Текст книги "Гайдамаки. Сборник романов (СИ)"
Автор книги: Юрий Мушкетик
Соавторы: Николай Самвелян,Вадим Сафонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 56 страниц)
– Да вот он… Тут… рядом… в траве. И дальше – в лесу шумит.
– Еще и на речке, рябь гоняет, а на море, о котором я тебе рассказывал, поднимает волны, да такие, что некоторые из них повыше кораблей будут. В общем, ветер веселый, смелый и быстрый. А такие не всем нравятся. Многие любят тишину да покой. И вот собрались однажды в лесу звери, которым ветер очень надоел.
Василий в лицах изобразил, как медведь жаловался на то, что ветер вечно мотает у него перед мордой ветви, отчего рябит в глазах и даже путь в собственную берлогу не отыщешь. Зайцу не нравилось другое – ветер обгонял его, самого быстрого из зверей. Тихая озерная вода считала себя красавицей. Недаром же все – и люди и звери – наклоняются над нею, жадно целуют ее, утоляя жажду. Воде вовсе не хотелось, чтобы ветер морщинил ее гладкое прекрасное лицо. Даже ручеек выступил против ветра. «Жур-жур! – сказал он. – Я сам всегда в движении. Но я знаю, куда тек вчера, куда теку сегодня и куда потеку завтра. А ветер творит неведомо что, создает беспорядок и всех тревожит. Если его спрятать, сразу станет тихо и хорошо. Настанет такая благодать, такое ласковое «жур-жур», что мы все наконец отдохнем и порадуемся».
– Они спрятали ветер? – с тревогой спросил Петька. – Он ведь большой. В мешок не сунешь.
– В том-то и дело, что ветер не всегда бывает большим. Спит он, свернувшись в клубочек, где-нибудь под кустом или под деревом. И тогда его можно подкараулить и схватить.
– А он проснется и убежит!
– Если за день не очень устал. А то ведь он намается и спит крепко, хоть хватай его и вяжи. Раз уж ты такой нетерпеливый, то сразу скажу, что звери отыскали все-таки спящий ветер, сунули его в мешок, крепко-накрепко завязали, вырыли яму и закопали. И вдруг стало тихо и скучно. Остановились облака в небе. В одних местах все время шел дождь, а в других – постоянно светило солнце. Не росли жито и пшеница. Да это и понятно: там, где тучи закрыли небо, им не хватало солнца, а там, где постоянно сияло солнце, им недоставало дождя. Застыли, не доплыв до гаваней, корабли в море. Снова собрались звери на великую раду и стали ссориться: что, дескать, мы наделали, зачем ветер спрятали? И – виновных искать: кто первый предложил спрятать ветер, почему наперед не подумали, что выйдет?
– А чего же звери его сразу же не отпустили?
– Хотели было, да вот незадача: хватал и прятал его медведь, а потом он ушел и забрался в берлогу, где и уснул. Когда же его разбудили, он долго тер лапой глаза, а потом сказал, что забыл, где зарыт ветер. Мол, не обязан он все на свете помнить.
– А ветер сам убежал!
– Почему ты так решил?
– Потому что он и сейчас на воле. Вон – шумит рядом с нами.
– Правильно, убежал от всех ветер. Догадайся, каким образом он это сделал.
Петька наморщил лоб, долго размышлял, а затем убежденно изрек:
– Мышонок дырку в мешке прогрыз.
– Пусть так, – согласился Василий. – Мог мышонок прогрызть в мешке дыру. Могло и иначе случиться. Если хочешь, придумай другой конец для этой сказки.
– Ладно, придумаю, – обрадовался Петька. – Да я уже придумал, только пока говорить не буду. Пусть до завтра будет тайной.
– А конец простой! – услышали они за спиной голос. – Ветер освободился – и дело с концом. Самое главное, что он снова летает!
Это неслышно подошел «ничейный солдат» Василий.
– Ты как здесь оказался? Так можно и шведов проморгать, – сказал сотник Василий тезке. – Заговорились мы с тобой, Петька.
– Мне уже идти?
– Пора. Ты не забыл, в какой дом надо постучать?
– Помню.
– И, гляди, нигде не останавливайся и никуда больше не заходи. Обещаешь?
