представить себе обстановку тех тифозных бараков, в которых приходилось работать маме.

Длительное отсутствие сотрудника на своём рабочем месте, пусть даже из-за важнейших командировок, всегда приводит к тому, что без него привыкают обходиться. Сразу после возвращения врача Котовой из первого эпидемического отряда её тут же направили (возможно, чтобы и передохнуть от ужасов сыпняка) в Ефимовский район «как члена рабочей бригады по проведению “Дня коллективизации”, реализации 3-го займа Индустриализации и по работе среди батрачества». Где уж тут даже работнику всемогущего ОГПУ отыскать свою возлюбленную?

Но по окончании второго сражения с сыпным тифом, сразу после возвращения в Череповец, врач Котова, дважды получившая серьёзное медицинское крещение в эпидемотрядах, назначается 30 июня 1930 года на самостоятельный участок работы – заведующей Батранской больницей в Мяксинском районе, совсем рядом с Богдановым.

Маме уже исполнилось 25 лет, она приобрела неплохой лечебный опыт и завоевала определённый авторитет среди врачей и пациентов, свою работу обожала, никогда не считалась с личным временем. Но ведь возраст для женщины наступал уже серьёзный, пора было подумать и о семье. А врачебная работа в сельской больнице специфическая, приходилось трудиться по всему спектру полученных в Смоленском университете специальностей: то принимать роды (любимое занятие), то спасать детей от дифтерии (трубочкой отсасывать плёнки из горла), то работать хирургом (мужику распороли живот, кишки вылезли наружу, он их подхватил да побежал в больницу, а по дороге упал и всё вывалял в навозе. Ничего, промыла, заправила, зашила, вылечила). Да мало ли ещё разных случаев было!

Через два года, когда 27 лет исполнилось, Нина Владимировна совсем собралась было уезжать из Мяксы и 17 января 1932 года подала заявление с просьбой освободить её от занимаемой должности, «о чём ранее была договорённость с Президиумом Райисполкома». Но тут появился лихой оперуполномоченный Николай Богданов, который, понимая, что свою возлюбленную теряет навсегда, пошёл ва-банк. Он заявился к Нине и предложил ей выйти за него замуж. Поклялся, что будет вечно любить её, никогда ни в чём не упрекнет и не обидит. Нина ему поверила и согласилась на предложение руки и сердца, не предполагая, что события дальше развернутся с чрезвычайной быстротой. Под окном уже стояли запряженные парой лошадей сани-розвальни. Радостный жених решительно подхватил свою немного растерявшуюся невесту и усадил в повозку, укатив, что было мочи, юридически скреплять (пока не передумала) новый семейный союз. Поздним вечером отыскать председателя Батранского сельсовета Мяксинского района Череповецкого округа и доставить его к месту службы для опытного оперуполномоченного было делом техники. Тут же приятель моего отца выдал в двух экземплярах «Свидетельство о браке № 7», в котором говорилось, что «Богданов Николай Кузьмич и Котова Нина Владимировна вступили в брак, о чём в книге актов гражданского состояния О БРАКЕ за 1932 год 16 числа февраля месяца произведена соответствующая запись». Далее в документе следовала табличка, в которой в соответствующие графы следовало записать «фамилии после заключения брака», соответственно его и её. И тут лихо украденная невеста решила, видимо, либо проявить свой характер, либо оказалась просто не подготовленной к тому, чтобы сменить собственную фамилию. Потому в упомянутой таблице были вписаны фамилии после брака: «его – Богданов, её – Котова».

Свидетельство о браке. Выдано Батранским сельсоветом района Мякса 16 февраля 1932 года

Свадьбы и гулянки не устраивали, а, скромно отметив это событие в узком кругу, сразу перешли к серьёзной совместной жизни. Врач Котова подала новое заявление и была уволена из Батранской больницы 20 февраля 1932 года по семейным обстоятельствам, получив на руки справку, что она являлась заведующей больницей с 30 июня 1930 года. Без работы мама оставалась почти три месяца, и только после перевода папы в Устюжну с 15 мая 1932 года её зачислили на должность врача местной поликлиники.

Глава 7. По районам Ленинградской области(продолжение)

В апреле 1932 года молодая семейная чета Николая Богданова и Нины Котовой прибыла в город Устюжну, относившийся тогда к Ленинградской, а позднее к Вологодской области, чтобы прожить здесь свои непростые три с половиной года.

