Текст книги "30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД: от оперуполномоченного до заместителя министра"

Автор книги: Юрий Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

По второму пункту повестки дня пленума, включавшему текущие вопросы, с информацией, не требовавшей ни обсуждения, ни выработки решения, выступил Сталин. Генеральный секретарь коротко перечислил фамилии и должности выбывших и арестованных членов и кандидатов в члены ЦК, первых и вторых секретарей обкомов, наркомов и других руководящих работников, о конце карьеры большинства из которых нами было рассказано в главе 10. В их адрес Сталин не выдвинул обычных в таких случаях политических обвинений, а просто назвал всех врагами народа.

Но ничего уже не могло изменить ситуацию. С идеей проведения альтернативных выборов пришлось окончательно расстаться. Не имело смысла в таких условиях думать и о новой программе партии. Понеся серьёзные потери, партократия в жёстком противостоянии сумела добиться своего, сохранив выгодную ей прежнюю политическую систему, якобы именно в таком виде и предусмотренную новой Конституцией. Звучному эпитету сталинская Конституция СССР фактически уже не соответствовала, поскольку из неё было выхолощено самое главное [Л.11].

12 декабря 1937 года состоялись выборы в Верховный Совет СССР. В голосовании приняли участие 96,8 % всех избирателей, из которых 98,6 % отдали свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных [Л.35].

В результате выборов депутатами Верховного Совета СССР стали многие первые секретари ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, партийные деятели, председатели исполкомов, наркомы, генеральный прокурор, директора заводов, хозяйственные руководители, военачальники, работники органов внутренних дел, учёные, писатели, учителя, врачи, председатели колхозов, передовые рабочие и колхозники [Л.30]. Так слились воедино законодательная, партийная и исполнительная ветви власти.

Однако спустя некоторое время в продолжение чистки руководящих органов часть депутатов была арестована и расстреляна. Это коснулось именно тех, кто в период массовых репрессий проявлял излишнее усердие по уничтожению врагов.

Вместе с тем с лета 1937 года началось назначение на руководящие должности перспективных выдвиженцев, составивших новую команду Сталина. В их числе были: председатель СНК РСФСР Н.А. Булганин (с сентября 1938 – зам. председателя СНК СССР); нарком местной промышленности В.В. Вахрушев (с октября 1939 – нарком угольной промышленности СССР); нарком совхозов И.А. Бенедиктов (с ноября 1938 – нарком земледелия СССР); первый заместитель наркома тяжёлой промышленности А.П. Завенягин (с марта 1941 – замнаркома внутренних дел СССР); начальник Главэнерго Наркомата топливной промышленности М.Г. Первухин (с января 1939 – нарком электростанций и электропромышленности СССР); нарком коммунального хозяйства РСФСР И.Г. Кабанов (с августа 1938 – нарком пищевой промышленности СССР); первый замнаркома финансов А.Г. Зверев (с января 1938 – нарком финансов СССР); замнаркома оборонной промышленности СССР И.Ф. Тевосян (с января 1939 – нарком судостроительной промышленности СССР); заместитель председателя Госплана СССР Н.А. Вознесенский (с января 1938 – председатель Госплана СССР); замнаркома оборонной промышленности СССР Б.Л. Ванников (с января 1939 – нарком вооружений СССР) и др. [Л.11].

Глава 14. Покушение

Среди событий конца 1937 года в среде наших родственников до сих пор вспоминается один достаточно комичный случай. В середине декабря глухой ночью в дверь квартиры, в которой в Челябинске проживала семья маминой старшей сестры Веры Владимировны, раздался настойчивый стук. Её муж Сергей Прохорович Ершов, являвшийся специалистом, который в течение полутора лет занимался в США проектированием Челябинского тракторного завода, решил, что это компетентные органы пришли за ним, поскольку все товарищи по заграничной командировке находились уже в местах не столь отдалённых. От стука проснулись и обе дочки, Надежда и Галина. Как рассказывал сам глава семейства, он встал на колени перед своей любимой женой и сказал: «Веруня, я ни в чём не виноват. Что бы ни наговорили обо мне – никому не верь!» Поднявшись с колен, Сергей Прохорович отправился открывать дверь, готовый ко всему. Каковы же были всеобщее удивление и радость, когда оказалось, что это всего-навсего почтальон принёс телеграмму. В срочной почтовой депеше сообщалось, что 14 декабря 1937 года родился автор данной книги – Богданов Юрий Николаевич. За прошедшие годы эта история рассказывалась и пересказывалась много раз. Счастливый отец Николай Кузьмич поздно вечером послал из Луги телеграмму, чтобы побыстрее проинформировать родственников о прибавлении в семействе, но свою роль сыграла разница во времени между западным и восточным городами. Вот так и запомнилось родственникам моё появление на свет.