– Все сделаю, как вы сказали.
– Спеши! Я буду ждать тебя здесь. И ты, – продолжал он, обращаясь к «ничейному солдату», – напрасно покинул пост.
Петька улыбнулся, отчего его круглое лицо стало еще открытее и наивней, а нос гордо вздернулся к небу. Василий сдержал улыбку.
– Будь осторожен, малыш!
Петька, подпрыгивая, побежал вниз по холму и вскоре скрылся в кустарнике.
Мальчишка появился в отряде месяца два назад. Его родители погибли в Опошне, где шведы держали в плену более полутысячи малороссийских людей разных званий и сословий, в том числе и многих крестьян, не без основания заподозренных в стремлении осложнить жизнь завоевателям. Хотя князь Меншиков однажды предпринял крупную и успешную диверсию, освободив большинство пленных, родителей Петьки спасти не удалось. При первых же звуках выстрелов, поняв, что русские рвутся к Опошне, шведы перекололи штыками до полусотни пленных, в том числе и родителей Петьки. А сам Петька вырвался за частокол и, припадая к земле при звуках выстрелов, наглотавшись снегу, добрался до ближайшего леса. Там он простоял под деревом, может быть, час, а может, и целых пять. Он не помнил. Его нашли какие-то люди, о чем-то расспрашивали, но Петька не мог говорить. Он только смотрел прямо перед собой пустыми, мертвыми глазами и дрожал. Его привели к костру, раздели, растерли водкой, укутали в овчину. Так он остался в отряде. Спал рядом с Василием. В свободные минуты, а их было не так много, мальчик просил Василия рассказать какую-нибудь сказку… Случалось Петьке и относить важные депеши в соседний отряд, с которым были предприняты две совместные акции, причем весьма успешные. Захватили десять бочек крупного пушечного пороху, который в отряде никак не пригодился (его высыпали в реку), опять угнали более полусотни коней, перебив вооруженных табунщиков, наконец, взяли в плен четырнадцать валахов
[30]
и переправили через реку к Меншикову, чтобы в русском лагере их допросили, а далее поступили бы с ними так, как найдут нужным.
Князь Александр Данилович нашел нужным более получаса беседовать с простыми казаками-конвоирами. Может быть, князь помнил, что начинал свою жизнь вовсе не князем, а мальчишкой-пирожником. Но скорее другое: в минуты всеобщей опасности всем бывает не до чинов и званий. И приходит вдруг сознание того, что под мундирами все одинаковы, а пуля с равным успехом пробивает и княжье сердце, и сердце обыкновенного смертного, и даже королевское сердце. Александр Данилович Меншиков нашел нужным пуститься и в путаные объяснения по поводу ссылки Семена Палия. И самодержец, настаивал Александр Данилович, не свободен в своих поступках. Он вынужден считаться с обстоятельствами, с мнениями и интересами союзников.
«Даже бог, будь он на месте царя, вынужден был бы сослать Палия в Сибирь! – воскликнул князь, а затем, подумав, добавил – Если бы, конечно, бог был в союзе с бестолковым Августом. Но мы не выбираем себе союзников. Напротив того, теперь, когда держава наша стала силою могучей, союзники ищут нас. Кому выгодно, тот к нам и ластится. Впрочем, Палий уже возвращен. И теперь царь его милостями своими не оставит…»
…Василий лежал на спине, заложив руки за голову, и глядел в небо. Воздух лишь начинал густеть – приближались сумерки. И небо как будто стало ближе, а когда появятся звезды, оно снова станет высоким и отдаленным, как в полдень. Лишь в сумерках и на рассвете оно ненадолго приближается к земле, как будто пробует пристальней вглядеться в лик ее.
Стрекотали кузнечики где-то рядом. Казалось, что совсем над ухом. Пряно пахло чабрецом.
Думал он, если это можно назвать думами, сразу обо всем на свете – о Марии и Крмане, о ксендзе Шимановском, возвещавшем конец мира, о девушке Евдокии, которая очень плакала, когда ее недавно отослали из отряда домой, в деревню. Он видел лица: всегда напряженное, даже когда она улыбалась, лицо Марии; стертое, как будто лишенное четких контуров – Крмана; хищный профиль ксендза, его седые растрепанные волосы: «И обрушатся храмы божьи, и опустится мрак на твердь и воды!»
