Текст книги "Гайдамаки. Сборник романов (СИ)"
Автор книги: Юрий Мушкетик
Соавторы: Николай Самвелян,Вадим Сафонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 56 страниц)
– Откуда тут шляхта возьмется? – беззаботно откликнулся один из запорожцев.
– Всяко бывает. Вот не так давно двух моих земляков атаман оставил обоз караулить, а те и заснули. Шляхта и схватила обоих, одного около воды пристрелили, а второй бежал…
Хрен согласился с дедом, и они свернули в сторону. Запорожцы растянулись за ними цепочкой по меже.
В селе было тихо. Где-то в саду звенела коса о брусок, да в лопухах под клуней тревожно кричал петух, предостерегая кур от коршуна, парящего над хатами. Около замусоренного утиными перьями пруда, уронив на тын ленивые ветви, тихо-тихо шептали листьями вербы. Под вербами на бревнах сидела группа людей. Подъехав поближе, удивленный Хрен увидел, что там собрались только глубокие старики.
– Здорово, молодцы! – громко крикнул он, сдерживая коня.
Старики ответили сдержанно, а один из них, седоусый великан в старом, протертом на локтях жупане, сурово сдвинул на переносице косматые брови.
– Были когдато и мы молодцами, грех смеяться над старыми людьми. Думаешь, как саблю нацепил, так можно и плести, что взбредет в голову. Мы в своё время тоже сабли имели, только не людей ими пугали, а волю боронили.
– Плохо, значит, боронили, когда нам снова приходится её добывать, – кинул Хрен, слезая с коня.
Ему было немного стыдно за свою неуместную шутку, поэтому, привязывая к плетню повод, он примирительно сказал:
– Не обижайтесь на мои слова, я так, в шутку сказал. Но всё же странно мне, сразу столько стариков бревна обсели.
Он и сам примостился на бревне, раскрыл перед стариками свой кисет, к которому потянулось сразу с десяток рук.
– Не совет ли какой держите?
– Да, – не спеша ответил худощавый высокий старик, разминая на ладони табак. – С пастбища возвращаемся. Ходили смотреть, где пруд копать. Вода в болотах высохла, нечем скотину поить. А вы кто же будете?
– Гайдамаки! – горделиво опираясь на саблю и едва поводя на своих сверстников глазом, ответил дед Мусий. – Приехали за вашим паном. Где он, не бежал ещё?
– Эге, – протянул старик в потертом жупане, – запоздали, хлопцы! Отправили мы своего пана.
– Куда? – в один голос спросили несколько гайдамаков.
– К самому атаману Зализняку. Пускай он судит нашего лиходея. Сегодня утром забрали. Он ещё со вторника у шинкаря прятался. Наши хлопцы там его и нашли. Вместе с попом их в Корсунь повезли. Заядлый униат был, долго с колокольни отстреливался. А на другом возу войта
[65]
и титаря
[66]
спровадили.
Запорожцы переглянулись.
– Почему же мы их не видели? – спросил Хрен.
– А откуда едете?
– От Зализняка.
– От Зализняка? – Теперь уже переглянулись старики.
Дед в потертом жупане подвинулся ближе к Хрену.
– Вы, может, шляхом ехали? А наши напрямки, через Карашинец… Они уже, видать, его проезжают.
Расспросив, куда ехать на Карашинец, запорожцы сели на коней.
Завадовцев они догнали по дороге от Карашинца к Корсуни. Те как раз отдыхали возле корчмы. Возы стояли в тени под деревом. На одном сидел крестьянин с суковатой палкой в руке. Увидев всадников, он кинулся было бежать, но гайдамаки перехватили его и завернули назад.
– Почему ты один? – спросил Хрен. – А где остальная стража?
– В корчме.
– Вот как вы сторожите, – вмешался дед Мусий.
Крестьянин уверился в том, что перед ним гайдамки, и успокоился.
– Покрадет их кто, что ли? – он показал глазами на пленных, лежавших связанными на возах. – Василь!
Из корчмы выглянула голова и снова спряталась.
– Чего они боятся? Поди скажи, пускай идут сюда, – приказал Хрен
Крестьянин пошел в корчму. Дед Мусий заметил под кустами колодец и пошел туда. Колодец был неглубокий. Вернее, это была криница с поставленным поверх срубом. Сюда из-под горы бил источник, вытекая с другой стороны нешироким ручейком. Около криницы блестели лужи воды – кто-то поил коней выливал воду прямо под ноги. Дед перегнулся над срубом, опустил ведро. Не достав воды, нагнулся ещё ниже, зачерпнул, но вдруг его правая нога поскользнулась, и дед свалился в воду вниз головой.
