Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Упущенная возможность

В тот же вечер, вернувшись с дежурства, старшина Туманов не смог дождаться начальника милиции. Однако о встрече с мальчишкой в рыбоколхозе «Черноморский» он доложил дежурному.

– Мальчишка, значит, бдительный, – говорил старшина. – Это ему плюс будет. Ну документы я для порядка у гражданочки проверил. Прописка у нее городская, по улице Вокзальной. При штампе – личная подпись товарища Золотухина имеется. Для порядка, значит, выписал адрес, И фамилию. Деветьярова Ефросинья Петровна.

– Ладно, товарищ старшина, – сказал дежурный, – ступайте домой и отдыхайте. Вам завтра с утра.

Старшина Туманов ушел домой. А Золотухин появился в милиции лишь около двух часов ночи. Усталый, мокрый, грязный. Спросил:

– Что нового?

– Ничего существенного, товарищ майор. Ваша жена звонила. Беспокоилась.

– Хорошо. Тогда я не буду подниматься к себе в кабинет. Поеду домой. Если что, звони.

– Ясное дело, товарищ майор.

Нельзя было винить дежурного, что он не доложил начальнику милиции о донесении старшины Туманова. В прифронтовом городе проверка документов была самым обычным делом. Граждан, у которых паспорта оказывались не в порядке, задерживали для выяснения. Старшина Туманов нашел, что документ у гражданки в полном порядке. Ну а если она и в бинокль смотрела, то не обязательно на батарею. Мальчишке могло показаться. К тому же бинокль не приемник и не передатчик. Запрета на бинокли нет.

Промашка старшины Туманова стала ясна лишь утром, когда Чирков по распоряжению Каирова передал Золотухину пятнадцать увеличенных фотографий бывшей сестры-хозяйки госпиталя в Перевальном Погожевой Серафимы Андреевны.

Старшина Туманов глядел на фотографию как пришибленный. Лицо,его вначале сделалось бледным, словно он почувствовал себя плохо, потом щеки и уйти густо закраснели, точно подкрашенные гримом.

Суетливо и сбивчиво он докладывал Золотухину:

– Вчера проверял, значит... В бинокль она. Мальчишка подметил. Ну я, грешным делом, значит...

– Товарищ старшина, спокойнее, – с досадой говорил Золотухин. – Вы видели эту женщину?

– Верно, товарищ майор.

– Когда?

– Вчера.

– Где?

– В рыбоколхозе «Черноморский».

– Рассказывайте по порядку.

И старшина Туманов подробно рассказал о вчерашнем происшествии.

– Документы проверил, товарищ майор. Все в лучшем виде. А на паспорте – ваша подпись.

– Может, ты обознался? – спросил Золотухин. – Может, там совсем другая женщина? Фотография нечеткая.

– Похожа очень, товарищ майор.

Капитан Чирков, который еще находился в кабинете Золотухина, немедленно позвонил Каирову. Выслушав капитана, Каиров сказал:

– Егор Матвеевич, бери этого старшину. И поезжайте в рыбоколхоз. Привези дамочку ко мне. Нужно ее проверить.

Ветер врывался в машину. И тучи скользили по мокрому, еще не высохшему асфальту четкие, красивые. Они тянулись над зазеленевшими горами, но не касались их крутолобых вершин. А в море, близ горизонта, уже смотрело другое небо, голубое и доброе, словно улыбка.

Шоссе забирало вверх. Город панорамой сползал вниз. Дома прикрывались разными крышами: железными, черепичными, драночными, шиферными. И все это пестрело, словно лоскутное одеяло.

Старшине Туманову казалось, что машина идет слишком медленно. Хотя на спидометре стрелка не сползала ниже шестидесяти. Для мокрой горной дороги – предельная скорость. Чирков не первый год водил машину. Он знал: здесь, на Кавказе, малейшая оплошность может стоить жизни. Приходилось быть крайне внимательным. У старшины Туманова, наоборот, была возможность думать О чем угодно и смотреть по сторонам.

И он печалился, что последние дни ему упорно не везет. Совсем недавно упустил мальчишку у тайника. А вчера вот учителку. И вдруг...

