Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Дешин меняет показания

Его вызвали ночью. После двенадцати. Заскрежетал замок. И дверь, скрипнув, вывалилась в коридор. Грязная стена, близоруко высвеченная лампочкой, словно подталкивала выводного, который не остановился в дверном проеме, а шагнул в камеру. Сухо сказал:

– Собирайся.

– Совсем? – без всякой надежды спросил Дешин. И что-то оборвалось у него под дыхом, и он почувствовал, что лицо, и руки, и все тело его мокрые, словно он стоит под дождем.

Выводной ничего не ответил. Снял с плеча карабин, поставил на пол. Приклад грохнул о доски, точно выстрел. Предчувствия Дешина усилились. Он спустил ноги с нар, поднялся, не ощущая собственного веса. Подумал, что сделает шаг – и упадет, бесшумно, плавно, как поставленная на ребро бумага. Он хотел накинуть шинель, но выводной остановил:

– Не надо.

– Может, и сапоги возьмешь, – сказал Дешин. – У шофера они всегда ноские.

– Прекратите разговоры! – отрезал выводной.

В коридоре Дешин увидел начальника караула, младшего лейтенанта, и с ним двух солдат. Вооруженных. Он сказал начальнику караула:

– Не имеете права. Вы обязаны показать мне ответ. Я просил о помиловании.

– Не дрожите, – ответил младший лейтенант. – Вас вызывают на допрос.

Слегка закружилась голова, вес стал возвращаться в тело. И Дешин почувствовал под собой цементный пол. И похвалил в душе выводного, что тот не воспользовался его минутной слабостью и отказался от сапог.

Свет в кабинете поставили так, чтобы освещался только стул, на котором будет сидеть допрашиваемый. Каиров отодвинул кресло в дальний угол кабинета. И оттуда мог спокойно следить за ходом допроса.

Как и договорились, Чирков начал без предисловий:

– Дешин, я допрашивал вас уже четыре раза. Поэтому опустим формальности. Уточним детали.

– Слушаю вас, гражданин следователь, – с готовностью ответил Дешин.

– Вот и отлично. Припомните, в какое время, где и куда майор Сизов просил вас его подбросить?

Нет. Дешин не вздрогнул. Он только оторопело посмотрел на Чиркова. Насупился. Глуховато ответил:

– Я не показывал это на следствии.

– Знаю... Поэтому спрашиваю.

– Если знаете, нечего и спрашивать.

– Дешин, полное и самое откровенное признание – ваш единственный шанс спасти жизнь. Я вас не обманываю, Дешин. Дело может быть пересмотрено лишь в том случае, если вскроются какие-то новые, особые обстоятельства. В ваших интересах говорить только правду.

– Я и говорю правду.

– Не всю.

– Меня помилуют? – с надеждой спросил Дешин, глаза забегали, казалось, из них вот-вот брызнут слезы.

– Возможно. – Голос невидимого Каирова, прозвучавший из глубины кабинета, казалось, напугал Дешина. Он внезапно сник, расслабился.

Чирков покачал головой:

– Будете молчать?

– Нет... Я скажу, – вяло ответил Дешин. – Майора Сизова встретил после обеда, когда вышел из солдатской столовой. Сизов спросил, как у меня сегодня со временем. Я ответил, что вечером отправляюсь в рейс. Он сказал: «Выбирайся раньше, подкинешь меня в Перевальный».

– Вас не удивила эта просьба?

– Нет. Я уже раза два или три возил майора туда.

– Для какой цели?

– У начальства не спрашивают.

– А все же? Он поручал вам перевезти груз или пассажиров?

– Нет. Он ездил один. Там госпиталь... Понимаете, гражданин начальник? – Дешин развел руками. И жалкое подобие улыбки появилось на его лице.

– Объясните! – сухо потребовал Чирков.

– Молоденькие медицинские сестры. Там даже я с одной познакомился. А майору и бог велел иметь среди них зазнобу.

– Кто она?

– Не могу ответить.

– А женщина, с которой встречались вы?

– Женщина? – удивился Дешин. Возразил печально: – Она еще почти девчонка.

– Фамилия?

– Не спрашивал. Аленкой ее зовут. Там все знают.

