Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Беженка из Новороссийска

Рыбоколхоз «Черноморский» притулился к морю за высокой, ступающей в волны скалой, на которой моряки поставили мощную береговую батарею. Там же и глазастые прожекторы. Ночью, словно пули, темноту пронизывают. А днем спят под густыми пятнистыми сетками. Скала стройная, точно девушка, красивая, приметная. Немцы на нее в сорок втором зуб точили. Только устояли моряки. Сколько чернобрюхих, крестастых самолетов дельфинами в море кувыркались!

Пострадал рыбоколхоз. Конечно, меньше, чем город. Но... Семилетнюю школу прямым попаданием в щепки разнесло. На рыбозаводе от коптильного цеха лишь груды кирпичей остались. С полдюжины жилых домов тряхануло. Правда, прямых попаданий в дома не было, но с окнами, с дверями распрощаться пришлось.

Колхоз славился рыбой. До войны имел торговые договоры со многими санаториями и домами отдыха. Держал свой ларек на городском рынке. Делал консервы в цехах собственного маленького завода.

С войною улов упал. Большинство мужчин ушло в армию. Женщины теперь верховодили на шаландах. Честь им и хвала. Ничем сильному полу не уступали. Да вот беда, нынче в море далеко выходить рискованно. Немецкие подлодки еще, как акулы, рыщут. Мин – что медуз перед штормом. Промышляют колхозники возле берега. А какой улов на мелкоте – дело известное. И все же шаланды никогда не возвращались пустыми. День на день не приходился – кефаль, ставрида, хамса, битый дельфин. Дельфинье мясо было вполне съедобным. Но, когда его жарили, вонь стояла над всем поселком, уползающим в горы ящерицей. Хозяйки посноровистее добавляли в жаркое стручковый перец, укроп, чеснок, лук...

Ваня Манько шмыгнул носом. Нет, есть ему не хотелось. Он сыт по горло дельфиньим мясом. Ему бы простого, говяжьего. Но это будет потом, когда батька вернется с фронта. А сейчас... Сейчас Ваня бежал с уроков. И крутой тропкой, огибающей кусты, спускался к морю. Море сегодня было ласковым и тихим. Волны не шумели, а разговаривали друг с другом шепотом, как мальчишки на уроках.

Учился Ваня в четвертом классе. Когда школу разбомбило, их перевели в клуб. Концертный зал большой. В каждом из четырех его углов занимался класс. И гул стоял плотный и неразборчивый, словно на колхозном рынке. В утреннюю смену ходили первый класс, второй, третий, четвертый. После обеда – с пятого по седьмой.

Скучно в школе было Ивану. Он любил море. Любил рыбоколхозный причал. Запах ветра морского, соленого. Он давно решил стать рыбаком. И сетовал, что из-за маленького роста взрослые не берут его в море.

А учеба? Какой с нее прок! Рыбе лично начхать, кто ее неводом вытаскивает – грамотный или не очень.

Берег долгий. И полукруглый, словно край блюдца. Галька на нем светлая. Лишь возле самой воды – темная и блестящая. Потому что влажная. Не успевает высыхать. Волны лижут ее и лижут, как кот сметану... Хорошо на берегу. Да от посторонних глаз не скроешься. Увидит кто из колхозников Ивана – не пощадит. За ухо возьмет. И... водворит в школу.

Лучше всего бы спрятаться дома. Так раньше Иван и делал, когда мать на шаланде выходила в море. Но теперь лафа кончилась... Третью неделю у них квартирантка живет, беженка из Новороссийска. Строгая такая тетенька – учительница. Взяли ее алгебру да геометрию преподавать. В старших классах, значит. Вот она и околачивается в первой половине дня дома.

Вздыхает Иван. Тяжело, будто старик. Думает: а если осторожно-осторожно на чердак перебраться? Квартирантка и не заметит. Валяется, наверное, на кровати. Книгу читает.

Верная мысль! На чердаке сено. Поспать можно...

Задами выходит Иван к своему дому. Возле колодца в заборе дыра. А вокруг крапива молодая – богатство по нынешним временам. Суп из нее варят.

Подобрался к сараю Иван. Посмотрел через щель. Занавешено окно в комнате квартирантки. Теперь – шмыг в сени. А там и лестница на чердак. В сенях на лавке ведро с водой стоит. И кружка рядом. Испить бы водицы, да зашуметь кружкой можно. Иван переводит дыхание и пьет прямо из ведра.

