Текст книги "Гайдамаки. Сборник романов (СИ)"
Автор книги: Юрий Мушкетик
Соавторы: Николай Самвелян,Вадим Сафонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 56 страниц)
В час свободный, после службы,
Мы берем с собою ружья:
Чем не божья благодать,
Кур по селам воровать?
– …Ты не заснул тутай? – вдруг услышал Василь сзади. Возле него, подбирая длинные ноги, присел Ян.
– Мог и заснуть. Сам же обещал, что сегодня пойдем в город. Ты откуда, почему не дорогой?
– Оттуда. – Ян неопределенно показал рукой. – Слушай, Василь, мы уже не пойдем в город. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Мы сейчас должны бежать.
– Как бежать? Ведь нас никто не трогает? – испуганно задрожал Василь.
– Не трогали пока что, – расправил узкие брови Ян. – На сапожной мануфактуре бумаги у всех проверяли. Комиссары понаехали. Не сегодня-завтра на мою или на твою придут.
Василь почувствовал, как в груди у него похолодело. До этого времени их никто не тревожил. Они бежали из села и добрались сюда; им просто повезло в дороге. А может, не столько везло, сколько умел всё устроить Ян. О, какой он умный, Ян! Он всегда хорошо знал, к кому можно зайти переночевать, у кого попросить краюху хлеба. Недаром и тут Яна уже через неделю взяли на лучшую мануфактуру – шелковую. В Гроднице у них никто не спрашивал никаких бумаг. Ян сказал цехмистру, что они вольные хлопы, выкупились за четыреста злотых у своего пана, Цехмистру было всё равно – правду или неправду говорит этот хлоп. Он знал, что директор мануфактуры сам охотно берет пришлых хлопов. Их можно по нескольку лет держать в подручных, выплачивая по четыре злотых в месяц. Кому они пожалуются? С ними вообще легче. Можно побить, лишить платы. А не покорится – приковать к колодникам, которые работают в каретной мануфактуре, и пусть потом звенит хлоп кандалами.
– Куда же мы отправимся? – упавшим голосом спросил Василь.
– На Украину, Василь, убежим. Мы не одни, много подмастерьев бросают мануфактуру. На Украине посполитые панов стали бить. Нам другого пути нет, как только к ним.
Василь широко раскрыл глаза.
– Так те ж посполитые – украинцы. Они могут нас убить.
Ян положил руку Василю на плечо.
– То бедные люди, Василь, такие, как и мы. Они шляхту бьют. Я тебя не хотел тревожить. Позавчера на мануфактуру бумагу завезли обозники.
Ян вынул из кармана измятый лист, расправил на колене и указал тонким, со сломанным ногтем пальцем на первую строку. «Универсал к крестьянам, чтобы к восставшим гайдамакам присоединялись», – по складам прочитал Василь.
– Смотри сюда, – снова указал Ян. – Тут вот написано: «Братья наши счастливо начали на Украине освобождаться из-под ярма. Призовите бога в спасенье и переходите на помощь». Теперь понимаешь, – Ян свернул листок и спрятал под шапку, – бояться нечего. Только бы добраться удалось. А это вот нам на дорогу.
Ян засунул руку за пазуху и вытащил широкий красивый пояс.
– Где ты взял, зачем? – спросил Василь.
– Этот пояс стоит триста злотых. Он выткан золотом. Мы его обменяем на деньги, я его две недели ткал.
– Так ты украл? – спросил Василь.
Ян усмехнулся.
– Выдумал – украл. У кого украл? У панов? Разве они его делали? Я взял, чтобы было на что в дороге прокормиться. Довольно сидеть. Нужно идти не мешкая. Когда утром кинутся искать, мы уже будем далеко.
Ян обнял брата и нежно погладил его по плечу.
– Не бойся, братик, всё будет хорошо. Счастье само не идет в руки. Его завоевывать нужно.
Хотя Василю было семнадцать лет, а Яну только на два года больше, Василь чувствовал себя спокойно только тогда, когда находился вот так рядом с Яном, ощущал прикосновение его руки, слушал его рассудительную речь. Какой умный и храбрый Ян. И как хорошо иметь такого брата!