В декабре 1937 года в связи с окончанием установленного приказом № 00447 наркома внутренних дел 4-месячного срока проведения репрессий высшее и среднее руководство подводило итоги проведенной чистки и ожидало постановки новых задач на 1938 год. За проделанную работу кого-то следовало поощрить, а некоторых и наказать. И вот тут произошло не совсем понятное событие. Приказом начальника Управления НКВД по ЛО № 308 от 20 декабря 1937 года было отдано распоряжение о том, что начальник Лужского райотделения лейтенант гб Богданов награждался «боевым оружием УНКВД по ЛО за беспощадную борьбу с контрреволюцией» [А.1]. Всего лишь 4 месяца назад такой же наградой удостоил Богданова союзный Наркомат внутренних дел и пистолет с дарственной надписью ему вручил. И вот опять боевое оружие за точно такие же заслуги, но теперь уже от Ленинградского управления. Что ж, как говорят: научно объясняю – бывает! Хотя в процессе проведения первого этапа великой чистки руководство не было довольно излишней мягкотелостью в действиях начальника Лужс-кого райотделения, достаточно либерально относившегося к арестованным и затягивавшего проведение следственных дел, однако по итогам нелёгкой работы всё-таки решило его поощрить. Но самое интересное состоит в том, что мой отец даже не знал об этой награде, хотя данные о ней были с каких-то документов занесены в его личное дело в 1946 году. В своём объяснении аж в 1968 году Богданов писал: «За время работы в органах я получил один раз пистолет системы “ТГ”. О втором я до настоящего времени ничего не знаю» [А. 14].

Но боевое оружие не предназначалось для вручения Богданову и вообще вряд ли существовало в натуре, поскольку именной дарственный пистолет когда-либо да должен был бы всплыть в арсенале ленинградских чекистов, которыми в 1950-е годы (то есть через 16 лет после этих событий) руководил мой отец. Цель приказа была совершенно иная: после планировавшегося покушения на Богданова на его похоронах руководство имело возможность произнести лицемерную речь о трагической гибели только что награждённого боевым оружием за беспощадную борьбу с контрреволюцией начальника Лужского РО НКВД, славного сына Отечества, грозного чекиста, верного партийца и т. д.

Но счастлив мой Бог! Не суждено мне было с младенческих лет познать безотцовщину.

События дальше развивались так. После встречи Нового 1938 года ленинградское начальство, утомлённое напряжённой и нервной работой, решило отдохнуть и расслабиться, организовав большой выезд на зимнюю охоту. По имеющимся у меня сведениям, на этом мероприятии присутствовал даже первый секретарь Ленинградского обкома партии Жданов. Такое мужское развлечение вряд ли могло обойтись без главы Управления НКВД по ЛО Л.М. Заковского и его боевых помощников, поскольку в лесничество тогда съехались и более мелкие начальники районных отделений НКВД, среди которых был и Богданов. Теперь вряд ли представится возможным установить, как конкретно развивались события в тот роковой день 5 января 1938 года, предшествовал ли покушению какой-либо разговор или всё было предрешено заранее. Известно только то, что одному из егерей, участвовавшему в охоте, было поручено застрелить Богданова. Кто именно дал киллеру такое указание, сказать трудно, но непосредственному начальнику отца, бывшему коменданту расстрельной команды Заковскому, «пристрелить кого-то или распорядиться, чтобы пристрелили, – дело плёвое и привычное». Документально зафиксированное подобное деяние этого руководителя по ликвидации объекта мы потом ещё приведём.