Лестница в доме хорошая, не скрипит. Люк гавкнуть может. Петля там одна перекошена. Накормить бы ее рыбьим жиром! Иван, подталкивая одной рукой люк вверх, другой приподнимает край, где заедает петля. Ура! Обошлось!

Тщательно закрыв люк, Иван шагает в сено к слуховому окну.. Жаль, что из окна не видно моря. Зато скалу видно. И батарею на ней. И морячков тоже... Счастливые ребята – моряки, никто в школу не ходит. И дурацкие задачки: «Из пункта А вышел поезд со скоростью 60 км в час...» – решать не заставляют. .

«Вырасту – пойду в моряки, – думает Иван. – Рыбаком, конечно, хорошо. Но не сидеть же век в колхозе! Лучше по морям, по океанам побродить. Куплю себе обезьяну и выучу разным фокусам. Вот потеха будет...»

«Тэр-рр...» Скрипит люк. Кого несет нелегкая? Квартирантка. Выследила, зануда!

Однако на всякий случай Иван прячется за тяжелой, обвешанной паутиной балкой. Квартирантка лезет через сено, приподняв подол платья. Ее длинные ноги в черных чулках проваливаются в сено. Она ступает на коленках. Добирается до слухового окна. В руках у нее появляется бинокль. Она подносит его к глазам и что-то долго рассматривает.

«Батарею!» – догадывается Иван. Он сидит ни жив ни мертв.

Потом квартирантка поворачивает назад. Выбирается к люку...

Иван, желая проследить, что же она будет делать дальше, приподнимается на корточках. Случайно оказавшийся под ногами мальчишки прут предательски трещит. Квартирантка вздрагивает и поворачивается...

Что мы имеем?

Чирков подробно, со свойственной ему добросовестностью рассказал Каирову о поездке в Перевальный. Через мощную лупу Каиров, покряхтывая и недовольно морщась, рассматривал фотографию, которой снабдила капитана Аленка. Он подошел к окну. Потом опять сел на кровать, Наконец положил и лупу, и фотографию на одеяло. Сказал:

– Встречалось мне видеть фотографии и более высокого качества...

– Качество действительно не ахти, – согласился Чирков.

– Глаза немного смазаны. Моргала... Ладно. Увеличить и размножить. Сегодня же.

– Завтра к утру, товарищ полковник. У нас сушилки нет.

Каиров ничего не ответил. Однако лицо у него стало кислым и совсем старым. Ему бы надо было побриться, потому что щетина на подбородке темнела густо.

– Вы обедали? – спросил Чирков.

– Нет, – ответил Каиров и погладил ладонью подбородок.

– Тогда пойдемте в столовую.

– Еще не время, капитан. На сытый желудок трудно думается. Кровь из головы уходит.

– При моей худобе это незаметно, – не удержался от улыбки Чирков.

– Тебе легче прожить... Ладно, – Каиров поднялся с кровати, – шутки в сторону. Прежде чем отправиться в столовую, подведем итог наших двух визитов. Что мы имеем на сегодняшний день?

– Мы имеем фотографию сестры-хозяйки Погожевой, с которой Сизов поддерживал контакт. Мы знаем, что какая-то женщина, полагаю Погожева, писала Сизову и назначала встречу возле бань с агентом Примаковым. Мы знаем, что Погожева...

– Видимо, Погожева, – поправил Каиров.

– Да... Видимо, Погожева рекомендовала Примакову устроиться на нефтеперегонный завод. Она не дала ему пароль, сказав, что его найдут. Полагаю, она не могла рассчитывать только на себя. Значит, в городе есть или в город прибудут агенты, которые знают Примакова и которых Примаков знает в лицо.

Чирков говорил не свободно, а так, словно диктовал протокол. Сказалась привычка.

– Так или иначе, а нефтеперегонный завод упускать из виду нельзя, – сказал Каиров. – Возможно, сама Погожева станет искать связь с Примаковым. Она же не может знать, что он арестован. Поэтому сегодня же направим на завод человека с фотографией Погожевой. Вдруг клюнет... Однако основное внимание, капитан, и все силы свои мы должны выложить на главные вопросы. Кто убил Сизова? И по какой причине? Нужно проанализировать все причины, вплоть до ревности. В этом свете особо интересен Роксан.

– Значит, версию с Дешиным...