– Дальше? – поторопил Чирков. Если бы Дешин мог хорошо видеть лицо следователя, он бы легко понял, что капитан недоволен его вялыми, неопределенными ответами.

– Вечером, значит, я поехал. Затормозил у госбанка. Там ко мне в кабину сел майор Сизов. На третьем километре велел остановиться, друга, значит, забрать нужно было.

– Друг не ожидал майора у трансформаторной будки?

– Не... Он был в общежитии рыбозавода. Майор вылез. А мне фляжку с водкой оставил. Я в тупичок съехал, чтобы автоинспекцию не раздражать. Там и приложился к фляжке...

– Вас не удивило, что майор дал вам водку?

– Нет, Он всегда что-нибудь давал. Водки ли, папирос...

– А когда же вы задавили майора?

– Сам не пойму. Выпил. Вздремнул маленько... Когда пришел в себя, майор был готов.

– Почему вы скрыли это обстоятельство на следствии? – спросил Чирков.

– Я боялся... за нетрезвый вид получить больше.

– Получили под завязку... – подал голос Каиров. – А скажите, куда вы девали фляжку?

– Кажется, она осталась в кабине.

Ответ не удовлетворил Каирова:

– А если точнее!

– Я не брал ее.

– Выходит, она исчезла.

– Я не брал ее, – повторил Дешин.

– Вспомните, когда вы очнулись, фляжку видели?

– Не обратил внимания.

– Жаль. Это единственное вещественное доказательство, которое могло подтвердить правдивость ваших слов. Но его нет.

– Может, фляжку взял милиционер, – сказал Дешин.

– Не думаю, – ответил Каиров. – Но мы уточним.

Госпиталь в Перевальном

В тот день хорошо светило солнце. И молодые листья, желтые и клейкие, смотрели в небо, как в зеркало. Густо пахло землей и терпкой зеленью, а когда шоссе выходило к морю и оно веером разворачивалось перед машиной, воздух свежел, словно распахивалась форточка, и можно было угадать, как пахнут водоросли, ракушки, галька.

Они ехали вдвоем. Машину вел Чирков. Каиров сидел рядом. Щурясь от яркого солнца, глядел на дорогу, обсаженную выкрашенными в цвет земли столбиками, за которой, опускаясь вдаль, светлела лощина. Разбросанные по лощине домики и заборы вокруг них казались Каирову игрушечными.

Обогнали полуторку, заполненную ящиками. Вышли на крутой подъем, оплетавший безлесную гору, чуть прикрытую мелким кустарником.

Чирков, у которого сегодня не чувствовалось холодности во взгляде и настроение было под стать погоде, рассуждал:

– Если фляжка существовала в действительности, значит, ее кто-то взял. Получается, что был третий. Кто? А если это друг Сизова...

– Нужно уточнить, были ли в тот вечер гости в женском общежитии. Возьмите это на себя.

– Слушаюсь, – кивнул Чирков.

– А про фляжку... Я, например, не вижу причин, ради которых Дешину следовало придумывать эту историю.

– Я тоже... Тем более он говорил про фляжку там, еще в камере, когда вы пришли к нему сантехником.

– Он узнал меня сегодня ночью? – спросил Каиров.

– Не думаю.

– Да. Запутанная история... Кстати, вам не кажется, капитан, что «дело шофера Дешина» звучит уголовно и не выражает сути? Наступила пора дать операции кодовое название.

– Согласен. Так удобнее. Неизвестно, что мы еще здесь раскопаем.

– Будду.

– Как вы сказали? – не понял Чирков.

Каиров опустил стекло. Быстрый ветер прошмыгнул между сиденьями, потом вернулся еще и еще...

– Предлагаю назвать операцию «Будда». Вам понятно почему?

– Нет, – сознался Чирков.

– Я потом объясню...

– Дело не во мне. Такое название не понравится начальству.

– Начальство знает мои вкусы. Оно просило меня только не кодировать операции названиями цветов. Представляете, операция «Азалия». Красиво?

– Вполне.

– Когда-нибудь видели ее?

– Нет.

– О! Это роскошные густо сидящие цветы с маленькими узкими листьями.

– У меня такое впечатление, что вы знаете все на свете.

– Контрразведчик должен обладать именно такими знаниями. К сожалению, в мире есть много вещей, о которых я не имею понятия.

