Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

23. На берегу

Фелюга появилась на закате. Ее паруса целовало солнце. И они казались позолоченными. Голубые разводы неба были под цвет воды, тоже голубой в середине моря, а возле берега вода густела зеленью. У горизонта переливалась малиновыми разводами.

Костя посмотрел на море. И сказал Кравцу:

– Этой мой брат, Захарий.

Фелюга легко скользила по зеленоватой морской воде. Волна не била, а лишь шлепала ее левый фальшборт. И трисель на гафеле[6]6
  Гафель – специальный рей, укрепленный наклонно к верху мачты.


[Закрыть] – косой четырехугольный парус – выгибался от дружного попутного ветра и был похож на большого белого лебедя. Снасти стоячего такелажа, которым крепились мачты, фокс-стеньги, грот-стеньги[7]7
  Стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением мачты.


[Закрыть], косыми, пересекающимися тенями ложились на палубу и на воду.

– Захарий ждет сигнала, – пояснил Костя.

За рекой сразу начинался лес. Он рос на полосе между берегом и горой, которая была относительно ровной и широкой. Матерые деревья каштанов и ореха теснились здесь вперемежку со стволами дуба, ясеня, клена, акации...

Когда вошли в лес, Костя сказал Кравцу:

– Я пойду вперед.

– Думаешь, так лучше?

Загорелое лицо грека вдруг стало непроницаемым. Морщинки собрались над переносицей да так и застыли. Глядя прямо перед собой на темные изломанные стволы деревьев, Костя твердо сказал:

– В меня он стрелять не станет.

– Хорошо. Я приду потом.

– Ты приди минут через десять.

– Хорошо, – согласился Кравец, – я так и сделаю.

Грек ушел по тропинке, которая пролегала между жестким коротким кустарником.

Кравец замедлил шаг. Вынул пистолет...

Ветер не продувал лес. И запахи коры, листьев были тут крепкими, постоянными. Кравцу казалось, что они пахнут лекарствами, и особенно йодом, как комната грека Кости, где лежала теперь раненая Перепелка.

Вчера вечером Кравец терпеливо ожидал ее в овраге, узкое дно которого оказалось захваченным холодным стремительным потоком. Вода гудела, ворочала камни. Кони вздрагивали, ржали испуганно...

Ему посчастливилось услышать выстрелы. Вернее, увидеть. Это после он догадался, что тонущие в реве моря и шуме дождя звуки, похожие на треск сухой палки, есть не что иное, как выстрелы. Он вывел коней из оврага. Привязал их к ясеню, который приметил раньше, накануне. Вынув пистолет, пошел вдоль берега к даче. Именно тогда и раздался взрыв. Крыша дачи вдруг высветилась. Поднялась чуть-чуть, точно крышка над закипающей кастрюлей. Потом стремительно стала расширяться огнем, копотью, балками, железом, досками. Стены осели. И рухнули...

Вот тогда метрах в тридцати от себя, на аллее, Кравец увидел согнутую женскую фигуру. И понял, что это Перепелка.

Налетев на старую рыбацкую сеть, провисшую на покосившемся сушиле, он запутался в ней. Выбирался, чертыхаясь. Судя по времени, Перепелка должна была уже выйти на это место. Но никто не пробегал берегом, совершенно точно.

Овраг, в котором назначили встречу, находился слева от дачи. И Перепелка должна была бежать берегом сюда, в сторону Лазаревского. Никаких видимых причин, мешавших ей двигаться влево, Кравец не находил. За исключением... За исключением того, что в Перепелку стреляли.

Пригнувшись как можно ниже, Кравец широкими прыжками бросился в глухую ночь, туда, где темнела аллея. Прибрежная галька, крупная и мелкая, блестела жалко, тускло, неслышно проваливаясь под сапогами. Зато море горланило вовсю. Волны шли высокие, частые, с длинными пенистыми гребнями. Гребни эти белели, как клочки тумана, то пропадая, то появляясь вновь.

Сверкнула молния. Сверкнула на долю секунды. Но и этой доли было достаточно, чтобы Кравец увидел Перепелку, лежащую поперек аллеи...

Спасибо, кони были рядом.

Кравец понимал, что Перепелка еще жива, что она ранена, но ничем помочь ей в данный момент не мог. Он положил ее поперек седла и медленно двинулся к берегу моря...