«Об одном прошу,– сказала Евдокия. – Не отсылайте меня. Вас, если меня рядом не будет, убьют».
«Глупости, – постарался как можно тверже сказать Василий. – Никто меня не убьет. А ты что, пули умеешь заговаривать?»
«Умею».
Он не рискнул встретиться с нею взглядом, только махнул рукой и отошел прочь.
Ухо уловило мягкие, приглушенные травой шаги. Василий приподнялся на локте. Это опять был его тезка – «ничейный солдат», бежавший из отряда Яковлева.
– Что тебе неймется?
– Будем зажигать?
– Рано еще.
– Ребята спрашивали меня, какой толк в кострах.
– Ты им объяснил?
– А как же! Сказал, что костры давят господам шведам на душу. Душа пугается того, что непонятно. Коли же сама душа напугана, так ее и одолеть полегче, чем душу непуганую. Почему младенец огня не боится и руку к нему тянет? Да просто неведомо ему, что огонь горяч.
– Не думай обо всем этом, – сказал Василий. – Полежи, погляди на небо. Вон звезды. Каждая из них – такая же земля, как та, на которой мы с тобой живем.
– Ну да!
– Честное слово.
– Побожись! – сказал солдат.
– Тут и божиться нечего. Давным-давно доказал это ученый. Звали его Коперник. Запомни: Николай Коперник.
– И что там люди есть, он узнал?
– Нет, о людях на других звездах Коперник ничего не говорил. Но, может быть, они там все же существуют.
– Интересно! И у них тоже живут свой русский царь и шведский король?
– Помолчи, – попросил Василий. – Полежи тихо. Что это тебе так неймется?
– Боюсь молчать, – признался солдат, – вот и болтаю, чтобы свои мысли потушить. Еще лучше водки выпить. Да сейчас не время… Не пора ли высылать разъезды? Ты уж извини, что я подсказываю тебе, пане сотнику.
– Пустое, – сказал Василий. – Я сотник не по своей воле, а по приказу гетмана. А разъезды вправду пора снаряжать. Идем.
Неделю назад от гетмана поступил приказ высылать к кострам разъезды, устраивать засады, чтобы любой ценой добыть «языка» – пленить одного, а лучше двоих или троих шведов (желательно – из разных полков), чтобы подробнее узнать о планах короля. И хотя шведы стреляли по кострам, устроили даже кавалерийскую атаку на один из них, потеряли в стычке с разъездами до полутора десятков человек, взять «языка» не удалось.
На небольшой поляне, окруженной густыми зарослями орешника, Василий разъяснил, что сегодня к каждому костру будет выслано по два разъезда; один должен держаться чуть сзади каждого из костров, второй – сбоку, в стороне. В задачу первого разъезда входило ввязаться в бой с любым шведским отрядом, приблизившимся к костру. Второй разъезд должен был попытаться отрезать шведам пути к отступлению в свой лагерь и перехватить кого-либо из отставших. Снаряжено было всего восемь разъездов – по два к каждому костру.
– Можно мне с вами? – спросил у Василия его тезка, «ничейный солдат».
– Мы будем рядом у одного костра, – ответил Василий. – Но ты возглавишь засадный разъезд.
– А нельзя вместе с вами? Для засадного разъезда есть другие ребята. Ведь у нас хватает бывалых казаков.
– Приказ не обсуждают! – сказал Василий. – Если я отдаю приказы тихим голосом, это вовсе не значит, что их можно обсуждать. Седлайте коней!
А вспомнил Василий лицо Евдокии, которая просила не отсылать ее из отряда и, кажется, вправду надеялась защитить его от пули.
– Седлайте коней! – повторил Василий. – Пора!
*
Тем временем Петька верхом на палке доскакал до домика Крмана.
– Но-но, гнедой! – погонял он палку.– Не робей!
У входа в хату он «спешился», прислонил палку к палисаднику и смело вошел в сени.
Крман, измученный бессонницей, с синими полукружьями под глазами, сидел в горнице и читал Библию.