Роман разобиделся. Он ехал сбоку и, отвернув голову, насвистывал песенку. Всех их ехало человек тридцать. Они должны были добраться вместе до Смелы и уже оттуда группами по три-четыре человека разъехаться по селам. В каждой такой группе имелся один грамотный человек, он должен был читать крестьянам универсал. Гайдамаки были одеты в форму надворной стражи. И хотя старшим над ними Зализняк назначил атамана Шилу, Роман попросил, чтобы сотником надворной стражи одели его. Шило, спокойный, степенный человек, согласился с радостью. «Лучше я буду играть малую комедию, чем большую», – сказал он. Но Роман, себе и другим на забаву, скоро стал злоупотреблять своим положением. Когда они проезжали через какое-нибудь село, он вел себя на людях надменно и высокомерно, как будто и в самом деле был сотником отряда, требуя от переодетых гайдамаков почтительного отношения к себе. Гайдамаков распирало от смеха, когда он в одном селе погнал в корчму за горилкой самого Шилу. Разгневанный сотник, как только они выехали за село, остановил коней, приказал Роману снять с себя сотницкую одежду и отдать ему.
Роман перестал насвистывать и с любопытством уставился на нескольких запорожцев из гайдамацкого отряда, которые затеяли игру. Каждый из них по очереди разгонял коня и, кинув шапку, на скаку ловил её. Кто же не успевал поймать, должен был в первой же корчме угостить за свои деньги товарищей. Долго никто из них не проигрывал. Только на третьем заходе один из запорожцев неудачно перехватил поводья, и шапка, скользнув по локтю, упала на землю. Вокруг раздались довольные выкрики.
Гайдамаки выехали на бугор и пустили лошадей шагом. В долине виднелось село. Впереди них к селу ехала подвода. Роман пришпорил коня и поскакал вперед. Вскоре он был уже возле подводы. Небольшая брюхатая лошаденка, лениво помахивая хвостом, дремала на ходу. На возу, подложив под щеку обе руки, сладко спал здоровенный, краснощёкий поп. Большая зеленая муха лазила у него под носом, но поп не ощущал этого и сладко чмокал во сне губами.
– Батюшка, ау! – позвал Роман.
Поп даже не шевельнулся.
«Пьян», – догадался Роман.
Разглядывая попа, он думал: что бы ему сделать? Повернуть коня, и пусть он едет туда, откуда выехал? Но позади гайдамаки, они остановят воз. Роман посмотрел в сторону, и вдруг по его лицу расплылась улыбка. Он слез со своего коня и, оставив его на дороге, взял попову лошадь за уздечку. Справа блестело болото, и к нему тянулись в траве две колеи, проложенные, видимо, ещё с осени, когда сюда возили мочить коноплю. Роман повернул лошадь на колеи, провел немного и пошел назад. Он сел в седло, выжидая, что будет дальше. Лошадь, наверное, захотела пить, дошла до пруда и стала понемногу заходить в воду. Высоко подтянутый чересседельник не давал ей дотянуться мордой до воды, и она брела все дальше и дальше, таща за собой воз. Вода уже была выше колес. Вдруг поп испуганно вскочил. Он протер глаза и сразу завизжал тонким голосом, который никак не шел к его дородной фигуре:
– Спасите! Тону! Господи, спаси, грешен есмь!
Роман видел, что конь спокойно пьет воду и что болото неглубокое. Свистнув сквозь пальцы, он стегнул коня нагайкой и отпустил поводья. Гайдамаки нагнали его уже при въезде в село.
– Я тебе посмеюсь над святым отцом, – показал кулак Шило. – Совести у тебя нет. Крест святой носит, а сам помогает черту вертеть его мельницу. Недаром батюшка думал, что это дьявол его в воду уволок. Как есть дьявол. Тьфу на твою голову!
– На свою плюй, – усмехнулся Роман. – Говорите, поп подумал, что это дьявол его в воду завел?
– Здорово же он перепугался. А как в рясе в воду соскочил! – хохотали гайдамаки, покачиваясь от смеха в седлах.
Роману с Миколой и запорожцем-грамотеем выпало ехать в Мельниковку.
– Леший его знает, откудова начинать, – говорил запорожец, когда они выехали на Смелу. – Того и гляди наскочишь на какого-нибудь пройдоху, и он продаст со всеми потрохами.
– Да кто нас слушать станет? Ещё и оделись, как поповна на смотрины, – кинул Микола, оглядывая поля. – Рожь буйно растет. Глядите, как поднялась дружно.
