Текст книги "Ожидание шторма"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Любопытства ради

Танго было старым, довоенным. Очень тоскливым и немного надрывным. Мелодия рождала банальные картинки томной, знойной жизни, свидетелем или участником которой Каиров никогда не был, но он видел такую жизнь в заграничных кинофильмах и даже слышал именно это танго в одном из них. Он забыл название ленты. Но кадры, как мусор, всплывали в памяти – берег океана, мужчина в пробковом шлеме и яркая женщина, с мольбой глядящая ему в глаза. Попугаи на пальмах, обезьяны...

Чужая тоска, чужие страсти. Дешевые, словно грим. И вот эта музыка, рожденная где-то далеко для других людей, для других печалей и радостей... Почему она здесь? Почему люди движутся в такт ей, повинуясь словно приказу? Хорошо это или плохо?

Подумать бы на досуге. По когда он будет, этот досуг?

Выбравшись из танцзала, Каиров свернул под лестницу и увидел, что дверь в библиотеку приоткрыта. Он вошел. Роксан сидел по одну сторону перегородки, Татьяна – по другую. Роксан встал, он был обязан встать при появлении полковника. Спросил:

– Вам нравится наш джаз?

Татьяна смотрела настороженно.

– Я достаточно стар, чтобы любить такую музыку, – ворчливо ответил Каиров и посмотрел на Роксана неприветливо.

Роксан все-таки смутился, но виду не подал:

– Предпочитаете симфонии?

– Марши. Они напоминают мне дни моей молодости. – Каиров повернулся к Татьяне: – У меня к вам одна просьба. Не могли бы вы дать мне почитать «Казаков» Льва Толстого?

– Книга на руках. Ой, надо напомнить Жану, чтоб вернул. Он всегда так: возьмет и держит месяцами.

Каиров вздохнул, бросил взгляд на стул, однако не сел. Сказал:

– Так уж и месяцами! Может, человек и взял ее совсем недавно.

– У меня отличная память. – Татьяна порылась в картотеке. Вынула абонементную книжку. – Смотрите, четырнадцатого марта. Он тогда еще просидел здесь чуть ли не весь вечер. Анекдоты глупые рассказывал.

– На нет и суда нет, – развел руками Каиров.

– Возьмите что-нибудь другое, – предложила Татьяна.

– Только из классиков.

– Есть Горький, рассказы.

– Это можно.

...Когда Каиров проходил мимо столика дежурного администратора, услышал голос Сованкова:

– Добрый вечер, товарищ полковник. Как жизнь?

Каирову нравился этот однорукий мужчина, по-житейски мудрый, приветливый. Он остановился, пожал ему руку. Откровенно сказал:

– День суматошный выдался. А годы уж не те.

– Старость не радость, – грустно согласился администратор. – Жизнь пролетает быстрее, чем сон.

– Сны бывают долгие.

– Есть люди, которые не видят снов.

– Есть. – Каиров хотел было продолжить путь, но вдруг спросил: – Вы хорошо знали майора Сизова?

– На нашей работе трудно сказать: хорошо, плохо. Скорее, поверхностно. Фамилия, имя. Номер комнаты, в которой живет... Ну и еще... В какое время уходит, в какое возвращается.

– Когда видели Сизова в последний раз, не помните?

– Очень хорошо помню. В тот самый вечер, четырнадцатого. Уходя из гостиницы, Сизов положил на этот столик ключ. И можно сказать, мне доложил. Говорит: «Петр Евдокимович, если будут звонить из штаба, вернусь после двенадцати. С Мишей Роксаном к девочкам смотаемся...»

Ночь

– Страшно, – сказала Татьяна. – Сегодня останешься у меня.

– Раньше ты не позволяла мне этого, – спокойно ответил Роксан.

– В твоих словах я не слышу радости.

– В пять часов утра я выезжаю в Сочи за продуктами.

– Нельзя отменить поездку?

– Приказ может отменить лишь старший начальник.

– Я все забываю, что ты офицер.

– Нужно тренировать память.

Они шли темной улицей. Небо над ними было безлунное. И звезд на нем казалось меньше, чем обычно.

– Ты обещал подарить мне фонарик, – сказала Татьяна.

– Вот он. – Роксан вложил фонарик ей в руку.

