Текст книги "30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД: от оперуполномоченного до заместителя министра"

Автор книги: Юрий Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

Через некоторое время в Лугу приехал ещё один областной работник – Гантман (или Райтман) – с такой же проверкой. Давление на начальника райотделения осуществлялось через оперативный сектор Баскаковым, требовавшим «расширения арестов, ужесточения обращения с обвиняемыми и ускорения прохождения следственных дел». Затем Богданова обвинили в том, что он «оставил на свободе всех правых», поскольку им не было арестовано руководство районной парторганизации и крупных партийных коллективов. Это подкреплялось такими доводами, что «в других городах и районах вскрыты антисоветские организации, поэтому не может быть, чтобы в Лужском районе этого не было». Отец так писал в своих бумагах: «Неоднократно я предупреждался, что за невыполнение указаний сам буду привлечён к ответственности» [А. 12].

Такая обстановка, безусловно, влияла как на начальника, так и на работников райотделения и «вынуждала произ-водить аресты лиц, на которых не имелось достаточных материалов, изобличавших их в антисоветской деятельности». К этому добавлялись ещё требования по упрощенному ведению следствия и применению стоек к арестованным. «При такой системе допросов, – признавал Богданов, – это было не следствие, а вымогательство показаний обвиняемых. Проходящие в показаниях события, наименование места и времени приводимых фактов антисоветской и другой деятельности арестованных не проверялись из-за неимения времени». Упомянутые выше сотрудники, проводившие проверку райотделения, особенно штаб УНКВД ЛО, в который направлялись дела для представления на особую тройку, разъясняли, что «если арестованный признался, то этого достаточно, и дела принимаются к рассмотрению».

Потом начали приходить распоряжения «в трёхдневный срок арестовать» всех троцкистов, правых, перебежчиков, немцев, поляков и др. Богданов вспоминал: «Создалась такая обстановка, что буквально не знали, как поступать» [А11].

Мама рассказывала нам, что как-то отец пришел домой очень расстроенным и сказал, что ему поступило указание арестовать 30 священников. «Как такое может быть?» – возмущался он. Под видом командировки Богданов на несколько дней уехал в район и не показывался на работе, пока страсти вокруг этого распоряжения не улеглись. Он надеялся, что продинамил данный вопрос, но никакая мелочь в отношении работников органов не забывалась, а бралась на заметку. Впоследствии саботаж Богданова ему лихо аукнулся.

Находясь в большом душевном смятении, отец вынужден был продолжать рулить между Сциллой и Харибдой: арестовывать совесть не позволяла, а не арестовывать – начальство не понимало. Только один работник УНКВД ЛО, как вспоминал отец, смог по-товарищески предостеречь его от ошибок. Это был Георгий Григорьевич Карпов, в период массовых репрессий работавший начальником 4-го отдела Управления госбезопасности УНКВД ЛО. Проезжая по служебным делам через Лугу в Псков (который входил тогда в состав Ленинградской области), Карпов остановился отдохнуть в Лужском райотделении НКВД и поинтересовался у начальника, как идут дела. Богданов доложил о своих терзаниях и о том, что, несмотря на все требования сверху, материалов для арестов больше нет. Прислали вот только из особого отдела Лужского гарнизона сомнительные дела на лиц из гражданского населения, которые подозревались в шпионской или антисоветской работе. Однако данных, достаточно подтверждавших эти обвинения, не имелось. «Тов. Карпов сказал, – писал отец, – что арестовать их придётся, так как всё равно штаб или оперсектор заставят это сделать». Но при этом предупредил: «Смотрите, ни в коем случае не допускайте избиения следователями арестованных. Учтите, что за эти дела когда-нибудь ЦК партии потребует ответа» [А.11].

Как в воду глядел Георгий Григорьевич! Мне представляется, что человек, давший такой совет, и сам в те смутные времена следовал ему неукоснительно. Недаром секретарь Псковского окружного комитета ВКП(б) обижался на Карпова, который с 27 июня 1938 года перешел работать начальником Псковского окружного отдела УНКВД ЛО, что тот вместе со своими подчинёнными вместо того, чтобы «организовать беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, по существу ослабили, если не прекратили борьбу с врагами народа» [Л.4].