– Версию с шофером Дешиным нужно отставить, и, чем скорее, тем лучше. Дешина следует судить по другим статьям. К убийству он никакого отношения не имеет, Если фляжка Сизова оказалась на квартире у Дорофеевой, тогда из чьей же фляжки он угощал шофера? Выясните у хозяйственников, не получал ли Сизов второй фляжки. Опросите его сослуживцев, не брал ли он фляжку у кого взаймы. Подготовьте мне фотографии офицеров, с которыми Сизов был знаком или мог быть знаком. Мы отправим их в Поти. Возможно, Примаков опознает кого-нибудь на фотографии. Все это нужно мне завтра к часу дня... Сегодня же к десяти вечера обеспечьте грузовую машину, лопаты и четырех солдат; Вот так, Егор Матвеевич... Аленка была рада вашему приезду?

– Хорошая девчонка. – Чирков, совсем как школьник, шмыгнул носом и уткнулся в пол взглядом, доски считать начал.

– Хороших девчонок много, – сказал Каиров и с грустью добавил: – Этим прекрасна жизнь, этим и печальна... Ну что ж, теперь можно и в столовую.

Уйти не удалось. Помешал телефон.

– Золотухин? – переспросил Каиров. – Привет, Дмитрий. Ко мне? Через пять минут? Давай, жду.

Каиров словно не хотел расставаться с телефоном, даже положив трубку на рычаги аппарата, он продолжал поглаживать ее пальцами.

– Обед передвигается на полчаса, – сказал он Чиркову. – А пока в ожидании Золотухина я расскажу, как влюбился первый раз. Не против?

Конечно нет! Чиркову приятно, что большой начальник, заслуженный человек удостаивает его, капитана, своим доверием. Чирков с удовольствием садится в кресло. Весь внимание.

Как утверждают злые языки, Каирова хлебом не корми, вином не пои, только дай поговорить.

– Сорок четыре года назад, а точнее, в одна тысяча девятисотом году мне исполнилось шестнадцать. А ей было... Ей четырнадцать. Но у нас в Азербайджане девушки в таком возрасте выглядят как в России семнадцатилетние.

– Солнце...

– Скорее, воздух, растительность. Щедрости много. Вот организм, он как бутон... Расцветает. Звали ее Ануш. Глазами и лицом она была такая нежная и ласковая, как Аленка. Только волосы у нее были не светленькие, а черные и блестящие... что твой сапог. Я работал в сапожной мастерской подмастерьем. А отец Ануш был хозяином этой мастерской. Сухой, прямой, точно метр. Помню, сидит в тени под акацией, четки перебирает. Ануш в мастерскую заглядывала редко – дурной тон по тем временам. Но во дворе появлялась, с подругами играла. И приметила меня, а я ее. Стали мы переглядываться. Она иногда посмотрит и зардеется, словно роза. Сапожники мне: «Давай-давай, не теряйся! Дураком не будь!» А разговоров я там о женщинах наслушался! О! – Каиров махнул рукой. – Ну и однажды – хозяин с мастерами на рынок за кожами уехали – я смело подошел к Ануш. Не помню даже, что сказал. А она быстро, точно это было уже давно заучено, говорит: «Приходи сегодня вечером в сад и спрячься за кустами сирени». Что скрывать, от радости я пьянел. Не мог вечера дождаться. Время тянулось, словно клей. Наконец подошли гранатовые сумерки. Я – в сад. Сижу, как барс, между кустами сирени. Слышу, Ануш песенку поет. Веселую, детскую. Чтобы мама с папой слышали. Я – к ней. Она испуганно: «Это ты?» И остановилась совсем близко. Ближе, чем этот стул. – Каиров указал на стул, где висел его китель. – А у меня еще никогда девчонок не было. Не встречался я с ними. Не целовался. Стою, не могу языком шевельнуть. Руки свинцовыми стали. А она быстро шепчет: «Обними меня». И опять песенку поет. Весело, шаловливо. Совсем я растерялся. Это мне позже в голову пришло, что она пением родителей отвлекала. А тогда подумал: издевается надо мной, смеется. Слова из себя выдавить не могу. Где там обниматься! Постояли мы так минуты две. Она спрашивает: «Зачем пришел, чурбан?» Тут я уж... Меня зло взяло. Вспылил я. Схватил ее за косы. А она перепугалась. Завопила: «Вай, вай, мамочка!» В доме шум, крик. Родственники с ружьями. Я бежать. Бежать из города. И завела меня судьба далеко. В Санкт-Петербург. На знаменитый Путиловский завод... Потом революция...

