Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Встреча в штольне

Резко повернувшись, Чирков поднял фонарик и нанизал темноту на луч света.

Желтый круг с нечеткими, будто размытыми краями покатился по белой ракушечной стене, скользнул на пол, остановился.

– Собака! – засмеялся старшина Туманов.

Дворняга светлой масти беззлобно вертела мордой, стараясь уклониться от слепящего луча. Короткая шерсть ее была примочена каплями дождя. И капли блестели обычно, словно на улице.

– Где-то близко есть выход наружу, – сказал капитан Чирков.

– Возможно, – согласился старшина. – Ну, кабыздох, веди нас, значит, на свежий воздух.

Собака завиляла хвостом, шмыгнула носом и вновь чихнула.

– Дух здесь тяжелый, – сказал старшина Туманов. – Даже псу не по нутру пришелся.

Едва он успел произнести последние слова, как чихнул сам. Чирков тоже почувствовал резкий щекочущий запах, которого еще минуту назад не было ни в штольне, ни в зале.

Подняв фонарик, благодаря чему луч удлинился, Чирков осветил дальний край зала, куда выходили шесть туннелей. Белый дым канатом вытягивался из крайнего левого туннеля и расползался по залу, точно туман.

– Дымовая шашка, – сказал Чирков. – Без противогаза здесь делать нечего. Уходим.

Они проскользнули в горловину штольни и ускорили шаг. Собака опередила мужчин. Повизгивая и чихая, она бежала впереди. Газ расползался медленно и не преследовал их. Без приключений они добрались до отверстия близ трансформаторной будки. Первым выбрался из штольни капитан Чирков, которого подсадил старшина. Потом Чирков вытащил собаку и с помощью ремня – старшину Туманова.

Голубые проблески у горизонта затянула дымчатая пелена. Ветер вновь выколачивал из туч колючий и холодный дождь. День был хмурый, унылый.

– Старшина, – сказал Чирков, – сейчас мы с тобой разойдемся. Ты на попутной машине в рыбоколхоз «Черноморский». Уточнишь, когда скрылась учительница. И скрылась ли вообще... А я возьму в гарнизоне солдат с противогазами. И мы прочешем каменоломню насквозь.

– Ясно, товарищ капитан.

Старшина вышел на середину дороги, остановил едущую навстречу машину. В кабине кроме шофера сидели еще двое солдат.

Туманов сказал:

– Подбросьте до рыбоколхоза.

– Можно.

Старшина Туманов забрался в кузов. Он стал лицом вперед, положив руки на кабину. Капитан Чирков видел, как дождь стегал старшину, большого и широкого...

Испорченное пианино

– Здравствуйте. Вы Татьяна Дорофеева?

Татьяна, не скрывая удивления, разглядывала незнакомую женщину, стоящую на пороге квартиры.

– Входите, – нерешительно сказала Татьяна.

У женщины в руке был потертый спортивный чемоданчик.

– Я только на одну минутку, – сказала женщина. – Хотела посмотреть на вас. Сизов рассказывал...

Татьяна спросила:

– Валерий? Вы знали Валерия Сизова?

– Да. Я хорошо его знала. И... должна признаться, именно я явилась невольной причиной вашей ссоры. То письмо, которое нашли вы, было моим.

Взгляд у Татьяны похолодел:

– Вот как!..

– Да, – сказала женщина и опустила голову.

– И вы посмели ко мне прийти?!

– Посмела... Потому что хотела сказать: он ни в чем не виноват.

– Какое это имеет теперь значение?..

– Вы красивая женщина. Вы не знаете, не можете знать, что такое безответная любовь. А я... Я росла с Валерием в одном городе. Я знала его с детства. И всегда любила его. А он меня нет. У нас сложились хорошие, дружеские отношения. Многие не верят в такие отношения между мужчиной и женщиной. Но они могут быть...

