Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Георгец идиот. Да, ему пришлось работать с такими идиотами, как Георгец, который способен доверить девке важное поручение только потому, что он однажды с ней спал! Пришить бы эту Варвару, да некогда. Пришлось пожертвовать Розой Карловной. И самое печальное, оставить следы...

Челни свернул на Приморский бульвар. Здесь ветер был сильнее и слышался шум волн. Челни с испугом подумал, что, если разыграется шторм, яхта едва ли придет тридцатого. Ветер качал редкие фонари, и круги света прыгали по скамейкам, по голым деревьям, по мокрому асфальту. И представлялось, что это мечется сам бульвар. На душе у доктора было очень неспокойно.

Лодочник Кузьмич, как и договорились, ждал его у «бочонка». Возле стойки, прямо на открытом воздухе, пили еще несколько забулдыг. Челни попросил стакан «Хванчкары». Отошел с Кузьмичом в темноту.

– Ящики сегодня утопи, – негромко проговорил Челни. – Все шесть?

– Да.

– Свежевато на море.

– Деньги тебе отправлены по почте.

Кузьмич кивнул, что понял.

Челни допил свое вино. Стакан поставил на прилавок. Купил пачку «Казбека». И пошел дальше. К набережной.

Возвращаться домой он считал опасным. Однако сутки нужно было где-то отлежаться. Идти к Кузьмичу было бы верхом неосмотрительности. Его вполне могут задержать, когда он будет сбрасывать в море ящики с оружием. Бродить по городу – не лучший выход из положения. Каиров наверняка объявит розыск.

Есть только одно место, где можно укрыться. По адресу, который оставил Хмурый...

Ноздря встретил его неприветливо. Смотрел с подозрительной настороженностью. Отвечал кратко и негромко, словно ленился раскрывать рот. Но Челни не был обескуражен холодным приемом. Именно таких замкнутых, осторожных людей, как Ноздря, Челни считал надежными, достойными доверия.

Он выложил перед Ноздрей сто рублей и сказал:

– На текущие расходы. Завтра получишь вдвое больше.

Ноздря спросил:

– Где желаете находиться? В доме или в тайнике?

– Веди в тайник, – решил Челни.

Ноздря повел Челни тем же путем, которым когда-то шел Граф Бокалов.

В тайнике было холодно и сыровато.

– Да-а... – поежился Челни.

– Можно электроплитку организовать, – сказал Ноздря.

– Умно. Это было бы очень умно, – согласился Челни.

Вскоре Ноздря принес ржавую электроплитку и узелок с продуктами.

– Ужинайте. – Ноздря вытащил из кармана неполную бутылку самогона. Поставил ее на сундук перед Челни.

В узелке были яйца, хлеб, огурцы, пустой стакан. Челни налил самогону в стакан. И тут он совершил последнюю, роковую ошибку. Может, ему уж очень понравился Ноздря, может, осечка, вышедшая у него с Графом, раздражала, будто заноза, во всяком случае, он сказал:

– Бы знакомы с Графом Бокаловым?

– Да, – ответил Ноздря.

– Не доверяйте ему, он работает на Каирова.

Внешне Ноздря реагировал на предостережение так же, как если бы услышал: «Приготовьте галоши, завтра пойдет дождь».

Короче, он даже не шевельнул бровью. Словно Челни ничего и не говорил. Между тем в голове его мелькнула такая мысль: если Каиров подсылал к нему Графа, значит, дела плохи, значит, надо спасать собственную шкуру. А как спасать? Можно ли спасти? Кажется, да.

И, выбрав момент, Ноздря ударил Челни бутылкой по голове. Связал. Очистил карманы. Деньги припрятал в укромном месте. Пистолет, какие-то порошки, бумаги завернул в сверток. И пошел к Каирову...

...Лодочник Кузьмич этой же ночью был задержан пограничниками. А еще через сутки чекисты встретили яхту у мыса Косого.