Глава семьи стал ВРИД (временно исполняющим дела) начальника Устюжнского райотделения ОГПУ, а его супруга сначала устроилась врачом-ординатором поликлиники и одновременно (с июля месяца) заведующей детской и женской консультациями. Однако в конце 1934 – начале 1935 года Котова стала врачом-ординатором Межрайонной больницы в терапевтическом, инфекционном и родильном отделениях. Совмещение, конечно, интересное: зарбарак (заразный, правильнее инфекционный, барак) и родилка. Однако врача широкого профиля, имевшего многосторонний практический опыт, можно было назначить куда угодно – и он справится!

Карусель событий пошла своим чередом. Отец постоянно разъезжал по району на лошади – знакомился с людьми и делами, вёл чекистскую работу. Мама принимала больных.

В этот период жизни мои родители познакомились и подружились с несколькими такими же молодыми семьями. Вечерами или в выходные дни они собирались вместе, чтобы отдохнуть, потанцевать, попеть песни. Особенно сошлись, можно смело сказать, на всю жизнь, с семьёй Аплахвердовых, Сергеем Аркадьевичем и его женой Валентиной Кузьминичной. Сергей Аркадьевич, армянин по национальности, обожал свою русскую красавицу Валентину, хотя, увы, две внематочные беременности лишили этих прекрасных людей возможности обзавестись собственными детьми. По профессии Сергей Аркадьевич был фармацевтом и потому всегда имел возможность в своей аптеке отлить немножко сэкономленного медицинского спирта для поддержания весёлого духа молодёжной компании. Кроме того, он сам любил готовить замечательные наливки и настойки. Да и кухарить по праздникам (ежедневно – это удел женщин) Сергей Аркадьевич обожал и прекрасно умел. Закатывал рукава рубашки, намыливал со щёткой свои волосатые ручищи и начинал с каким-то особым смаком обрабатывать мясо, рыбу, овощи, фрукты – всё, что попадало под руку. Вкусноти-ща получалась необыкновенная – в этом убедились и мы в последующие годы.

Аллахвердовы, особенно Сергей Аркадьевич, глубоко уважали моих отца и маму, и все вместе шутили, что их сближает даже то, что фамилия Аллахвердов в переводе с армянского означает приблизительно то же самое, что Богданов по-русски, а Николай и Валентина имеют одинаковые отчества, поскольку отцы их – тёзки. Так и берегли они эту дружбу всю жизнь и даже в мир иной ушли как-то взаимосвязанно. Сначала 29 июня 1972 года не стало Валентины Кузьминичны, а ей во след через несколько месяцев ушёл из жизни Николай Кузьмич. Нина Владимировна и Сергей Аркадьевич пережили своих супругов на 18 лет. И вот когда Сергей Аркадьевич в очередной раз приехал из Риги, где он постоянно проживал, в Москву специально для того, чтобы в день памяти 23 ноября поклониться могиле моего отца, скоропостижно в этот же день скончалась мама, а через 4 дня в её квартире совершенно неожиданно умер и последний из четырёх старых друзей.

Да и с многими другими людьми, с кем сталкивала родителей изменчивая судьба (это не считая многочисленных родственников), сходились душою навек, потому что в этих взаимоотношениях не было места сиюминутной конъюнктуре или корыстным интересам. Переписывались, телеграфировали, перезванивались, наезжали в гости до конца дней своих. Память об этом осталась в небольшой пачке писем. И теперь в этих сохранившихся, порой корявых, написанных на случайных листках, часто карандашом, оставляющих желать лучшего по грамотности строчках я терпеливо выискиваю малейшую информацию о жизни родителей, их родственников и друзей. Какие упущены имевшиеся ранее возможности всех расспросить, всё запомнить, а лучше – записать! Но тогда, по молодости собственных лет, такие дела мало меня интересовали, хотя лично я всегда любил слушать рассказы ветеранов об их жизни, однако собственные меркантильные проблемы казались в ту пору важнее всего на свете. Даже мамины повествования о годах её молодости, учёбе в университете, работе в районе, замужестве в одно ухо влетали, а в другое вылетали, оставляя в памяти лишь слабый след, который теперь стремлюсь подтвердить документально. А папу мы вообще ни о чём никогда не расспрашивали, понимая, что его работа строго секретная и болтать он о ней не имеет права. Хотя сколько раз слышал я от него исходившее из самой глубины болевшей души не совсем понятное мне тогда восклицание: «Что творят… Что творят…»