И вот, капитан, прошло двадцать пять лет. Четверть века. Много. И я снова попал в Баку. И конечно же, пошел на ту улочку, где была сапожная мастерская. Случилось ,так, что я увидел Ануш. Она жила в том же доме, с мужем и многочисленными детьми. Это была полная, низкого роста, немолодая женщина. Известно, женщины Востока стареют рано. Мне было сорок один год. Стройный, красивый, в форме. И она узнала меня, сказала: «Мирзо, зачем ты тогда убежал? Я сказала родителям, что на меня напали бандиты. Я искала тебя на другой день, ждала». «Ануш, милая! – ответил я. – Мальчишек шестнадцати лет нельзя любить, только в двадцать шесть лет они достойны женщины». «А я любила тебя», – сказала она. «Мы все равно не смогли бы остаться вместе. Отец никогда не отдал бы тебя за бедняка». Она спросила: «Где ты был, Мирзо?» Я ответил: «Далеко, Ануш. Я повидал много разных краев. Узнал многих людей. Теперь я строитель. Строю новую жизнь, при которой не будет бедных и богатых, а будут просто равные граждане». «Да благословит тебя аллах!» – сказала Ануш, и на глазах ее заблестели слезы... После, капитан, у меня было много увлечений. Но эта первая любовь – это как первый цветок персика, как рассвет, как утренняя роса.

Чирков с изумлением глядел на седого полковника. Морщинам было тесно на его лице, но глаза у Каирова были очень молодые и душа, кажется, тоже.

Вскоре пришел Золотухин. Поздоровавшись, он вопросительно посмотрел на Чиркова. Каиров подметил взгляд, сказал:

– Это мой помощник. Говори при нем откровенно.

– Дело пустяковое, – вдруг застеснялся Золотухин. – Но я подумал, что знать вам об этом следует. Мирзо Иванович, помните, вы интересовались Дорофеевой?

– Да, да. И сейчас интересуюсь.

– А еще помните случай со свиной тушенкой? Когда старшина Туманов упустил человека близ тайника! Так вот, сегодня утром Нелли с моим младшим сыном Алешкой пошла к портнихе. Это мать барабанщика Жана – известная мастерица Марфа Ильинична Щапаева. Вдруг видят они впереди пару. Офицер и Дорофеева. Офицер несет сумочку. Возле дома Щапаевой они останавливаются. Офицер передает сумочку Дорофеевой. Ну а здесь Алешка – мой младший, значит, – побежал на пустырь. Нелли погналась за ним. Потом смотрит, офицер один стоит. Видимо, Дорофееву поджидает. А когда пришла Нелли к портнихе, увидела там Дорофееву. Марфа Ильинична поначалу смутилась. Но однако, радостно воскликнула: «Здравствуйте, дорогая, заходите». Словом, обычная женская трескотня. Нелли принесла отрез на платье. Стали разговаривать, туда-сюда... Алешка же очень балованный парень. Вместо того чтобы тихо сидеть и ждать, пока освободится мать, он стал лазить по комнатам. И вдруг появляется с банкой тушенки в руках. Щапаева, понимаете, сразу изменилась в лице. Дорофеева тоже. Нелли – Алешку ругать. Выяснилось, что банку он достал из той сумки, которую принесла Дорофеева.

– Что ты предпринял? – спросил Каиров.

– Еще ничего. Вот приехал сюда. Ясно, свиной тушенки там уже нет. Ее перепрятали. Но факт остается фактом, что поступает она через ваши каналы. Скорее всего, из военфлотторга. Нелли запомнила в лица того офицера. В случае чего она может опознать.

Чирков спросил:

– С Дорофеевой был морской офицер?

– Морской.

– Вполне возможно, что это был Роксан. Интендант.

Каиров согласился с мнением Чиркова:

– Нужно будет проверить эту версию. Она наиболее вероятна.

Старшина Туманов проявляет инициативу

Взгляд квартирантки цепко, точно прожектор, ощупывает сантиметр за сантиметром, но сена на чердаке много, балок и перекладин тоже. А Ваня Манько – совсем еще маленький мальчик. Окаменел он с перепугу. Стоит, не шевелится. Полумрак заслоняет его. Полумрак – он добрый!

«Крыс на чердаке до чертовой матери!» – может, решает квартирантка. А может, вспоминает пословицу: «У страха глаза велики». И думает, что подозрительный шум ей померещился.

Она закрывает за собой люк. И по лестнице спускается в сени.

А Иван еще долго остается неподвижным. И мысли у него в голове что ни есть самые тревожные.

Кто эта женщина? В поселке ее никто не знает. Чужая она для рыбаков. Почему на чердак поднималась, в бинокль на батарею смотрела?