16

«Дорогая Марфа Гавриловна!

С большой скорбью сообщаю Вам тяжелую весть о героической гибели Вашего сына и товарища нашего, Лобачева Семена Матвеевича, который бесстрашно и не щадя жизни сражался с белобандитами, отстаивая завоевания рабочих и крестьян.

Ваш сын, Лобачев С. М., был храбрым и сознательным красноармейцем, пользовался любовью и уважением товарищей. Память о нем навсегда сохранится в сердце революционного народа.

Похоронен Ваш сын и наш дорогой товарищ, Лобачев Семен Матвеевич, на кладбище в станице Лабинской.

С командирским приветом!

Комэска  Л и х о н о с о в

20 ноября 1933 года».

«Здравствуйте, Оксана Петровна!

С большим горем и скорбью спешу сообщить, что муж Ваш, Иван Антонович Поддувайло, героически погиб в схватке с белобандитами, отстаивая завоевания трудового народа.

Товарищ Поддувайло И. А. был храбрым и сознательным красноармейцем, пользовался уважением друзей. Память о нем навсегда сохранится в наших сердцах.

Похоронен Ваш муж и наш дорогой товарищ, Поддувайло Иван Антонович, на кладбище в станице Лабинской.

С командирским приветом!

Комэска  Л и х о н о с о в

20 ноября 1933 года».

Иван Беспризорный и Боря Кнут родственников и близких не имели.

ЭПИЛОГ

И опять светило солнце. Здесь всегда так. Сегодня дождь или мокрый снег, а завтра солнце, жаркое, южное. И словно нет на земле никакой осени, нет зимы. Только весна и лето. И небо было голубое. И море голубое. Они сливались, и казалось, что город повис в голубом воздухе.

Люди на перроне торговали виноградом, каштанами, вяленой ставридой и белыми хризантемами. Проводник объявил, что здесь меняют паровоз и стоянка продлится двадцать пять минут, но Анастасия не вышла из вагона, а стояла на площадке прокуренного тамбура. Она знала, что ее должны встретить друзья Кости Волгина, и считала, что на площадке ее легче найти, нежели в толпе у вагона. Анастасия ехала в Гагру, в санаторий, куда была направлена ростовскими врачами.

Золотухин поднимал над головой букет хризантем. Каиров обеими руками прижимал к груди кулек с виноградом.

– Я вас узнал сразу, – заявил Золотухин. – У вас внешность героини. Вам нужно сниматься в кино.

Анастасия была бледна. И улыбалась от смущения, но румянец не проступал на ее щеках. И они оставались желтыми, словно восковые. Только глаза были живые. И печальные. Она сказала, что очень тронута. Просила Каирова помочь ей оформить брак с Костей. Она хотела, чтобы ребенок Волгина носил фамилию отца.

Каиров заверил Анастасию, что любил Костю, как родного, и сделает для Анастасии все...

Потом поезд пятился назад. И Каиров, и Золотухин, и еще какая-то женщина, сунувшая ей в руку пакетик конфет, которую мужчины называли Нелли, махали Анастасии.

Под колесами загремел мост через зеленую речку с черными от мазута берегами... И Анастасия увидела море. Оно было живое. И от этого еще более величественное, чем на картинах в Третьяковке. Волны шли одна за другой. Большие волны с белыми холками. И разбивались где-то у поезда. Но Анастасия не видела, как разбиваются волны. Лишь брызги попадали ей на лицо. Она знала, что брызги блестят на солнце. И они блестели. И хотелось, чтобы так было всегда.

Гудел паровоз, прикрываясь дымом, как зонтиком. Мельтешили телеграфные столбы. Город удалялся...

Этот незнакомый солнечный город, в котором она не была ни под одной крышей, не бродила по улицам. И все же не считала его чужим, потому что там остались люди, которые знали ее, верили ей. Люди – ее друзья!