Во всяком случае в упомянутый день, когда Богданов целился в пробегавшего зайца (по другой версии – сидел у костра), егерь выстрелил из своего охотничьего ружья отцу в левый висок. Однако заряд дроби пришёлся в основном в козырёк фуражки и срикошетил, но несколько дробин поразили левый глаз приговорённого к смерти.

Мама рассказывала, что папу привезли домой всего окровавленного, но он совершенно не был подавлен случившимся, а, наоборот, держался бодро, смеялся и шутил. Отца доставили в районную больницу, там, как могли, рану промыли и перевязали, а потом, учитывая серьёзность ситуации, повезли раненого в Ленинград.

Ночью в окно к моей маме постучали. Когда она вышла на крыльцо, незнакомый человек сообщил ей, что он – егерь и ему было приказано убить Богданова на охоте. «Но больно хороший мужик Кузьмич. Дрогнула у меня рука. Не смог я его застрелить», – сообщил совестливый охотник и ушёл, оставив маму наедине с горькими размышлениями [Б].

Конечно, можно долго гадать о причинах покушения на жизнь моего отца. Но, скорее всего, это произошло вследствие постоянно нараставшего недовольства ленинградского руководства НКВД действиями начальника Лужского райотделения, недостаточно усердно проводившего массовые репрессии и слишком либерально относившегося к арестованным. Об этом Богданов неоднократно лично предупреждался, вплоть до угроз, что могут соответствующим образом заняться и им самим. Саботирование со стороны отца ряда недоступных его пониманию распоряжений вышесто-явших инстанций не проходило даром, а постепенно накапливалось и не могло не привести к стремлению начальства сурово наказать строптивого подчинённого, а лучше вовсе избавиться от него, списав всё на несчастный случай, произошедший на охоте. Ложное награждение Богданова именным оружием служило только для подкрепления алиби начальства в «трагической потере ценного сотрудника».

Ни в одном служебном документе, ни в аттестациях, характеристиках и анкетах, ни в заключениях спецпроверок не содержится хоть каких-нибудь намёков на то, что в результате ранения Богданов лишился левого глаза. Начальство решило начисто забыть об этом инциденте с неудавшимся покушением на охоте, как будто ничего никогда не было.

В этом отношении мой отец выбрал единственно правильное (спасительное) в тех условиях решение: о своём ранении он никогда, нигде и ни с кем не говорил, тем более что полученное увечье ему посчастливилось удачно скрыть. Во всех анкетах, которые Богданову пришлось заполнять в дальнейшем по ходу службы, в пункте «Состояние здоровья», снабжённом расшифровкой, приведенной в скобках («имеет ли ранения, контузии, какие и когда получил»), он всегда писал: «здоров» или «практически здоров» [А.1]. Люди, работавшие с отцом, никогда не догадывались, что у него один глаз искусственный. Я как-то спросил у папы, почему он всегда носит дымчатые очки. Отец ответил, что по работе ему приходится читать много служебных бумаг, и глаза устают от напряжения. Чуть затемнённые стёкла позволяют зрению меньше утомляться.

Тем не менее в личном архиве отца сохранился документ, чётко описывающий последствия того заказного выстрела. Это копия медицинской справки, снятой с подлинника, хранившегося потом в Страхинспекции Лужского Гор-фо. Написана копия рукой секретаря Лужского райотделения НКВД В.П. Гринько, датирована 7 июня 1938 года и скреплена круглой гербовой печатью – «Народный комиссариат внутренних дел СССР. Управление НКВД по Ленинградской области. Лужское районное отделение».

«Дана сия больному Богданову Николаю Кузьмичу, находившемуся на излечении в Ленинградском офтальмологическом научно-практическом институте с 6.1.1938 г. по 7.2.1938 г.

Диагноз: Пробойное ранение в области ресничного тела и задн. отд. оболочки глазного яблока левого глаза.