– Спасите! – завопил он и почувствовал, как ледяная вода железными клещами охватила его тело. Он вынырнул на поверхность, схватился за сруб, болтая в воде обеими ногами.
– Помогите!..
Ещё мгновение – и несколько рук подхватили деда.
Запорожцы долго смеялись над этим происшествием, но деду было не до шуток. Он сидел на траве, выкручивал мокрые штаны и дрожал всем телом. Кто-то принес чарку горилки; дед выпил и, вытирая бороду, сказал:
– Простудная вода, прямо тебе ледяная, горло перехватило.
В Корсунь вернулись к вечеру. Возле крыльца, на котором сидел Зализняк, собралось много народу. Запорожцы развязали пленных, повели через толпу, глухо гудевшую десятками голосов. Кое-кто узнавал завадовских богатеев, из толпы раздавались гневные выкрики, брань. Пленных подвели к крыльцу. Хрен взбежал по ступенькам, но не успел он рта раскрыть, чтобы рассказать, кто эти люди и за что их привели сюда, как на крыльцо выскочил завадовский поп и, упав Зализняку в ноги, протянул хлеб. Хрен удивленно посмотрел на попа, потом на завадовских крестьян, стоявших у крыльца.
– Кто-то из тутошних богатеев ему буханку всучил, – сказал Зализняку Хрен, – быстры ж они.
– Это вы и будете завадовцы? – обратился Зализняк к крестьянам, которые поснимали шапки, с любопытством и страхом поглядывали на атамана.
– Мы, ваша вельможность, – ответил кряжистый крестьянин.
– Почему так поздно прибыл?
– Только вчера узнал, что твоя вельможность в Корсунь вступил.
– Какая такая вельможность? Не с паном говорите. Зачем привезли своих богатеев?
– На суд твой. Очень большие это лиходеи.
Зализняк усмехнулся. И не понять было той усмешки – злой или доброй она была. В его глазах прыгали искорки. Они то гасли, почти исчезали, то вспыхивали с новой силой, придавая глазам огненно-золотистый оттенок.
– Откуда же мне знать, что это за люди. Один вот и хлеб мне поднес. Может, он хороший человек?
– Кто, ксендз? – в один голос закричали завадовцы. – Он не меньше пана нас мордовал. Опанасову дочку он погубил. Веклиных детей осиротил…
Крестьяне стали перечислять обиды, нанесенные им ксендзом. Ксендз подполз к ногам Зализняка, пытаясь поцеловать сапог. Максим поднялся и с отвращением отступил назад. Ксендз возвел молящие глаза и вдруг встретился взглядом с Василем Веснёвским – бледный, испуганный, стоял тот в дверях.
– Хлопче, проси атамана… Я больше никого пальцем не трону…
– Брешет! – послышались голоса.
– В Рось его! – крикнул Зализняк к завадовцам. – Чего смотрите? Ваш поп, вам над ним и суд вершить.
Несколько человек схватили под руки ксендза. Он порывался снова упасть перед Зализняком на колени, отбивался ногами, кусал гайдамака за руки.
– А что это за птица? – Зализняк ткнул пальцем в войта.
Допросив пленных, Максим приказал казнить всех. Их отвели на пустырь, только пана, который, услышав приговор, кинулся через плетень, застрелили в огороде из пистолета.
Зализняк стоял на крыльце, пока не услышал, как на пустыре глухо прозвучали выстрелы. Ни один мускул не дрогнул на его лице, глаза смотрели спокойно. Даже Швачка взглянул на него с уважением и со скрытым страхом.
Зализняк выбил табак, из трубки и пошел в дом. Зашел в светлицу, зачерпнул кружку воды, выпил и зачерпнул ещё. На его лице лежала глубокая усталость, рука с кружкой чуть заметно дрожала. Вдруг он поставил кружку и шагнул в угол, где, спрятав лицо, сидел Василь. Максим поднял его голову и долгим взглядом посмотрел джуре в глаза. Шершавой ладонью, как маленькому, вытер он щеки, погладил по голове.