Татьяна нажала кнопку. Пятно яркого света скользнуло по листве. Замерло.

– Сирень, – сказала Татьяна. – Персидская.

– Наломаем.

– У меня есть большой букет.

– Пусть будет два. – Роксан перемахнул через невысокий забор. И затрещали ветки...

Они поставили букет в литровую банку, потому что цветочница была занята другим букетом, и наполнили банку хлорированной водопроводной водой.

– Обычно я не опускаю цветы в такую воду, – сказала Татьяна. – Я наливаю воду, часов пять даю ей отстояться. Пока выйдет хлорка...

– За это время сирень завянет, – возразил Роксан.

– Сирени много.

– Да. Но скоро она отойдет...

...Лежали молча. И она слышала в темноте его спокойное дыхание. И видела его голову, камнем вминавшую подушку. Она знала, что он не спит. И ее угнетало затянувшееся молчание.

Окно было распахнуто. Поздняя луна заглядывала в комнату вопросительно, но дружелюбно. Прохлада, свежая, ночная, приятно щекотала кожу лица, плеч, рук...

Вдруг он спросил:

– Ты меня любишь?

– Как ты меня.

– Это не ответ.

– И не вопрос.

– Ты ничего не хочешь сказать мне.

– Хочу.

– Говори.

– Со мной случилась беда.

– Со мной тоже.

– У меня страшная беда.

– У меня страшнее.

– Нет. Страшнее беды быть не может. Ко мне приходила женщина. Она сказала, что Сизов был немецким шпионом.

– Почему же ты до сих пор жива?

– Я подписала бумажки. И получила деньги.

– Много?

– Десять тысяч.

– Что ж теперь будешь делать?

– Я хочу убежать, скрыться.

– Куда убежать, где скрыться?

Он лежит неподвижно. Не смотрит на нее. Не хочет видеть ее лица. Больших, напуганных глаз.

– Не знаю, – отвечает она.

– Убежишь – запутаешься еще больше... Это не выход. Слушай меня. Завтра позвони Каирову. И, не называя себя, попроси встретиться с ним где-нибудь в безлюдном месте. Допустим, в городском саду. Во всем ему признайся. И еще скажи, что я приду к нему вечером, как только вернусь из Сочи.

– Почему в безлюдном месте? – спросила Татьяна.

– Возможно, они следят за тобой.

– Они... Они и тебя хотели завербовать?

– Да. Только обломилось, не удалось.

– Почему же ты жив?

– Потому что мертв другой.

– Значит, это ты Сизова... – прошептала она.

Он повернулся, посмотрел ей в глаза...

Михаил Георгиевич Роксан вышел из квартиры Татьяны Дорофеевой в четыре часа пятнадцать минут. Он не заказал машину. И теперь должен был добираться до места службы пешком.

Утро только-только зарождалось. Небо было еще серое. Видимость плохая. Под аркой, которая выводила из внутреннего двора на улицу, сгустилась темнота.

Неизвестная женщина, отделившись от стены арки, вдруг преградила Роксану дорогу. Фигура женщины казалась прямой, как столб.

– Руки от пистолета! – повелительно сказала женщина. – Вот так... Поклон от Сизова, Роксан.

Аленка едет в город

Завхоза в госпитале не любили. Во всяком случае, медицинские сестры. Он был стар, скуп, подозрителен. Слоевом, мужик паршивый. И молодость раздражала его. Медицинским сестрам вредил он обычно по мелочам. Кровать с прорванной сеткой предложит, электрическую лампочку не выдаст: не положено, дескать, старая лампочка сгорела раньше времени. С врачами же и с другими старшими начальниками завхоз был заискивающе вежлив, внимателен. И начальство благоволило к нему. И запросто величало Федотычем.

Аленка давно мечтала сделать шестимесячную завивку. У нее были светлые прямые волосы, а ей хотелось, чтобы они вились, как у барашка или хотя бы как у хирурга Сары Ароновны. И Аленка накручивала их на бигуди. Но уже утром они развивались и обвисали, как развешенное белье. Женского мастера парикмахерская при госпитале не имела. Выбраться же в город не так просто: или машины попутной не было, или машина шла в город, а Аленка дежурила.