Богданов с благодарностью внял товарищескому предупреждению ответственного работника, хотя, впрочем, он и сам всю жизнь с уважением относился к людям и его собственные кулаки по чужим зубам никогда не чесались. В связи с этим мой отец с чистой совестью написал в своих объяснениях: «Я должен заявить, что сам никогда не избивал арестованных и другим работникам не позволял этого делать» [А.11].

Отец писал: «Управление НКВД ЛО и аппарат областной Тройки всё время нажимали и требовали усиления арестов». К этому подключался и оперативный сектор. «Неоднократно делались предупреждения, что Тройка дела на одиночек принимать не будет, так как это результат плохого следствия. Один человек не может проводить антисоветскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу единомышленников» [А. 12]. Вот каким путём реализовывалась идея о борьбе с болтунами в Ленинградской области.

Выданная руководством области установка толкала к тому, что «каждый работник стремился добиться признательных показаний о соучастниках, а получив такие показания, без проверки проводил дополнительные аресты и этим ещё больше усугублял положение» [А. 12]. Как вспоминал Гринько, «все силы сотрудников были направлены на то, чтобы собирать такие материалы, которые бы давали возможность привлечь к ответственности лиц за незначительную и несущественную контрреволюционную деятельность». Затем эти материалы «получали другое направление, и человека обвиняли в связях с заграницей, с иностранной разведкой, в шпионаже, подрывной деятельности против

Советской власти, террористических актах, намерении совершить где-то какую-то диверсию и другие антисоветские действия» [А. 13].

Как достаточно опытный, можно сказать теперь уже профессиональный, чекист Богданов переживал, что «агентурная работа велась плохо. К агентуре предъявлялись требования усилить наблюдение за лицами, которых она разрабатывает. Сроки давались очень короткие. Отсюда неизбежными были факты представления провокационных материалов и оговаривания ряда лиц. Провести проверку через другую агентуру или каким-то иным путём у оперативных работников не было времени» [А.11].

Да никому этот профессионализмтогда не был нужен. Решалась совсем иная задача, потому «надзор со стороны органов прокуратуры отсутствовал, обвиняемые были лишены права на защиту и с материалами, идущими на Тройку, не ознакамливались» [А.11]. Как отмечал бывший начальник Лужского оперсектора Баскаков, арестованным давали подписывать заранее подготовленные протоколы допроса. «Это было не исключением, а строго установленным правилом в работе НКВД в 1937–1938 годах» [А. 13].

Областным руководством НКВД снова и снова «предлагалось выявить в районе и произвести массовые аресты немцев, поляков и лиц других национальностей под тем предлогом, что вскрыты крупные контрреволюционные организации, имеющие разветвлённую сеть на периферии» [А. 12]. В некоторых районах такие указания выполнили и арестовали сотни людей только по национальному признаку.Так, начальник Старорусского райотделения собрал списки личного состава учреждений и организаций района, выявил всех немцев и арестовал свыше 200 человек [А.11]. Со своей стороны Богданов показал: «Я как начальник районного отделения и работники отделения такого распоряжения не выполнили» [А. 12]. Что ж, припомнится ему и это.

Вот в какой обстановке проводилась следственная работа в Лужском районном отделении НКВД в 1937 году. В следующей главе давайте рассмотрим несколько оказавшихся в нашем распоряжении конкретных следственных дел, относящихся к тому сложному времени. По некоторым из этих дел Богдановым, в одних случаях как начальником райотделения, в других случаях в качестве и.о. начальника оперсектора, подписывались ордера на арест или утверждались обвинительные заключения, что также послужило основанием через 20 лет обвинить моего отца в нарушении социалистической законности.

Глава 12. Следственные дела 1937 года

В своём совершенно секретном специальном сообщении № 12 (точная дата не указана, приблизительно ноябрь 1937-го) начальник Лужского оперативного сектора УНКВД ЛО лейтенант гб Баскаков и начальник Лужского райотделения НКВД лейтенант гб Богданов информировали зам. начальника Управления НКВД ЛО старшего майора гб В.Н. Гарина «О выявленной контрреволюционной группировке в деревне Смерди Лужского района»:

«Лужским райотделением НКВД арестован и привлекается к ответственности по статье 58 пункт 10 УК по первой категории Волков Федор Федорович, 1880 года рождения, в прошлом зажиточный крестьянин, облагался твёрдым заданием, трижды судим по статьям 75 и 61 УК.

В процессе следствия показаниями свидетелей и самого обвиняемого Волкова нами установлено наличие контрреволюционной группы в деревне Смерди Лужского района.