– Чего тебе, мальчик? Хлебушка нет. Но если хочешь, дам кусок мяса.
Крман помнил голодных детей в Сенжарах, с худыми, обтянутыми тонкой желтой кожей лицами, которые бродили вокруг лагеря, протягивали ко всем дрожащие руки и просили: «Хлебушка! Хлебушка, Христа ради!» Потом он видел и нескольких детей, умерших от голода,– со вспухшими животами и красно-синей потрескавшейся кожей на шее и руках. Крман даже спросил у Гермелина: «Вы понимаете, что это дети человечьи?»
Гермелин зло ответил; «А вы? Я-то понимаю!..»
– Я дам тебе поесть, мальчик! – очнулся Крман. – Только хлеба нет.
– Мне не надо хлеба. Я не просить пришел. Вам надобно знать, что сегодня костров будет особенно много.
– Постой, мальчик! Кто тебя послал? Откуда ты?
– Знаем, да не скажем! – ответствовал Петька. – Откуда я пришел, там меня уже нет.
– Нет, погоди. Кем тебе приходится Василий?
– Никаких Василиев мы не знаем.
– Но он тоже говорил о кострах… Странно. И вообще, откуда ты прибежал?
– С неба! – ответил Петька. – На небесном коне прискакал. Он привязанный у палисада стоит.
Растерявшийся Крман от изумления даже выглянул в окно, но не увидел ровным счетом ничего, кроме пыльной неровной дороги, по которой, спотыкаясь, размахивая руками, к дому приближался Погорский.
– Сядь, мальчик! – сказал Крман. – Вот сюда, на сундук. Я тебя не обижу. И немного помолчи, пока я буду разговаривать с дядей, который сейчас войдет в дом.
– А что, сундук этот волшебный? – поинтересовался Петька.
– Волшебный, волшебный! Я же велел тебе молчать.
– В нем ветер спрятан?
– Какой ветер? Сейчас же замолчи… В чем дело, Самуил? На тебе лица нет.
– На мне скоро не будет и головы! – отвечал вошедший Погорский. – Кстати, и твоя голова тоже не так крепко сидит на плечах, как ты полагаешь. Что это за голубоглазый ангел на сундуке? Твой новый знакомый? Ты впадаешь в детство, Даниил. От русских есть перебежчик. Они ждут больших подкреплений и готовятся к генеральному сражению.
– С божьей помощью все обойдется… – начал было Крман.
– С божьей помощью никого из нас не останется в живых. Да и сейчас они атакуют.
– Кого?
– Даниил! Кого могут атаковать русские? Шведский лагерь!
– А где мальчик?
– Какой?
– Который был на сундуке.
– Действительно, куда упорхнул голубоглазый ангел?
Петька тем временем скакал на своей палке по направлению к стоявшему на невысоком холме бараку шведского короля. Собственно, Петька не знал, что это за барак. Но по тому, как суетились вокруг него пешие и конные люди, сообразил, что события должны развернуться именно там. Внизу, под холмом, в боевом порядке скакали конники. Было их много. Они двигались в направлении между холмом, на котором стоял барак, и крепостью, точно стремились отрезать осаждавших Полтаву от главного лагеря.
По конникам ударили шведские пушки. Значит, конники были русские. Не стали бы шведы бить по своим.
Когда Петька добежал до холма, он увидел, что из барака вышел сутулый горбоносый человек, навел подзорную трубу на отряд конников и что-то сказал стоявшему рядом человеку в пышном мундире. И человек мигом помчался куда-то, будто его плетью хлестнули. Петька понял, что горбоносый человек – один из начальников, если не сам король. Да, конечно же, это король. Он отдавал распоряжения. Вокруг него суетились. Петька вдруг испугался, что атакующие могут не знать, где находится этот швед. Сорвется атака! Ведь русские наверняка искали короля. Да и Василий не раз говорил, что было бы хорошо захватить короля или Мазепу. И вот теперь он, Петька, знает, где король, а те, что внизу скачут прямо на выстрелы, этого, наверное, не знают и знать не могут. Надо было дать им сигнал. Но как? И тут Петьку осенило. Он сорвал с себя рубаху, прикрепил ее к палке и стал размахивать над головой этим штандартом:
– Сюда! Сюда! Он здесь!