В госпитале медсестру Аленку все считали похожей на мальчишку. И виной тому были не только волосы, подстриженные очень коротко, но и задиристые глаза, и походка, как у мальчишки-подростка, и манера говорить, отчаянно жестикулируя. Если учесть, что с лица она была миленькая, да еще светловолосая, всегда носила чистенький халат и белоснежную косынку, характер имела отзывчивый, то нетрудно догадаться – она слыла всеобщей любимицей. И никто не знал и, может быть, даже не подозревал, что Аленке вовсе не нравилось, когда в госпитале ее называют Ленька и добавляют при этом: «Свой парень». Она все-таки была девчонкой. Самой обыкновенной девчонкой...

Месяца два назад, промозглым февральским днем, когда широкие тучи шли низко, чуть ли не касаясь крыши госпиталя, и колкий дождь хлестался, точно кнут, Аленка познакомилась с шофером Николаем. Он привез какого-то майора и сидел в кабине машины. Аленка бежала через круглый асфальтированный двор в особняк, двухэтажный, с толстыми мрачными колоннами у входа, где жил весь медицинский персонал госпиталя. Николай открыл дверцу, крикнул:

– Девушка, притормози! – Она остановилась. А он сказал: – Угости чайком, милая. Промерз как сатана.

– Беги за мной, – ответила она.

И он побежал.

Раскрасневшаяся и веселая, она напоила его чаем с крепкой заваркой и кусковым сахаром. Он пил с удовольствием. Дул на край металлической кружки. И рассказывал смешные анекдоты, многие из которых Аленка слышала раньше. Но она все равно смеялась. Ей было весело с ним. И она чувствовала, что нравится ему...

Николай приезжал еще три раза, все с тем же майором. Но дважды Аленка, как назло, дежурила. А в последний раз майор пробыл в госпитале лишь несколько минут.

Прощаясь, Николай обещал заскочить в скором времени. Но обещания не выполнил...

...Койка Аленки стояла у окна. В комнате с высокими, окрашенными в салатный цвет панелями было свежо и чисто. Широкий шкаф, поставленный к стене торцом, загораживал вход, образуя перед дверью маленький тамбур, прикрытый узенькой цветастой занавеской. Комната на троих. В центре. – стол. На нем темная бордовая цветочница с молодыми веточками распустившегося граба.

Сдернув покрывало, Аленка присела на кровать. Высоко подняв руки, стянула блузку. Тут же услышала, как дверь без стука отворилась. Аленка испуганно спросила:

– Кто там?

Колыхнулась портьера. Девушка в белом халате, лицом непривлекательная, остановилась у стола, покосилась на цветочник, потом сказала:

– К начальству госпиталя тебя вызывают, Алена.

– Спать хочу.

– С ночи?

– В шестой палате перед утром моряк скончался. В сознании умирал. Все пальцы мои рассматривал. И твердил, что они музыкальные, что мне нужно играть на виолончели. А я этот инструмент и не знаю. Ты когда-нибудь видела виолончель?

– Много раз, – уверенно ответила девушка. – Она на саксофон похожа. Только труба длиннее.

– А я почему-то думала, на гитару. Он так хорошо про пальцы говорил.

– Нет. На саксофон... Одевайся.

– У меня нет сил подняться с кровати, – призналась Аленка.

– Я скажу, что тебя не нашла.

– Все равно не отвяжутся.

В кабинете начальника госпиталя Аленка увидела только двух офицеров.

– Извините, мне нужен начальник, – сказала она. И хотела выйти.

– Не торопитесь, прекрасная девушка, – сказал немолодой тучный полковник. – Вас зовут Аленка?

– Да.

– Вот и отлично. Мы вас ждем. Проходите, пожалуйста, Аленка. Садитесь... Я полковник Каиров. А это капитан Чирков.

Капитан был намного моложе полковника и, как показалось Аленке, серьезнее, За все это время он даже не шевельнулся и только смотрел на Аленку пристально, точно просвечивал рентгеном. Растерянность, коснувшаяся было Аленки, сменилась любопытством. Девушка неторопливо прошла в глубь кабинета. И опустилась в низкое неуклюжее кресло, покрытое мятым холщовым чехлом.