Проходит час, второй... Мальчишка понимает, что квартирантка – Ефросинья Петровна – уже давно ушла в школу. И старшеклассники сейчас под ее пристальным взглядом решают примеры по алгебре. Но боязно расставаться с чердаком Ивану. Куда пойти? Кому рассказать о своих догадках? Директору школы? А вдруг он в ответ: «Ты мне, Манько, зубы не заговаривай. Отвечай, почему убежал с уроков?»

Директор строгий. А голос у него скрипучий, словно рассохшийся пол.

Нет, к директору Иван не пойдет. К директору пусть девчонки обращаются.

Так и не приняв решения, с кем поделиться тайной, Иван распрощался с чердаком и вышел на улицу. Солнце уж давно миновало зенит и теперь нацеливалось на угол, где скала, темная – при таком освещении словно вырубленная из угля, – соприкасалась с линией горизонта.

Было около трех часов дня. Скоро с моря придут шаланды. Тогда можно будет обо всем рассказать матери. А мать Ивана, которую в поселке все запросто зовут Марусей, женщина рослая, на руку тяжелая. Она (если что!) эту разнесчастную квартирантку в бараний рог скрутит.

И вдруг Иван слышит – рядом на улице стучит мотоцикл. Мотоциклисты – редкость в поселке. Можно ли упустить такой случай? Через секунду Иван оказывается за калиткой. Он видит мотоцикл, на нем милиционера. Мотоцикл разворачивается возле магазина и замирает.

Старшина Туманов слез с мотоцикла. Несколько раз присел, чтобы размять затекшие ноги.

Мальчишка лет одиннадцати, стриженный наголо, в стареньком пиджачке, из-под которого гордо маячит матросская тельняшка, приблизился к Туманову и вежливо сказал:

– Здравствуйте, дяденька милиционер. Меня зовут Иван. Фамилия моя – Манько. Учусь в четвертом классе. А живу вон в том облинялом доме. Папка на фронте воюет, а мать рыбачит.

– Молодец, – сказал старшина Туманов, не понимая, для чего все-таки столь длинное вступление. И хотел было добавить: «Славный мальчик».

Но Иван перебил его:

– Дяденька милиционер, я вам должен заявление сделать.

От слова «заявление» повеяло чем-то родным и понятным. И старшина Туманов ласково кивнул Ивану: дескать, давай!

Иван рассказал, как убежал с уроков, забрался на чердак, увидел квартирантку, которая рассматривала в бинокль батарею на скале.

– А бинокль большой был? – с сомнением спросил старшина Туманов.

– Не-е... Маленький.

– Театральный.

– Маленький... Арестовать ее надо, дяденька милиционер.

Старшина Туманов колебался:

– Арестовать... Говоришь, в бинокль на скалу смотрела. Подозрительно, с одной стороны. А с другой... Ответь мне, батарейцы к вам в поселок ходят?

– Обязательно.

– Вот... Вдруг учительница ваша с кем-нибудь из артиллеристов познакомилась. Полюбила. В бинокль на него посматривает. Для вдохновения, значит. Улавливаешь?

– Нет, – честно признался Иван.

– По малости возраста не понимаешь. Ну, допустим, если бы радиостанцию у нее увидел или динамит – это улики. А бинокль – факт сам по себе не убедительный. Ты никому еще не говорил?

– Никому.

– И помалкивай. Для порядка мы документы у нее проверим, прописочку. Если нарушения будут, задержим, если в полном порядке, отпустим. Понял, милый?

– Понял, товарищ милиционер.

– А теперь хочешь, я тебя на мотоцикле до школы прокачу?

– Очень хочу. Только прокатите меня в другое место.

– Шутник! Учительница же в школе.

– Вы прямо там документы проверять станете? – удивился Иван.

– Ну и что? Проверка документов в настоящее время – дело обыкновенное...

На кладбище

Дождь обрушился, когда зашло солнце и тяжелые тучи загнездились над морем, окутав город слепым и гнетущим мраком. Ветер на время стих. И вновь пробудился лишь с первым громом. Молния легла на мокрые тротуары, на развалины и крыши. И город заблестел. И ветки захлестали одна другую, не жалея, словно боксеры на ринге.

Фары выхватывали из темноты косую сетку дождя. И «дворники» на ветровом стекле, ползая вверх-вниз, не успевали стирать воду. Видимость была отвратительной.