А творилось в те годы вот что [А. 18]. Руководящие органы Ленинградской области перестали справляться со своими функциями по планированию и регулированию всех вопросов в связи с возросшими задачами социалистического строительства. Поэтому в декабре 1931 года состоялось решение объединенного пленума «О выделении города Ленинграда в пределах Ленинградской области в самостоятельную административно-хозяйственную единицу с самостоятельными партийными, советскими и хозяйственными руководящими органами и бюджетом». В результате этого преобразования главный партийный орган разделился на две части: Ленинградский областной комитет (ЛОК) и Ленинградский (позднее добавили – городской) комитет (ЛК) ВКП(б) с соответствующими самостоятельными штатами. Чтобы обеспечить единство действий этих двух партийных организаций, возглавлял оба комитета один первый секретарь, в качестве которого на объединенном пленуме ЛОК и ЛК был единогласно избран «верный соратник товарища Сталина, непримиримый борец с правым оппортунизмом и кулачеством, любимец народа С.М. Киров».

С этого времени обком партии, не отвлекаясь на городские проблемы, смог вплотную заняться делами многочисленных районов, уделить всё своё неослабное внимание сельским труженикам, а заодно по собственным каналам подготовить и провести намеченную ЦК чистку рядов партии, в которую после Октябрьского переворота вошло много реэмигрантов. Основные вопросы, которые рассматривались теперь на заседаниях пленума ЛОК, касались весеннего сева, поднятия пара, прополки, сенокоса, уборки урожая, подъёма целины, зяблевой вспашки, осеннего сева. В работе этих пленумов, согласно прилагавшимся к протоколам спискам, принимал участие и начальник Устюжнского райотдела ОГПУ Н.К. Богданов, поскольку без помощи силовых структур, только за счёт энтузиазма тружеников села, невозможно было решить те задачи, которые намечало руководство партии. Посудите сами, как без участия чекистских органов сумели бы одни только райуполкомзаги (районные уполномоченные комитета заготовок) и зампредрики (заместители председателей райисполкомов) по заготовкам самостоятельно провести нижеследующие мероприятия, предписанные инструкцией Ленисполкома ВКП(б) о проведении обязательной поставки зерна государству:

1. «Обязать к 20 июля закончить проверку вручения обязательств (то есть обязательства не принимались самими исполнителями, а выдавались им сверху! – Ю.Б.) и устранить все выявленные отступления от закона об обязательной поставке зерна государству». При этом особо подчёркнуто, что «никакое уклонение от обязательств по сдаче зерна в срок не должно быть допущено ни под каким видом».

2. «Вести неослабное наблюдение за изменениями размеров поставки зерна государству колхозами и единоличными хозяйствами в связи с происходящими процессами дальнейшей коллективизации.

3. В отличие от прошлого года, без раскачки, уже с первых дней уборки и обмолота развернуть широким фронтом борьбу за высокий уровень сдачи хлеба государству, решительно не допуская имевшего место самотёка и либерализма.

4. Успеху зернопоставок должно способствовать правильное сочетание методов убеждения – через развёртывание массово-политической работы – с методом государственного принуждения (без ОГПУ здесь никому не справиться. – Ю.Б.) с самого начала кампании». К колхозам и единоличным хозяйствам, не выполнявшим планов хлебосдачи, предписывалось принять меры воздействия и репрессий.

Удостоверение о сдаче членом общества «Динамо» Н.К. Богдановым норм на значок «Готов к труду и обороне» (ГТО).

Ленинград, 1933 год

И самое главное – «разоблачая и беспощадно расправляясь со всеми элементами, пытающимися сорвать выполнение государственного плана зернозаготовок», райуполномоченные «не должны допускать какого бы то ни было либерализма ко всем срывающим план, под каким бы предлогом это ни производилось».

А в отношении тружеников села, собравших урожай, давалось указание «не допускать прошлогодней практики преступной, рваческой выдачи авансов колхозникам». Помол зерна разрешалось производить только на мельницах, включённых в государственный список. Если же это благое дело производилось на иных мукомольных объектах, то оно трактовалось как тайный помол с соответствующими последствиями.