– Постой, мальчик, не кричи! – долетел до него чей-то голос, но Петька не знал, что это голос Крмана.
Крман выбежал вслед за Петькой из хаты, но при своей дородности поначалу никак не мог за ним поспеть.
– Сюда! – продолжал кричать Петька. – Здесь главный! Здесь!
Крман видел, как к Петьке метнулся один из драбантов короля. Петька увернулся от сабли, бросился к кусту сирени и спрятался там. Драбант – за ним.
– Что вы делаете! – закричал Крман по-немецки. – Это же ребенок!
Окровавленный Петька лежал, свернувшись клубочком, как ветер, сказку о котором он только что услышал, и зевал. Крман знал, что означает такая зевота. Голубые глаза уже подернул туман.
– Он же был совсем маленький! – прошептал Крман.
Драбант и сам начинал понимать, что совершил, мягко говоря, дело нехорошее.
– А зачем они подсылают к королю своих детей?
– Я сейчас же иду к королю, чтобы положить конец беззаконию! Можете рубить меня тоже, если хотите!
– У русских много детей. Надо ли из-за одного так сердиться? Кроме того, король приказал никого не щадить.
– Вы негодяй! – крикнул Даниил. – Я буду жаловаться королю!
Драбант не посмел остановить Крмана.
Карл был в хорошем настроении. Конница Рейншильда на рысях врубилась в ряды русских и целую милю преследовала их.
– В чем дело? – спросил король у Крмана. – Вам потребовалась еще одна аудиенция?
– Только что здесь, рядом с вами, убили ребенка.
– Он что-то кричал русским и сигнализировал им! – сказал подошедший драбант.
– Что ж, случаются и маленькие шпионы, – спокойно произнес король. – Тут не может быть скидок на возраст. К тому же с русскими мы обходились и будем обходиться с особой строгостью. Надо, чтобы у них вошло в привычку бояться шведов. Кстати, русские и сами способны на любые злодейства. Они не щадят даже невинных тварей. У меня недавно украли петуха. Сделали это, конечно, русские шпионы. Спрашивается, что сделал им плохого бедный петух? Он много лет будил меня по утрам… Но что это – опять костры?
– Костры? Где костры? – глухо спросил Крман. – Хватит костров! Я иду, чтобы погасить их!
Тяжело, нетвердо ступая, он начал спускаться с холма.
– Задержать его! Если надо – связать, – спокойно сказал король. – Мне коня. Никакого эскорта. Впрочем, вы, – он ткнул драбанта, убившего Петьку, пальцем в грудь, – можете ехать со мной. Да прихватите кого-нибудь еще. Но только одного.
Вязать Крмана не пришлось. Он сделал еще несколько шагов и рухнул. Мимо него промчались король и двое драбантов. Крман застонал. Послали за Погорским. Пришел и королевский хирург Нейман. Крмана перенесли в хату, поставили за уши пиявки, пустили кровь. К ночи Крман проснулся. Был он бледен и слаб, но помнил все, что с ним произошло.
Король атакует
Сотник Подольский сидел с казаками из своего разъезда на пригорке, в двух десятках сажен от костра. Коней не распрягали. Ждали, не появятся ли шведы.
Но вокруг было совершенно тихо, будто и вправду кто-то, как в сказке, спрятал ветер.
Все молчали. И каждый, наверное, думал о чем-то своем, заповедном.
Теперь уже неярко и смутно вспомнились Василию фольварк под Высоким замком, разговоры в полутьме, сама панна Мария. Неужели это было всего лишь год назад? Неужели лишь шесть месяцев минуло с тех пор, когда они ехали в стужу по зимней дороге?
А ведь во Львове тоже идет жизнь и бушуют страсти. Может быть, кто-нибудь еще, кроме ксендза Шимановского, от тоски разбил себе голову о морду каменного льва? Кто теперь в постояльцах у тетушки Фелиции? Пополнил ли свою библиотеку пан Венцеслав Лянскоронский?