Навстречу им пронесся забрызганный грязью «студебеккер». В кабине рядом с шофером сидела женщина,

– Она! Товарищ капитан! – Туманов схватил Чиркова за плечо, тот по инерции крутнул руль, и машина едва не врезалась в гору.

– Остановите!

Чирков вывернул к обочине. Нажал на тормоз.

– В чем дело? Кого увидели?

– Учителку, товарищ капитан. Нужно быстрее разворачиваться. Иначе убегет.

– Разве так можно... А если у вас галлюцинации, старшина?

– Ежегодно медицинскую комиссию проходим, – обиделся Туманов.

– Показаться может и здоровому человеку.

– Точно говорю... Нужно догонять.

Дорога была узкая. Пока они разворачивались (плюс еще время на разговоры: догонять или нет?), «студебеккер» опередил их примерно километра на два. Стрелка спидометра подскочила к отметке «семьдесят». На поворотах приходилось тормозить. Но машину все равно заносило. И прежде чем впереди замаячил грязный задник «студебеккера», они могли раз пять перевернуться.

Встречный транспорт долго не позволял обогнать «студебеккер». Лишь у самой городской черты Чирков обошел преследуемую машину и подал знак остановиться.

Трудно представить себе разочарование капитана Чиркова и еще большее разочарование старшины Туманова, когда они увидели, что рядом с шофером в кабине никого не было.

– С вами ехала женщина, – сказал Чирков. – Где она?

– Попросила высадить, не доезжая до города, у трансформаторной будки, – ответил шофер, мордатый, угрюмый парень.

– Документы! – потребовал Чирков.

– А вы кто? Я вас не знаю, – лениво возразил шофер.

– Я военный следователь. – Чирков показал удостоверение.

Поведение шофера сразу изменилось. Он суетливо достал служебную книжку, водительские права.

– Где к вам села пассажирка?

– В рыбоколхозе, товарищ капитан, – на этот раз четко ответил водитель.

Допрос Роксана

Роксан подвижен. Активно жестикулирует. Ведет себя так, словно заранее благодарен Каирову за приятную беседу.

– Михаил Георгиевич, – Каиров сама любезность, – у вас красивая, редкая фамилия. Мне никогда раньше не приходилось встречать такую.

Словоохотлив Роксан:

– Фамилия моего деда была Поляков. Он поднимал в цирке гири. И держал на груди рояль с акробатками. Одна из них позднее стала его женой. Ее звали Роксана... Фамилия Полякова не звучала на цирковых афишах. Вдохновленный именем любимой женщины, дед стал Мишелем Роксаном. Силачом из Марселя.

– Вы не пошли по цирковой линии?

– Я не сторонник родовых династий. Династия скрипачей, династия циркачей... По-моему, это признак вырождения.

– Позвольте не разделить вашу точку зрения. Наследование от поколения к поколению какой-то одной профессии может явиться выражением врожденных способностей...

Роксан прервал Каирова, махнув руками и скорчив гримасу – от нее лицо заморщинилось кругами, словно вода, в которую бросили камень.

– Дети Пушкина не стали поэтами. А Льва Толстого – писателями. Я не знаю, может, в каких-то сферах... Скажем, потомственный рыбак, потомственный моряк, потомственный хлебороб... Возможно, здесь, где какие-то чисто механические, практические навыки имеют превалирующее значение... Возможно, здесь наследование профессии имеет положительную роль. Но в искусстве это приводит к рождению бездарности.

– Вашим суждениям не хватает последовательности и справедливости.

– Вы знаете, что Монтескье говорил о справедливости?.. Справедливость – это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало... Правда, люди не всегда улавливают его, больше того: нередко они, видя это соотношение, уклоняются от него. Лучше всего они видят собственную выгоду. Справедливость возвышает свой голос, но он заглушается шумом страстей. Люди могут совершать несправедливости, потому что они извлекают из этого выгоду и потому что свое собственное благополучие предпочитают благополучию других... Понапрасну никто не делает зла...

– Я понял. Опираясь на учение Монтескье, а конкретно, на понятие о несправедливости, вы предпочитаете собственное благополучие благополучию других.