Участниками её являются:

Дементьев Иван Дементьевич, 1878 года рождения, уроженец деревни Смерди Лужского района, имел крепкое зажиточное хозяйство, облагался твёрдым заданием, являлся председателем церковной двадцатки.

Устинов Иван Семёнович, 1900 года рождения, уроженец деревни Смерди Лужского района, сын кулака, отец раскулачен и выслан.

Матвеев Яков Матвеевич, 1882 года рождения, уроженец деревни Смерди Лужского района, крестьянин-середняк.

Вышеуказанные участники контрреволюционной группы враждебно настроены ко всем проводимым мероприятиям ВКП(б) и Советского правительства, среди колхозников систематически проводят антисоветскую пропаганду, распространяют провокационные слухи контрреволюционного содержания о голоде колхозников и неизбежности гибели колхозов при Советской власти, вместе с этим высказывают повстанческие намерения.

Прошу Вашей санкции на арест участников этой контрреволюционной группировки: Дементьева И.Д., Устинова И.С. и Матвеева Я.М.» [А. 13].

К этому материалу прилагался ещё «Меморандум на гражданина Волкова Ф.Ф. и его сына Волкова П.Ф.», составленный на основании агентурных данных, полученных «при проведении слежки за объектом». В этом документе, подписанном начальником Лужского РО НКВД лейтенантом гб Богдановым и оперуполномоченным младшим лейтенантом гб Варицевым, отмечалось следующее:

«Волков Ф.Ф., 1880 года рождения, происходит из зажиточных крестьян деревни Смерди. Облагался твёрдым заданием, часть имущества была продана за госналоги. Трижды судим: первый раз в 1930 году по статье 75 УК, второй раз в 1931 году и третий раз в 1932 году по статье 61, часть 2 УК.

Волков П.Ф., 1907 года рождения, также 2 раза судился: в 1927 году по статье 176 часть 1 УК и в 1935 году по статье 74 часть 2 УК.

Волков Ф.Ф. настроен явно антисоветски. Систематически не выполнял госпоставки и платежи. Открыто выступает среди колхозников колхоза “Смердовская Крестьянка” против колхозов, проводит троцкистскую контрреволюционную пропаганду, распускает провокационные слухи о голоде колхозников и вместе с этим восхваляет царя и прежнюю жизнь. Так, например, в апреле месяце 1936 года в присутствии колхозников Филатова, Плишина и Матвеева заявил: “Колхозы – это вторая барщина, над нами издеваются, как хотят, довели до нищеты. Всё, что колхозы зарабатывают, отдают государству. Но пусть помнит Советская власть, что крестьян свыше 80 миллионов и с этой силой придётся считаться, и придёт время, когда мужик возьмётся за ум”.

Среди колхозников в неоднократных разговорах восхвалял бывшего царя и прежнюю жизнь при царизме. И вместе с этим обвиняет руководителей ВКП(б) и Совправительства, которые взимают с крестьян большие налоги, отбирают продукцию за бесценок, дерут с колхозников по десять шкур, и колхозники теперь сами себе не хозяева» [А. 13].

Знакомство с приведенными документами наводит на грустные размышления о том, как мирный труженик-крестьянин был буквально разорён и ограблен Советской властью, а потому стал для неё крайне опасен, и его требовалось изолировать. А ведь согласно новой Конституции СССР такой бунтарь вполне мог быть выдвинут односельчанами кандидатом в депутаты Верховного Совета. Партократия не могла этого допустить. Поэтому органам НКВД оставалось лишь самоотверженно бороться с подобным хулителем колхозов.

Но в данном следственном деле отметим один частный вопрос, немаловажный для нашего дальнейшего повествования. Как мы узнали по прочтении первого из приведенных документов, два лужских начальника запросили в Ленинградском УНКВД санкцию на арест контрреволюционной группы.Можно догадаться, что зам. начальника управления старший майор гб Гарин, который настойчиво требовал ускоренного представления крамольных материалов, своё доброна задержание антисоветски настроенных колхозников незамедлительно дал. При этом прокуратура в соответствии с действовавшими тогда установками в следствие не вмешивалась и потому от себя никаких разрешений не оформляла. В результате 5 человек колхозников, обвинённых в контрреволюционных преступлениях,по постановлению особой тройки УНКВД ЛО «были заключены в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет каждый» [А. 10]. Соответственно, на 5 голосов уменьшилось число избирателей, способных на выборах проголосовать против местного бюрократа.