– Знаю, тяжело на это смотреть. А ты думаешь, мне легко?! Так надо. Не взявшись за топор, хаты не срубишь. То враги наши. Попался бы ты им в руки, думаешь, выпустили бы? Как бы не так. Видел, как войт исподлобья волком поглядывал?
Василь поднялся, вынул из посудника бутылку, открыл затычку, и в чарку забулькала горилка. Однако он не успел выпить её. Максим ласково и в то же время решительно отвел его руку, взял чарку, выплеснул горилку прямо на пол.
– Рано тебе пить её, да ещё и то помни: только слабодушные в ней покоя ищут. Ложись лучше да отдохни, завтра рано подниматься.
Деда Мусия всё больше сгибал недуг: болела поясница, из груди беспрестанно вырывался кашель; а ко всему этому ещё добавилась резь в животе. Он и раньше не мог похвастать здоровьем, а теперь, после купания в колодце, болезни ещё больше насели на него.
– Солнца бы мне побольше, кости погреть, – жаловался он, и Роман с Миколой под руки выводили старика на берег Роси, усаживали на траву, а сами ложились рядом.
– Чую смерть недалекую, – молвил однажды дед, подставляя под солнце спину. – Точит она уже свою косу.
– А ты знаешь, диду, как смерть вернули назад с хоругвями: «Нет мертвеца – косить пошел…», так вот и вы, диду, – деланно беззаботно сказал Роман. – Я сейчас вам расскажу, как один умирал. Это в зимовнике было. Захотел человек своего родича напугать. Снял с чердака гроб – баба его себе на смерть приготовила, – нарядился и умостился в нем, а сын тем временем побежал к родичу сказать про отцову смерть и попросить, чтобы тот пришел на ночь, потому что они, мол, боятся. Взял родич струмент сапожный – сапожник был – и пошел. Погоревал вместе со всеми, немного успокоил жену и взялся за сапоги. Тогда один за другим все вышли из хаты. Сучит сапожник дратву, вдруг – гульк, поднимается мертвец из гроба. Сапожник испугался да и хвать его колодкой по лбу. Тот так и брякнулся в гроб. Ждут родные – не бежит сапожник. Заходят потихоньку в хату. «Ничего, – спрашивают, – не было?» – «Да нет, – говорит сапожник, – пробовал было вставать покойник, так я его трахнул колодкой, он и лег снова». Они к гробу, а человек уже лег на веки вечные.
– Что-то не смешно, – промолвил дед Мусий.
– Я и не думал вас смешить, – делая нарочито серьезное лицо, сказал Роман. – Это в самом деле было. А чтобы было смешно, я расскажу вам, как жена сонного мужа в сенях на перекладине хотела повесить.
– А он ступу привязал?
– А вы откуда знаете?
– Сам тебе рассказывал.
– А-а!
Роман замолк и отвернулся. В густой пене прыгала по камням Рось, билась о каменные берега, поднимая над собой облака водяной пыли. Только тут, в заводи, над которой сидели гайдамаки, вода была спокойной, тихой, а на дне, вымытом чистой водой, блестело солнце. Роман, не отрывая взгляда, смотрел на него. Вдруг он заметил, что к солнцу откуда-то приближаются три тени. Роман оглянулся. Берегом спускались Зализняк, Неживой и ещё один гайдамак – донской казак Омелько Чуб.
– Греемся? – поздоровался Неживой и сел на камне. – Получше уже вам, диду?
– Где там, – безнадежно махнул рукой дед Мусий. – Как будто кто-то выламывает кости. Совсем я скис, не увижу, наверное, и своих.
Зализняк откинул кирею и сел рядом с Миколой.
– Увидите, диду, и скоро. Мы надумали послать вот этого казака в Медведовку. – Зализняк указал на Чуба. – Давно оттуда никаких вестей нет. Езжай, дед Мусий, с ним.
Лицо деда Мусия прояснилось. Он даже не пытался скрыть свою радость.
– Спасибо, детки! Теперь хоть и умру, так дома! Только… – дед на минутку задумался. – Как же это оно… а супостата кто бить будет?
– Поправитесь, диду, снова к нам приедете. Мы ждать будем. Дела ещё хватит.
– Оно и правда. Я тогда, матери твоей ковинька, ещё покажу, как надо саблю держать.
– А почему это Чуб поедет, а не кто-нибудь из наших? – поинтересовался Роман.