И вот сегодня утром Аленка свободна, девчонки кричат:

– Старый хрыч в город едет.

Аленка – к завхозу:

– Федотыч, я с тобой.

Федотыч морщится, как от дыма:

– Я в кабине тесниться не буду. У меня ревматизма.

– А в кузов?.. Можно, я в кузове?

– Тама цистерны, керосином пропахшие.

– Ничего. Я как-нибудь, – уговаривает Аленка.

– А что тебя в город несет?

– Завивку сделать.

– «Завивку», – передразнил Федотыч. – Нужна она тебе... Провоняешься керосином – в парикмахерскую не пустят.

– Прорвусь!

Цистерн в кузове четыре. Железные, черные, высотой с Аленку. Они теснятся к кабине, когда дорога идет под уклон. И пятятся к заднему борту, если дорога забирается вверх.^;Нелегко с ними Аленке.

Аленка смотрит на небо. Ей очень хочется сделать перманент и увидеть того капитана, серьезного и доброго, который приезжал в госпиталь выяснять про Погожеву. Интересно: нашли ее или нет? Но куда интереснее: женат ли капитан? Если женат, то лучше и не встречать его. Надежды, глупые, точно куры, в голову лезут. А вдруг капитан холост? Глаза у него правильные и лицо тоже. И она нравится ему. Разве забудешь его поцелуй? Не в щеку или в лоб, а в губы. Так целуют, когда любят. А может, нет?

Машина въехала в город. Аленка постучала по крыше кабины:

– Остановите!

Федотыч приоткрыл дверку.

– Я слезу здесь, – сказала Аленка.

– Давай.

Машина остановилась. Аленка спрыгнула на обочину.

– Где мне вас искать?

– Возле нефтеперегонного завода, – ответил завхоз.

– Не уезжайте без меня, – попросила Аленка.

– А ты не канитель тута... Не позже часа к проходной объявляйся.

– Хорошо, – сказала Аленка.

Она быстро разыскала парикмахерскую. Это был низкий беленый дом, стоящий среди развалин, в одной половине которого размещалось пошивочное ателье военфлотторга, в другой – парикмахерская. В мужском зале была очередь. Женский – удача – пуст! Полная армянка в белом-халате сидела перед зеркалом и ела вареную картошку.

– Здравствуйте, – сказала Аленка. – Я хочу сделать завивку.

– Фиксаж есть?

– Какой фиксаж?

– Простой... Без фиксажа нельзя.

– Как же быть? – огорчилась Аленка. – Я специально приехала из госпиталя.

– Раненая?

– Санитарка.

– А работы много? – поинтересовалась армянка.

– Хватает.

– У нас, наоборот, клиента нет. До красоты ли теперь женщине?

– Плохо, – согласилась Аленка. – До свидания. Я пойду.

– Зачем? Не торопись... Поговори что-нибудь...

– Фиксажа нет.

– Обожди. Куда спешишь? Фиксаж поищем.

Удачным ли получился перманент, судить трудно. Годков он Аленке прибавил, но лучше ее не сделал. И с перманентом, и без него она все равно была хорошенькой.

Часа через полтора Аленка вышла из парикмахерской. Город она знала плохо. Поэтому спросила у первой встретившейся женщины, как пройти к нефтеперегонному заводу. Выяснилось, что завод не близко – у подножия горы, вершина которой темнела в далекой голубизне. Транспорт в городе ходил нерегулярно, с перебоями, но Аленка все же дождалась автобуса. Приземистый, пузатый, с одной лишь дверью возле кабины водителя, автобус был переполнен. Аленка стояла между мешками и корзиной, сплетенной из прутьев. И другие люди стояли в проходе. Налегали друг на друга, когда автобус тормозил или разворачивался.

Оказалось, что до завода автобус не идет. Он останавливается возле моста и делает там круг.

Речка под мост текла с самых гор. Быстрая, неглубокая. Она пенилась и бурлила вокруг камней. Камни были очень хорошо видны с моста: большие, завернутые в зелено-желтый мох.

Мост заслонялся шлагбаумом. И солдаты с автоматами на груди стояли возле маленького домика, который, очевидно, служил караульным помещением.

Документы медицинской сестры пришлись по душе солдатам. Они улыбались Аленке, шутили. Один сказал искренне:

– Оставайся служить с нами. Не обидим.