Однако через 20 лет оказалось, что арест колхозников произведен был «необоснованно, без санкции прокурора», невинно осуждённые реабилитированы, а во всём виноват оказался только Богданов. Выносившая приговор особая тройкадавно была расформирована, а члены её репрессированы. Оперуполномоченный Варицев, подписывавший вместе со своим начальником меморандум, погиб на фронте в 1943 году – с него спроса нет. Непосредственный начальник моего отца лейтенант гб Баскаков, чья подпись имеется на письме… виноват или нет? Об этом в главе 40.

Трагически сложилась судьба Семёнова Игната Семёновича, 1883 года рождения, русского, беспартийного, члена колхоза. Не умел неграмотный Игнатий Семёнович держать язык за зубами, за что и поплатился в самом начале великой чистки – в назидание другим. Постановлением особой тройкиот 22 августа 1937 года И.С. Семёнова осудили к высшей мере наказания и тут же в соответствии с постановлением ЦИК без промедления привели приговор в исполнение. Причём следует отметить, что привлечён к ответственности он был за антисоветскую агитацию, но в единственном числе. К тому времени упоминавшееся нами указание о том, что по статье 58 пункт 10 УК надо брать только группу, так как не сам же с собой агитаторкрамольные разговоры вёл, ещё не было доведено до исполнителей.

Потомственного крестьянина Семёнова признали виновным в том, что он являлся «ярым противником Советской власти и ВКП(б), систематически проводил антиколхозную агитацию». В деле записаны его высказывания: «Жизнь в колхозе просто мученье. Государство задавило колхозников своими планами». На свирепость решения тройки, только ещё раскручивавшей свою мясорубку, могло повлиять и указание на то, что «он проводил и вредительство. В 1936 году, работая в колхозе старшим конюхом, умышленно не завёз сена, в результате чего от голода погибло 4 лошади. В 1935 году на водопое 1 лошадь утонула. Работая заведующим случным пунктом, выполнял свои обязанности преступно-недобросовестно, в результате чего был небольшой процент ожеребляемости. За это с работы был снят». Жена Семёнова, ярая церковница, в 1930-е годы была осуждена за антисоветскую деятельность.

Основанием к аресту послужило постановление следователя прокуратуры Лужского района оперуполномоченного Алексеева от 1 февраля 1937 года, в котором в общих словах указывалось, что Семёнов занимался среди колхозников «контрреволюционной агитацией, направленной на террор против вождей партии и правительства, срыв весенне-полевой кампании и другие преступления». Эти сведения подтверждены протоколами допросов Петрова и Дадова.

На допросе «Семёнов признал себя виновным и показал, что среди колхозников выражал недовольство мероприятиями ВКП(б) и Советского правительства, в частности, в области сельского хозяйства. Клеветал на советскую и колхозную действительность».

К этим материалам была приобщена характеристика, выданная 13 марта 1937 года Красногорским сельсоветом, в которой говорилось, что «Семёнов в 1932 году облагался твёрдым заданием, за невыполнение которого был осуждён на 6 месяцев принудительных работ» [А. 13].

Вот и все прегрешения труженика, за которые он вместо того, чтобы, поругиваясь, продолжал кормить страну хлебом, должен был в 54 года от роду, полным сил, по приговору Советской власти лечь в сырую землю. А если бы такой агитатор стал депутатом Верховного Совета? Сталин подобного не боялся – этот правдолюбивый крестьянин мог подсказать законодательной власти, как лучше управлять страной. Он был опасным конкурентом для партократов.

По заявлению дочери в декабре 1956 года Семёнов был реабилитирован, и дело на него прекращено за отсутствием состава преступления. При этом интересно, что основную роль здесь сыграла справка того же Красногорского сельсовета от 29 сентября 1956 года о том, что «Семёнов никогда кулаком не был», а только «крестьянином середняком» [А. 10]. Ну а если бы его причислили всё-таки к кулакам, то уничтожен он был бы правильно, поскольку правившая партия ликвидировала кулачество как класс?