Фелюга приближалась. Кравец сразу увидел ее, как только вышел из леса. Еще он увидел Долинского и грека Костю у самой кромки воды, поигрывающей редкими, веселыми волнами.

– Кто это? – повернувшись на звуки шагов, спросил Долинский.

– Мой человек, – равнодушно пояснил Костя.

Но скорее всего, ответ грека не удовлетворил Долинского, у него была профессиональная память на лица. Потому что взгляд контрразведчика цепко задержался на Кравце. И Кравец понял, что он узнан.

Кравцу удалось раньше выхватить пистолет. Однако резким движением Долинский схватил Костю за шиворот рубахи и прикрылся им, как щитом. Грек рванулся, оставив в руке рыжебородого большую часть рубахи. Упал. Галька зашуршала под его телом. И Долинский направил ствол пистолета на Костю, хотя это было тактически неграмотно и диктовалось лишь злостью.

Кравцу нужно было пробежать еще метров пятнадцать, чтобы достигнуть Долинского и защитить Костю. Он понял, что не успеет. И выстрелил...

Долинский опрокинулся на спину. Волны теперь лизали его лицо и бороду, которая, смоченная водой, утратила пышность и стала жидковатой, похожей на водоросли. Над морем летали чайки. Они были белыми, легкими. Выстрел не вспугнул птиц, и они по-прежнему свободно парили в воздухе, и стремительно падали, и взмывали вверх. Волны глядели на птиц, и вздохи их были полны зависти.

Стряхивая с одежды мокрую мелкую гальку, Костя произнес:

– Отвоевался.

Ящики с коллекцией лежали чуть в стороне, прикрытые сломанными ветками. Долинский, видимо, торопился. Крышка на одном не была заколочена плотно. Держалась только на двух гвоздях. Приподняв ее, Костя сразу узнал завернутые в рогожу иконы и картины, которые еще совсем недавно он прятал в печь профессора Сковородникова.

– Все здесь? – спросил Кравец.

– Похоже, что все, – наклонившись, сказал Костя. – Точно ответить может только профессор.

24. Подарок

– Этот человек, профессор, – сказал Костя, кивнув на Кравца, – покарал Долинского. Он вернул вам иконы.

Профессор Сковородников чуть приподнялся в кресле, будто попытался заглянуть в ящики сквозь крышки, потом вдруг обмяк и откинулся назад.

– Вам плохо? – спросил Кравец. – Воды бы...

Однако Михаил Михайлович сделал знак рукой, что все хорошо, что ему ничего не нужно.

– Иконы опять спрятать в печь?

Терраса теперь не была идеально чистой, как обычно. Следы грязи и беспорядка – результат обыска – виднелись повсюду.

– Иконы не надо прятать в печь, Костя, – сказал профессор. Потом он посмотрел на Кравца и спросил: – Кто вы такой, молодой человек?

– Кравец.

– Уж не красный ли вы?

– Угадали.

– Разве красные пришли в Лазаревский?

– Скоро придут.

– Вы авангард?

– Я разведчик...

– Вот как... – Старик пошамкал губами: – У меня к вам просьба, господин разведчик...

– Товарищ, – поправил Костя.

– Виноват... Товарищ разведчик. Какое у вас образование?

– Я учитель земской школы, не преподававший в школе ни одного дня.

– Ваши родители пролетарии?

– Мой отец – переплетный мастер.

– Иконы, которые вы спасли, – произведения древнерусского искусства... Сохраните их. А потом передайте в дар народу.

– Через день-другой вы сможете это сделать сами.

– Сегодня в два часа пополудни скончалась моя жена Агафена Егоровна. У меня нет уверенности, что я намного переживу ее.

– Это пройдет, – сказал Кравец. – Вы человек мужественный.

Сковородников горестно усмехнулся. Его сухое невыбритое лицо вдруг напряглось. И синие прожилки набухли у висков и на щеках. Подняв высоко подбородок, он сказал:

– Нет, товарищ молодой большевик. Мужество не абстрактное понятие. Оно весьма и весьма конкретно... Я никогда не мог быть до конца мужественным, потому что считал жизнь неотрежиссированным спектаклем, предпочитая оставаться пассивным зрителем. Увы, сегодня я об этом сожалею, но я мог и не дожить до сегодняшнего дня. И тогда бы умер, находясь в плену собственных заблуждений. Вы меня поняли?