Грузовая машина двигалась позади «виллиса». Каиров, разумеется, не видел очертания ее кабины или кузова. Различал только узкие щели фар да бледно-желтое пятно света, которое, покачиваясь точно тень, не отставало от передней машины. В грузовике, крытом брезентом, ехали четверо красноармейцев. В «виллисе» кроме Чиркова и Каирова находились еще Золотухин и приглашенный им врач-эксперт.

Машина с солдатами почему-то задержалась в гараже. Подъехала к Дому офицеров не в десять вечера, как распорядился Каиров, а без четверти одиннадцать.

В этот час улицы города были пустынны. А вспышки молнии и гром напоминали артиллерийскую канонаду.

Выбравшись на шоссе, машины прибавили скорость. Море здесь было совсем рядом. Ревело оно страшно. И разговаривать в машине было трудно.

Капитан Чирков, казалось, слился с рулем.

– Скоро поворот! – наклонившись к капитану, прокричал Золотухин.

– Вижу!

Сбавив скорость, Чирков повернул машину влево. Она очутилась в узком, зажатом двумя горами ручье, под которым скрывалась, вся в колдобинах, дорога.

– Застрянем, черт! – не стерпел Каиров.

– Ничего, ничего! – успокоил Чирков: – Под водой камень. Вы лучше держитесь крепче, иначе без шишек не обойтись!

Каиров обернулся. Между головами Золотухина и врача-эксперта вырисовывался прямоугольник окошка. Желтое пятно по-прежнему маячило за машиной. Значит, грузовик тоже свернул с шоссе. Не проскочил.

Потом машины взяли влево и поползли в гору. Дорога-ручей осталась позади.

В этот момент опять сверкнула молния. И все увидели кладбищенскую ограду и хилую часовню между двумя высокими акациями.

– Не хотел бы я здесь умереть, – сказал Каиров.

Остальные промолчали.

Кладбищенский сторож уже спал. Золотухин долго и настойчиво стучал кулаком в дверь сторожки. Наконец занавеска на покосившемся окне, заколоченном на две трети фанерой, поползла в сторону. И старческий голос простуженно спросил:

– Хто там?

– Милиция!

Сторож засуетился. Зажег лампу. Распахнул дверь. Это был древний старик с тщательно расчесанной бородой. Он не в силах был скрыть смущение – все же спал на работе. И без всякой надобности торопливо повторял:

– Храждане начальники... Храждане начальники...

– Открывай ворота, – сказал Золотухин.

Сторож натянул фуфайку. Гремя ключами, скрылся в темноте. Но и сквозь шум дождя было слышно его:

– Сей секунд, храждане начальники.

– Помогите! – распорядился Каиров.

Солдаты поспешили к воротам. Потянули их в разные стороны. Машины въехали на территорию кладбища. Развернулись возле часовни. Дальше проезда не было.

– Берите лопаты, – сказал капитан Чирков солдатам.

Один солдат вскочил в кузов. И оттуда подал лопаты своим товарищам. Было очень темно. Белые деревянные ручки лопат различались еле-еле...

– Далеко? – спросил Каиров.

– Да, – ответил Чирков. – Я пойду впереди.

С прежней силой лил дождь. И тропок никаких не было. А была вода. И, словно острова, могильные холмики с крестами. Чирков светил себе под ноги фонариком. И Каиров, и Золотухин, и врач-эксперт светили. Только солдаты не имели фонариков. Хлюпали кирзовыми сапогами. Не переговаривались.

Иногда свет фонарика падал на старый, словно заплаканный, крест, на поржавевшую металлическую ограду. Попалась под ноги сломанная скамейка. Чирков поднял ее и забросил куда-то в темноту.

Шли минут десять...

Наконец остановились. Лучи скрестились на фанерной пирамидке, увенчанной красной звездочкой.

М а й о р

В.  И.  С И З О В

1905—1944 гг.

Земляной холм еще не осел. И могила выглядела необычайно крупной. Каиров обошел ее. Световой круг юлил перед ним, как собачонка.

– Здесь никто не побывал раньше нас? – спросил Каиров.

– Не похоже, – ответил Чирков.

Ветер с завыванием бросил ему в лицо горсть воды.

– Проклятая погода, – сказал Золотухин, – и не закуришь.

Солдаты молчали. Они стояли прижавшись один к другому. Молодые. Может, им было не по себе.

– Копайте! – приказал Каиров. Чирков снял пирамидку со звездой. Лопаты вонзились в грунт.

– Не разбрасывайте землю, – предупредил Золотухин, – Зарывать придется.