Как две капли воды похоже дело другого антисоветчика – Ефимова Василия Александровича, 1896 года рождения, русского, малограмотного, работавшего в колхозе «Красные Горы». Ефимов, так же как и его земляк Семёнов, «будучи враждебно настроен к ВКП(б) и Советской власти, систематически проводил контрреволюционную агитацию против колхозного строительства, распространяя слухи о голоде, дискредитировал руководство компартии, восхвалял врагов народа, высказывал пораженческие взгляды». Доказательством вины послужили свидетельские показания Дмитриева, Кузьмина, Андреевой. Они сообщили, что «Ефимов является кулаком и среди своего окружения проводит антисоветскую агитацию, направленную против политики партии в области колхозного строительства». К делу приобщена справка Красногорского сельсовета от 1 декабря 1937 года, «в которой Ефимов охарактеризован был как кулак». На допросе 30 ноября 1937 года признал, что «действительно среди своего окружения проводил антисоветскую агитацию». Постановлением особой тройки от 15 декабря 1937 года осуждён на 10 лет. Теперь в избирательной кампании участвовать не мог, так как находился в тюрьме.

При проверке этого дела в 1941 году указанные выше свидетели свои показания подтвердили, а ещё 5 свидетелей сообщили, что «Ефимов происходит из кулаков, был антисоветски настроен и допускал антисоветские высказывания».

Пройдя лагеря ГУЛАГа, Ефимов остался жив, хотя и превратился в инвалида. Его дело пересматривалось в 1957 году, что дало весьма любопытные результаты, о которых поговорим позднее, в главе 40 [А. 13].

В начале 1937 года в Лужском райотделении был заведен формуляр на гражданина Пайста, старого члена ВКП(б), имевшего партстаж с 1903 года. Основанием послужило заявление члена партии, работника одного из заводов города Луги (сигнал от бдительного товарища) о том, что «Пайст среди своего окружения ведёт антисоветскую агитацию, восхваляет Троцкого, Зиновьева, Каменева и всячески дискредитирует Центральный Комитет и особенно товарища Сталина». Что ж, криминал несомненный. Кроме того, ещё в 1935 году в Лужском райкоме партии разбиралось заявление заведующей эстонской школой Вессарт об антисоветских высказываниях Пайста во время его посещений этого учебного заведения. Правда, сначала данное заявление, принятое зав. культпропом райкома Соболевым, было скрыто от бюро райкома, за что потерявший бдительность упомянутый товарищ был освобождён от работы.

В сентябре 1937 года Управление НКВД ЛО выдало санкцию на арест Пайста с направлением следственного дела не на особую тройку, а в областной суд. Следствие по этому делу проводил оперуполномоченный Варицев, а начальник райотделения Богданов участвовал в допросе арестованного только один раз – 17 сентября 1937 года. По полученным показаниям дополнительно были арестованы члены партии Макаров, Снигирёв и Иванов, которых Пайст назвал в качестве лиц, поддерживавших с ним постоянное общение и разделявших его взгляды. На этих арестованных имелись материалы, подтверждавшие их виновность перед партией и Советской властью, поскольку они, «будучи несогласны с проводимыми мероприятиями, скрывали это». (Вот и пойми: говорили – плохо, скрывали – опять плохо!) В связи с тем, что районный комитет ВКП(б) был полностью в курсе данного дела, секретарь райкома Васильев беседовал с обвиняемым Пайстом. Однако в ходе следствия Пайст заболел и умер в тюрьме, как оказалось, «от многостороннего рака желудка, печени и других органов». Дело остальных обвиняемых, которое велось очень медленно, рассматривалось в судебном порядке в спецколлегии Леноблсуда и потому контролировалось районным прокурором. Поскольку во время следствия показания арестованных надлежащим образом не закреплялись, то на суде все они от своих слов стали отказываться. Дело возвратилось на доследование, в процессе которого обвиняемые передопрашивались начальником райотделения Богдановым и районным прокурором Андреевым. После этого материал вновь был отправлен на рассмотрение суда. Длительная затяжка в разбирательстве данного вопроса оказалась на руку говорунам, поскольку после того как «Операция прикрытия» завершилась (да и главный виновник Пайст ушёл в мир иной), дело благополучно закрыли и недосуженных в 1939 году реабилитировали и выпустили на свободу [А.11, А. 12].

С представителями церкви в годы репрессий расправлялись не менее жёстоко, чем с буржуазией или кулачеством, хотя лозунга о поголовном уничтожении или полной ликвидации служителей культа не выдвигалось. Просто было опасение, что в законодательную власть могут «навыбирать одних попов». Да, вера в Бога и насаждавшееся преклонение перед правившей Компартией не умещались в одни рамки.