– Да, – ответил Кравец.

– Повторяю свою просьбу. – Сковородников говорил хрипло, кажется выбиваясь из последних сил: – Передайте мою коллекцию в дар народу России.

– Я сделаю это, профессор.

Вместо эпилога

Голубеграмма:

«Кравец – Перепелке

Многоуважаемая Клавдия Ивановна!

Сегодня наши войска освободили Сочи. В этот радостный день очень сожалею, что рядом нет Вас, славного боевого друга. Вы такая смелая, чистая и красивая! Я всегда думаю о Вас. Это правда. Желаю скорейшего выздоровления. Верю, этот голубь прилетит к Вам.

29 апреля 1920 года.

К р а в е ц».

Голубеграмма:

«Перепелка – Кравцу

Милый Кравец!

А Вы, оказывается, лирик...

Голубь нашел меня. И я была очень тронута Вашей запиской. Тронута не оттого, что Вы так щедры на комплименты, а из-за этой выдумки с голубем, которая прежде всего показывает, что я не поняла Вас, не угадала Ваших лучших качеств. Я всегда была черствой по натуре. И не отвечала тем хорошим эпитетам, которыми Вы меня наделили.

Товарищи рассказывали, что своим спасением я обязана Вам. Сердечное спасибо, дорогой мой. Верю, что в Вашей жизни еще будет много хорошего. Будет и славная девушка, достойная Вас.

5 мая 1920 года.

П е р е п е л к а».

«Разведотдел 9-й армии, тов. Каирову М. И.

Р а п о р т

Считаю своим партийным долгом доложить следующее.

Посланная в тыл к белым с целью внедрения и последующей эвакуации в Крым, я, Карасева Клавдия Ивановна, не проявила смекалки, находчивости, не смогла установить связь с армией. В результате чего не использовала возможности, которые предоставляло мне положение подруги капитана контрразведки.

Я никак не заслуживаю благодарности, объявленной мне приказом по армии. Прошу разобрать сообщенный мною факт. И принять решение.

И еще прошу Вас сегодня, когда в стране объявлено военное положение с мобилизацией коммунистов, ходатайствовать о направлении меня на борьбу с белополяками.

Обещаю оправдать доверие Революции.

12 мая 1920 года. Туапсе.

К.  К а р а с е в а».

«Уважаемая Клавдия Ивановна!

Приказ по армии, объявляющий Вам благодарность, отменять не считаю нужным.

Операция по уничтожению диверсионно-террористической группы в составе 42 человек, осуществленная Вами совместно с товарищами, является, безусловно, героическим поступком. И должна быть достойно оценена.

Да, действительно, отправляя Вас в тыл к белым, мы имели в виду далеко идущие цели. К сожалению, не все задумки сбываются полностью. Так было всегда. Так, наверное, и будет...

Но сколько бы мал ни был личный успех каждого в борьбе за дело Революции, он кирпичиком ложится в общее здание нашей победы. Здание большое и прочное.

Мы приперли белых к границам меньшевистской Грузии. Это хорошо, это здорово.

Поправляйтесь быстрее. И уверяю, у Вас еще будет возможность отличиться во имя нашей славной Родины!

13 мая 1920 года.

М. К а и р о в».

«Разведотдел 9-й армии, тов. Каирову М. И.

Р а п о р т

Посланный Вами в тыл белых, я проявил слабость духа и влюбился в свою напарницу К. И. Карасеву (по кличке Перепелка). Прошу Вас больше никогда не посылать меня на важные задания с женщинами. И прошу направить на фронт бить белополяков.

14 мая 1920 г. г. Сочи.

Д.  К р а в е ц».

Из служебной записки командарму-9.

«...Считаю целесообразным направить в распоряжение разведотдела 14-й армии Юго-Западного фронта тт. Кравца Д. П. и Карасеву К. И. для дальнейшего прохождения службы.

14 мая 1920 года.

М.  К а и р о в».

ДАНТИСТ ЖИВЕТ ЭТАЖОМ ВЫШЕ

ДОНУГРО

Красноармейская ул., 39, тел. 50

1

Из допроса И. Н. Строкина, арестованного Донским уголовным розыском за бандитизм в городе Ростове-на-Дону 14 августа 1926 года.