– Надо такого человека послать, чтобы не нашенский был. Узнать могут. Всякие люди по дороге случаются. Сегодня, диду, и выберетесь. Дадим тебе пару коней…
– Что ты, Максим! Разве я не знаю, какая в конях нужда…
– А я не знаю, какая у вас дома убогость? Котенка нечем из-за печи выманить.
– Сказал, не возьму, и баста!
Пока дед Мусий спорил с Зализняком, Неживой отвел в сторону Чуба.
– Будешь в Медведовке – зайди к моей жинке. Явдохой зовут. В Сечниевой хате живет она ныне, спросишь… – Неживой замялся. – Она тяжелая ходила… Узнаешь, как ребенок…
Неживой не успел договорить, как к Чубу подошел Роман.
– Хочу поговорить с тобой, – взял он запорожца за руку. – Отойдем немного. Попросить тебя хочу. Будешь в селе, передай поклон одной дивчине, – заговорил он, когда они отошли за камень. – Она в имении панов Калиновских живет, Галей звать, горничной служила у пана.
– Подурели вы все, что ли! – деланно сердито крикнул Чуб. – Передай да передай. Передам уж, ладно. Только бы не перепутать: у атамана Оксана, у куренного Явдоха, а у тебя как – Галя?
Роман покраснел, но, взглянув на расхохотавшихся Зализняка и Неживого, сам засмеялся. К ним присоединились дед Мусий и Чуб. Только Микола ещё ниже нагнул голову, сорвал стебелек полыни, кусал его, сплевывая в траву горькую зеленую слюну.
Поздно вечером дед Мусий и Чуб подъезжали к Медведовке. Наговорившись за длинную дорогу, оба молчали. Воз тихо шуршал по песку, кренясь то на один, то на другой бок.
– Погоняй быстрее, – нетерпеливо сказал дед Мусий, когда они съехали на Писарскую гать.
– Как же погонять – песку по колодки. Вот выедем, тогда уж. – Чуб подвинулся ближе к передку, всматриваясь в притихшее село. – Тишина какая. Даже собаки не брешут. И огонька ни одного не видно. Рано у вас спать ложатся.
Они уже доехали до середины запруды, как вдруг коренной испуганно захрапел и убавил ход.
– Чего ты, воды испугался? – чмокнул губами Чуб. – Но! – он ударил коня концом вожжей.
Конь черкнул крестцом по оглобле и рванулся в сторону.
– Куда ты, опрокинешь, чертяка! Тпр-р-р! А это что?
В конце гребли он заметил какие-то темные фигуры. Казак вытащил из-под соломы пистолет и спрыгнул на дорогу.
– Кто там?
Ответом было тревожное храпение лошадей и тихий плеск реки. Чуб осторожно прошел вперед и сразу остановился. На краю дороги в немом испуге застыли двое мальчуганов. Рядом с ними стояла рябая корова. Мальчики, очевидно, хотели завести корову в кусты, но та упиралась и не хотела идти.
– Куда это вы на ночь глядя? – спросил Чуб у старшего мальчика, испуганно жавшегося к кусту.
– Мы… никуда, корова заблудилась.
Чуб подозрительно посмотрел на детей.
– Аж сюда зашла? – сказал с воза дед Мусий. – Чьи же вы будете?
– Якимовы.
– Бондаря? Это ж Максимовы племянники! – крикнул Чубу дед Мусий. – Максим и отец их браты двоюродные. Садитесь, хлопцы, на воз, это я, дед Мусий.
Старшенький, которому было лет двенадцать, с облегчением вздохнул.
– Ой, а мы так напугались! Нельзя в село. Мама нас послала, чтобы мы корову на хутор отвели. Заберут завтра.
– Кто?
– Как кто? Конфедераты.
– Какие конфедераты? – Дед Мусий спустил ноги с передка телеги.
– Те, что вчера в село вступили. Забирают всё. Дядька Филона за коня забили насмерть. А у нас корова тоже с панского двора.
– Где же гайдамаки? Крепость Кончакская как?
– Выбросили их оттуда. Одних побили, другие поубегали, – хлопец потянул корову за веревку и крикнул брату: – Подгони, чего стоишь, прутом её!
– Много в селе конфедератов? – крикнул уже вдогонку Чуб.
– Кто знает! Сот пять, наверное, будет. Как заехали на панский двор Калиновских, почитай, весь заняли.