– Не понимаю ваших шуток, товарищ полковник! – Роксан вскочил со стула, на лице возмущение.

– Садитесь, Михаил Георгиевич. Не волнуйтесь. Это особый разговор, и я приехал из Поти не для того, чтобы вести его с вами. Сегодня меня интересует только Сизов. Расскажите все, что вы о нем знаете. Садитесь, садитесь!

Не улыбался теперь Роксан. Сидел сосредоточенный. Умно смотрел на Каирова. Лишь иногда морщил лоб, точно что-то вспоминал.

– Сизов... – Роксан прокашлялся, – Это был сложный человек. Противоречивый. И скрытный. Последствия контузии, видимо, – его тряхнуло под Ростовом – сказывались самым странным образом. Он иногда проявлял потрясающую наивность и даже чудовищную неосведомленность, скажем, о предвоенной жизни в стране.

– Какая ваша официальная должность?

– Заместитель начальника гарнизонного военфлотторга.

– Сизов был пехотный офицер. При каких обстоятельствах вы познакомились и сблизились?

– Все просто... Мы мужчины. Я буду откровенен. Мне уже тогда нравилась Татьяна Дорофеева. В свободные минуты – а у нас, снабженцев, они случаются, к сожалению, редко – я забегал к ней в библиотеку. Между нами существовали самые дружеские отношения. Словом, это был типичный пример безответной любви. Татьяна – человек ограниченный, но по-женски хитрый. Она не отталкивала меня. И, принимая подарки, давала лишь туманные обещания. Сизов тоже стал приходить в библиотеку. Когда она сдала комнату, я понял, что у меня есть удачливый соперник.

Роксан достал из кармана мятую пачку «Беломора»:

– Разрешите закурить?

– Конечно.

– А вы? Курите, – предложил Роксан.

– Бросил. Второй день не курю...

– Желаю удачи... – Роксан чиркнул зажигалкой. – Получился пресловутый «любовный треугольник». С той лишь разницей, что соперники оказались друзьями. Сизов так смог все повернуть!.. И я почувствовал себя необходимым для этой приятной, как мне казалось, счастливой пары. Услуги, которые я им оказывал, вызывали у них чувство благодарности...

– Сизов знал, что вы через посредство Дорофеевой торгуете продуктами?

Прямо-таки взвился Роксан:

– Этого не было, товарищ полковник! Такова уж несчастная доля снабженцев! На нас всех собак вешают!..

– Михаил Георгиевич!.. Это по-детски. Вопрос серьезный. Я сформулирую его так. Не пытался ли Сизов шантажировать вас?

– Зачем? – удивился Роксан.

– Значит, нет... – Каиров уклонился от разъяснений. Сказал: – Как я полагаю, занимая такую должность, вы должны иметь в своем подчинении транспортные средства.

– У меня персональная эмка. И четырнадцать грузовых машин.

– Богато живете.

– Нет, товарищ полковник. Грузовиков мало. Всегда в разъездах.

Дым от папиросы плыл по комнате. Каиров встал и открыл форточку. Он не вернулся к столу, а остался стоять у стены, чуть опершись о выкрашенную в салатовый цвет панель.

– Вспомните, Михаил Георгиевич, вы не ездили с Сизовым в Перевальный?

Нет, Роксан не изменился в лице, не покраснел, не побледнел. Спокойно, даже несколько равнодушно ответил:

– Ездили.

– Часто?

– Один раз. Сизов попросил подвезти его. Мы воспользовались моей эмкой.

– Что ему нужно было в Перевальном?

– Госпиталь. Какие-то служебные дела.

– А точнее?

– Не интересовался. Я обождал его в машине. Все заняло не более десяти минут.

– Спасибо. И еще один вопрос. Когда и где вы видели Сизова в последний раз?

– Днем четырнадцатого марта. Он позвонил мне и попросил достать бутылку водки. Мы встретились в городе, возле крытого рынка. Прошли на склад. Кладовщик дал ему бутылку. И Сизов ушел. А я остался с кладовщиком. Нужно было уточнить накладные.

– Он не говорил, для чего водка? Куда он собирается?