Ясно, что, выполняя перечисленные указания руководящей верхушки, соблюсти столько запретов и провести крутые карательные мероприятия не смог бы ни один государственный орган, кроме ОГПУ.

Как бы теперь к этому ни относиться, но Богданов в силу своего служебного положения старался сам и организовывал подчинённых ему сотрудников добросовестно выполнять возложенные на них обязанности по претворению в жизнь поступавших указаний и поддержанию порядка в районе. Руководство ОГПУ проводимой работой, очевидно, оставалось в основном довольно. Начальник чекистского оперативного сектора (ЧОСа) Лебедев в ноябре 1932 года, ровно через год после вручения Богданову золотых часов, вновь, перечислив все описанные выше боевые дела, «за проявленную энергию и чёткость в работе, – как сказано в представлении, – полагал бы ко дню XV годовщины органов ВЧК-ОГПУ» наградить ВРИД начальника Устюжнского райотделения часами с надписью: «Чекисту-ударнику от ПП ОГПУ в ЛВО» (то есть от Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе). Однако на этом представлении, подшитом на всякий случай в дополнение к личному делу, наискосок по тексту, без какой-либо подписи стоит резолюция: «Отказано» [А.2].

В 1933 году тот же Лебедев подписывает на уже утверждённого начальника Устюжнского РО Богданова (чекстаж -3 года 7 месяцев) «Заключение о соответствии занимаемой должности» и аттестацию по состоянию на 15 сентября. В этих документах, также оказавшихся достоянием дополнения к личному делу, вышестоящий начальник не мог не отдать должное организаторским задаткам и работоспособности Богданова и потому отметил, что он «способный энергичный работник. Ко всем работам проявил серьёзный подход и полноценное выполнение. Работу с низовой сеткой ведёт достаточно умело, в результате чего удовлетворительно поставил своевременную партсигнализацию, чекистским опытом обладает. Инициативен. Быстро и правильно ориентируется. Руководить работниками может. Переложение своего опыта работы подчинённым проводит личным примером». Вместе с тем в качестве недостатка в этих характеристиках высказывалась неудовлетворённость начальства тем, что весьма опытный чекист не проявляет железной непреклонности в проведении линии партии, допускает какой-то либерализм, непонимание и растерянность: «Как след-ственник недостаточно крепкий, но прилагает все старания к заполнению этого пробела. Не имея должной настойчивости и требовательности к подчинённым, загружает себя мелочами в ущерб работе». Понимая, что с помощью такого начальника райотделения ОГПУ, который, с одной стороны, умеет работать с людьми, а с другой – проявляет достаточную мягкотелость, не удастся под корень вычесать из местного населения все неугодные руководству партии элементы, начальство сделало вывод, что Богданов «занимаемой должности соответствовать вполне может», но только «в районе с меньшими показателями по контрреволюции, чем в Устюжнском. А потому желательна переброска».

Вот так и получалось, что, попав в плавание в беспощадном океане государственных органов безопасности, омывавших со всех сторон как всех нас, так и безмерно разраставшийся «Архипелаг ГУЛАГ», отец постоянно вынужден был лавировать, чтобы в трудный век строившегося социализма с наименьшими потерями постараться пройти между Сциллой и Харибдой. В силу своего служебного положения он должен был по малейшему подозрению арестовывать людей, чтобы защитить государственный строй, но в то же время вопреки нажиму начальства стремился не переусердствовать в этом вопросе, кося всех без разбору. И в последующей своей службе, понимая несправедливость проводившихся репрессивных мероприятий, отец стремился в силу имевшихся возможностей отойти от чекистских дел и перейти на организационно-хозяйственную работу, почему он со временем и был переведен из органов госбезопасности в Министерство внутренних дел.

В 1930-е годы Богданов как начальник Устюжнского РО ОГПУ, а потом Лужского РО НКВД получил следующие поощрения: 7 июля 1934 года объявлена благодарность «за чёткое выполнение указаний по выполнению плана весеннеполевой кампании»; 31 марта 1936 года награждён часами «за достигнутые успехи в деле снижения горимости в Устюж-нском районе»; 9 мая 1936 года объявлена благодарность «за хорошую постановку учёта и отчётности и за внедрение бюджетной дисциплины»; 3 августа 1937 года выдано «денежное вознаграждение в сумме 250 руб. за хорошие показатели в финансовой работе» [А.2].