В Мельниковку приехали под вечер.
– Давайте искать самую бедную хату, и там остановимся, – предложил запорожец.
– Ничего не выйдет, нужно в самый богатый двор ехать, – не согласился Роман. – Ты послушай! – остановил он отрицательный жест Миколы. – Там мы увидим, к кому лучше идти. И ехать далеко не надо, сворачиваем прямо в этот двор. Гляди, горшки, словно лысины на солнце, блестят, видно гончар живет.
Роман слез с коня. Через двор, задрав кверху свою рыжую бороду, бежал Зозуля.
– Дай, боже, вечер добрый, – поздоровался Роман. – Хозяин, у тебя найдется место переночевать проезжим казакам?
– Хата у меня невелика, а семейство большое. Ну да ничего, потеснимся. Заводите коней.
Пока гайдамаки задавали коням корм, Зозулина жена готовила ужин. Зозуля сам пригласил их к столу.
– Садитесь, угощайтесь чем бог послал, – говорил он, нарезая тоненькими ломтиками хлеб.
Роман бросил взгляд – на столе дымился постный борщ.
– У этого не разживешься, хозяин не слишком щедрый, – шепнул запорожец Роману. – Придется свою доставать.
Он отстегнул от пояса рог и потряс около уха.
– Найди, хозяин, во что налить.
– Сейчас. Ну-ка, подай нам капусты, – велел Зозуля жене, вылезая из-за стола.
Выпили по чарке, потом еще по одной. Слово за слово между Романом и Зозулей завязался разговор, к нему присоединились и остальные. Сначала говорили про посевы, про погоду. Зозуля жаловался на убытки, которые ему принесли дожди.
– Вы издалека едете? – осторожно спросил он немного погодя.
– Из Чигирина, – отвечал Роман и набрал пальцами капусты.
– Что же там нового? Слухи идут, будто гайдамаки Медведовку разорили.
– Начисто. Всех, кто побогаче, по ветру пустили. Целые улицы вырезали. – Роман взял ложку. – У моего брата от усадьбы пожарище осталось, сам чуть живой выбрался. Вот и едем с грамотой Чигиринского коменданта. Они вот-вот и до Чигирина доберутся, надо упредить их. За помощью едем.
– Верно! Сразу их в кулак надо. – Зозуля поднял над столом свой небольшой грязный кулак с зажатой в нём ложкой. – Всем из-за них покоя нет. Знаю я этих лайдаков. У нас в селе тоже…
– А что у вас? – будто равнодушно спросил Роман.
– Неспокойный народ, своевольством дышит. Не весь, правда. Однако есть такие голодранцы. Я уже говорил пану: схватить бы того-то и того-то да в яму бросить. Безопаснее было бы.
Роман не перебивал. Он взял у запорожца рог, налил ещё по чарке.
– Людей туманят, слухи всякие возмущающие распускают, – крякнув, продолжал Зозуля. – Батрак мой бывший в селе живет, Неживой Семен. Он меня давно убить намеревался. К пану с поклепом на меня бегал. Там ему сто с гаком отмерили – с месяц чесался. Съел бы меня, будь бы его воля. Но я ему скоро руки укорочу. Дай только узнать что-нибудь достоверно. – Зозуля наклонился и зашептал: – Вчера шел, заглянул в окно, а у него в хате человек десять сидят. Все один в один – бечевкой хлеб режут. Думаете, добро замышляют? Знаю. Сын мой у пана так, как и вы вот, в сотне сторожевой. Завтра должен приехать, всё ему расскажу,
Гайдамаки поддакивали Зозуле, изредка вставляли какое-нибудь слово. После ужина Роман сказал, будто хочет посмотреть село, и вышел на улицу. Поблизости от Зозулиного двора, спиной к Роману, стояла с ведрами какая-то молодица. Она наклонилась, чтобы зацепить ведра коромыслом, но Роман взял ведра в руки и, взглянув на неё, спросил:
– Куда нести?
Молодица растерянно посмотрела на казака, развела руками:
– Домой, вон моя хата.
Роман пошел рядом с женщиной.
– Муж мне чуба не намнет? – сказал он, поставив ведра у ворот. – Его ещё с поля нет? Это хорошо. Не сердись, я шучу. Скажи лучше, где тут Неживой Семен проживает?
– Тот, что Явдоху держит?