Чуб подошел к возу.
– В село теперь ехать нельзя. Нужно возвращаться назад, рассказать обо всем атаману.
Старик не ответил. Он посмотрел вслед хлопцам, потом перевел взгляд на село.
– Атаману рассказать надо. Отпрягай пристяжного и скачи на Корсунь.
– А вы?
– Поеду потихоньку домой. Мне уже полегче. А конфедераты… Стар уже я, чтобы меня к управе волочь, да и мало кто знает, где я был. Продам хату – на моё хозяйство покупатели всегда найдутся – и перееду в братнину, в лес. Всё равно пустует.
Чуб попробовал уговаривать старика, но тот не захотел и слушать. Тогда запорожец отцепил постромки, сбросил на воз хомут.
– Прощайте, диду. Хочу хлопцев за плотиной догнать, расспрошу обо всём подробнее.
Чуб пожал старику руку и через минуту пропал в темноте.
В село дед Мусий въезжал со стороны Крутого яра, глухой лесной дорогой. Повсюду было пусто, тихо, густой мрак окутал улицы. Под плетнями в кустах гнездились тени – казалось, будто это не кусты раскидали в стороны свои ветви, а уродливые чудища засели на краю дороги, распростерли руки и подстерегают добычу.
Раза два лошадь пыталась заржать, тогда дед Мусий (он шел впереди) обхватывал её морду рукой, гладил и умоляюще шептал:
– Тише, Буланый. Глупый, сейчас дома будем.
Под горой, возле Оксаниной хаты, старик остановил коня и, кинув вожжи на тын, вошел во двор. Наклонившись к окну, постучал в стекло. В хате долго не отвечали. Наконец скрипнула дверь, и испуганный голос спросил:
– Кто?
– Я, Мусий.
– Какой Мусий?
– Кум твой, тише, ради бога.
Дверь осторожно приоткрылась, и на порог вышел в длинной полотняной сорочке Оксании отец.
– Чего ты тут, откуда?
– Где Оксана? – неспокойно оглядываясь на коня, спросил он.
– Не знаю, из-за неё мне столько забот. Пошла из дому ещё днем.
– Куда?
– А я знаю? Может, к тетке, а может, с ними. Надоумил бог принять счастьице в свою хату.
– Ты не причитай, – рассердился старик. – Рассказывай всё как следует. С кем это они?
– С гайдамаками. Она уже больше недели в крепости жила. А как вчера село захватили – выбили их из крепости, они все и отправились куда-то – видно, в лес, в Дубинин, или, может, в Черный. А ко мне перед вечером конфедераты приходили. Я им говорю: «За дочку не ответчик, тем паче не родная она мне, а воспитанница. Об этом всё село знает».
– Большущая свинья ты, как я вижу, – промолвил дед Мусий и пошел к коню.
Дед в белой сорочке прошаркал босыми ногами до угла хаты и остановился.
– Напрасно ты ругаешься. Думаешь, мне её не жаль, а с другой стороны – чем мы виноваты, я или жена?
– Воды много, перееду я под вербами? – не отвечая, спросил дед Мусий.
– Переедешь, ближе только к сухой вербе держись.
Не прощаясь, дед Мусий взял коня за уздечку и свернул с дороги к берегу, где плескалась сонная речушка.
Глава пятая
ВСТРЕЧА
В Корсуни гайдамаки стояли целую неделю. За это время у Зализняка побывало с десяток ходоков от обществ ближних волостей с просьбой прибыть к ним и помочь выгнать панов. Из Канева ходоки наведывались дважды. Максим уже сам подумывал об этом городе, его тревожило, что позади остается такой многочисленный гарнизон.
Однако больше всего беспокоила Умань, куда, как он знал, сбегались паны со всего правобережья. Мысль об Умани, раз зародившись, уже не выходила из его головы. Об этом городе, о его войске знал Максим давно. Наслушался о нём ещё в Сечи. С Уманью запорожцы вели самую большую торговлю. Если и нужно было ждать откуда-нибудь удара, то только оттуда.
Однажды Зализняк поделился своими сомнениями с Неживым.
– Боюсь я, Семен, – признался он. – Шляхты там сколько, войска реестрового. Я уже многих расспрашивал об этой крепости. Там что-то замышляют.
– Значит, надо туда идти, пока они с силами не собрались.