А как же протекала семейная жизнь Богдановых? 30 сентября 1933 года Нина Владимировна Котова родила своего первенца – Владимира. Как при этой беременности, так и при последующих мама, согласно записям в личных бумагах, никогда не брала декретных отпусков, работала до последней возможности, а потом рожала, словно крестьянка в поле, в подшефном ей родильном отделении районной больницы.

В связи с появлением младенца для помощи по уходу за ним, поскольку мама работу не прерывала, в родительской семье появилась няня Александра Фёдоровна Андреева, или попросту Шура, которая соединилась с нами душой на всю оставшуюся жизнь, хотя случались большие перерывы в нашем совместном проживании. Иногда, чтобы помочь нянчиться с внуком, приезжала из Череповца бабушка Анна Леонтьевна, о которой сын Николай никогда не забывал и постоянно помогал ей материально.

По рассказам мамы, Шуры и других родственников, самый мой старший брат Владимир был не по летам развитым и в возрасте одного года уже прекрасно ходил и даже сносно разговаривал. К сожалению, все сведущие бабки предрекали, что такие умные дети на свете не живут. И действительно, ещё в июне 1934 года Николай Кузьмич прислал в Устюжну пару открыток с видами курорта Сочи, на которых написал: «Моим родным мамусеньке и сынушке от скучающего папки», – а поздней осенью малыша уже хоронили. Осталось только несколько фотографий первого сына: у мамы на руках да лежащего в гробике, а также сцена выноса этого маленького гробика из дома в последний путь. В основном стараниями Шуры могилка безвременно усопшего первенца семьи Богдановых всегда поддерживалась в порядке и сохранилась до сих пор.

Сколько я помню, увеличенная фотография Вовуси в большой красной раме всегда висела на стене в комнате родителей, а обтянутый траурной ленточкой снимок малыша, будто спящего, уложенного среди цветов, с головкой, чуть повёрнутой в нашу сторону, губки бантиком, ручки в кулачках, всегда стоял на мамином трюмо за расположенными на его полке вазочками, флакончиками и другими премудростями женского туалета. Мама говорила, что ей казалось, будто она растит и воспитывает не только нас двоих со старшим братом, а всех троих своих сыновей.

В ту холодную осень 1934 года, кроме сына Володи, погибли ещё несколько детей и именно тех, кому под маминым медицинским патронажем сделали прививки от дифтерии. В этом сразу же усмотрели вредительство врача Котовой, сознательно умертвившей советских детей. Пока разобрались, что во всём виновата присланная из Ленинграда некачественная сыворотка, у мамы были большие неприятности. И только то обстоятельство, что у неё самой погиб собственный ребёнок, получивший среди других умерших такую же вакцину, послужило основанием для снятия с врача Котовой необоснованных обвинений.

Своего второго сына мама родила 31 октября 1935 года также в Устюжне, хотя отец к этому времени получил назначение на новое место службы – начальником Лужского районного отделения НКВД. Так что ни моему старшему брату, ни в последующем мне не суждено было вырасти, набраться сил и полюбить, как это положено, свою малую родину.

Второго сына мама (при согласии папы) опять назвала Владимиром, хотя говорят, что так и не положено – примета плохая. Но к имени Владимир в нашем родовом клане просто какое-то пристрастие, в результате чего мне известны связанные разными родственными узами четыре Владимира Богданова и три Владимира Котова.

Свою любовь к почившему первенцу как мама, так и Шура перенесли на второго сына. Может, тем и было оправдано сохранение имени Владимир. Забегая на пару лет вперёд, скажу, что лично меня больше всех любила бабушка Анна Леонтьевна, а потому между ней и Шурой, когда они вместе сходились в нашей семье, всегда возникали определённые ревность и соперничество: кому из детей следует больше уделять внимания, кого лучше поощрять – старшенького или младшенького. Папа, насколько я помню, никогда ни к кому не высказывал никаких особых предпочтений. Обоих сыновей одинаково по-отцовски любил, об обоих без различия возраста заботился, обоим равно дарил внимание, но без излишних нежностей и ненужных сюсюканий.