– Не знаю, кого он держит, у гончара он раньше работал.
– Вот там, возле пруда. Вторая хата с того конца.
Роман поблагодарил и пошел от ворот. Через несколько шагов его догнал Микола.
– Чего ты идешь? – обернулся к нему Роман. – Возвращайся назад. Не то гончар, чего доброго, заподозрит ещё. А я к этому Неживому сам наведаюсь.
Микола не возражал. Он немного постоял на улице, поглядел, как медленно, беззаботно поглядывая на все стороны, пошагал Роман, и вернулся во двор. Некоторое время ходил около сарая, разглядывал гончарный станок, а когда надоело, пошел в кухню, где уже спал запорожец. Микола лег рядом. Сон не приходил, и Микола лежал с открытыми глазами, заложив руки за голову. О сегодняшних событиях не думал, они его мало волновали. Не по душе была ему эта поездка с грамотой; Миколе казалось, что это лишнее дело. Да и не ему этим заниматься, тут нужен человек ловкий. Вот если бы поскорее за сабли взяться, там он себя покажет! А над этим пускай Роман мудрует.
Роман пришел не скоро. Он сел на сене, стал неторопливо разуваться.
– Ну как? – спросил Микола.
– Лучшее разве только наснится. Этот Неживой разумный хлопец. У них уже все договорено. Хотели сами посылать кого-нибудь в Медведовку, узнать, правда ли то, что им рассказывали. У него и в соседних селах знакомые батраки есть. Завтра он сход созывает. – Роман всунул в сапог онучи и, подкладывая под голову кунтуш, ещё раз повторил:
– Хлопец весьма разумный.
Неделя, проведенная в Мельниковке, пролетела необыкновенно быстро. На второй день был сход. Прямо оттуда люди двинулись в панское поместье. Небольшой отряд надворной стражи не сделал ни единого выстрела. Часть казаков присоединилась к крестьянам, тех же, которые сопротивлялись, обезоружили. Атаманом крестьяне выбрали Семена Неживого. Роман удивлялся его деловитости и рассудительности. Неживой с отрядом прошел по соседним селам, а в другие послал своих людей. Каждый день к нему прибывали толпы крестьян. Семен умел всё растолковать, всем находил нужное место. Он не суетился, не бегал, а распоряжался спокойно, обдумав каждое дело заранее; всё выходило у него так умело, будто он весь век прослужил в войске. Через несколько дней уже всё было готово к выступлению.
Однажды Роман с Неживым и несколькими гайдамаками возвращались из соседнего села и заехали на хутор попить воды. Встретил их старик пасечник. Когда он узнал, кто у него в гостях, то вынес не воды, а ведро настоенного на ячмене кленового сока. Гайдамаки уселись на колоде около ворот и, похваливая напиток, расспрашивали у старика о житье-бытье. Дед говорил неохотно и всё время почему-то поглядывал на Неживого, словно испытывал его. Когда тот, поблагодарив за угощение, взялся за повод, дед остановил его:
– Постой-ка, дело к тебе есть. Был бы ты не мельниковский, не признался бы и тебе. Только гляди, не подведи меня на старости лет. Даешь обещание сделать то, что я попрошу?
– Обещанного три года ждут… Ты не обижайся, диду, это я в шутку сказал. Не знаю, какая твоя просьба…
– Ты её сможешь выполнить. Кладешь крест? А то не скажу.
– Ладно, кладу, – усмехнулся Семен. – Говори быстрее, нам ехать надо.
– Перекрестись!
– На духу я, что ли? Ну, вот тебе крест, – начинал уже сердиться Неживой.
Дед ещё раз почему-то оглянулся и, наклонившись к Семену, заговорил:
– У меня в клуне шестеро людей скрываются. Поляки, из самого Гродно бегут. Они хотят к Зализняку попасть. Помоги им добраться туда.
– Может, они лазутчики какие, – засомневался Микола, который внимательно прислушивался к разговору.
– Эх, несешь ты невесть что, – оскорбился дед. – Неужто я бы лазутчиков не распознал? Самая что ни на есть беднота.
– Веди их. Мы завтра отсюда едем и их с собой возьмем, если они, конечно, стоят того.
Старик пошел в хлев, за ним отправились несколько любопытных гайдамаков. Пасечник откинул в одном месте несколько вымолоченных снопов, отгреб солому и поднял дверцу.