Иезуиты вкупе с униатами, наверное, весьма преуспели в борьбе со львовским Ставропигийским братством, типография которого до недавних пор издавала русские книги. Все могло случиться в этом внешне тихом городе. Но тишина обманчива. А штили на море очень часто сменяются штормами. И придет время, очнется Львов, как очнулась сейчас в борьбе со шведами Украина от Киева до Полтавы, от Северской земли до Сечи… Когда это случится? Через десять лет? Через сто? Василий этого не знал и не загадывал наперед, но чувствовал, что теперь вряд ли вернется во Львов, а останется здесь, среди бескрайних лесов и полей, в этой подымающейся, как богатырь после долгого сна, стране. Отсюда слишком уютными, почти игрушечными виделись ему Львовские улицы и площади… Затем он стал думать о своей пьесе, которую во Львове, наверное, уже забыли.
Василий очнулся от криков и выстрелов. Они доносились с той стороны, где горел соседний костер.
– Эй! – крикнул Василий. – Что там у тебя?
Никто не ответил. Но ведь он не мог ошибиться: кто-то стрелял. Более того, все ближе был слышен конский топот. Трое всадников теперь неслись сюда. Сейчас они должны показаться из-за холма. Да вот и они. Действительно, трое. Конечно же, шведы. Тот, что впереди, гонит коня прямо на огонь. Двое других немного от него отстают.
Отдавать команду не пришлось. Все трое казаков мигом оказались на конях.
– Наперерез! – крикнул Василий. – Хотя бы одного взять живым!
Но шведы, завидев вырвавшихся им навстречу конников, резко свернули в сторону. Успеет ли перехватить их второй Василий?
– Пане сотник, уходят!
– За ними! – крикнул Василий, а сам резко осадил коня, вскинул мушкет, дал упреждение – швед мчался галопом, надо было угадать то место, где он окажется через секунду.
Приклад тяжело ударил в плечо. Почти одновременно Василий услышал крик – значит, попал! А целил он в коня, чтобы только свалить всадника. Но, очевидно, попал в шведа. Впрочем, всадник удержался в седле. И тут Василий увидел красную вспышку ответного выстрела. Ему показалось, что всадник промахнулся. Просто вдруг погасли костер и звезды над головой, и он почувствовал, что вместе с конем проваливается в бездну. Василий уже не слышал выстрелов, криков:
– Что с вами, ваше величество? Вы живы?
– Жив! – зло ответил Карл. – Но этот мерзавец оказался метким стрелком. Он раздробил мне ногу.
Один из драбантов хотел поддержать короля. Карл оттолкнул его. Он стыдился, что не сдержал крика. Да и вообще было крайне неприятно, что какой-то русский, получеловек-полумедведь, который, может быть, и правилам войны не учен, все же ранил его. И это накануне генерального сражения!
И надо же было, чтобы по пути король и драбанты еще раз попали под обстрел казаков, неизвестно как оказавшихся поблизости.
Отстреливаясь, вместе с драбантами король все же ушел от преследования.
Через полчаса хирург Нейман с испугом разглядывал королевскую ногу. Рядом со столом валялся разрезанный окровавленный сапог. Кость была задета, а возможно, даже раздроблена.
– Будет очень больно, ваше величество…
– Ничего, потерплю, – сказал король, а его бледное лицо покрылось росинками пота. – Я останусь хромым?
– Не думаю, – ответил Нейман. – Постараемся сделать все, что в нашей власти. Негодяй, который стрелял в вас, спасся?
– Нет. Я ранил его первым же выстрелом, а затем подъехал и на всякий случай прострелил ему голову.
– Вашему мужеству можно только поклоняться.
– Сейчас постарайтесь сосредоточиться не на моем мужестве, а на моей ноге.
У барака, где Нейман врачевал королевскую ногу, собрались все шведские военачальники. Здесь были и Левенгаупт, и Рейншильд, и Спарре, и первый министр граф Пипер.
– Для чего нужна была эта безумная выходка? – спрашивал Пипер. – Мало всего того, что произошло с нами за последние месяцы, так теперь в русском лагере станет известно о ране короля. Лучшего подарка для царя Петра не придумаешь.
– Они все окапываются на той стороне реки.
– Да этих русских сам черт не разберет! Если они решили давать оборонительный бой, то с какой целью они переправляют часть полков на эту сторону?