– У вас свои есть, – ответила Аленка.

– Зачем так говоришь? Зачем обижаешь? – Солдат черненький, с усиками. Грузин, наверное.

– Не сердитесь, ребята! – Аленка помахала им рукой.

Она свернула с шоссе на дорогу, вымощенную крупными камнями.

Громадные нефтехранилища, закамуфлированные зелеными и коричневыми пятнами, возвышались по обе стороны дороги. Вокруг хранилищ была ограда из колючей проволоки и ходили часовые. Один, совсем еще мальчишка, не удержался, крикнул:

– Привет, землячка!

– Бывай здоров, земляк, – ответила Аленка.

– Может, встретимся?

– После войны! Когда у тебя борода расти станет.

Потом пошли дома барачного типа. А перед заводом – площадь. Через нее железнодорожный путь, выходящий на сортировочную станцию.

На площади – магазин, пошивочная мастерская, общественная уборная. Время – полдень. И похоже, что на заводе перерыв. Возле проходной людно. У магазина очередь.

В центре площади – стоянка для машин. Их там около дюжины. Грязные, и камуфлировать не надо. Вода в луже шипит и хлюпает, ходит волной, когда машина выезжает на стоянку. Солдаты-водители морщатся и даже чертыхаются: выходить из машины приходится прямо в лужу, желтую, густую.

Машины из госпиталя среди остальных нет. «Неужели старых хрыч уехал не дождавшись?» – подумала Аленка.

Дежурный по бюро пропусков ответил:

– Да. Из Перевального была машина. Полчаса назад уехала.

«Вот же сволочь Федотыч! Как теперь добираться?» Стоит Аленка растерянная, словно ее обокрали. Того и гляди, заплачет.

– Что же мне делать? – спрашивает жалобно.

В бюро пропусков говорят:

– К шоссе выйдите. Голосуйте. На попутных доберетесь!

Через проходную идут, идут толпой женщины. И обрывки разговоров доносятся до Аленки обыкновенные, женские.

– С жидким мылом сплошное мучение...

– А ты замачивай в мыле.

– Я ей говорю: «Что толку? Он к тебе ходит, а у самого семья». Она в ответ зубы выскалила. Как загнет... Сама знаешь.

– Знаю.

– На коленках штанишки опять протер. Веришь, залатать нечем...

– Фаина крем на свином жиру делает, сурьмы в него добавляет...

В раздумье, так и не решив, что же ей делать (легко сказать: выходи голосуй на дороге. На эту дорогу через весь город добираться надо), подошла Аленка к окну. И сквозь запыленное стекло вдруг увидела возле проходной Серафиму Андреевну Погожеву. Не поверила себе, присмотрелась: Погожева...

– Ой! – Аленка опять стучится в окошко дежурного. – Здесь женщина у проходной. Ее контрразведка ищет, Помогите задержать. Это очень важно.

– Где-то милиционер был. Товарищ старшина!

Старшины нет долго. Или время остановилось, замедлилось. Наконец вышел старшина.

– Вот она, эта женщина, – показывает Аленка.

Старшина Туманов смотрит в окно. Говорит тягуче:

– Известная женщина. Откуда ее знаете?

– Она работала в нашем госпитале.

Старшина чешет подбородок. Молчит. Думает, наверное.

«Сюда бы, конечно, лучше офицера, – рассуждает Аленка. – Этот старшина, кажется, порядочный валенок».

– Идите поговорите с ней... – наконец говорит Туманов. – Нужно отвлечь ее внимание. А то начнет палить... Люди пострадают.

– Старшина, возьмите сотрудников нашей охраны, – предлагает дежурный по бюро пропусков.

– Не нужно, – спокойно отвечает Туманов. – На этот раз не уйдет.

Аленка уже возле проходной. Радостно, по-девчачьи восклицает:

– Серафима Андреевна!

Не выдержала Погожева, вздрогнула. Рука в кармане. Но вот узнала Аленку. Напряжение сходит с лица.

– Серафима Андреевна, как хорошо, что вы живы! А мы все думали, что вы попали под бомбежку. Думали, с вами несчастье приключилось...

– Нет. Все хорошо, Аленка. Вернулась я. А ты какими судьбами здесь?