– Вылезайте, хлопцы, тут свои.
Из погреба один за другим вылезло шестеро исхудавших парней. Самый высокий из них, обеспокоенно поглядывая на гайдамаков, снял шапку. Остальные сделали то же самое.
– Мы, вашмосць, хлопы из Польши, – считая за главного Романа и обращаясь к нему, сказал высокий длинноногий поляк. – Хотим в гайдамаки.
«Что скажет Зализняк, когда приведем с собой поляков? – подумал Неживой. – Может, будет недоволен? Но они же не паны, а вон какие голодранцы. Руки большие, рабочие. Только у длинноногого будто немного не такие».
Роман тоже смотрел на руки длинноногого.
– Что это у тебя пальцы, как у музыканта, белые? А ну, ладонь покажи.
Цыбатый сразу догадался, почему гайдамаки разглядывают его руки.
– Я на шелковой мануфактуре работал, – поспешно начал он рассказывать. – Поясы пшеткал златом, на чистой работе был. Это брат мой Василь, а меня Яном зовут. Брат на прядильной был. А сами мы хлопы, от пана бежали.
– А мне откуда знать, хлоп ли ты? – спросил сурово Неживой.
Ян растерянно посмотрел на него.
– Что это такое? – полушутя, полусерьезно спросил какой-то гайдамак, показывая на опрокинутую зубьями вверх борону.
– То есть брона, – метнулся к бороне Ян. – Давайте волов, я сейчас запрягу.
– Не нужно, и так видим, идите в Мельниковку, – остановил его Неживой. – Диду, покажи хлопцам дорогу. Вы не бойтесь, идите смело, тут на пятнадцать верст панами уже и не пахнет.
…В субботу Неживой вывел свой отряд из Мельниковки. Часть людей была на лошадях, большинство же шло пешком. Оружие тоже у всех разное: сабли, ружья, копья, ятаганы, ножи, преимущественно насаженные на палки, у двух или трех на шее висели даже татарские луки. Несколько повстанцев вместо копий несли на плечах длинные колья, закопченные на концах. Позади отряда ехало с десяток возов. На одном из них сидела с детьми Явдоха, жена Неживого, Семён побоялся оставить её в Мельниковке, и, хоть Явдоха (она была на сносях) долго отказывалась бросить родной очаг, он всё же уговорил её.
Ян, Василь и остальные поляки шли в конце отряда перед возами.
«Вот они какие, гайдамаки», – думал Василь, шагая рядом с братом. Он прислушивался к разговорам, но понимал не всё. Василь уже знал, что они идут в войско атамана Зализняка. Это имя он слышал не раз по дороге из Гданьска. Хлопцу несколько раз виделся атаман, но всякий раз по-новому. То он представлялся ему старым дедом с широкими косматыми бровями, то молодым, высоким, похожим на этого Неживого, то широкоплечим, с длинным, за самое ухо оселедцем, как у того запорожца, который, наклонившись с коня, разговаривает с кем-то на возу. Хотя Ян всё время и успокаивал его, Василь видел, что брат сам не уверен во встрече с атаманом. Какая-то она будет?
Атамана Василь увидел через два дня. Их повели к нему, как только прибыли в лес, к монастырю. Когда они вошли, Зализняк уже кончал беседу с Неживым. Максиму Неживой понравился с первого взгляда. В нем было что-то такое, что привлекало к себе, располагало к искреннему, теплому разговору. В серых с ласковой искоркой глазах Неживого светились ум, спокойная отвага.
Увидев польских беглецов, Зализняк прервал разговор с Неживым и подошел к ним. Он долго вглядывался в их лица и, обращаясь ко всем вместе, сказал:
– Чего вы столпились у порога? Проходите, садитесь вон на скамью.
– Дзенькуем бардзо, – учтиво ответил за всех Ян, – мы постоим, невелики паны.
– Как хотите, – махнул рукой Зализняк. – А что паны невелики, это видно. Говорите же, зачем пришли ко мне?
– Атаман всех, кто приходит к нему, спрашивает об этом? – сказал Ян, выходя вперед.
Максим встретился с ним взглядом и, переводя глаза на Василя, ответил не сразу.
– Когда толпой приходят – всех не спрашиваю. Это я так поинтересовался, чтобы удостовериться. Знаю, зачем пришли. Вместе будем волю добывать. Куда бы вас определить?