– И я так думаю. Нам первым следует ударить. Отвага – мед пьет. Но согласятся ли остальные?
– Согласятся. Давай сегодня созовем раду, всё сообща поразмыслим.
Рада проходила бурно. Одни хотели идти на Белую Церковь и Канев, другие – на Умань. Нашлись и такие, что были не прочь назад вернуться.
– Идти назад и ждать, пока придут паны и наденут на шею веревку? – возмутился Швачка. – Ни за что на свете. На Умань! Поспешим, пока там не собрались все шляхетские отряды и жолнеры не пришли, не то будет поздно. Недаром говорят: «Быстрая река берега размывает».
– Чем больше мы проходим городов и сел, тем больше у нас войска, – сказал Зализняк. – По всей Украине горят панские фольварки. Неужели мы допустим, чтобы они не догорели дотла?
– Кто об этом говорит? – снимая шапку и поглаживая потную шевелюру, пожал плечами Бурка. – Горят они и будут гореть. А нам спешить некуда, переждать надо. Шляхта уже хорошую науку получила. Да и в сенате, я думаю, люди с головами сидят, видят, до чего паны арендаторы людей довели. Больше они не дадут так измываться, может, и совсем крепостничество отменят.
На Бурку накинулись сразу несколько человек. Спорили долго и, наконец, порешили: дойти всем вместе до Богуслава, а оттуда половина гайдамаков пойдет на Умань, а другая половина – двумя отрядами на Белую Церковь и Канев.
В это время гайдамацкое войско насчитывало около десяти тысяч человек. Оно делилось на четыре куреня, во главе которых были Неживой, Швачка, Шило и Журба. Войско имело хоругвь и восемь флагов – по два на курень.
На Фастов и Белую Церковь порешили послать курень Швачки, на Канев – Неживого.
– После того как возьмете все крепости, идите к Умани. А мы тем временем там со шляхтой расправимся. А тогда уже вместе будем по Украине казацкие порядки заводить, – сказал в заключение Зализняк. – И ещё об одном хочу молвить. В войске нашем нет порядка. Надо учить гайдамаков строю, потому что не раз придется встречаться со шляхтой в чистом поле. Сегодня же пошлем запорожцев в сотни. А атаманам, которые не знают, я сам покажу.
Большую часть дороги Неживой ехал на возу или шел пешком вместе с другими гайдамаками. Уже давно отделился от него курень Швачки, свернул на разбитый Фастовский шлях. Из Богуслава с Неживым выступила только горстка людей – почти весь свой курень он оставил с Зализняком. Но уже через несколько дней след колес атаманова воза топтали сотни ног. Одни за другими вливались в войско Неживого встречные гайдамацкие отряды, приходили отдельные крестьяне. Чаще всего они присоединялись к войску после ночевки в селе. Утром вытаскивали из-под соломенной стрехи в сарае острые, клепанные нынешней весной косы и пристраивались в конце отряда. В беседах с гайдамаками Неживой старался показать себя спокойным, на первый взгляд даже безразличным ко всему. А в голове сновали тревожные думы. Там, с Зализняком, всё казалось проще. Они все сообща советовались, спорили, а только последнее слово всегда было за атаманом. Теперь же всё приходилось решать самому. Он придирчиво, даже с подозрением оглядывал некоторые ватаги, а за двумя гайдамаками даже поручил присматривать Даниле Хрену, которого послал в войско Неживого Зализняк.
Где-то неподалеку от войска Неживого ходила большая гайдамацкая ватага Бондаренка; Семен несколько раз посылал людей отыскать её, но посланцы через день-два возвращались и докладывали, что Бондаренка не видели. Атаман был неуловим. Он не задерживался долго на одном месте и шел всегда туда, где его меньше всего ожидали. Ватага у него была большая, рассказывали, будто в ней ходило немало и таких крестьян, которых Бондаренко заставил идти в гайдамаки силой.
Стояла жара. Тихо-тихо шелестели высокие хлеба, ветер колыхал полные колосья, напевая знакомую с детства песню полей. Широко раскинулись нивы золотой пшеницы, плескались сильными волнами, нашептывая обнищавшим селам о богатом урожае.
Кому только достанется он?
– Буйные хлеба выдались, – сказал Семён. Он перегнулся с седла, сорвал колосок и положил его себе на ладонь.