Женщина умолкла, словно для того, чтобы вдохнуть воздух. Татьяна сказала:

– Все-таки разденьтесь. И пойдемте в комнату. Неудобно разговаривать в прихожей.

– Спасибо. Я воспользуюсь вашим гостеприимством. Но ненадолго. Сегодня я уезжаю в Поти. И мне еще нужно позаботиться о билете.

– Это непростое дело – достать билет до Поти, – покачала головой Татьяна, удивившись непрактичности женщины. И чувство участия шевельнулось в душе. И она сказала: – У вас промокли ноги.

– Я наследила. Извините... Очень сыро.

– Здесь всегда сырая весна... Вот мои тапочки. – Татьяна почувствовала себя гостеприимной хозяйкой. Это придало ей бодрости, уверенности.

– Спасибо, – покраснела женщина. – Мне, честное слово, неловко.

– А чулки можно высушить на чайнике. Я поступаю так. Нагрею чайник. Оберну его полотенцем. А сверху – чулки. Высыхают моментально.

Женщина улыбалась, не решаясь двинуться с места:

– Я причинила вам столько хлопот! Зашла на минуту. А застряну на час...

– Стоит ли об этом задумываться!-Война ведь...

– Война... – со вздохом согласилась женщина. Тапочки из мягкой козлиной кожи Татьяна выменяла на рынке у черноглазого пожилого адыгейца за пайку хлеба. Они были легкие и теплые. И женщина, надев их, казалось, непроизвольно воскликнула:

– Какая прелесть!

В комнате Татьяна сказала:

– Мы почти знакомы. А я не знаю, как вас зовут.

– Серафима Андреевна Погожева, – ответила женщина.

– Вы жили где-то поблизости? – спросила Дорофеева.

– В Перевальном. Я работала там в госпитале сестрой-хозяйкой.

– Перевальный. До войны это было шикарное местечко. Я ездила туда со своим вторым мужем.

Погожева удивилась:

– Такая юная! И уже дважды побывали замужем.

Татьяна весело ответила:

– Было бы желание!

– Вам можно позавидовать.

– Напрасно. Я, в сущности, несчастный человек. Другие думают обо мне: легкомысленная, падкая на мужчин, корыстная. Я же ни то, ни другое, ни третье. Я только ищу счастья. Мне хочется быть немножко счастливой. Имею я на это право?

– Каждый человек задумывается над подобным вопросом. Но мне кажется, если представлять счастье, как нечто материальное, то такого, счастья гораздо меньше, чем людей на земле. Вот люди и отнимают его друг у друга, как футболисты мячик.

– По-вашему получается, что и немцы воюют за свое счастье?

– В их понимании – да, – спокойно ответила Погожева.

– Так можно оправдать все, – не согласилась Татьяна.

И неприязнь к женщине вновь коснулась сердца. И подумалось: не следовало ее пускать в дом. Лучше бы сразу: вот бог – вот порог.

– Это не открытие. Оправдать действительно можно все, – ответила Погожева, внимательно оглядывая комнату.

– Даже убийство? – насторожилась Татьяна. Стояла не двигаясь, согнув руки в локтях, словно готовясь защищаться.

– Почитайте Достоевского.

– Он скучно пишет, – призналась Татьяна. И расслабилась: опять книги, надоели в библиотеке!

– Вчитайтесь. Это только кажется...

– Попробую после войны... – ответила Татьяна с небольшой, но все же заметной долей пренебрежения. – А пока снимите чулки, Серафима Андреевна. Я разожгу примус и поставлю чайник.

Серафима Андреевна Погожева (она же Ефросинья Петровна Деветьярова, она же – по картотеке абвера – Клара Фест) меньше всего была намерена вступать в пространные разговоры о счастье и смысле жизни. Иначе говоря, попусту терять время. Но случилось так, что в тот момент, когда Погожева стояла возле двери Дорофеевой и нажимала кнопку звонка, из соседней квартиры вышла старушка и сказала:

– Татьяны может и не быть дома.