– Этого в скороходы, – широко усмехнулся Роман. – Вишь, ноги какие длинные. Его и на лошади не догонишь.
Ян обиженно обернулся к Роману.
– Не скаль зубы, не посчитаю. Тутай про дело говорится, а ты смешки строишь.
– Чего ты сердишься? – удивился Роман.
– Не болтай языком, когда не следует. Хорошо, парень, ты его обрезал. А то тут такие молодцы, что и на голову сядут. Не будь никогда сладким, не то разлижут, – сказал Швачка.
– Я же в шутку сказал. Ты не принимай близко мои слова, – Роман хлопнул Яна по плечу. – Пойдем к нам в сотню.
Швачка вылез из-за стола и подошел к Яну.
– Парень ты, я вижу, бойкий. Я давно хотел такого найти. Мне джура
[52]
нужен. Знаешь, кто такой джура?
– Знаю, почти гайдук, – ответил Ян.
– Почти, да не совсем. Это у шляхтичей гайдуки. А ты у меня как бы за помощника будешь.
Ян радостно посмотрел на Швачку, но вдруг на его лицо набежала тень.
«Как же Василь будет, он такой беззащитный? Лучше бы его в джуры», – подумал Ян. Его радость померкла.
– Пускай пан возьмет вместо меня в джуры моего брата. Он сметливый хлопец, – быстро заговорил он.
Швачка почесал затылок, вынул из кармана кисет.
– Не знаю, как и быть. Двоих мне не надо, – ответил он, набивая в нос крепкий табак. – Ты же мне очень по нраву пришелся, хотя и твой брат, вижу, неплохой хлопец. Апчхи! – громко чихнул он. – Максим, у тебя тоже джуры нет. Может, возьмешь хлопца?
– Зачем мне джура? – развел руками Максим. – Умываться я сам могу, одеться тоже ещё сумею. Лет через сорок, пожалуй, и пригодится.
– При чём тут одеванье да умыванье. Послать ли за кем-нибудь нужно или за конем приглядеть. Ты же полковник, вот и не годится тебе без джуры.
Зализняк махнул рукой, подошел к полякам.
– Ладно, оставайся со мной. А вы идите в другую сотню. Роман, проводи хлопцев к себе.
Когда они вышли, Зализняк снова подсел к Неживому. Но поговорить так и не удалось. Вдруг за окном послышался шум, прозвучало несколько выстрелов. Все, кто был в хате, вскочили, только Швачка, не поднимаясь, нагнулся к окну, протер рукавом грязное стекло, посмотрел во двор.
– Ничего не разберу, – молвил он.
Зализняк кинулся к дверям, но навстречу ему уже заходили несколько гайдамаков.
– Запорожцы, атаман! – закричал один из них, прижимаясь к дверному косяку, чтобы пропустить тех, которые шли за ним,
– Истинно, запорожцы. Принимаешь, атаман?
– Омелько!
– Как видишь, я.
Зализняк обнял Жилу, расцеловались трижды.
– Довольно, обслюнявишь совсем, мне противно и целоваться будет, – отстранил Жилу Данило Хрен. – Или, может, теперь мной побрезгаешь? Как же, атаман на всю губу! С Жилой ещё целоваться можно, он тоже в старших ходит, – говорил Хрен, уже обнимая Зализняка. – Видишь, у меня уже и ус отрос… Пришли помогать тебе… коржи есть. – Он бросил на скамью шапку. – Жаль, не все выступили… Там на Сечи такая каша заварилась. Калнышевский и старшины под страхом смерти запретили идти к вам. Как видишь, кое-кому и смерть не страшна. Куреней на полтора, а то и более набралось, чуть не с боем выходили из Сечи.
Зализняк несказанно обрадовался прибытию запорожцев. Это была не только значительная воинская сила, это было одобрением запорожцами их восстания, это означало, что рядом становились ещё несколько верных, храбрых друзей. И от этого сердце застучало быстрее, а на душе стало радостно.
Это настроение не оставляло Максима целый день. Зализняк ходил улыбающийся, не отпуская от себя сечевых побратимов, пока Хрен не пнул кулаком под бок Жилу:
– Чего это он на нас поглядывает, как на девок засватанных? Еще сглазит. Отпускай нас, Максим, мы спать пойдем.