ОЖИДАНИЕ ШТОРМА

Помощник

Берег, подобно чаше весов, то поднимался, то опускался, потому что волна о борт била крупная, серая. И сторожевик не резал ее носом. Взмывал вверх. Ухая, падал. И тогда корма задиралась высоко, словно занавеска, подхваченная ветром. Брызги белые, но тусклые, шипя, погружались в море, с какой-то торопливой обреченностью перекатывались по палубе, стальной, холодной.

Каиров в прорезиненном плаще, который боцман почти насильно заставил надеть поверх шинели, стоял на ходовом мостике рядом с капитан-лейтенантом – высоким простуженным грузином. Каиров трудно, что всегда удручало его, переносил качку. Но море пахло хорошо. И это было просто спасением.

Стылые тучи ползли вслед за катером, обгоняли, громоздясь одна на другую, зависали впереди над нечеткими вершинами гор, Слева, не далее чем в миле, море вскипало, подставляя зюйд-весту лохмы соленых брызг, – это камни волнореза, старые, поросшие зеленым мхом, преграждали дорогу шторму. И море злилось. Бросалось на камни яростно, грозно. Темный мол, окаймлявший бухту, казался низким. Волны перекатывались через бетон, но не все. Большая часть их, взметнув к небу пенистые гривы, охая, откатывалась назад.

– Впервые сюда, товарищ полковник? – не оборачиваясь к Каирову, спросил капитан-лейтенант, собственно, не спросил, а выкрикнул.

– В начале тридцатых годов работал здесь начальником городской милиции. С тех пор и не был... – Каиров говорил тоскливо и тихо, без всякой надежды, что капитан-лейтенант услышит его. Но тот услышал. И снова выкрикнул:

– Немалый срок! Позапрошлой осенью немец превратил город в развалины!

Катер стал забирать влево. Волна валила его на борт. И небо покосилось, как старый, зализанный дождями забор.

Каиров, желтый, с набрякшими от бессонницы веками, полной грудью, будто зевая, вдохнул воздух, почувствовал, что тяжесть в груди спала, сказал»:

– Жаль.

– Сегодня не сорок второй, сегодня сорок четвертый. Второй Украинский фронт уже в Румынии.

– Однако Гитлер еще в Крыму, – возразил Каиров, с въедливой рассудительностью старого человека.

– Выбьем!

– Не сомневаюсь. И все же хочу напомнить разумную азербайджанскую пословицу: вначале перепрыгни арык, а потом кричи «ура!».

Малыш МО-IV, прошмыгнув сквозь створы ворот, оказался в бухте, где вода была более спокойной, темно-зеленого цвета, с фиолетовыми маслянистыми разводами. Четыре подводные лодки, ошвартованные у пристани, чернели долгими, строгими, похожими на акул телами. Над мрачным тральщиком, покачивающимся в западной части гавани, кружились чайки. Они, наверное, кричали, но гул волн и шум мотора были сильны, и Каиров не слышал птиц и только подозревал, что они обязательно о чем-то кричат.

В береговой дымке проступали очертания зданий. Одни из них были разрушены, другие закамуфлированы: в коричневых, в зеленых пятнах. Лишь пирамидальные тополя да кипарисы, как и в прежние, довоенные годы, высоко качали вершинами.

– Лево руля! – крикнул капитан-лейтенант. – Так держать!

Теряя ход, катер плавно приближался к причалу.

По причалу, заложив руки за спину, расхаживал капитан в сухопутной длинной шинели. С мостика Каиров еще не мог разглядеть его лицо, но отметил, что капитан – человек приземистый и сутулый.

Заботливый боцман вынес из кубрика чемоданчик. Каиров снял плащ. Поблагодарил боцмана. Боцман был весь седой. Правую щеку его прорезал свежий шрам почти от глаза до угла губ. Когда боцман говорил, шрам натягивался, будто готовый лопнуть.