Пришлось повернуться к бабушке, с улыбкой ответить:

– Мне повезет.

– Вы, часом, не электричество проверяете? – полюбопытствовала соседка.

– Нет.

– Я думала, лампочки смотреть будете. Давно не интересовались.

Старушка, конечно, запомнила лицо Погожевой. Разумеется, можно было и бабушку к праотцам отправить. Но подустала за последние дни Погожева. Нервишки натянулись. Пока взвешивала Серафима Андреевна ситуацию, старушка по лестнице спустилась. Если застрелить или отравить Дорофееву, старушка даст показания. Тогда приметы учительницы из рыбоколхоза «Черноморский» и неизвестной женщины, которая накануне убийства звонила в квартиру Дорофеевой, совпадут. Выйдет вилка. А это плохо... Из города уходить еще никак нельзя. Но и оставаться опасно. Вчера старшина милиции внезапно проверил документы. Странно? Черт знает! Может, обычная проверка. Связанная с войной. Если бы имелись подозрения, арестовал бы ее старшина еще в «Черноморском». Ну а огни в штольне? Сама видела ясно. Огни тоже не доказательство. Как угадаешь, кто там лазил? Может, жулики или дезертиры. Зря она дымовую шашку разбила. Опять нервы. Улику оставила.

Нет, еще не пробил час Татьяны Дорофеевой. Счастливая она, черт возьми!

На пианино стояла хрустальная ваза, прикрытая свежей салфеткой с искусной вышивкой. И еще – цветочница с сиренью. Переставив вазу и цветочницу на стол, Погожева откинула верхнюю крышку пианино. Поднялась на носках, заглянула внутрь. Справа, прижатый струнами к стенке, темнел пухлый сверток. Погожева вынула сверток, положила его на стол. Спокойно, не торопясь и не волнуясь, что Татьяна каждую секунду может прийти с кухни, поставила вазу и цветочницу на прежние места. Развернула тряпки. В них оказались три толстые пачки сторублевых денег. Погожева вынула откуда-то, чуть ли не из лифчика, маленький пистолет, положила его перед собой.

Онемела Татьяна, остановилась на пороге, почувствовала: ногами двинуть не в состоянии, словно взбунтовались они и отказываются повиноваться.

– Что это? – спросила Татьяна. Произнесла, в общем-то, два ненужных слова, ибо отлично видела, что лежит на столе.

– Никогда не видели зажигалку в форме пистолета и сторублевых денег? – удивилась Погожева устало и немного раздраженно.

– Так много! Никогда, – призналась Татьяна, изо всех сил стараясь не выдать своего беспокойства.

– Не очень много. Десять тысяч.

– Большая сумма, – сказала Татьяна с уважением.

– Я хочу подарить ее вам, – улыбнувшись, заявила Погожева.

– Мне? Разве вы добрая фея из сказки?

– Я действительно фея. Только не добрая, а злая.

– Почему же злая? – Татьяна наконец сдвинулась с места, подошла к столу и поставила чашки.

Погожева тряхнула головой:

– Так удобнее. – И вдруг спросила: – У вас найдется листок бумаги?

– Да.

Повернувшись к тумбочке, Татьяна взяла из-под старого альбома ученическую тетрадь и положила перед Погожевой.

– Нет, – сказала Погожева, – писать будете вы. Вот этой авторучкой.

– Я не понимаю вас, – побелев, произнесла Татьяна и покачала головой.

– Сейчас поймете. Прошу. Пишите: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, библиотекарь гарнизонного Дома офицеров...» Написали? Хорошо... Пишите: «Обязуюсь... сотрудничать... с германской военной разведкой...»

– Зачем вы так?.. – с обидой спросила Татьяна и отодвинула тетрадь. – Что я вам сделала?

– Милая моя! – вздохнула Погожева. – Вы молоды и красивы. Я понимаю мужчин, которые в вас влюбляются. Но поймите и вы меня. Если мы не договоримся, не найдем общего языка, то... бог свидетель... Я не могу уйти из этой комнаты, оставив вас живой. Как бы я к вам ни относилась, я на службе... Будьте благоразумны.