– С машиной я приехала. Завивку сделать. Как? Хорошо получилось?

– Зря, Аленка. Без перманента ты была милее.

– Вы меня огорчили... – расстроилась Аленка. Расстроилась самым искренним образом.

Это не ускользнуло от наблюдательной Погожевой. И она сказала совсем спокойно:

– Ничего. Завивка долго не держится... Все же скажи, что ты делаешь возле завода?

– Старый хрыч... – Аленка смущенно поправилась: – То есть Федотыч меня бросил. Не дождался...

В это время старшина Туманов был уже за спиной Погожевой.

– Руки вверх!

Все поняла Погожева. Лицо – мел. Глаза словно укрупнились. Подняла руки. Но, поднимая, сунула что-то в рот. И, обмякнув, упала наземь.

Невезучий человек старшина Туманов.

Встреча, назначенная по телефону

Женский голос – не скажешь, что он напряженный или взволнованный, может, немного виноватый – в трубке:

– Товарищ Каиров, мне нужно срочно увидеть вас. Давайте встретимся сегодня в десять часов утра в городском саду у скульптуры «Русалка».

– С кем я говорю?

– Вы меня знаете. Но... я не хочу называть свое имя.

– Кажется, Дорофеева, – сказал Каиров Чиркову, положив трубку.

– Возможно... – согласился Чирков. – Вполне вероятно. Вы произвели на нее впечатление как мужчина.

– Не следует быть циником, сынок, – недовольно ответил Каиров.

...Последний раз в этом парке Каиров был с женой семь лет назад. Тогда здесь желтели ровные дорожки, и кусты стояли ухоженные, подстриженные, в фонтаны вздымали гребни, как петухи. На плоской крыше гостиницы «Южная» был летний ресторан и танцевальная площадка. Трио музыкантов – степенные холеные мужчины в белых фраках – играли танго и блюзы. Ресторан был дорогой. Публика сюда приходила солидная. Мужчины и женщины средних лет. Официанты подавали хорошие вина, и кухня отличалась изысканностью.

Теперь на крыше гостиницы «Южная» стояли три зенитных пулемета. И маскировочные сети свисали на стены, как покрывала.

Дорожки, парка все были в темных трещинах. Кусты разрослись. Скульптура «Русалка», мытая дождями, сушенная ветрами, казалась сморщенной и постарелой. Татьяна ходила по танцевальной площадке, на которой мокли еще осенью облетевшие листья. Женщина, как всегда, была тщательно напудрена и подкрашена, но синеву под глазами не удалось скрыть. И глаза от этого казались еще больше, чем обычно.

– Вот, – сказала Татьяна. И вынула пачку денег.

– Так много! – сказал Каиров.

– Десять тысяч, – сказала Татьяна. И добавила: – Я написала за них расписку.

– Понимаю, – сказал Каиров. – Говорите...

Он взял ее под руку. И они, словно прогуливаясь, пошли заброшенной аллеей, где стояли облезлые лавочки и прошлогодние листья мусорились под ногами. Она говорила тихо, но очень искренне. И Каиров подумал, что Татьяна, в сущности, неплохой человек, может только избалованный. В последнем виноваты ее красота и мужчины. Впрочем, давно подмечено – нет ничего быстротечнее и ненадежнее, чем красота женщины.

– Вы полагаете, что Роксан убил Сизова? – спросил Каиров.

– Я так поняла... Он не сказал точно. Но можно было догадаться.

– Сизов знал, что Роксан спекулирует продуктами?

– Знал.

– Картина проясняется... Зная о махинациях Роксана, Сизов пытался его шантажировать. Роксан не мог отказать. Он понимал, что отказ означает смерть. Возможно, он тоже дал расписку. В тот самый вечер, когда Сизов оставил Дешина с машиной у трансформаторной будки, а сам пошел к Роксану. Ведь Роксан снимает квартиру в Рыбачьем поселке.

– Я ни разу не была у него.

– Я был. Я сразу подумал об этом. Но хозяйка ничего не могла сказать. Она лишь подтвердила, что Роксан приехал домой около восьми, поужинал и лег спать. Вся беда в том, что и она рано уснула.

– Как?! – ужаснулась Татьяна.