– Позвольте, когда началась переправа? – спросил Левенгаупт. – Неужели вам не понятно, что это означает?
– А что именно это может означать?
– Прежде всего то, что нами безвозвратно утеряна инициатива. Давешняя кавалерийская атака и редуты на другой стороне реки – отвлекающий маневр. Они собираются дать нам бой здесь.
– Так пусть же поспешат! – воскликнул Рейншильд. – Дать генеральное сражение стремимся и мы. Чего же лучше?
– Надо доложить королю о переправе русского авангарда, – решил Пипер. – Немедленно. Сейчас же!
– Почему вы решили, будто речь идет об авангарде? Не исключено, что русские затеяли очередную диверсию и, столкнувшись с нашими войсками, вновь убегут за реку.
– Не хочу вступать в спор, – резко ответил Пипер. – Мне ясно лишь одно: король должен знать, что происходит. Рушится наша держава. Ответственность на нем.
Речи Пипера пугали. В последние месяцы первый министр вел себя так, будто не то замыслил заговор, не то решился уйти в оппозицию королю. Вознесенный волею Карла до высот невиданных, он, наверное, острее остальных чувствовал и свою ответственность и причастность к судьбам истории. То, что для самого Карла – монарха и правителя от деда и прадеда – было естественным, привычным, для возведенного не так давно в первые министры и графы Пипера было внове, тревожило и беспокоило его. Он еще не потерял ощущение того, что власть – не только удобство и преимущество, но и ответственность. Казалось, Карл не боялся ни суда современников, ни суда потомков. Король «божьей милостью», он понимал себя в качестве судьбы Швеции. А против судьбы не поспоришь и с нее ничего не спросишь!
Нейман закончил операцию и перевязку. Пипер и Рейншильд вошли в барак. Король лежал на спине. Лицо его было совершенно белым. Лишь под глазами синие круги. Но взгляд был спокоен, а рука – он жестом пригласил вошедших присесть на табуреты – не дрожала.
– Ваше величество, – начал Рейншильд, – русские переправляются через реку. Есть основания предполагать, что кавалерийская атака была отвлекающим маневром…
– Отвлекающим от чего? – спросил король. – От их переправы на эту сторону. Бог мой! Я и не подумал бы им мешать. Они жаждут битвы? Чего же проще! Она будет им подарена!
– Но у нас есть сведения, будто к ним приближается подкрепление – около сорока тысяч башкир и калмыков.
– Это которые с луком и стрелами? Значит, надо поспешить в бой против регулярных русских войск, а затем рассеять и азиатские орды.
– Но ваша рана…
– Она не помешает мне руководить действиями армии.
– Благоразумно ли такое решение, ваше величество? – настаивал Пипер. – У нас еще есть надежда уйти за Днепр, дождаться подкреплений из Польши.
– Нет! – твердо сказал король. – Надежды на помощь от Станислава Лещинского напрасны. Татары и турки не спешат присоединиться к нам. Впоследствии они о том глубоко пожалеют. И отступать я не стану. Пусть меня считают безумцем, но не трусом. Я сказал все.
Это означало, что спорить с королем бессмысленно.
Туман над Львовом
Панна Мария проснулась посреди ночи от чувства, будто задыхается. Что случилось? Отчего это? Она подошла к окну и отдернула занавеси. За стеклом ничего не было видно. Даже всегда горевших сигнальных огней на сторожевых башнях. Сплошная молочная пелена. Такого тумана ей еще никогда не приходилось видеть. Казалось, что на нем, как на холсте, можно писать маслом, рисовать углем или сангиной.
Туман съел город, поглотил его. Это было даже жутковато. Да, странен был весь год. Ранняя, яростная, пугающая зима. А затем – стремительная, как обвал, весна, когда за один день стаяли снега, реки вышли из берегов, с гор в долины обрушились потоки. В городах залило подвалы и склады. Да и лето было непонятным. Жара сменялась ливнями, уже совсем почти осенней слякотью. Теперь этот туман.
Уже две недели не было никаких вестей из-под Полтавы. Если бы генеральная битва состоялась, то о ней очень скоро узнали бы во Львове. Значит, там происходит нечто странное. Обе армии по каким-то причинам топчутся на месте, не предпринимая решительных действий.