– Если и дальше простоит такая погода, через месяц жать будем, – промолвил гайдамак, который ехал рядом, и дернул за веревочный повод коня, тянувшегося губами к пшенице.
Вместо седла у гайдамака лежал набитый сеном мешок, поверх него прицеплены постромки с двумя петлями на концах – стремена. На коленях гайдамак держал пучок зеленой гороховой ботвы.
– Говоришь, Канев – город не очень большой? – снова начал Неживой прерванный разговор.
– Но и немалый. Сорок церквей там!
– Вал есть, палисад?
– Валом обнесен только греческий город. Но вал невысокий. Вот замок весьма крепок, Королевским называется. На горе стоит, а вокруг овраг такой, что страшно взглянуть. Только с одной стороны место ровное. Да и оттуда рвом огорожено, и частокол в три ряда.
Гайдамаки въехали в какое-то селенье. Зажатое между холмами, оно состояло только из двух улиц, которые утопали в садах. Над плетнями клонились ветвистые черешни, усыпанные спелыми ягодами; раскидистые яблони почти достигали ветвями противоположной стороны улицы. Гайдамаки останавливали коней под вишнями, подставляли шапки, рвали в них ягоды.
– Не знаешь, почему крепость Королевской называется? – спросил Неживой.
– Палаты в ней есть Станислава Понятовского, племянника короля. – Гайдамак возился с гороховой ботвой, отыскивая стручки. – А комендант в крепости злой, чистый тебе антихрист. И при нём не жолнеры, а головорезы. Он к нам на винокурню приезжал. Один человек бежал оттуда, так нам всем для острастки по двадцать палок всыпали. Двое там и кончились. А теперь, как я уже говорил, все тюрьмы обывателями позабивал, все крамолы доискивается.
Они как раз выехали из села, и гайдамак обломком прута указал на широкую долину:
– Вон уже начинается урочище Винаровка, сразу за нею – яр.
Теперь овраги тянулись один за другим. Они привели гайдамаков в город, под самый замок. Всю ночь гайдамаки простояли в лесу. Костров не разжигали, коней поить водили не к Днепру – он был на виду у крепости, а в глубь леса, где билась о корни небольшая речушка Сухой Дунаец.
Утром Неживой, Хрен и ещё несколько гайдамаков вышли на опушку. Прямо перед ними виднелся замок, несколько правее – город. Он скрывался в ярах, утопая в зелени садов. Слева от крепости, ближе к Днепру, синела дубрава, а возле неё – хатки и мельницы по речке.
– Глядите, мельницы все, как одна, не мелют, – заметил какой-то гайдамак.
– Около Днепра тоже никого не видно, – добавил Хрен. – И на валу ни души, хотя дозорные должны бы быть. Тут что-то не так.
Неживой тоже долго вглядывался в крепость.
– Кто-то предупредил? Или может?..
– Сейчас я всё доподлинно узнаю.
Хрен отделился от всех и пошел к крепости. Шел медленно, переваливаясь, и не прямо, а вдоль обрыва, который тянулся от леса. Когда до крепости осталось не больше сотни саженей, Хрен остановился к помахал рукой. В тот же миг из-за частокола прозвучало с десяток выстрелов. Хрен пошатнулся и покатился по склону обрыва.
– Убили! – воскликнули сразу несколько человек.
Долго стояли гайдамаки за деревьями, не зная, что делать. Они уже хотели спускаться лесом в яр, идти разыскивать труп, как вдруг из-за кустов прозвучал голос:
– Вот, нечистая мать, все штаны о колючки разорвал.
К ним подходил Хрен. Одежда на нем в нескольких местах висела клочьями, левая рука и бок были запачканы глиной, пышные русые усы раскосматились и торчали во все стороны. Хрен закинул оселедец за ухо и, отряхивая кунтуш, молвил:
– Нас тут давно с гостинцами ждали. Все как есть на валу лежат. Вот они – и не прячутся.
На валу действительно поднялись несколько жолнеров.
Посоветовавшись с гайдамаками, Неживой спустился в яр и написал коменданту крепости письмо, в котором предлагал сдаться. С письмом послали двух гайдамаков. Ждали больше часа, но посланцы не вернулись. Тогда Неживой приказал выходить из лесу. Гайдамаки стали напротив дверей крепости. В ответ на валу поднялся густой ряд ружей.