– О каком благоразумии может идти речь? – сквозь зубы выдавила Татьяна. – Вы что? С луны свалились?

– Увы! С грешной земли. – Погожева положила руку на пистолет. – Эта зажигалка, между прочим, шестизарядная.

– Плевать я на нее хотела! – заявила Татьяна, удивляясь собственной храбрости.

– Оставим лепет. Вы не девочка, а я не обольститель. Я предлагаю вам дело. Рискованное, но денежное. Я знаю, вы согласитесь. И когда войдете во вкус, поймете, что в разведке можно заработать больше, чем в постели.

– Я не проститутка! – покраснела Татьяна.

– Фу! Как вульгарно.

– А мне плевать! Убирайтесь к чертовой матери из моей квартиры! Я не испугалась вашей пушки!

– Спокойнее... Истерики разрушают нервную систему не меньше алкоголя. Отвечайте, вы догадывались, что Сизов – агент немецкой секретной службы?

– Какой службы? – не поняла Татьяна, но запальчивости теперь не было в ее голосе.

– Вам известно, что Сизову удалось завербовать вашего друга Роксана? Того самого Мишу, который через ваше посредство сплавляет излишки продуктов?

– Вы врете!

– Забудьте это слово. В разведке не врут. В разведке молчат или говорят правду. Я говорю правду только потому, чтобы вы поняли: я не могу выйти из этой комнаты, оставив вас живой.

– Уходите! – решительно сказала Татьяна. – Уходите! Я никому не скажу... Можете не волноваться.

– Спасибо, – поднялась Погожева. – Боюсь, что в отношении вас не смогу проявить такую милость.

Татьяна отступила на шаг, сказала убедительно:

– Я не нуждаюсь в ней, в вашей милости. Я выброшусь в окно. И закричу на всю улицу. Я не пойду на предательство!

– Предательство – тоже работа, – сухо заметила Погожева.

– Плохая работа!

– Запомните, девочка, плохой работы не бывает. Работа либо соответствует духовным запросам и умственным возможностям индивидуума, либо нет.

– В таком случае вы переоценили меня.

– Скромность человека украшает, агента оберегает.

– Я не агент! – процедила Татьяна. Страха не было в ее голосе, лишь злость, злость, злость...

– Не будем придираться к словам, – миролюбиво сказала Погожева. – И зря нервничать. Может, нам лучше разобраться в сути. Отвечайте на мои вопросы, только искренне. Вы способны на искренность?

– Да!

– Вам нравится работать на заводе у станка?

– Я никогда не работала на заводе.

– И не рветесь? – усмехнулась Погожева.

– Нет!

– Что бы вы предпочли: коммунальную квартиру или собственную виллу в сосновом бору на берегу моря?

– Это глупый вопрос, – заметила Татьяна.

– Вам нравится танцевать?

– Да.

– Хорошо поесть?

– Да.

– Красиво одеться?

– Да.

– Какой цвет вы предпочитаете: голубой или красный?

– Голубой.

– Ох, Таня, Таня... Одного последнего ответа достаточно для того, чтобы усомниться в вашей благонадежности...

– Но голубой цвет мне действительно больше к лицу, чем красный, – с обидой произнесла Татьяна.

– Все ясно... Если добавить, что в течение определенного срока вы предоставляли крышу немецкому агенту Сизову, нарушаете правила торговли нормированными продуктами, то... Вывод напрашивается сам собой – русскую контрразведку вам надо опасаться больше, чем меня. Я предлагаю вам деньги и обеспеченное будущее. «Смерш» может предложить в лучшем случае длительное заключение, в худшем – стенку...

– За что стенку? Я ничего не сделала...

– Вы думаете?

– Я знаю! – ответила Татьяна запальчиво.