– Нет.

– А что вы делали вечером четырнадцатого?

– В восемь часов я на машине приехал к дому. Отпустил шофера. Хозяйка покормила меня. И я лег спать.

– Надеюсь, ваша хозяйка столь же молода и прекрасна...

– Нет-нет... Старушка. За шестьдесят лет. Отлично готовит. Я приношу продукты. И питаюсь дома. У меня застарелая язва.

– Я обещал задать вам только один вопрос. Но все равно уже не сдержал слова. Вы немного говорили о Татьяне Дорофеевой. Дайте ей характеристику.

– Мне это трудно сделать. Разве что в двух словах... Красива, без предрассудков. Не очень умна.

– Интересы, запросы, кругозор?

– На все это можно уже ответить одним словом – мизерные.

– Теперь такой абстрактный вопрос. Совершенно условный. Допустим, если бы вы – повторяю: допустим! – оказались немецким разведчиком, смогли бы вы ее завербовать?

– Я не смог сделать из нее любовницу.

– Это другая сфера.

– Понимаю... Опытный, ловкий разведчик нашел бы у нее много слабостей. Мне кажется, их больше чем достаточно, чтобы превратить ее в сообщницу.

– Все! На сегодня достаточно. Надеюсь, в скором времени мы вновь сможем поговорить друг с другом. Вы военный человек. И вас не нужно предупреждать, что сегодняшний разговор должен остаться между нами.

– Понимаю, товарищ полковник. Всегда рад побеседовать с умным человеком.

Они пожали друг другу руки.

Каиров проводил Роксана уже почти до самых дверей, но внезапно остановился, придержал его за локоть. Сказал:

– Одну минуточку.

Шустро, словно подросток, Каиров вернулся к столу, выдвинул ящик.

– Вы узнаете эту фляжку? – Он держал фляжку за цепочку. Мелкую, соединяющую крышку с корпусом.

– Да, – сказал Роксан. – Это фляжка Сизова.

– Вы уверены?

– Мне часто приходилось наполнять ее.

– Это моя фляжка, – возразил Каиров. – Фляжка Сизова на экспертизе. Дорофеева рассказала о разговоре со мной?

– Рассказала, – смущенно ответил Роксан.

– Не следуйте ее примеру!

Тайна трансформаторной будки

Чирков развернул машину. И дорога опять побежала под колеса. И море заголубело с левой стороны.

– Ну а вдруг вы обознались, старшина? – холодно сказал Чирков. – Тогда мы ведем себя как мальчишки.

– Все сходится, товарищ капитан. И внешностью... И попросилась к шоферу, значит, в рыбоколхозе «Черноморский».

Поворот. По правой стороне дороги забелела полуразрушенная трансформаторная будка. Чирков затормозил.

Они вышли из машины. Прямо за будкой был съезд, кончавшийся тупиком. Дальше начиналась гора. На ней густо зеленел кустарник. Деревьев было мало. Они росли у подножия и на самой вершине.

От обочины, противоположной горе, начинался спуск к морю. Несколько тропок выходили на нижнюю дорогу, вокруг которой ютился пригород, именуемый Рыбачьим поселком. Название это, наверное, сохранилось с очень давних времен, когда здесь действительно жили рыбаки. Однако город разрастался, корабли распугивали рыбу, рыбаки переселялись подальше от города (пример – рыбоколхоз «Черноморский»), а название так и осталось.

Чирков заглянул в будку. Обвалившаяся штукатурка, обломки кирпичей и аппаратуры...

– Скорее всего, она скрылась в Рыбачьем поселке, – предположил капитан.

Туманов ничего не ответил. Он пристально рассматривал мягкую, влажную землю, на которой отпечатались следы женских туфель маленького размера. Туфли были на толстом каблуке. И метки от него остались ясные и сочные.

– Смотрите, – сказал старшина.

Следы вели за трансформаторную будку, к воронке. Бомба здесь разорвалась мощная. Не меньше, чем в полтонны. Яма получилась глубокая. На дне ее мутнело совсем немного воды.

– Дождь лил всю ночь, – сказал Чирков, – а воды в воронке кот наплакал. Странно.