10 декабря 1937 года особой тройкой были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны: И.П. Никольский, 1868 г.р., священник церкви; К.И. Малов, 1882 г.р., псаломщик церкви; Ф.П. Тошина, 1874 г.р., без определённых занятий; Ф.Н. Николаев, 1866 г.р., конюх; Г.И. Никольский, 1898 г.р., псаломщик; П.К. Кондратьев, без определённых занятий. Одновременно к 10 годам исправительно-трудовых лагерей осуждены М.Т. Петрова, 1892 г.р.; А.В. Колосова, 1888 г.р.; П.Д. Сулина, 1873 г.р.; Е.И. Сергеева, 1883 г.р. – все без определённых занятий. По национальности перечисленные 10 человек – русские.

Осуждённые были признаны виновными в том, что они «являлись участниками контрреволюционной группы кулаков и церковников, существовавшей в Перечицком сельсовете Лужского района, систематически проводили контрреволюционную агитацию, направленную против колхозного строительства и возводили клевету на советскую действительность».

Основанием к аресту и осуждению послужили показания единственного свидетеля Кирюшина, который на допросе 18 ноября 1937 года заявил, что «все обвиняемые являлись участниками контрреволюционной группы и среди местного населения вели пропаганду». На следствии все обвиняемые признали себя виновными в участии в контрреволюционной группе и ведении антисоветской агитации. В связи с этим избирателями они так и не стали.

В 1940 году дело перепроверялось, и хотя Кирюшин от своих показаний отказался, а другие свидетели не подтвердили обвинения, Управление НКВД ЛО 15 июня 1940 года решение особой тройки «признало правильным» [А. 13].

Ещё одна «контрреволюционная церковная группа» в составе 8 человек, действовавшая в деревне Большие Кла-бутицы Лужского района, была арестована без санкции прокурора 12 ноября 1937 года. «Её участники собирались на тайные сборища, где с контрреволюционных позиций обсуждали положение дел в стране, договаривались о срыве уборочных работ в колхозе, выступали против голосования за кандидатов-коммунистов на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР и за выдвижение своих кандидатов, высказывались против колхозов и Советской власти. Участники группы дискредитировали все проводимые партией и правительством мероприятия, клеветали на положение в колхозах, склоняли к антисоветской работе колхозников-односельчан».

Особая тройка УНКВД ЛО 10 декабря 1937 года приговорила к высшей мере наказания священника П.Н. Землянского (посмертно!), сторожа И.Ф. Фролова и гражданку Т.Е. Морозову. Троим участникам группы определили по 10 лет, а одному – 8 лет исправительно-трудовых лагерей. По неизвестным причинам по тому же компрометирующему материалу жительница деревни Захарова, 1867 г.р., особой тройкой не была осуждена, и дело на неё 31 марта 1938 года прекращено [А. 13]. Но выборы в Верховный Совет уже прошли.

Как показывает анализ следственных дел, в ряде случаев граждане сами оказывались повинными в гибели своих односельчан за счёт подложных доносов и оговоров или лжесвидетельств, в чём с годами раскаивались. Не осознавая последствий, они по наивности и неопытности включались в государственную игру, в которой карательные органы шуток не шутили.

19 августа 1937 года особая тройка УНКВД ЛО приговорила к высшей мере наказания 7 человек колхозников, в число которых входили:

Борисов И.С., 1890 г.р., слесарь-кузнец, председатель ревизионной комиссии колхоза;

Ерастов И.В., 1890 г.р., кладовщик;

Михайлов А.К., 1886 г.р., бригадир полеводческой бригады;

Ильин С.И., 1886 г.р., заведующий машинно-тракторной станцией (МТС);

Грачёв И.С., 1886 г.р., заведующий фермой;

Екимов П.Е., 1868 г.р., председатель колхоза;

Михайлов И.К., 1893 г.р., конюх.

Все являлись членами колхоза им. Калинина, происходили из крестьян-середняков, по национальности русские, беспартийные, женатые, образование низшее (то есть считались грамотными). Двое из них, А.К. Михайлов и И.С. Грачёв, были ранее судимы.