– Я тоже знаю. В ночь на десятое февраля в Доме офицеров происходило совещание высшего командного состава группы войск. Оно было совершенно секретным. Продолжалось с двадцати трех часов девятого февраля до трех часов десятого. Вместо заболевшей буфетчицы вам было поручено подать офицерам ужин.

– Только кофе с бутербродами.

– Пусть кофе с бутербродами. Вам категорически было запрещено говорить, где вы были в ту ночь и кого видели. Это так?

– Так.

– Вы рассказали об этом Сизову. Выдали военную тайну врагу.

– Откуда же я знала, что Сизов враг? Он был ревнив как черт. Думал, что я спала с Роксаном.

– Не принимайте меня за девочку. Вы указали на предъявленной фотографии офицеров, приезжавших на совещание.

– Все было совсем не так... Когда Сизов узнал, где я была, он неожиданно поверил мне сразу. Воскликнул: «Наверняка там был кто-то из моих друзей!» Я ответила, что не знаю. Вот тогда он и показал групповую фотографию. Я опознала на ней двоих или троих офицеров.

– Вы опознали командующего армией, начальника штаба и начальника оперативного отдела... Таким образом, о совещании, совершенно секретном, в то же утро стало известно немецкому командованию.

– В то же утро? – не поверила Татьяна. .

– Да... Вы совершили служебное преступление. Представляете, что ждет вас, если об этом станет известно русской контрразведке?

– Вы хотите сказать... – Глаза у Татьяны были еще сухие, но голос дрожал, словно она уже плакала... – Нет-нет! Меня не расстреляют!

– Вы самоуверенны. Вас избаловали мужчины. Вполне вероятно, что вас именно расстреляют. Но если вдруг органы НКВД проявят жалость, недопустимую в военное время, то вам дадут срок. Минимум лет десять. На волю вы вернетесь старухой. Лучшие годы за колючей проволокой. Печально! Может, вам повезет. И время от времени вы будете спать с начальником лагеря. Но все равно это печально

– Как же быть? – спросила Татьяна тихо.

– Положиться на своих друзей. Я ваш друг. Вы меня поняли?

– Поняла...

– Пишите, – совсем мягко сказала Погожева.

Татьяна послушно взяла ручку. Перо легко скользило по бумаге. Но буквы получались неровными, закошенными вправо.

– Теперь поставьте число и подпись, – закончив диктовать, предложила Серафима Андреевна.

Татьяна нехотя повиновалась.

– Хорошо, – сказала Погожева. – Переверните страницу и напишите номера воинских частей, дислоцирующихся в гарнизоне.

– Я не знаю, – испуганно прошептала Татьяна.

– Плохо, – укоризненно заметила Погожева. – Плохо в первый же день врать, своему коллеге. На библиотечных карточках вы указываете номера воинских частей. Кстати, не забудьте написать фамилии и воинские звания известных вам офицеров.

У Татьяны было такое чувство, будто она летит в пропасть. Но еще долго-долго не будет дна с его острыми скалами, а только страх, незнакомый и липкий.

Столбик номерных знаков воинских частей получился совсем коротким. Список офицеров – чуть больше.

– Мало, – сказала Погожева.

– Больше не помню.

– Верю. Даю день сроку. За это время составьте мне полные списки по картотеке.

Татьяна ничего не ответила.

– Переверните еще страницу, – продолжала Погожева. – Пишите: «Расписка». С новой строки: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, получила от сотрудника германской разведки за переданную мной информацию военного характера аванс в сумме десять тысяч рублей». Прописью. Так. Число. Подпись.

Погожева взяла одну из трех пачек, подвинула к Татьяне.

– Десять тысяч в сторублевых купюрах. Считайте.

Татьяна подняла пачку, повертела. Ответила:

– А что считать? Они же запечатаны.

– Спасибо за доверие, – усмехнулась Погожева. Она встала. Взяла тетрадку.

– Опустите пистолет, – попросила Татьяна.