Василь сидел возле вала и глядел на костер, что, весело потрескивая, вылизывал быстрыми языками траву вокруг себя. Ему вспомнилось село, долина, в которой он, бывало, пас отару, костер под вербами. Впечатлительный и любознательный, хлопец мог часами лежать в траве и смотреть, как облака сплетаются в причудливые клубки. Иногда они напоминали ему горы или дома, но проходили минуты, и облака расползались, меняли очертания, даже жаль было, что исчезает это видение. Сколько мыслей приходило в такие часы! Василь любил оставаться наедине. А вот сейчас одиночество угнетало. Василю казалось, что он тут совсем одинок, никому не нужен. Никто на него не обращает внимания, все заняты своими делами. Вон, сцепившись накрест, борются, словно медведи, двое гайдамаков, а толпа зрителей потешается над этим зрелищем. Каждому любопытно увидеть, кому же достанется карбованец,
[53]
который лежит сбоку на шапке. Всем весело… Почему же нельзя сделать так, чтобы они были с Яном вместе?
Василь вздрогнул от неожиданности – чья-то рука легла на его плечо. Он повернулся всем телом и увидел Зализняка.
– Скучно одному? Не грусти, найдутся вскорости и друзья и побратимы. Дома, верно, мать оставил, может, и дивчину?
И большая рука нежно погладила Василя по плечу, совсем так, как это делал Ян. Василю сразу сделалось как-то тепло, спокойно, и он невольно прижался к плечу Зализняка.
– Где Ян, он скоро вернется? – спросил, доверчиво заглядывая атаману в глаза.
– Не знаю, когда управятся. Не жди его, пойдем спать, они могут и задержаться.
…Ян вернулся перед утром. Утомленные, голодные кони дергали с веток вяза листья – всадники не спешили поснимать с них седла и отвести на поляну.
В эту ночь Швачка делал наезд на Жаботин, расположенный в яру по дороге на Смелу и Черкассы. В нем стоял большой отряд конфедератов и гарнизон надворной охраны. Ян не принимал участия в бою. Он вообще мало разбирался в событиях этой ночи. Гайдамаки выехали вечером, скакали какими-то ярами, потом поднялись на пригорок и ещё немного проехали лесом. Часть гайдамаков спешилась и, связав по нескольку лошадей, двинулась куда-то в ночь. Их повел Швачка. Другая часть на конях отъехала влево, в яр. Ян остался на поляне с коноводами. Он слышал далекие выстрелы, потом на горе, как факел, вспыхнул замок, осветив притихшее в яру местечко. Вскоре стрельба затихла, и только из местечка доносилось завывание собак да звон колоколов Швачки долго не было.
– Что же там такое? – спросил Ян коноводов, но те и сами ничего не знали.
Некоторые из них оглядывались на лес, боясь, что из чащи вот-вот выскочат жолнеры. Яна тоже начал пронимать страх.
– Может, их отбили, так почему же замок горит?
– Пуг-у-у! – вдруг прозвучало где-то сбоку.
Ян испуганно присел, но один из коноводов приложил руку ко рту и засвистел в ответ. Во тьме заржали кони, им ответили те, которых стерегли коноводы. Из Жаботина возвращались гайдамаки.
– Всё. Ещё одно кубло разорили, – тяжело переведя дух, сказал Швачка. Он взял из Яновых рук повод. – Дорога свободна.
Швачка поставил ногу в стремя, но, вспомнив что-то, выдернул её.
– На вот, для тебя добыл. – И он подал Яну широкую, на ременной перевязи саблю.
Глава двенадцатая
РАДУГА ЗОВЕТ В ПОХОД
Над полем звучала песня. Роман ехал перед сотнями, сидя на лошади задом наперед и, пытаясь петь в такт со всеми, хотя это у него получалось плохо, размахивал нагайкой:
А отаман тільки свисне,
Всі козаки в луку дзвонять,
А як коня в ногах стисне,
То всі вітри перегонять.
Зализняк оперся о седло, оглянулся, поднялся в стременах, пристальным взором окинул сотни. На целую версту растянулось гайдамацкое войско. Да, это войско. Пусть оно не пышно убрано, не играют перед сотнями литавры, не ласкают взор подобранные под одну масть кони, как в сотнях надворных войск. Не слышно шуток, не хохочут беззаботно всадники, забавляясь повешенными на шеи ружьями. Это собрались уярмленные и поруганные, кое-кто из них, может быть, впервые взял в руки заржавленный дедов самопал, но не выпустит его из рук, не попросит в бою пощады, пойдет туда, куда поведет их он, Зализняк. Максим почувствовал в груди что-то похожее на гордость. Ему, наймиту-поденщику, сотни людей вверили свою жизнь, свои надежды и чаяния.