Что с Василием? Где он? Говорят, когда с любимым случается беда, человек всегда это чувствует. И этот странный туман, который теперь казался Марии живым. Будто подглядывает с улицы в окно… Да нет, просто усталость. Нервы. Она не суеверна. Не верит ни в какие приметы.
К утру туман развеется. И снова будут видны строгая надменная колокольня Катедры – латинского кафедрального собора, черная и как бы составленная из кубиков звонница Волошской церкви, разноцветные черепичные крыши. Мир снова обретет реальность. Все станет на свои места.
От Лянскоронского принесут цветы, очередную записку и очередную редкую книгу, переплетенную в красный или желтый сафьян. Продержав какое-то время книгу у себя, прочитав ее, если она покажется интересной, Мария возвратит ее владельцу. Принимать от Лянскоронского подарки она не хотела.
Только откуда эта тревога? И почему посреди лета, июльским днем, такой туман?
Панна Мария зажгла свечу и почти до рассвета читала. Это была очередная книга, присланная Лянскоронским. Точнее, даже не книга, а переплетенная рукопись с иллюстрациями. На форзаце значилось – перевод с испанского. Но ни имени автора, ни имени переводчика отыскать не удалось, что наводило на мысль: уж не труд ли это самого Лянскоронского? Да и сюжет был странен. Некий испанский дворянин описывал свое путешествие в Крымскую Каффу с остановками в Мюнхене, Вене и во Львове. И именно Львов показался ему тем городом, который стоит в стороне от страстей, от нарастающей неумеренности в душах правителей и простых людей. Во Львове всё, как считал путешественник, нормально и соразмерно. Река Полтава именно такой ширины, какой и надо быть реке: не слишком глубока и не слишком широка. Дома в большинстве трехэтажные и о трех окнах по фасаду. А зачем больше? Улицы достаточно широки, чтобы на них могли разминуться две кареты. Но и не шире.
Лишь гармония, считал путешественник, может принести счастье и покой всем людям. А она возможна, если города не будут слишком велики, реки чрезмерно полноводны, а люди будут проводить жизнь не в погоне за властью и славой, а в тихих дружеских беседах, баюкающих и успокаивающих. Затем шло описание одного из львовских домов, хозяин которого посвятил свою жизнь тому, чтобы создать вокруг себя атмосферу покоя и душевного равновесия.
Мария с досадой отложила книгу. Совершенно ясно, что Лянскоронский агитировал за себя самого. Скорее всего, каллиграфический почерк принадлежит кому-нибудь из его секретарей. Возможно, текст диктовал секретарю сам хозяин…
Почему-то ей вспомнились Одноглазый Иван, купец Михайло… Что остановит этих людей, если у них душа горит? Откуда же возьмется у Лянскоронского покой? А ведь именно покоя он просил в записках, авторство которых скрывал.
Рыжий приземистый, похожий на медвежонка Михайло однажды на вопрос Марии, зачем ему политика, ответил просто и ясно:
«Конечно, я мог бы нажить много золота. По части торговли голова у меня работает получше, чем у папы римского. Но у меня дети, и я хочу, чтобы они их не убили».
«Кто «они»?» – спросила Мария.
«Ну, разные «они». Сейчас шведы, раньше были татары, а до них были и другие. Не за себя борюсь. За детей своих».
Ну, а у Лянскоронского детей не было. Да и семьей не спешил обзаводиться. Он был занят самим собой.
Туман за окном стал еще плотнее. Он не рассеялся и днем. И на следующий день. Мария не знала, что это и был тот самый знаменитый «семидневный» львовский туман, который вошел в легенды и позднее его считали чуть ли не божьей карой, насланной на город за тайные прегрешения граждан его.
Не было ей ведомо, конечно, и другое: что в ту самую минуту, когда она проснулась в ночи от ощущения удушья, доживал свои последние минуты сотник Подольский, ее Василий. После меткого выстрела Карла Василий ничего не ощущал и не помнил до минуты, пока его не принесли в лагерь. Тут он вдруг открыл глаза и одновременно ощутил острую боль в груди, отдающую в плечи и в живот.