Острота зрения при выписке:

прав. гл. = 1.0

лев. гл. = проекция света снизу и снаружи.

Проведенное лечение и операции: 6.Ι входное раневое отверстие закрыто лоскутом соседней оболочки.

Атропин, Дионин, Соралгол.

С 7/ΙΙ по 19/IV находился на амбулаторном лечении и наблюдении.

Зав. отделением (Остроумов) подпись» [А.6].

Справка о прохождении Н.К. Богдановым стационарного и амбулаторного лечения левого глаза после ранения. Ленинград, 1938 год

Итак, после заказного покушения 30-летний Богданов остался жив, но в результате полученного ранения полностью лишился зрения левого глаза. Сначала он месяц пролежал в стационаре, а затем больше двух месяцев лечился амбулаторно, то есть регулярно ходил на процедуры в научно-практический институт, а дома делал прописанные врачом примочки. На первом этапе лечения доктора стремились сохранить повреждённое, но собственное глазное яблоко. Однако через какое-то время, как рассказывала нам мама [Б], левый глаз стал воспаляться, и, чтобы избежать переноса инфекции на правый глаз, левое глазное яблоко пришлось удалить, заменив его искусственным. Когда это конкретно произошло, документальных сведений у меня нет. После смерти отца в его письменном столе мы обнаружили в коробочке несколько глазных протезов. Однако при жизни папа столь корректно обходился с этим вопросом, что мы с братом, весьма любившие покопаться в его столе (запретов на это никогда не было), с удовольствием разбирали лежавшие в ящиках атрибуты его военного обмундирования, охотничье снаряжение, упоминавшееся именное оружие и ещё два пистолета, хороший инструмент, который он любил сам покупать, и много других интересных для детей нашего возраста вещей, но никогда не видели там коробочки с глазами. Ни на одной из фотографий отца, даже сделанных без очков и с левым ракурсом, не обращало на себя внимание отсутствие левого глаза. Да и на живом лице ничего не было видно, а сам он по этому поводу никогда не распространялся.

При общении с отцом правый его глаз открыто смотрел на собеседника сквозь светло-дымчатые очки, притягивая к себе всё внимание, а левый глаз был чуть прикрыт веком, и создавалось впечатление, что Николай Кузьмич, просто чуть прищурившись, обдумывает ваши слова. А слушать Богданов умел и мог дать совет обратившемуся к нему. Но самое главное – он стремился всегда помочь людям делом, а не разговорами.

Как протекало лечение отца в 1938 году в стационаре, представить вполне возможно. А вот как было построено амбулаторное лечение, стоит рассказать. Поскольку семья постоянно проживала в Луге, расположенной на расстоянии порядка 150 км от Ленинграда, то ездить каждый день на процедуры и обратно домой не представлялось возможным. В связи с этим на указанные в справке два с половиной месяца (а фактически до лета 1938 года) Николай Кузьмич поселился в городе на Неве у родственников жены по линии её отца. В этой семье он проводил всю рабочую неделю, а на выходные дни обычно ездил в Лугу, решая одновременно накопившиеся служебные дела в своём райотделении НКВД. Кроме процедур, проводившихся в институте, лечебные примочки на раненый глаз Николаю Кузьмичу делала мамина двоюродная сестра Гали Николаевна Резвая. Такое оригинальное имя – Гали – придумал дочери её отец, когда существовала мода на необычные имена для детей, а мы в общении называли нашу родственницу просто Галя. Когда Галя оказалась причастной к тайне последствий покушения, девушка стала для моего отца в определённой мере доверенным лицом. С ней папа поделился некоторыми обстоятельствами роковой январской охоты, а также доверил ей потом и ещё некоторые другие секреты, о которых Галя сохраняла на протяжении долгих лет строгое молчание. Лишь в 1996 году, когда я собирал материал для настоящей книги, Гали Николаевна поделилась со мной известными только ей сведениями.

В первую очередь я поинтересовался у Гали, как вёл себя в ту пору несколько оправившийся от ранения отец.