– Не волнуйтесь. Теперь я не стану в вас стрелять. Но предупреждаю. Не делайте глупостей. Если меня арестуют, ваши расписки попадут в русскую контрразведку. Не думаю, что вы сможете убедить их в своей невиновности. Там работают непокладистые люди. Ясно?

– Ясно.

– Я попрошу вас, моя милая, обменяться со мной одеждой. Дайте мне свое пальто, платье...

Меньше чем через десять минут переодетая Погожева уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:

– Ваша агентурная кличка – Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». – «Оно испорчено». – «Могу предложить в обмен мешок картошки». – «Спасибо. Мне нужна мука».

Снова Жан

Чирков всю вторую половину дня с группой солдат обследовал каменоломни. Вернулся лишь вечером, усталый, голодный, злой. Результаты были весьма и весьма скромные. Остатки дымовой шашки (могли баловаться дети) да следы, не очень конкретные, свидетельствующие лишь о том, что еще недавно кто-то использовал штольни в качестве склада.

Каиров сказал Чиркову:

– Вы свободны. Ужинайте и отдыхайте.

Сам же пешком отправился в гостиницу Дома офицеров.

Стемнело. Дождя не было. Но воздух весь был пронизан сыростью. И морем, и нефтью... Возле Дома офицеров разговаривали люди. Двери хлопали. И пятна света, словно шары, скатывались по мокрым ступенькам.

В фойе Каиров увидел афишу кинофильма.

«СЕГОДНЯ! ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ!

Английский документальный фильм

«ПОБЕДА В ПУСТЫНЕ»

Производство Армейского кинофотоотдела и киноотдела

Британских королевских воздушных сил.

Фильм рассказывает о разгроме итало-немецких войск

в Египте и Ливии 8-й английской армией.

Начало в 19 часов».

Нет. Он не пошел в кино. Усталость и недомогание сковали его, сделали вялым. Поднявшись в номер, он, не снимая шинели, упал на кровать. Закрыв глаза, около четверти часа лежал неподвижно.

Потом в дверь постучали. Вошла горничная – низкого роста старушка. Лицо у нее было дряблое, точно тряпка, но улыбка приветливая, глаза моложавые. Она сказала:

– Давайте я поменяю вам постель.

Каиров поднялся. Виновато пояснил:

– Прилег на секунду – и как в воду.

– Намаялись, чай, за день, – участливо сказала старушка и задвигала губами, словно что-то пережевывая.

– Намаялся не больше обычного. Да годы не те...

– Годы – они как пузыри мыльные. Разглядеть не успеешь, а их уж нет. – Белая простыня, затвердевшая от крахмала, хлопнула, словно парус, накрыла матрац.

– Давно при гостинице работаете? – спросил Каиров, удивившись ловкости старушки.

– Восьмой годок... Аккурат с весны тридцать шестого.

– Майора Сизова помните?

– Нешто забуду... Приветливый сынок такой был. Ежели придешь в номер прибрать али постель сменять, без пятерки не отпустит. И по десять рублей давал.

– Друзей к нему много ходило?

– Да ведь разве упомнишь. Офицеры ходили. Этот вот... Солидный моряк. По продуктам который... Фамилию запамятовала. Как зачну вспоминать – все одно забываю.

– Женщины навещали майора?

Старушка обиделась – нос ее будто бы удлинился и морщинки покатились вниз:

– Господь с вами! Он такой хороший был, интеллигентного воспитания. В Танечку нашу влюбленный...

– Может, вспомните, когда видели майора в последний раз?

– И вспоминать нечего. Видела я его, можно сказать, перед самой кончиной.

– Где? – с надеждой спросил Каиров.

– Как ни есть супротив бани... На тротуаре они с барабанщиком нашим, Жаном, разговаривали. А потом машина возле них остановилась. Шофер что-то спрашивал.

– Не слышали, что говорил шофер?

– Нет. На дежурство торопилась.

– В каком часу это было?

– Близ девяти вечера. До девяти вечера меня начальник отпустил.