В о п р о с: Гражданин Строкин, при обыске в вашей квартире обнаружен золотой потир, украшенный драгоценными камнями. По мнению специалистов, он изготовлен в пятнадцатом веке и принадлежит к предметам произведений искусств, похищенных из Зимнего дворца. Объясните, каким образом потир оказался у вас? Только не говорите, пожалуйста, что вы нашли его.

О т в е т: Я действительно нашел его, гражданин следователь. С августа по ноябрь месяц семнадцатого года я служил в караульной роте Петроградского гарнизона. Несколько раз мне приходилось нести караульную службу в Зимнем дворце. Однажды вечером помощник начальника караула поручик Шавло привел нас, двух солдат, в Малахитовый зал. Там мы взяли ящик и вынесли к машине. Было уже темно. Когда машина уехала, я увидел: на брусчатке что-то блестит. Поднял. По весу понял – это золото. Незаметно спрятал в урну. Потом забрал.

В о п р о с: Вы можете вспомнить число?

О т в е т: Нет. Точно нет. Это было начало месяца. Четвертого, пятого или шестого. Скорее всего, так.

В о п р о с: Что собой представлял ящик?

О т в е т: Деревянный, некрашеный. Примерно метровой длины. Без замков. Три сургучных печати.

В о п р о с: Вас не удивил характер поручения?

О т в е т: Нет. Еще в сентябре из Зимнего вывозили какие-то ценности в Москву. Это все знали. Поручик тогда и сказал, что ценности отправляются в первопрестольную.

В о п р о с: Ящик был опечатан. Каким образом потир мог выпасть?

О т в е т: Не знаю. В машине находились какие-то сумки. Возможно, он выпал из сумки.

В о п р о с: Скажите, вы не можете вспомнить марку машины?

О т в е т: Могу. Я всегда интересовался машинами. По профессии я механик. Это был «роллс-ройс», светло-серого цвета.

В о п р о с: Было же темно?!

О т в е т: Светло-серое можно отличить и от черного, и от красного, и от синего.

В о п р о с: Что за люди были в машине? И сколько?

О т в е т: Двое. Один сидел в машине. Культурный. В пенсне, с усиками, козлиной бородкой. Голос тонкий. Другой – шофер. Высокий. Открывал дверцу. Говорил, как ставить ящик. Слова произносил с сильным кавказским акцентом.

В о п р о с: О чем они говорили?

О т в е т: Точно не помню. Тот, который в пенсне, что-то сказал поручику Шавло... Кажется, про дом на Фонтанке, где его ждут... Я не прислушивался.

В о п р о с: Вам, случайно, неизвестна дальнейшая судьба поручика Шавло?

О т в е т: Дальнейшей судьбы не оказалось. Его убили.

В о п р о с: Когда?

О т в е т: Вскоре. Буквально дня через два после того случая. Точно. Через два дня. Мы вернулись из караула, а в казарме уже были разговоры, что Шавло прихлопнули.

В о п р о с: Убийцу нашли?

О т в е т: Что вы, гражданин следователь, время-то какое было!

2

«В Краевое административное управление

от учительницы Лосевой Веры Васильевны

Дорогие товарищи!

Второй год я работаю в начальной школе станицы Камышинской. Приехала сюда из Ростова-на-Дону. Снимаю комнату у крестьянки Хлоповой Антонины Ивановны. С ее слов узнала, что в 1919 году у нее в доме квартировали белый есаул Кратов и его денщик Василий, убитые при неясных обстоятельствах. После них остался сундучок с вещами. Вещи до настоящего времени не сохранились. Однако среди немногих уцелевших бумаг, которыми Антонина Ивановна иногда пользовалась для растопки печи, я нашла письма жены Кратова, письмо денщика Василия брату Петру и клочок листка с описью предметов.

Письма жены – чисто личного характера. Однако письмо денщика Василия и клочок с описью посылаю вам. Возможно, они окажутся интересными. А если нет, то простите за беспокойство.

В.  Л о с е в а.

20 мая 1927 г.»

В левом верхнем углу письма: «Донугро. Боровицкому. 24 мая 1927 г.». Подпись неразборчива.

3

Письмо денщика Василия брату Петру:

«Уважаемый брат Петр, добрый день или вечер!

Пишет тебе единокровный брат Василий из станицы Камышинской, что на берегу реки Дон. Оказался я тут по надобности воинской, в час гораздо недобрый. Господин мой и благодетель есаул Кратов Валентин Еремеевич вчера преставился, смертельно раненный в грудь, убиенный по тайной причине.