Каиров спросил:

– Аленка, вы знакомы с шофером Николаем Дешиным?

– С шофером Николаем – да... Но я не знаю, как его фамилия.

– Посмотрите, пожалуйста, – сказал капитан Чирков и вынул из лежащей перед ним папки крупную фотографию Дешина.

– Что он натворил? – мельком взглянув на фотографию, спросила Аленка.

– Это он? – повторил вопрос Каиров.

– Да.

– Он ваш друг?

– Мы знакомы, – спокойно, с внутренним достоинством ответила девушка.

– Давно?

– С февраля месяца. Он приезжал сюда.

– Часто? – спросил Чирков и почему-то смутился. Кончики его ушей покраснели очень заметно.

– Три раза.

– Один? – доброжелательно поинтересовался Каиров.

– Нет, – покачала головой девушка, перевела взгляд на Чиркова и ответила так, будто спрашивал капитан: – Он приезжал с майором.

– Вы знаете фамилию майора? – Голос у Чиркова был напряженный, словно он через силу выдавливал слова.

– Не интересовалась, – виновато призналась Аленка.

– А в лицо его помните?

– Видела один раз.

– Он здесь есть? – Чирков положил перед . ней несколько фотографий.

Аленка быстро нашла фотографию майора Сизова:

– Вот он.

– Вы не путаете?

– Нет. Я его запомнила. Он посмотрел на меня так... Я поняла, что не понравилась ему.

– У женщин есть такое чутье, – заметил Каиров.

– Есть, – подтвердила Аленка.

– К кому он приезжал? – спросил Каиров.

– Не знаю.

– Жаль. – Каиров сокрушенно покачал головой. – Очень жаль. Мы на вас крепко рассчитывали, Аленка.

– Если нужно, я постараюсь узнать.

– Мы были бы вам за это благодарны, – сказал Чирков и неожиданно улыбнулся Аленке. Хорошо, нежно.

И она твердо ответила:

– Я узнаю.

– Только делать это нужно, не привлекая излишнего внимания, – пояснил Каиров. – Между прочим... Понятно?

– Да, – тихо и серьезно ответила Аленка.

– Пусть это будет вашим комсомольским поручением. Боевым поручением, – сказал Каиров, любивший (а что делать?!) громкие фразы.

– Я приеду к вам завтра в это время, – сказал Чирков, вставая. – Срок достаточный?

– Вполне. – Аленка тоже поднялась.

– До свидания! – Чирков протянул ей руку.

Автобиография

«Я, Чирков Егор Матвеевич, родился 2 апреля 1917 года в семье юриста. Отец мой, Чирков Матвей Романович, был членом Минской городской коллегии адвокатов. Мать – домохозяйка.

В 1924 году мы переехали в город Борисов, где отец работал в нотариальной конторе, а я учился в средней школе. В 1927 году я был принят в пионеры, в 1933 году – в члены ВЛКСМ. Общественные поручения выполнял. Был редактором школьной стенной газеты.

В 1935 году я поступил в Московский юридический институт, который окончил в 1940 году.

В армии с первых дней войны.

Был женат. Но недолго, с января по август 1938 года. С гражданкой Татьяной Обмоткиной мы не сошлись взглядами на жизнь.

Родители мои погибли в 1941 году при бомбардировке города Борисова.

Под судом не был,

Родственников за границей не имею,

Капитан  Е.  Ч и р к о в

20.12.1942 г.».

Естественная убыль

– Что я ему скажу? – испуганно спросила Татьяна.

– Уж не знаю, не ведаю, – пряча взгляд, заявила Марфа Ильинична, и второй подбородок ее неприятно колыхнулся.

– Он не поверит.

– Его дело... Только появляться близ тайника, тем паче товар туда класть, не советую.

– Он сказал, что вы ему должны две тысячи.

– За кирпичи? Разбогатеет быстро, – сказала как отрезала Марфа Ильинична, махнула при этом рукой и покраснела.

– Он приносил не кирпичи.

– Мне неизвестно, и тебе тоже.

– Вы никогда никому не верите, – вздохнула Татьяна.

– Это мой недостаток.

– С недостатками нужно бороться.

– О, если бы только с недостатками! До них руки не доходят.