– Спасибо, – сказал Каиров.

А когда старушка уходила, дал ей десять рублей. Лицо горничной расплылось, как блин на сковородке. Запричитала она:

– Дай бог вам могучего здоровья. И прожить чтобы еще раз столько. И второй раз столько...

– Сегодня танцы будут? – прервал излияния Каиров.

– После кино.

– Понятно.

Горничная ушла. Каиров позвонил начальнику Дома офицеров.

– Добрый вечер. Это Каиров. У меня к вам вопрос. Если кто-то из музыкантов джаза не выходит на работу, вы об этом знаете?

– Конечно, – ответил начальник Дома офицеров. – Кстати, в этом году случая такого не было.

...Джаз – саксофонист, барабанщик, аккордеонист, трубач, скрипач, пианист – работал на авансцене. Круглый, как солнце, барабан, отделанный красным перламутром, стоял несколько впереди, а справа и слева почтительно замерли маленькие барабанчики. Сверкающие, прямо-таки золотые тарелки салютовали яростным звоном. И свет отскакивал от них брызгами, веселыми, беззаботными.

Барабанщик Жан восседал с достоинством, как король на троне. Но на устах его была совсем не королевская улыбка – бесхитростная и приятная.

Танцевальные пары заполнили зал. Стулья были придвинуты к стене, те, что оказались лишними, вынесены в фойе. Несколько морских офицеров стояли недалеко от входа, видимо обсуждая фильм. Один сказал:

– Впечатляюще. Пески, пальмы...

Другой возразил:

– По сравнению со Сталинградом – элементарное ученичество.

– Африканская жара что-нибудь значит.

– Жара, мороз... Все это приправа. Важна суть. Масштабы операции...

Пахло духами. Потом. Пол, слегка наклоненный к сцене, был выстлан паркетом. Скользить по нему не составляло труда, особенно вниз, к джазу. Каиров рассчитывал увидеть здесь Дорофееву. Но женщин танцевало много, преимущественно молодых.

В антракте Каиров подошел к Жану. Сказал:

– Вы большой мастер своего дела.

– Стараюсь, – ответил Жан, расстегивая ворот рубашки.

– Мой приятель, к сожалению покойный, – Каиров вздохнул, – майор Сизов был большим поклонником джаза.

– Я знаю. Он часто приходил на танцы.

– Значит, вы были знакомы? – обрадовался Каиров.

– Жан! – позвал саксофонист. – Пошли в буфет! Нас угощают пивом.

– Приду, – ответил Жан, – через пару минут.

Кругом разговаривали люди. Передвигались, толкались... Каиров взял Жана за локоть и увлек за кулисы.

– Я вас вот о чем хочу спросить, молодой человек. Последние четыре месяца мне не довелось видеть Сизова. Скажите, не заметили ли вы в его характере уныния, беспокойства?.. Короче, только между нами, не мог ли мой друг сам наложить на себя руки?

– Не знаю. Я видел Сизова в тот самый вечер, накануне его гибели. Он был весел. Мы немного поговорили.

– О чем говорили?

– Так, о пустяках.

Пропыленные бархатные занавеси темно-лилового цвета тяжело свисали с потолка, отбрасывая широкие и густые тени.

– Куда вы пошли четырнадцатого марта, расставшись с Сизовым?

– Сюда, в Дом офицеров. У нас была работа.

– В котором часу вы расстались?

– Что-то около девяти.

– И пошли сразу в Дом офицеров?

– Да.

– А мне сказали, что четырнадцатого марта ваш джаз до двадцати двух часов десяти минут играл без барабанщика.

– Я вначале зашел в библиотеку.

– Взять книгу?

– Да. «Казаки» Льва Толстого...

– Интересная повесть.

– Еще не прочитал. Со временем совсем плохо.

– Это точно. Извините за старческое любопытство. Друзья ждут вас в буфете.

– Да что там! – ответил Жан. – Сизов был хороший парень.