Перед смертью, придя в сознание, Валентин Еремеевич поручил мне забрать его вещи, которые он оставил в городе Северокавказске, в гостинице «Гусак» или «Индюк». С перепугу не помню, все в голове перепуталось. Я поклялся на кресте, что найду его вещи. Они спрятаны в подвале гостиницы, за лестницей. Вещи в деревянном ящике с тремя сургучными печатями. Ценности громадной, даже нельзя сказать какой. Про них знал полковник Ованесов, но он мертвый уже как месяц. Знал еще Дантист. Очень опасный человек. Кратов сказал мне, что Дантист убил его и Ованесова из-за этого ящика...

Есаул Кратов велел мне взять ящик незаметно. Половину вещей он подарил мне. Половину – жене своей. Она живет в Петрограде, на улице Фонтанка. Адрес у меня есть.

Брат Петр, я поклялся на кресте, что опережу Дантиста... Но как это сделать – я не знаю, служба суровая. И за дезертирство стреляют. Ты должен поехать в Северокавказск. Если не сможешь увезти ящик, перепрячь в свое место. Отыскать ящик легко. Стена под лестницей кирпичная. А на стене гвоздем нацарапано матерное слово...»

4

Уцелевший клочок описи:

35. Кадило золотое.

36. Ковш серебряный. XVI в.

37. Братина золотая, с камнями.

38. Ендова серебряная, с позолотой. XVII в.

39. Блюдо кутейное, серебряное.

40. Кубок золотой, с аистом.

41. Табакерка с бриллиантом.

42. Табакерка с эмалью.

Глава первая

1

Штора не была задернута, свисала тяжело, касаясь скупо блестевшего паркета. За окном серебряно отсвечивала вершина горы, острая, чуть склоненная набок. Она словно всматривалась в ночь или прислушивалась к чему-то. А звуков трепетало много, обыкновенных земных звуков, из которых складывалось то, что принято называть тишиной ночи. Шумела горная мелкая речка – катила воду и камни; подавали сигналы цикады; кричали птицы; на железнодорожной станции маневрировали паровозы – шипели паром, захлебывались гудками, лязгали вагонными буферами. Луна в небе гуляла полная, круглая, большая и неестественно красивая. Город и горы вокруг него, словно дождем, были омыты мягким и теплым светом.

Дежурный администратор гостиницы «Эльбрус» Ксения Александровна Липова вышла из-за конторки, пересекла гостиничный холл и остановилась на пороге, подперев плечом распахнутую входную дверь. Дверь была высокая, старая. Не сбитая, а собранная из черных досок, маленьких и больших, аккуратно подогнанных друг к другу. Дверная ручка в форме шеи и головы гуся, отлитая из бронзы, мерцала на темном фоне, словно свеча.

Ксения Александровна много раз видела такую летнюю ночь, с запахами гор, реки, мимозы, лесопилки, паровозного депо. Она работала в этой гостинице пятнадцать лет, с тысяча девятьсот двенадцатого года, когда гостиница «Эльбрус» была известна горожанам под прозаическим названием «Гусачок».

Летними ночами Ксения Александровна обычно запирала входную дверь после двух, если, конечно, не было грозы и непогоды, а светила луна и можно было спокойно любоваться горами, их простотой и величием.

Прежде чем повернуть ключ в замке – ключ был тоже бронзовый, как и дверная ручка, – Ксения Александровна посмотрела вниз, в долину, где белел домами и улицами город, почувствовала тоску по сыну, в который раз подумала: «Пора найти нормальную работу, дневную, без ночных дежурств».

Дверь не скрипнула, пошла легко. Завхоз Попов наконец смазал петли. Поклялся, что масло особенное. Смазка будет держаться до осени и даже до зимы. Ксения Александровна не уважала Попова. Не за то, что он пьет. Считала, всякий мужик пьет, если деньги и здоровье позволяют. Она не уважала Попова за трепливость. Укоряла его:

– Зотикович, самое последнее дело – пообещать и не выполнить.

– Ты права, Ксеня. Ты права, – деловито сдвигал брови Попов. – Я сам этого не уважаю. Вот скажи, я тебя хоть однажды подвел?!