– Марфа Ильинична, вы заговорите кого угодно.

– Верно, Танечка. Сызмальства я заикалась. Потом выровнялась. И теперь тараторю, удержу нет. Жан другой раз начнет на инструменте репетировать. Я к нему с разговорами. Он у меня послушный, вежливый. И то взмолится: «Мама, вы кричите так, что я барабана не слышу».

– Вам хорошо шутить, – горестно заметила Татьяна. – А что я скажу ему?

Марфа Ильинична уклонилась от ответа:

– Дай воды попить.

Они прошли на кухню.

– У меня квас есть, – сказала Татьяна.

– Лучше воды. Я квасом не напиваюсь.

Крякнув громко и неприятно, Марфа Ильинична поставила опорожненный стакан на подоконник. И повернулась спиной к окну, которое крест-накрест было заклеено узкими полосками марли.

– Ты, Татьяна, не печалься. Положись на меня. Твой, он человек осторожный, даже мне не рискует показаться. Он все разумеет. Передай ему – наперед товар, пущай к тебе приносит. Когда я сама носить буду, когда ты... Ни у кого подозрения это вызвать не может. Ты моя клиентка довоенная. Ясно?

– Ясно, но... Кто две тысячи платить будет?

– Плюнь и забудь. В торговле всегда случается естественная убыль. Об этом каждый продавец знает.

Фляжка

В шестом часу вечера еще было светло, хотя солнце уже пряталось за Косым мысом, и свет над городом лежал мягкий, и все было без теней, как на детском рисунке. Каиров направился к Золотухину. Он медленно, словно прогуливаясь, шел по стертому, давно не ремонтированному тротуару, тянувшемуся от здания к зданию, большинство из которых давно лишились крыш и окон. Возле продуктового ларька женщины дожидались своей очереди. Продавщица резала хлеб длинным, будто сабля, ножом, и он мерцал тускло и холодно.

Сквер, заселенный старыми, кряжистыми кленами, был пуст.

Скамеек уцелело мало. Да и уцелевшие имели удручающе неприглядный вид. Но листья на деревьях уже набирали силу. И смотреть на них было приятно.

На выходе из сквера Каиров остановился, чтобы пропустить мчавшуюся на большой скорости машину, но, заскрежетав тормозами, машина лишь чуть проскочила мимо Каирова и замерла у тротуара. Показалась кудлатая голова. Послышался знакомый голос:

– Мирзо Иванович!

– А я к тебе, Дмитрий, – сказал Каиров Золотухину.

– Милости прошу в машину.

– Здесь недалеко. Пойдем пешком. Подышим свежим воздухом, – предложил Каиров. – Это возвращает силы и бодрость.

– Как всегда, правы, Мирзо Иванович. – Золотухин вылез из машины. Сказал шоферу: – Поезжай. – Выглядел он устало. Протянул Каирову руку: – Я подготовил сведения, которые вы просили.

– Спасибо, Дмитрий. Как Нелли?

– Что с ней станется? – недовольно ответил Золотухин.

– Слушай, дорогой, – Каиров произнес эти слова властно и строго, – в таком тоне никогда не смей говорить о Нелли! Она мне почти как дочь.

Золотухин смутился:

– Мирзо Иванович, ради бога, не горячитесь. Кажется, я немного устал.

– Немужское дело жаловаться на усталость.

– Я не жалуюсь. Я объясняю. Не сердитесь, Мирзо Иванович. Я люблю Нелли.

– А понимать ее – понимаешь? – Каиров склонил голову набок, заглядывая в глаза Золотухину.

– Это уже тонкости. Сейчас не до них. Пусть она меня понимает. У нее больше свободного времени.

Каирову ответ показался странным. Мало того, не понравился. Вначале ему захотелось осадить Золотухина или прочесть ему мораль о супружеской жизни, но Золотухин выглядел таким несчастным, таким замотанным, что Каиров не нашел ничего лучшего, как просто спросить:

– Подсчитал?

– И не думал.

– Не верю.

– Честно, Мирзо Иванович... У нас с Нелли все в порядке. Хорошо мы с ней живем. Правда, укоряет она, что простора во мне маловато, что суховатый я человек. Не спорю... Говорю, обожди, после войны жизнь настоящая начнется...