Обвинение колхозников состояло в том, что, «создав контрреволюционную повстанческую группировку из кулаков, вели активную подрывную работу по развалу колхоза, подготовляли убийство местных советских работников, в частности, председателя сельсовета члена ВКП(б) Максимова, производили потравы посевных площадей, провокационными слухами запугивали колхозников и разжигали недовольство, используя для этого отдельные неполадки в колхозе».

На допросе, проводившемся 3 июля 1937 года оперуполномоченным Лужского райотделения НКВД младшим лейтенантом гб Варицевым и начальником того же отделения лейтенантом гб Богдановым, обвиняемый Михайлов, подтвердив свою принадлежность к упомянутой группе, показал следующее. Все участники группы считали, что «объединение в колхоз не даёт положительных результатов, приводит сельское хозяйство к упадку и развалу, что советская власть просчиталась в данном вопросе и поставила колхозников в безвыходное положение». Практическая активная деятельность группы, по словам обвиняемого, «началась с 1936 года, когда стало известно, что из-за бесхозяйственности и преступной деятельности отдельных лиц колхозники недополучат значительное количество продуктов по трудодням. Особую активность в распространении провокационных слухов проявлял Борисов, являвшийся руководителем группы, который даже открыто выступал с контрреволюционными выпадами против Советского правительства и проводимых мероприятий в деревне». В помещении правления колхоза в присутствии группы лиц этот слесарь-кузнец заявил, что «колхозников сделали настоящими батраками, и нам необходимо организоваться против Советской власти». Присутствовавшие с ним согласились, а обвиняемый Михайлов добавил, что «колхозники работают за палку, не получая ничего от колхоза». На одном из сборищ группы И.С. Борисов по поводу плана сева на 1937 год сказал, что им «надо согласиться на 50 % плана», а остальное «разложить на служащих, отсутствующих на побочных заработках колхозников и других лиц», чем участников разговора «ориентировал против плана сева». Весной 1937 года было стравлено скоту 14 га некачественно посеянных озимых культур, что привело к полной потере урожая с данного поля. После этого председатель колхоза П.Е. Екимов дал указание установить ограждение участка, а сам вместе с агрономом «составил акт с определением площади потравленных посевов». Кроме того, подрывная деятельность председателя правления заключалась в «очковтирательстве с посевными площадями», что «влияло на снижение стоимости трудодня и обесценивало его». «Посевы производились недоброкачественно» и делались лишь «для показа в сводках о выполнении Госплана». Расхищались корма для скота. Указанные факты вызывали недовольство среди колхозников, подрывали трудовую дисциплину и способствовали проведению «контрреволюционной пропаганды среди окружающих».

Другой «участник контрреволюционной повстанческой группы» обвиняемый И.В. Ерастов, допрошенный 14 июля 1937 года теми же работниками Лужского райотделения НКВД, в дополнение к приведенным выше сведениям дал такие показания: «С конца 1936 года руководитель группы Борисов И.С. давал установки о необходимости организации крестьян против Советской власти и подготовки восстания, заявляя, что при свержении Советской власти колхозы будут распущены и всем будет жить лучше». Участник группы И.С. Грачёв поддержал это заявление: «Прав Борисов, нам необходимо организоваться, поднять восстание и захватить власть». Сам обвиняемый говорил Михайлову: «Теперь ясно, колхозы пришли в тупик, жить стало невозможно, и они должны развалиться. Нам надо не зевать». По поводу «подготовки террористических актов над руководителями Советской власти» Ерастов показал следующее. В конце 1936 года в правлении колхоза Борисов, читая газету о событиях, происходивших на Дальнем Востоке, где Япония «вела активные действия против Советской власти», заявил в присутствии членов группы, что «пахнет порохом, война неизбежна и очень скоро». Далее признанный руководитель стал говорить о деятельности членов группы «в части подготовки восстания и захвата власти». При этом он указал, что «первым шагом будет убийство председателя сельсовета, члена ВКП(б) Максимова». Присутствовавшие с этим согласились, но поручалось ли кому-либо конкретно из членов контрреволюционной группы совершить теракт, обвиняемому не было известно.

На следствии в 1937 году все, кроме Екимова, виновными себя признали и показали, что они «являлись участниками антисоветской организации, существовавшей в колхозе, на протяжении ряда лет занимались вредительской деятельностью, вели среди колхозников антисоветскую агитацию». Допрошенные на следствии свидетели Дмитриев, Филин, Кумище, Фролов, Куприянов, Алексеев охарактеризовали обвиняемых как участников антисоветской организации [А. 13].