– Уходи с глаз моих, – просила в таких случаях Ксения Александровна.

– Непременно! Непременно! – Попов рассекал ребром ладони воздух и незамедлительно выполнял просьбу.

Ксения Александровна повернула ключ. Услышала шаги на лестнице. Осенью и зимой лестницу покрывали ковровые дорожки. Весной, когда начинала одолевать грязь, дорожки снимали. Чистили. И до осени Попов хранил их в своей кладовке, которая была на первом этаже под лестницей.

– Вы уже заперли дверь?

– Я могу открыть.

Она узнала постояльца с третьего этажа из тридцать шестого номера, молодого мужчину с короткими усиками и золотой фиксой, которую можно было видеть слева в верхнем ряду зубов, когда он говорил или улыбался. Ксения Александровна окрестила его про себя Фиксатый.

– Ничего, – сказал он. – Просто хотел подышать свежим воздухом, проветриться... Да ладно... Пойду спать.

Он жил в гостинице четвертый день. Часто уходил. Однако, как правило, быстро возвращался. Керосиновая лампа светила за его спиной на стене, возле лестничной площадки. Тень Фиксатого перегибалась, сбегая по ступенькам в холл, где лежала ровно и длинно, касаясь ног Ксении Александровны.

Пожав плечами, Ксения Александровна наступила на тень. Доброжелательно сказала:

– Спокойной ночи.

– Спасибо, – ответил он не двигаясь. Потом нерешительно спросил: – Вы не сможете разбудить меня в шесть?

– Пожалуйста, – кивнула Ксения Александровна, спокойно направляясь к конторке.

Фиксатый как-то странно смотрел на нее. Внезапно, будто от боли, сжав губы, мотнул головой. Негромко, точно себе, сказал:

– Нет-нет... Будить не надо. Я сам проснусь. Я сам!.. – и побежал по ступенькам вверх.

Бронзовые стержни для поддержки дорожек звякали, как мелочь в кармане.

Взяв с конторки свечу (электричество в городе через день отключалось в двенадцать часов везде, кроме железнодорожного вокзала и ремонтных мастерских, которые в городе называли одним словом – депо), Ксения Александровна пошла за лестницу, чтобы проверить, заперт ли черный ход. Она поступала так всегда.

Коридор тянулся узкий, невысокий, пропитанный запахами столярного клея и струганых досок. Рядом с кладовкой Попова находилась мастерская столяра, сухонького, щупленького старичка, который не спеша и добротно ремонтировал гостиничную мебель.

Пламя свечи колебалось. Тени двигались по стенам, словно дул ветер. Ксения Александровна подняла свечу выше. Растопленный воск скользил по свече прозрачной, чистой слезой.

Завхоза Попова она узнала сразу. Он лежал поперек коридора, в клетчатых брюках, в парусиновых туфлях бежевого цвета. Лежал на животе, уткнув лицо в согнутую правую руку.

«Господи! – подумала Ксения Александровна. – Это надо же упиться до такой степени».

Она присела на корточки, продолжая держать свечу высоко. Коснулась спины завхоза, вернее, постучала в нее пальцами, как в дверь. Сказала громко:

– Вадим Зотикович!

Поза, в которой лежал завхоз, напоминала позу пьяного человека. Но что-то насторожило женщину. Насторожило уже тогда, когда она только присела. Прошла секунда, другая, третья... И Ксению Александровну словно пронзило: завхоз не дышит. Она протянула руку к его голове. Тронула волосы. И почувствовала липкость на пальцах. Свет, теплившийся вокруг свечи, не отличался большой яркостью. Но его оказалось достаточно, чтобы поняты на пальцах густела кровь.

– Зотикович, – на этот раз шепотом, почти неслышно выдавила из себя Ксения Александровна, разумеется не надеясь услышать ответ.

Мышцы ее онемели, будто она много часов сидела или лежала в неудобной позе. Страх заколотился в груди, дрожью вошел в руку. Она подумала, что может уронить свечу и остаться в кромешной тьме здесь, в этом страшном узком коридоре, с дверью, которая не заперта и ведет в захламленный двор, упирающийся в крутую гору, где, кроме камней и кустарников, нет ничего.

Теперь она хорошо видела, что дверь черного хода только прикрыта. Тяжелая задвижка, на которую завхоз, уходя домой, вешал замок, была выдвинута. Замок лежал в метре от Попова, ровно на половине расстояния до двери. Ключа в замке не было. Он смотрел скважиной вверх, темнеющей остро, как зрачок.