Нота горечи прозвучала в голосе Золотухина громко и явственно, как петушиный крик на рассвете. Каирову не понравилось это. И он сказал нудновато, по-стариковски:

– С жизнью лишь когда расстаются, понимают, что она настоящая. А после войны, дорогой, свои трудности придут.

– Ясное дело, – без воодушевления согласился Золотухин.

Они миновали площадь. Голубой сумрак лежал над ней, как опрокинутая чаша. Поднялись по улице, которую перегораживала сложенная из кирпичей баррикада. Вышли к зданию милиции.

– Старшина Туманов на месте? – спросил Каиров.

– Сейчас выясним, – ответил Золотухин.

Но выяснять не пришлось. Старшина Туманов сидел возле стола дежурного, набирал номер телефона. Увидев вошедших, он положил трубку, встал и поздоровался.

– Мне нужно задать вам только один вопрос, – сказал Каиров. – Вы не находили в машине Дешина фляжки с водкой?

– Нет, товарищ полковник.

– Значит, не находили, – многозначительно уточнил Каиров.

Старшина стоял перед ним навытяжку, смотрел на полковника честно, с пониманием. И Каиров поверил, что такой человек не утаил бы фляжку, пусть даже наполненную водкой.

– Фляжки в кабине не было. Я осветил кабину. Думал увидеть кровь. Или другие следы преступления.

– Ничего не увидели? – Каиров уже не смотрел на старшину. Окрашенные в белую краску стекла окна за спиной дежурного светились слабо и мерцающе.

– Подозрительного ничего.

– Спасибо. – Потом, повернувшись к Золотухину, Каиров сказал: – Ладно, всего хорошего.

– Вам не нужна моя помощь, Мирзо Иванович?

– Пока нет.

Выйдя из милиции, Каиров решил не спускаться вниз к площади, а вернуться в гостиницу верхней дорогой. Она выведет его к узкой немощеной улочке, на которой, он когда-то жил. У них с женой был уютный деревянный домик. И персиковый сад. И виноград «изабелла» над окнами. Из винограда осенью Каиров давил вино. Но получалось мало. И вино выпивали молодым, не позже Нового года. Оно очень хорошо пахло. Изумительно! И было почти как виноградный сок, только немножко с градусами. И цвет у вина был темно-красный. Оно приятно смотрелось в бокале, если свет попадал на тонкие стенки и катился вниз-желтым искристым комком.

И море искрилось. И летом и зимой... Потому что и зимой было много солнечных дней. Небо в январе голубело еще чище, чем в августе.

Белые панамы, яркие одежды курортников на бульварах пестрели, как украшения. Они придавали городу праздничный и немного легкомысленный вид.

Сегодня море и небо остались прежними, но курортную панаму город сменил на матросский бушлат.

Каирову не довелось быть осенью сорок второго, года среди защитников города. Однако он много, очень много слышал о мужестве людей, сокрушивших врага, преградивших ему путь на Черноморское побережье Кавказа.

И сейчас, вглядываясь в сильные и спокойные лица горожан, Каиров верил, что эти люди сделают все. И город, их родной город станет еще лучше довоенного. Как и прежде, он будет солнечным, красивым, веселым, но он будет и строже, и сдержаннее, потому что подвиги мужчин и женщин, отстоявших его, не забудутся никогда.

Обелиски и памятники встанут рядом с тополями и кипарисами, а легенды о мужестве и бесстрашии будут передаваться из уст в уста.

Сложится очень много легенд – о пехотинцах, моряках, летчиках, зенитчиках. И вначале, видимо, ничего люди не узнают о чекистах. Потому что деяния их известны лишь ограниченному числу лиц и по служебным законам до поры до времени разглашению не подлежат.

...Женщина с полными ведрами шла через улицу. Вода плескалась на землю с каким-то шлепающим звуком.

Увидев воду, Каиров сразу вспомнил о фляжке.

Куда же девалась фляжка, из которой Сизов поил шофера Дешина? В вещах Сизова ее нет. Да и не должно быть. Вещи брали из гостиницы. А в гостиницу Сизов не вернулся, потому что остался лежать под колесами. Фляжку Дешин не уносил (Каиров верил в это). Значит, был третий. Кто он? В чем заключалась его роль?