– Удачи вам, товарищ полковник. А коли в Поти снова надумаете, враз доставим.

– Боцман правильно говорит! Он службу знает! – весело заметил капитан-лейтенант. К его смуглому лицу с курчавыми бакенбардами очень шла морская форма. Он пожелал: – Счастливо оставаться...

– Всего вам доброго, друзья! – Каиров ступил на настил причала.

Капитан, у которого лицо оказалось самое обыкновенное, без всяких примет, и лишь взгляд был излишне холодным – он запоминался, – приложил правую руку к козырьку фуражки:

– Разрешите представиться, товарищ полковник, следователь особого отдела капитан Чирков.

– Каиров. Погон перекосился.

Глядя на грузного, немолодого полковника, страдающего одышкой и, кажется, въедливостью, капитан Чирков поспешно поправил погон и сказал четко и холодно, стараясь тем самым утаить досаду:

– Машина на набережной. Она отвезет вас в гостиницу.

– Спасибо, сынок, – удовлетворенно ответил Каиров.

– Начальник особого отдела просил выяснить, когда он может прибыть к вам для доклада.

– Я встречусь с ним завтра. Пусть подготовит в мое распоряжение человека.

– Этот человек я, – с грустью признался капитан Чирков.

– Тем лучше! Сводку Совинформбюро слушали?

– Утреннее сообщение. Наши войска овладели Симферополем.

– Спасибо за радостное известие, капитан... Шофера Дешина, случаем, не расстреляли?

– Никак нет, товарищ полковник. Исполнение приговора задержано по приказанию штаба фронта. Странно, какие высокие инстанции заинтересовались столь рядовым происшествием...

– Что такое рядовое происшествие? – Каиров шел на полкорпуса впереди Чиркова. Ему не хотелось смущать капитана своим взглядом. Ему не хотелось и говорить, и двигаться. Но он понимал, так или иначе, нужно добраться до гостиницы, так или иначе, нужно выяснить, что же за человек его помощник: вдруг придется от него отказаться!

– Не выходящее за рамки обыкновенного чепе, – ответил Чирков.

– Как отличить обыкновенное чепе от необыкновенного?

Чирков отвечал торопливо:

– Теоретически, возможно, и трудно. Но на практике нам, хоть мы и рядовые следователи, виднее, чем там... – Он поднял руку кверху.

Набережную и дорогу разделяли два ряда колючей проволоки, натянутой на высоких неоструганных столбах. Машина стояла по эту сторону ограды.

– В твои годы я думал то же самое... – Каиров махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

Но капитан уже не мог остановиться:

– Вы можете пересмотреть дело. Заменить расстрел штрафной ротой. Возражать, чинить препятствий никто не будет... Тем более что серьезных мотивов для преступления у Дешина не было. Их ничто не связывало с Сизовым, даже знакомство. Несчастный случай, а потом трусость. Элементарное дело... Прошу вас – Капитан Чирков открыл дверку «виллиса».

В библиотеке

– «Женщины потеряли тут всякую сдержанность...» Нет, ты послушай, Танечка... «Они появляются перед мужчинами с открытыми лицами, словно просят о собственном поражении, они ищут мужчин взорами; они видят мужчин в мечетях, на прогулках, даже у себя дома; обычай пользоваться услугами евнухов им неизвестен...»

Если бы китайцы не изобрели фарфор, трудно сказать, с чем можно было бы сравнить лицо Татьяны. Кремы, пудра, краски, тушь – все это так умело совмещалось на лице, что оно действительно казалось вылепленным из фарфора. Дрогнув ресницами, она почтительно спросила:

– Миша, и тебе нравится Монтескье?

Миша Роксан, майор интендантской службы, упитанный, румяный мужчина лет сорока, нарочито почесал затылок и, сморщившись, сказал:

– Нравится – это по-школьному. Меня поражают глубина его взглядов, широта тем, философское осмысление событий.