Ксения Александровна пощупала лицо завхоза Попова. Оно пугало холодом, не таким, какой чувствуешь при прикосновении к холодному стеклу или металлу. Это был холод смерти.

2

Обрывисто уходил в небо берег. Лодка не покачивалась. Якорный канат, исчезавший в мутной, желтоватой воде, был натянут струной. С криком летали птицы, похожие на чаек. Но Каиров знал, что это не чайки, а, скорее всего, нырки. Впрочем, возможно, он ошибался.

На дне лодки между почерневшими досками уныло блестела вода – неглубокая, сантиметра два, в которой, выпучив глаза, тяжело шевелил жабрами лещ, очень даже большой.

Боровицкий обмотал голову майкой. Сидел сутуло, лопатки выпирали заметно, как у ребенка. Каиров подумал, что начальник, наверное, в первый раз за лето выбрался на рыбалку.

– Мирзо Ивнович! – говорил Каирову Боровицкий. – Я тебя на леща зимой свожу. Это сказка! Лунки рубятся ночью, часа за два, за три до рассвета, потом опускается прикорм из мелких мотылей или рубленых червей. Запорашивают лунки чистым снегом или ледяной крошкой... А как рассвет – тут уж снасть на дно...

– Не любитель я, – признался Каиров.

– Не любитель, потому что ни разу не был... Вот съездишь со мной, проситься будешь...

– Я цветы люблю.

– Кто же их не любит?

– Нет, Володя, ты меня неправильно понял. Я, как решил, в сорок лет женюсь. Домом обзаведусь. Цветы разводить стану. Понимаешь, разные...

– Вот и хорошо. Два года еще в запасе... За это время я из тебя не просто рыбака, а мастера сделаю.

– Упрямый я человек, Володя.

В отличие от Боровицкого Каиров не разделся. Сидел на корме в розовой клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Черные, с проседью, волосы ничем не покрыты. Лицо загорелое. Нос с горбинкой как из меди. Развернул газету. Краевую – «Молот». На третьей полосе, внизу, бросились крупно и жирно набранные слова:

РАБОЧИЕ И СЛУЖАЩИЕ!

Не тратьте дорогого рабочего времени, не совершайте прогулов на производстве, отрываясь за наведением необходимых вам справок в то или другое учреждение.

Необходимую справку по интересующему вас вопросу из любого города можно получить через почту на СПЕЦИАЛЬНЫХ КАРТОЧКАХ для справок. Срочные справки можно получить по ТЕЛЕГРАФУ.

К р а е в о е  с п р а в о ч н о е  б ю р о.

Шлепая мокрыми колесами, по фарватеру полз низенький белый пароход с высокой, похожей на шпиль трубой. Борт широко и сочно украшало название: «Красный маяк». Волны потянулись к берегу рядочками, один выше другого. Лодка качнулась... Боровицкий пробудился от оцепенения, сказал:

– Раз на раз не приходится. Шумновато тут, неспокойно. Лещ тишину любит, покой...

– Тишину и покой не только лещ любит, – заметил Каиров, сворачивая газету.

Боровицкий посмотрел на Каирова, иронически улыбнулся:

– Сколько мы с тобой, Мирзо Иванович, не виделись? Семь лет... А ты нисколько не изменился.

– Меняются девочки. Вначале – когда женщинами становятся, потом – матерями. Мужчины не меняются. Они мужают. Разумеется, настоящие...

– Все верно, – согласился Боровицкий. Тряхнул головой, скинув со лба густые; цвета пшеницы, волосы, сползающие на глаза. Закрепил удилище поперек лодки. Повернулся к Каирову, спросил: – Материалы прочитал?

Каиров равнодушно зевнул, потянулся, лишь потом ответил:

– Их журналистам передать нужно.

– Журналистам? – удивился Боровицкий.

– Пусть пофантазируют, придумают историю о похищенных сокровищах из самого Зимнего дворца. Интересная штука получиться может...

Боровицкий загорелся взглядом, подхватил мысль Каирова:

– Алчные хищники похищают, а смелые работники Донского уголовного розыска находят...