Впереди ехали конные сотни. Это в большинстве своем были запорожцы и бывшие казаки надворной стражи, при полном вооружении, на добрых конях. Несколько дней тому назад к восставшим одна за другой присоединились почти все Чигиринские и смелянские сотни. Над сотнями трепетали на ветру привязанные к копьям разноцветные флажки. Сзади них ехали несколько конных сотен, собранных из крестьян, и только вслед за ними, не придерживаясь никакого строя, хотя они и были разбиты по сотням, немного поотстав, чтобы не глотать поднятую конскими копытами пыль, шли пешие гайдамаки. У многих из них вместо оружия была всё та же коса, с которой прошли они не одну десятину на панских сенокосах, или вилы, которыми перекидали неисчислимое количество снопов на панских токах. В самом конце катилось десятка два возов и шла батовня – вьючные кони.
У самой дороги, опираясь на косы, застыло с полдесятка косцов. Максим посмотрел на них, потом его взгляд упал дальше, туда, где между копнами травы бежал к лесу какой-то человек.
– Здорово, косари! – Зализняк съехал с дороги, придержал Орлика.
– Доброго здоровья, – нестройно ответили ему.
– Травы хорошие выдались?
Лысый старик, вытирая травой косу, кивнул головой на покос.
– Нечего бога гневить, неплохие, едва косу таскаешь. Говорил хозяин наш, что под лесом ещё лучше.
– А где же ваш хозяин? Не он ли там за копнами побежал?
– А какой же ещё леший.
Максим отпустил повод, и Орлик, которого он никогда не зануздывал, потянулся к траве.
– А вы чего же не бежали?
– А чего нам бежать? – ответил один из косцов. Сидя на покосе, он перевязывал на постолах волоку.
[54]
– Мокрый дождя не боится. Что с нас взять? Да и то сказать, разве вы не такие же люди, как мы? Может, и из нас кое-кто в гайдамаки думает пойти.
– Что-то долго думает. Скажите лучше, не проходил тут кобзарь слепой с хлопцем? – спросил Максим.
– Проходил ещё на рассвете. Вот там не он ли идет?
Зализняк обернулся и выехал на дорогу, где, постукивая палкой, шагал Сумный с Петриком.
Увидев Зализняка, Петрик сказал об этом деду, и они сели на обочине дороги. Максим подъехал к ним, слез с коня. Дед рассказывал недолго. Он подтвердил всё, о чем говорили другие лазутчики, которые вернулись утром: в городе войска немного, всё оно стоит в замке. Конфедераты почти все выехали из Черкасс. О том, что гайдамаки вышли из лесу, никто не знает.
Зализняк поскакал к гайдамакам. Он отделил конные сотни от пеших (последним наказал ускорить шаг и двигаться следом), повел их на Черкассы. Через полчаса были уже в городе. Завидев вооруженных всадников, люди попрятались в хаты, улицы опустели, и только собаки заливались по дворам да иногда из-под копыт с кудахтаньем кидалась перепуганная курица.
Промчались предместьем, широкой улицей выехали на торговый майдан. День был базарный, и при появлении гайдамаков на майдане поднялось что-то страшное. Все бросились врассыпную. Ревела оставленная на произвол скотина, трещала под ногами опрокинутая наземь с прилавков посуда, визжали женщины, разбегаясь по дворам.
Максим остановил коня, удивленно смотрел на всё это. Неподалеку от него крестьянин лупил кнутовищем по ребрам коня. Он пытался въехать в улочку, но его воз, крепко зацепившись колесом за соседний, запряженный волами, не мог сдвинуться с места. Максим поехал туда. Увидев Зализняка, крестьянин швырнул кнут и кинулся под воз, чтобы хоть самому проскочить в улочку, но с перепугу попал не туда и вылез возле заднего колеса, перед самой головой Орлика.
– Стой! – крикнул Зализняк. – Стой, говорю!
Крестьянин прижался к забору, подняв для защиты руки.