– Древние писали обо всем, – вздохнула Татьяна.

– Монтескье не столь древен, как ты думаешь. Восемнадцатый век. Эпоха французского Просвещения.

– Мы что-то учили об этом в школе. – Татьяна вспомнила: – Атос, Портос, д’Артаньян... Правильно я говорю?

– Да, милая, – несколько смутился Миша Роксан, – но я бы, с твоего позволения, добавил: Дидро, Даламбер, Руссо, Гольбах, Гельвеций. И конечно же, великий Вольтер!

– Помню, помню, – сказала Татьяна. – Он был любовником царицы Екатерины.

– Я, например, слышал, что они только переписывались. И старик Вольтер пытался внушить императрице основные идеи просветителей. Ликвидацию крепостничества, гражданские свободы, широкое просвещение народа, приобщение его к богатствам культуры.

– Одно другому не мешает. У нее было очень много мужчин.

– Ты ей завидуешь? – Миша спросил шутливо, мягко, почти шепотом.

И, словно признаваясь в сокровенном, Татьяна зарозовела и ответила:

– Мы, женщины, все немножко завистливы...

Она сидела у столика, за которым пестрели корешками книги на длинных стеллажах, закрывающих всю стену от пола до потолка. Другие стеллажи, короткие, стояли посреди комнаты. На них тоже лежали книги. Слева на узком, покрытом скатертью столе белели подшивки газет.

– А я завидую вашей работе. Еще год – и я окончил бы филологический, – сказал Миша Роксан. Он облокотился на перегородку, которая отделяла стол Татьяны стеллажи от остального зала. И теперь смотрел на нее верху вниз. Пальцы у библиотекарши были вымазаны чернилами. Она старательно оттирала их промокашкой.

– Где учился?

– В Москве...

– Этому можно позавидовать, – вздохнула Татьяна, улыбнулась. Ее забавляла неуклюжесть Роксана, навязчивость, стеснявшая его самого.

– Война скоро окончится. У тебя все впереди, Таня, – сказал он убежденно.

– У меня все позади, Мишенька, – сказала она без всякого кокетства. Искренне.

И это так понравилось Роксану, что, сам тому не веря, без всякого страха он произнес:

– Таня, будь моей женой.

Она не смутилась, не покраснела. Подняла удивленные лаза. И... вдруг заплакала.

– Нет-нет! Я не хотел тебя обидеть, Таня! Честное слово! – Роксан склонился над барьером, коснулся рукой плеча женщины: – Я понимаю. Нелепая гибель Валерия. Я понимаю...

– Ничего ты не понимаешь. – Она вынула из сумки носовой платок. Заглянула в зеркало, прислоненное к фанерному ящику с абонементными карточками: – Валерий никогда не любил меня.

– Ты ошибаешься. – В словах Роксана не было уверенности. Просто ему не хотелось в это верить.

– Я говорю правду. Незадолго до того как он попал под машину пьяного шофера... мы поругались из-за письма...

– Какого письма? – Роксан почувствовал, как неприятно дребезжит его голос.

– Он разве ничего тебе не говорил?

– Нет.

– Письмо от женщины, – устало вздохнула Татьяна. Она уже привела свое лицо в порядок. И только глаза ее блестели, как листья после дождя.

– Ты что-то путаешь.

– Я нашла письмо в кармане кителя. А он ударил меня по лицу. И сказал, что лазить по чужим карманам свинство.

– Ты приняла это близко к сердцу?

– Когда тебя бьют по лицу, тут уж хочешь не хочешь – примешь близко к сердцу.

Миша Роксан нахмурился. Сказал на этот раз без срывов в голосе:

– О покойниках не говорят плохо. Но в данном случае майор Сизов вел себя недостойно.

Резкая, пронзительная сирена вспучила тишину. И это было так неожиданно, как если бы рухнул потолок или в окно хлынуло море. Молчавший до сих пор репродуктор вдруг забасил:

– «Внимание! Внимание! Говорит радиоузел штаба противовоздушной обороны. Воздушная тревога! Воздушная тревога!»