Следы не кончались у края воронки. Наоборот, цепочкой они тянулись к дну ямы и обрывались лишь у большого искореженного листа жести, вероятно сорванного с крыши трансформаторной будки.

Чирков спустился в воронку. Откинул жесть. И, словно подозрительно косясь, черное отверстие, ведущее в глубь земли, предстало перед ним.

– Здесь подземный ход! – крикнул Чирков старшине Туманову.

Старшина поспешно спустился в воронку. Посветили фонариком.

– Каменоломни, – сказал старшина Туманов. – Лет сто назад здесь добывали белый камень. Нас как-то в управлении информировали. И даже показывали несколько входов в районе Нахаловки. Но все они, значит, заканчивались обвалами.

– Надо спуститься, – сказал капитан Чирков и вынул пистолет.

Туманов расстегнул кобуру:

– Разрешите с вами, товарищ капитан?

– Да, нырнем вместе.

При свете фонарика они определили, что глубина не более двух метров. Когда спрыгнули, то оказались в штольне из белого камня. Лишь в месте, где бомба пробила дыру, порода обрушилась и хлюпала под ногами жидкой грязью. Они сразу решили, что идти по штольне в сторону моря не имеет смысла. Резкий спуск за дорогой неизбежно должен был вызвать обвал. Но обвала не случилось, потому что в пяти метрах от воронки штольня заканчивалась тупиком.

Они шли в полный рост. Рядом. Ширина штольни позволяла идти свободно. Она достигала четырех-пяти метров. Пользовались одним фонариком. Чиркова. Фонарик старшины берегли. Вначале силились разобрать следы. Но убедились, что занятие это бесполезное. Ракушечник на дне штольни был сухой и твердый.

– Вот, значит, бомбоубежище. Можно сказать, природное... Докладную записку товарищу Золотухину составлю непременно, – сказал старшина Туманов.

– Неужели не сохранился план этих заброшенных штолен? – спросил Чирков.

– Точно, не сохранился. Уж нам бы показали.

Метров через пятнадцать штольня стала сужаться. Забирать вверх. Но вскоре опять выровнялась, и они оказались в зале, достаточно широком и высоком, чтобы в нем могли поместиться три железнодорожных вагона.

Нужно было ускорить осмотр зала. Решили пользоваться и вторым фонариком. Несмотря на то что стены выглядели сухими и чистыми, воздух в зале отдавал сыростью, затхлостью. Никаких следов пребывания человека обнаружить не удалось. Дальше из зала выходили шесть узких и низких туннелей.

Чирков сказал:

– Шесть туннелей – это много. Нужно возвратиться. Прислать сюда взвод солдат. Прочесать этот лабиринт тщательно и старательно.

Они повернули назад к штольне, которая привела их сюда. Но в это время в зале послышался подозрительный шум и кто-то громко чихнул...

Эксперт подтверждает убийство

В штаб гарнизона пришел милиционер. Часовой остановил его. Сапоги милиционера были в желтой глине, потому что утро было мокрое. И ветер гнал тучи, и солнце появлялось на какие-то минуты, робкое, далекое.

– Куда? – спросил часовой. Спросил недружелюбно, свысока.

– В особый отдел.

– К кому?

– К полковнику Каирову.

– Обожди. Вызову дежурного.

Часовой нажал кнопку. Она была вделана в стену, только гораздо ниже, чем кнопка дверного звонка.

Появился подполковник с красной повязкой на рукаве...

– У меня пакет в особый отдел к полковнику Каирову, – сказал милиционер.

– Пройдемте, – предложил дежурный.

Коридор был плохо освещен и выглядел мрачным. Двери из кабинетов – справа и слева. Лишь далеко впереди, самом конце, узкое окно, заклеенное крест-накрест бумагой.

Возле одной из дверей дежурный останавливается. Стучит.

За дверью – глухо:

– Да-да... Войдите.

– Товарищ полковник, – докладывает дежурный, – к вам из милиции.

Кабинет совсем маленький. Но окно большое. Поэтому света здесь с избытком. И кажется, с секунды на секунду он начнет вытекать, как вода из переполненной бочки.