– Нет-нет!.. Хозяйка – старушка. Скорее всего, Роксан вылез через окно. Если так, то убийство Сизова не было случайным, стихийным актом. Видимо давая согласие работать на немецкую разведку, Роксан хотел прежде всего выиграть время. Но Сизов поверил ему. И потерял бдительность. Они пришли к машине. Увидев мертвецки пьяного шофера, Роксан сообразил, что провидение дает ему славный шанс. Выбрав момент, он бьет Сизова гаечным ключом по затылку. Сизов был в шапке. На ней сохранился след удара. Кстати, эксперт, полагая, что Сизов был в фуражке, решил, будто удар нанесен предметом, завернутым в тряпку... Тело он бросает под колеса и спускает машину с тормозов. Он делает одну ошибку – уносит с собой фляжку, в которой были остатки водки.

– Фляжка – ошибка? – удивилась Татьяна.

– Сама фляжка не очень нужна, но ее отсутствие навело на мысль, что на месте преступления был третий человек. Взволнованный происшедшим, он чувствовал необходимость выпить. Может быть и другое объяснение. Не будем гадать, попросим рассказать об этом Роксана.

– Он все расскажет.

– Вы уверены?

– Он сам послал меня к вам. И обещал встретиться с вами по возвращении из Сочи.

– Хорошо. Обождем.

– Я все рассказала, товарищ полковник. А теперь отведите меня в камеру.

– До конца войны? – спросил Каиров.

– До конца войны... – ответила она устало.

– А кто победит? Как вы думаете? Мы или немцы?

– Мы.

– Сидя в камере? Запремся все в камеру и будем ждать, когда кончится война. А кто-то будет приносить нам еду. За нас сражаться... Несерьезный разговор, Таня. Война не состязание джигитов. В ней зрителей нет. Или ты враг, или друг. Раз пришла к нам, давай идти вместе – локоть в локоть...

– У меня не получится, – грустно ответила она.

– Мы поможем. Ты нам веришь?

Она нахмурилась. Покачала головой:

– Чиркову я не верю вообще.

– Мне?

– Вам?.. Ну... Не очень чтобы верю.

– А ты поверь, – попросил Каиров. – Без этого нельзя. Я с гражданской войны в контрразведке. Контрразведка – это наука. Контрразведка – это искусство: Контрразведка – это импровизация. Но еще она... и вера! .Вера в товарищей, вера в справедливость твоей борьбы.

– Вы мужчина. Вас специально учили этому.

– Специально меня не учили ничему. Даже грамоте... Мой отец чистил ботинки на Центральном базаре города Баку. И был уверен, что земля плоская, как лепешка. Я бродил по свету и клевал зерна знаний где придется и когда придется... Единственно, что я понял сразу еще босоногим пацаном, – я понял, что хочу счастья, и для себя, и для людей. А ты, Таня, хочешь счастья только для себя.

Она не возразила. Она ссутулилась, сказала, глядя в землю:

– Люди обо мне не сильно заботятся.

– Даже наш разговор свидетельствует о неправоте твоих слов. За это время я успел бы составить протокол, допросив тебя как немецкую шпионку.

– Что я должна делать? – Она выпрямилась, посмотрела решительно.

– Ждите.

– Кого?

– Человека, который придет с паролем.

– Он убьет меня?

– Скорее всего, нет. Мы примем все меры, чтобы этого не случилось.

– А если он не придет?

– Это из области догадок. Наберитесь терпения.

– Если ко мне придут с паролем, как я сообщу вам?

– Об этом условимся. Сегодня же. До свидания. Не будем выходить вместе.

Каиров скрылся в аллее. Небо было хмурое. Листья не блестели. Чуть покачивались в ожидании дождя. Глухо гудели машины, двигались по дороге в порт. Каиров обождал, пока Татьяна вышла из сада, и только потом пошел к своей машине.

В особом отделе его с нетерпением ожидал Чирков. Первое, что сказал Каиров, войдя в кабинет, было:

– Нужно задержать Роксана.

И услышал в ответ:

– Интендант Роксан исчез. Утром он должен был ехать с автоколонной за продуктами, но на базу не явился, в управление тыла не приходил, дома не ночевал.

– Немедленно обеспечьте охрану Дорофеевой! – распорядился Каиров.