– Все верно, Володя. Как тебе известно, я в семнадцатом находился в Питере. После взятия Зимний дворец был открыт на несколько дней для свободного посещения публики. Ну а публика, она бывает разная, в том числе и сволочная... Таскали из дворца постельное белье, зеркала, фарфор... В связи с этим было даже опубликовано обращение об охране музеев... Случай же, о котором рассказывает налетчик Строкин, произошел еще при Временном правительстве. Я слышал, что действительно какая-то часть сокровищ была вывезена из Зимнего дворца в Москву.

Боровицкий кивнул:

– Я тоже слышал... Именно в этот период и могли быть провернуты авантюры. Скорее всего, об одной из них и рассказывает Строкин.

– Вполне возможно, – покладисто согласился Каиров.

Тряхнул головой Боровицкий. И лодка качнулась в такт. Хлюпнула о борт вода: «хлюп-хлюп».

– Эх, Мирзо, Мирзо! – в сердцах сказал Боровицкий. – Совсем позабыл ты меня за семь лет. Неужели я после столь долгой разлуки подсунул бы своему заместителю в первую неделю работы квелое, дохлое дело?!

– У меня, между прочим, – напомнил Каиров, – еще десять дней от отпуска осталось.

– Тем более почему бы тебе не съездить в Северокавказск?! Там чудодейственная водолечебница.

– Вот как?! – удивился Каиров. – Кончай говорить загадками. Выкладывай.

Боровицкий сморщился. Скорее всего, от солнца, резанувшего по глазам:

– Двадцать восьмого мая в Северокавказске, в гостинице «Эльбрус», которая до революции называлась «Гусачок», был убит завхоз Попов. Убит за лестницей, возле кирпичной кладки. Словом, у того самого места, которое описано в письме денщика Василия. И матерное слово нацарапано...

– Ты думаешь, ящик там?

– Я не думаю, а знаю. Я ездил в Северокавказск. С местным угро мы аккуратно, не привлекая внимания сотрудников гостиницы, вскрыли через кладовку стену. За кирпичной кладкой, которой отгорожен угол, обнаружили ящик с тремя сургучными печатями.

– Как в сказке. – Каиров произнес слова без иронии, совершенно серьезно, подав корпус вперед.

– По всем приметам, ящик простоял в тайнике лет семь-восемь. Тайник не вскрывался, это я гарантирую. Но... – поплавок качнулся, его резко повело в сторону. Боровицкий поспешно схватил удилище. Подсек. И тут же разочарованно признался: – Сорвалось. – Он опять повернулся к Каирову. Щурясь от яркого солнца, сказал: – К сожалению, сказка оборвалась наполовине.

– Ящик оказался пустым?

– Нет, Мирзо, он не был пустым. Но и никаких ценностей в нем не лежало. Он был набит домашним хламом. Утюгами, сковородками. Порожними бутылками. Даже кочерга оказалась в ящике, завернутая в Бюллетень Ростово-Нахичеванского единого потребительства... Все остальные предметы изготовлены в Северокавказске. Что ты на это скажешь?

– Надо подумать.

– У стены, – продолжал Боровицкий, – мы обнаружили крошки кладки. Кто-то царапал цемент между третьим и четвертым кирпичами снизу. При внимательном осмотре заметили вмазанный в цемент пятак... Моя рабочая версия такова: завхоз Попов был убит потому, что помешал кому-то проверить тайник. Пятак служил приметой: вскрывали – не вскрывали. Значит, убийца приехал в город за ящиком. Именно приехал. Если бы он жил там всегда, то не стал бы ждать столько лет.

– Кто же подменил содержимое ящика? – спросил Каиров. И тут же ответил: – Только не Дантист и не есаул Кратов. Это мог сделать Ованесов.

– Мог и еще кто-то другой, неизвестный. Ясно одно: маловероятно, чтобы из Малахитового зала был вынесен в семнадцатом году ящик, набитый кухонной утварью.

– Верно.

– Я считаю, мы должны расследовать причину убийства. И сейчас, Мирзо, я скажу, почему я просил бы тебя подключиться к этому делу. На мой взгляд, убийство это случайное. Незнакомый человек убивает незнакомого. На месте завхоза мог оказаться кто угодно. Местный угро проверяет и другие версии. Но я убежден, что убийца знал о тайнике и не имел понятия о том, что содержимое ящика подменено. Попов же случайно застал его, когда тот обследовал кладку. В мою схему укладывается Дантист.