– Ты что, разве не знаешь, каким мужественным человеком был твой папа? – ответила Галя мне. – Он держался очень хорошо, был бодр, всегда шутил. Да и женщинам он любил нравиться и потому вёл себя достойно.

– А как он оберегал или чем прикрывал раненый глаз? – спросил я, поскольку хотел себе представить, могли ли окружавшие его в те годы люди заметить полученное увечье.

– Николай Кузьмич ходил с чёрной повязкой на глазу, – вспоминала Галя, – но это совершенно его не смущало. Мы даже в театре с ним были несколько раз.

– Как? – поразился я и задал, может быть, совершенно дурацкий вопрос: – В какие театры и сколько раз вы ходили?

– В какие театры, я сейчас уже не вспомню, – ответила Галя. – Но раза четыре точно были, а может, и больше. Николай Кузьмич доставал билеты где-то у себя на работе, а потом мы из дома отправлялись в театр вместе [Б].

Как в тех сложных обстоятельствах, так и в будущем при крупных неприятностях отец не собирался сдаваться. Во время прохождения курса лечения в Ленинграде он по случаю даже сшил себе новую шинель и выглядел стройным красавчиком с чёрной повязкой на глазу, напоминая не то фельдмаршала Кутузова, не то адмирала Нельсона. Однако отсутствие одного глаза, безусловно, нарушило его пространственную ориентацию, и Галя рассказывала, как отец однажды поскользнулся и упал на практически ровном месте, чем был немало смущён. После внезапного исчезновения естественного оптического дальномера, создаваемого парой глаз, ещё следовало научиться правильно себя вести и координированно двигаться.

Необходимо упомянуть, что, находясь в Ленинграде, отец часто бывал и у своей младшей сестры, моей тёти, Екатерины Кузьминичны, с чьей семьёй жизнь нашей семьи оказалась весьма тесно связанной. Тётя Катя в возрасте 26 лет вышла замуж за Дмитрия Павловича Костина, работавшего следователем НКВД. Полгода назад у дяди Димы при родах умерла жена Евгения, и он остался один с тремя совершенно разнохарактерными дочками: Ниной 14 лет, Лидией 11 лет и Тамарой 9 лет. Находясь в командировке в Череповце, Дмитрий Павлович зашёл по делам на коммутатор НКВД, где работала телефонисткой Екатерина, и в один миг на всю оставшуюся жизнь был душевно покорён телефонной барышней. На предложение выйти замуж за обременённого детьми вдовца решиться было не просто. Молодой женщине представлялось весьма сложным появиться в большой семье, которую она совершенно не знала и где старшая падчерица была младше своей мачехи всего лишь на 13 лет. Однако Екатерина сумела найти такой подход, проявила столько такта, терпения и внимания к девочкам, что они с ходу смогли принять незнакомую тётю в качестве не заклеймённой во всех сказках злой мачехи, а как дорогую и родную маму! Со временем, когда три сестры это осознали, 14 февраля 1938 года – день появления в их семье доброй, заботливой женщины – они стали ежегодно отмечать как День Мамы.

Сколько лет мы потом жили вместе, но я лично никогда даже не догадывался, что тётя Катя не родная мать моим двоюродным сёстрам, поскольку кроме как мама и мамочка других слов между ними не слышал. Но не стоит думать, что Екатерина Кузьминична была просто добренькой. Её доброта, самоотдача всегда сочетались с разумной требовательностью и справедливостью. Вот и поведение мужа, как вспоминала тётя Катя, в начале совместной семейной жизни пришлось ей подкорректировать, твёрдо и навсегда объяснив, что самое главное для мужчины семья и его дети, а не иные интересные дела. В марте 1938 года Д.П. Костина перевели на работу в Ленинград, где для большой семьи выделили две комнаты в коммунальной квартире на Лесном проспекте. Здесь они дружно прожили много лет, да и мы у них частенько бывали в гостях. После того как семья Костиных обосновалась на новом месте жительства, летом 1938 года тётя Катя вместе со своими дочками приезжала на несколько дней в гости к нам в Лугу. Я тогда, в полугодовалом возрасте, ещё качался в своей колыбели, и потому такое событие в моей младенческой памяти не запечатлелось. Но моя мама и наша няня Шура познакомились и подружились с новыми племянницами [Б].