Между тревогой и отбоем

Коридор гостиницы был пуст. Сирены уже не гудели, зенитные орудия еще не стреляли. И в здании, и за его стенами хозяйничала тревожная тишина.

Выйдя на лестничную площадку, Каиров увидел часть освещенного вестибюля, стол с табличкой: «Дежурный администратор» – и однорукого мужчину в неновом матросском бушлате. Когда Чирков привел Каирова в эту гостиницу при Доме офицеров, в вестибюле дежурила женщина. Значит, произошла смена.

Заметив спускающегося по лестнице полковника, однорукий администратор поднялся со стула и предупредительно сказал:

– Бомбоубежище направо во дворе. – И добавил: – Под горой, товарищ полковник.

– Будет бомбить? – спросил Каиров.

– Да кто же его знает. Может, и пронесет... В сорок втором прикладывался крепко. Дня не было, чтобы два-три раза не шуровал. А теперь, случается, гуднет сирена, попужает... Да и отбой дают. Наши-то Симферополь взяли!

– Знаю.

Администратор, видимо, ровесник Каирова. Только лицо у него более жухлое и морщинистое. Он, кажется, охотник поговорить.

– Вот, кинь-перекинь, можно сказать, век отживаю, товарищ полковник, а только теперь понял, что города – они точь-в-точь как люди. В каждом из них какая-то штуковина заложена до поры до времени. Возьмите наш город... Живу я здесь с одна тысяча девятьсот седьмого года. Представление о нем имел самое обыкновенное. Моряки, грузчики, курортники. На рынке кубанцы с картошкой, адыгейцы с кизилом. Знаменитостей в нашем городе не рождалось, театра нет, трамвай опять-таки не ходит... А пришла беда, и у нашего города характер открылся. Что только немец не делал, сколько дивизий не бросал! Бомбил и днем и ночью... А люди наши по шестнадцать часов в сутки работали. Баррикады строили, противотанковые ямы рыли. Враг в город не прошел... И порт в самое лихое время Всесоюзное переходящее знамя получил.

– Про характер верно подмечено, – согласился Каиров.

– Жизнь, она тайна сильная. Я бы сказал, могучая. Она как трава весной. Отбили немца. И помаленьку все налаживается. Детишки в школы пошли. Баня стала работать. Три раза в неделю танцы.

– И есть кому танцевать?

– Еще бы!.. Война, она не сильней людей. Фигу ей! Слыхал я, ребята и на передовой с гармонью не расстаются.

– И песни поют.

– Товарищ полковник, – администратор хитро улыбнулся, – лицо мне ваше, сдается, знакомо. Не бывали ли у нас до войны?

– Может, где в другом месте виделись?

– Нет. Я тута уже тридцать седьмой год безвыездно.

– Каиров – моя фамилия.

– Все ясно. Вспомнил... В тридцать втором, в тридцать третьем вы у нас милицию возглавляли.

– Было дело.

– О вас здесь добрая молва осталась... Рад с вами познакомиться – Сованков Петр Евдокимович.

– Очень приятно.

– Значит, к нам в гости.

– Служба.

– Понятное дело. В каком номере остановились?

– В одиннадцатом.

– Там один майор жил. Погиб недавно.

– Война.

– Все так... Однако на войне геройская смерть красна.

Дверь, как занавес, поползла влево. Вошла молодая женщина. Лицо правильное. Губы яркие, словно сами по себе. Глаза большие, темные, как ночные бабочки. Рядом с женщиной майор интендантской службы. Богатырь.

– Кто эта красавица? – с откровенным восхищением спросил Каиров.

– Таня Дорофеева из библиотеки, Невеста погибшего майора.

– Привлекательная женщина, – очень серьезно сказал Каиров. И даже вздохнул.