– Спасибо, что проводили, – говорит Каиров.

– Разрешите идти? – спрашивает дежурный.

– Да, пожалуйста.

– Товарищ полковник, вам пакет от майора Золотухина. – Милиционер кладет на стол конверт, большой, но тощий. Достает из сумки потертую общую тетрадь. Говорит: – Здесь нужно расписаться.

Каиров расписывается.

– Я пойду, товарищ полковник.

– Да. Спасибо вам.

Милиционер уходит. Каиров вскрывает конверт. Вынимает из него сложенный пополам листок бумаги.

«Медицинское заключение о смерти майора Сизова В. И.

Вскрытие трупа, проведенное 19 апреля 1944 года, дает основание предполагать, что смерть наступила мгновенно в результате сильного удара в область затылка большим, тяжелым предметом с мягкой поверхностью (возможно, гаечным ключом, камнем, завернутым в тряпку). Последовавшая затем травма грудной клетки и нарушение функции важнейших органов: сердца, легких – могли тоже привести к смерти в том маловероятном случае, если удар в затылок вызвал лишь потерю сознания.

Установить более точную картину смерти почти месяц спустя не представляется возможным.

Наличие снотворных, а также отравляющих веществ в организме не обнаружено.

Эксперт И.  П а в л о в с к и й».

Каиров спрятал листок в конверт. Последняя строчка огорчала: «Наличие снотворных, а также отравляющих веществ в организме не обнаружено».

Ему все-таки представлялось, что Сизов хлебнул из той фляжки, которую предложил шоферу Дешину. Если же верить Дешину, если верить, что он, приложившись к фляжке, уснул или вообще потерял сознание, то...

А вдруг Дешин врет?

Каиров позвонил по телефону начальнику гауптвахты:

– Здравствуйте! Каиров беспокоит. Доставьте в особый отдел арестованного Дешина.

С психикой у Дешина, видно, не все в порядке. Он не узнает в полковнике того сантехника, который приходил к нему в камеру чинить батарею. Едва ли он прикидывается, играет. Не до игры человеку, приговоренному к смертной казни.

Дешин весь в себе. И взгляд у него без смысла. Страх в глазах есть, а смысла нет.

– Почему вы скрыли, что отправились в рейс четырнадцатого марта в нетрезвом виде? – спросил Каиров.

– Я не скрывал, – вяло ответил Дешин. – Меня никто про это не спрашивал. Сначала в столовой. Потом уже в гараже...

– Сколько?

– Что?

– Сколько выпили в столовой?

– Известное дело... Пол-литра.

– А в гараже?

– Стакан.

– Разве вы не понимали, что совершаете преступление?

– Никак нет, гражданин следователь. Я в десять часов утра вернулся из рейса. Ночь не спал. Мне положен был отдых. А командир автороты отдых отменил, уже когда я выпил бутылку.

– Он не заметил, что вы пьяны?

– С бутылки я не пьянею, – обиженно ответил Дешин.

– Что было дальше?

– Я разозлился, но виду не показал. А решил отдохнуть. И пошел к поварихе, к женщине... Она не то чтобы мне обещала, но намеки делала. Я к ней пришел, а она меня приняла неласково, потому что к ней из села тетка приехала. И стесняла нас... Я поругался...

– Как фамилия этой женщины?

– Не спрашивал. Клавой зовут. Поварихой она в столовой на улице Энергетиков работает.

– Хорошо. Рассказывайте дальше.

– В расстроенных чувствах пришел я в гараж. И на полбутылки сменял запасной баллон шоферу Витьке Орлову.

– Из фляжки, которую вам дал Сизов, много выпили?

– Не мерил. Она железная. Разве увидишь?!

– Понятно... Ну а когда вы очнулись... обнаружили беду, то решили бежать?

– Решил.

– И конечно, прихватили фляжку. Ночи холодные, в горах пригодится.

– Нет, гражданин начальник, забыл я про фляжку. Если бы вспомнил, то взял бы ее с собой. Но тогда она не попалась мне под руку.

– Куда же девалась фляжка? – спросил Каиров.

– Вам виднее...