По окончании стационарного, а затем амбулаторного курсов лечения в Ленинградском офтальмологическом научно-практическом институте Богданов должен был вернуться к своей работе в Лужском райотделении. Скорее всего, отец в то время уже не носил чёрную повязку поперёк головы, но и так ясно, что местное население, несомненно, находилось в какой-то мере в курсе дела о том, что их энкавэдэшный начальник на охоте лишился глаза. В таком случае одноглазого следовало из Луги убрать куда-нибудь подальше. Возможно, самым радикальным вариантом было бы дострелить Богданова – и дело с концом. Но, вроде, по неписаному правилу, второй раз не расстреливают и не вешают. К счастью для отца, пока он находился в стационаре, начальника Ленинградского управления НКВД Заковского, безусловно посвящённого в дело о покушении, 20 января 1938 года перевели в Москву с солидным повышением на должность заместителя наркома внутренних дел СССР, и одновременно он возглавил УНКВД по Московской области [Л.23]. (Ровно через 10 лет отец будет занимать эту же двойную должность.) Теперь большому начальнику стало не до прежних мелочей районного масштаба. Кстати, для сведения о крупных деяниях этого руководителя приведём обещанное нами сообщение из документальной книги «Лубянка»: «17 февраля 1938 года по приказу Ежова был отравлен Заковским и Алёхиным в кабинете Фриновского начальник 7 отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар государственной безопасности II ранга А.А. Слуцкий». Чем это удачное покушение отличается от описанного нами неудачного? И финал в нашем случае мог быть аналогичным: «Сотрудникам НКВД СССР было объявлено, что он (Слуцкий. – ІО.Б.) умер от сердечного приступа. Похоронен был с почестями и некрологом в “Правде”. Приказом НКВД СССР от 23 марта 1938 года А.А. Слуцкий был исключён из списков личного состава НКВД СССР за смертью» [Л.23].

Новым начальником Управления НКВД по ЛО назначили старшего майора гб М.И. Литвина, которому тут же присвоили звание комиссара гб III ранга [Л.23]. С его приходом сотрудники невесело шутили: «При Заковском были цветочки, а при Литвине – ягодки». Чётким росчерком пера подписывая обвинительные заключения на арестованных, этот выдвиженец наркома Ежова, имевший весьма скользкую биографию, отправлял людей на смерть [Л.4].

После окончания лечения Богданов был вызван в отдел кадров УНКВД по ЛО, где работники данного отдела Минин и Даллий сообщили пострадавшему чекисту, что ему предлагают поехать на работу начальником Кингисеппского окружного отдела. Отец от предложения отказался [А.11]. Мотивировка его поступка была, видимо, такая. Вроде бы, из Луги действительно надо было сматываться туда, где тебя не знают, чтобы каждый посетитель и прохожий не вглядывался пристально в твой левый глаз. С другой стороны, понятно, что на новом месте с никому не известным человеком легче представлялось разделаться, и отец этого опасался.

В течение нескольких дней Богданова продержали в управлении, а затем он был вызван к начальнику УНКВД Литвину. В присутствии своего заместителя старшего лейтенанта гб А.М. Хатеневера начальник управления заявил, что Богданов может возвращаться в Лугу, так как назначать его на другую должность передумали. «Поинтересовались Вашей работой, – резюмировал Литвин, – и оказалось, что Вы – незрелый чекист и плохой работник. В обстановке не разобрались, район не очистили от правых, и они продолжают свою подрывную работу». В ответ отец заявил, что материалами о подрывной деятельности правых его райотделение не располагает, а выдумывать то, чего нет, он не может. Литвин обещал прислать бригаду работников для проверки положения дел в Лужском районе, но это решение начальника оказалось пустым звуком – никакая бригада не приезжала [А.11].

После нескольких месяцев хорошей нервотрёпки Богданов к июню 1938 года вернулся в своё Лужское райотделение НКВД, чтобы продолжить вынужденно прерванную оперативную работу.