Семен написал ещё одно короткое письмо. Посланцу приказал в крепость не въезжать, а подать письмо на стену. Тот нацепил письмо на конец копья, но поехал не к стене, а к воротам. Неживой видел, как открылись ворота, как ввели за повод коня в крепость. А ещё через несколько минут на валу появилось копье с головой гайдамацкого посланца. С вала до гайдамаков донесся хохот и насмешливые выкрики. Гайдамаки ответили руганью. Несколько человек, выкрикивая бранные слова, подошли совсем близко к частоколу. За ними двинулись остальные. Ближе всех подошло левое крыло гайдамацких войск, некоторые гайдамаки стояли от частокола не дальше чем в двухстах саженей. И вдруг на валу грохнули пушки, вспугнули грачей. Одному гайдамаку ядро оторвало голову, ещё трое упали на землю раненые. В гайдамацком стане раздался громкий крик. Без команды повстанцы беспорядочными толпами двинулись к валу, под густой рой пуль. Тщетно Неживой метался на коне, напрасно кричал охрипшим голосом. Гайдамаки скатывались в ров, лезли на вал. Сбитые оттуда, они снова катились в ров. Часть уже не поднималась. Лестниц было всего три, у нескольких человек еще в руках были длинные жерди, но они не доставали до верха частокола. Семен соскочил с коня, пытаясь установить хоть какой-нибудь порядок в своем распыленном войске, направить осаждающих в одно место, на выступ у ворот. Но гайдамаки так же внезапно, как и начали было наступать, вдруг побежали назад, оставив под стенами более полусотни трупов.
Семен с ужасом ждал вылазки. С помощью Хрена и ещё нескольких человек он собрал с полсотни гайдамаков и, наблюдая за воротами, стал отходить к лесу. К счастью, никто не преследовал отступающих. На опушке остановились. Один за другим подходили гайдамаки. Усталые, мрачные, обходили стороной атамана и становились позади, строились в батову.
– Видно, невелик гарнизон в крепости, а то бы они непременно погнались за нами, – сказал Хрен, вынимая трубку.
Семен не ответил. Он смотрел на крепость. И ему становилось ясным – отсюда её не возьмешь. Тем более нечего было и думать подойти к ней с других сторон.
– А, чтоб ты сгорела! – выругался сзади какой-то крестьянин. – Пустить бы тебя за дымом!
– А зачем сами начали? – молвил со злостью Хрен. – Стадом, словно скотина, поперли. В бой нужно идти строем. А вы… Сохой пахать, сено кидать – это вы ещё умеете…
Неживой вздрогнул. Молнией промелькнула в голове мысль и угасла.
– Чем, как? Разве что?.. – он подозвал Хрена. – А что, если поджечь крепость? Стены у нее деревянные. Подвезем сена стогов пять, тут недалеко, – Неживой показал на берег Днепра.
Запорожец выпустил носом дым и только после этого посмотрел на луг. Снова затянулся. На какое-то мгновение глаза его скрылись в клубах дыма.
– Можно, а если и не удастся выкурить, то ослепить наверняка ослепим. Сено слежалось, от него дым густой будет.
Вскоре от Днепра потянулись возы, груженные сеном. Несколько небольших стогов зацепили веревками и целиком втащили на холм. В лесу нарубили длинных жердей, связали по нескольку и вынесли на опушку. В полдень огромный вал стал подвигаться к крепости. Оттуда открыли сильный огонь, пытались поджечь сено, но безуспешно. Оно загорелось только тогда, когда гайдамаки подкатили его под частокол и подожгли сами. Клубы сизого, почти белого дыма поползли вверх, укрыли стены. Вспыхнула одна, за ней другая башня, огонь перекинулся на какой-то хлев, оттуда на комендантский дом и его пристройки. С другой стороны огонь наступал от ворот. Когда загорелись ворота, откуда-то из-под земли послышались отчаянные жалобные крики: под воротами была тюрьма. Гайдамаки стояли перед крепостью, ожидая сигнала. Сигналом был пистолетный выстрел Неживого. Раскидывая клочья тлеющего сена, цепляясь за выступы, гайдамаки полезли на стены. Крепость превратилась в настоящий ад. Огонь лизал пересохшее дерево строении, трещал на камышовых кровлях, клубами бил из окон и дверей. Кто-то из осаждающих разбил дверь тюрьмы, и оттуда, спасаясь от огня, выбежало больше сотни узников.
