Текст книги "Гайдамаки. Сборник романов (СИ)"

Через час, одетый в узкие французские кюлоты

[27]

, закрывавшие лишь колени, в белые шелковые чулки, башмаки на высоком каблуке, с бронзовыми пряжками и в золотистый бархатный кафтан, шитый серебром, он стоял у гостиницы, в которой остановилась Мария. За углом, позевывая и в душе проклиная свою шутовскую долю, прятался Фрейлих. Конечно, курфюрст мог постучать привязанным у входа деревянным молотком в дверь, назвать себя – и его с поклоном, впустили бы. Но такой ход событий никак не устраивал курфюрста – слишком скучным он представлялся. Поэтому он предпочел другой. Фрейлих подкупил служанку, которая в условленное время должна была с черного хода впустить в гостиницу «неизвестную особу». План удался на славу. Золотая монета проскользнула в карман передника служанки. «Неизвестную особу» своевременно впустили в гостиницу, без свечи провели по узким, темным коридорам на второй этаж и указали комнату приезжей. Оставив курфюрста перед дверью, сунув ему в руки ключ от комнаты, служанка неслышно ретировалась. Август рассердился. Дверь могла быть заперта и изнутри на щеколду или цепочку. Тогда ключ мало помог бы… Но отступать было поздно. Он нажал на ручку двери. Дверь подалась. Тут-то и пришлось ему столкнуться с тем, чего в первую минуту нельзя было даже осмыслить.

На безвкусном простеньком комоде стоял подсвечник с наполовину оплывшей уже свечой. У комода на табурете сидела старуха в каком-то допотопном костюме – рукава-буфы с продольными разрезами, на цветной линялой подкладке, подвешенные к поясу огромные часы-луковица, дешевое ожерелье на морщинистой коричневой шее. Опытный взгляд Августа отметил еще одну неприятную деталь: старуха еще пыталась молодиться – на ее щеках был слой белил и румян толщиной с палец.

– Кто вы? – спросила она скрипучим голосом. – Как посмели ночью войти к одинокой даме? Моя честь! Мое имя! Я буду звать людей!

– Ради бога! – взмолился курфюрст. – Вашей чести ничто не угрожает. Здесь жила моя добрая знакомая… Может быть, я ошибся дверью.

– Нет, не ошиблись. Я только что, под вечер, заняла место, освободившееся после отъезда какой-то молодой дамы. Могу себе представить, каких она была правил, если принимала у себя в полночь мужчин!

Курфюрст попятился, прикрыл дверь. На лбу выступила испарина. Он отер ее рукавом… Хитрая львовянка успела ускользнуть.

– Фрейлих! – сказал Август, выбравшись из гостиницы. – Фрейлих, беда! Она бежала. Меня надули, как мальчишку!

– Любая беда – на самом деле вовсе не беда. Отоспимся, и все будет выглядеть в ином свете. Итак, вперед, в сладкий розовый сон.

Повеление курфюрста задержать при выезде из Дрездена молодую даму или девицу, приметы которой были сообщены караулу на всех заставах города, все же было исполнено. В ту ночь из Дрездена выехало всего лишь четырнадцать карет. Причем только в трех из них путешествовали женщины. И все они были немолоды, а одна – и вовсе глубокой старухой. Так и доложили курфюрсту.

– Странно! – сказал Август. – Значит, она прячется где-то в городе. Послушай-ка, Фрейлих, нет ли тут подвоха? Не было ли среди этих старух одной с особо легкой походкой и родинкой над верхней губой? Не провели ли меня за нос? Причем дважды.

На этот раз Август оказался провидцем. Одна из карет увозила старуху с легкой походкой и родинкой над верхней губой. Через сто верст от Дрездена маскарад закончился. Мария сняла грим. Ее сопровождали лишь двое вооруженных слуг. Слишком смело и рискованно было предпринимать в такую смутную пору подобные путешествия, но Мария не думала об опасности. Мысли о встрече с курфюрстом, который ей показался удивительно похожим на говорящего павлина, какое-то время не давали ей уснуть. Вправду, нужна ли была эта поездка? Не было ли слишком наивным пытаться склонить к действиям Августа, столь убедительно доказавшего на деле собственную неспособность к последовательным поступкам? Но Марии хотелось верить, что она хоть немного сможет помочь тем, кто сейчас далеко на востоке ведет бой не на живот, а на смерть.

Но несмотря на тряскую дорогу, она все же задремала. Приснился ей неприятный и тяжелый сон. Будто едет она одна по заснеженному лесу и натыкается на засаду, ту самую, которую они зимой видели с Василием. Стоят в мертвом карауле замерзшие воины, и в одном из них Мария узнала Василия. Она вскрикнула и пробудилась.

Что за сон? Предчувствие? Голос свыше? Не мог, не должен был, не имел права Василий погибнуть. Отец и дед Марии были удачливыми купцами – торговали книгами. И оставили своим потомкам не такое уж большое, но и не малое состояние. Потому-то, хотя Мария рано осталась сиротой, она не испытывала неуверенности и страха перед жизнью, не спешила с замужеством, не высматривала выгодных женихов. А сейчас единственное, чего бы она хотела, – скорейшего окончания войны. А тогда она обеспечила бы Василия всем необходимым, чтобы он мог писать, потому что он, безусловно, талантлив. И смог бы принести славу своему отечеству.

Но почему такой непонятный сон? Не вещий ли он? Нет, вряд ли. При чем тут снега, морозы, замерзшие люди? Ведь вокруг бушует весна…

Ничьи солдаты

После неудачного нападения на Мазепу отряд отошел к югу, хотя там была большая вероятность встречи с запорожцами Кости Гордиенко. Сам Костя с несколькими тысячами своих сторонников прорвался в шведский лагерь. В ответ русские регулярные войска взяли приступом и сожгли Сечь. Да и вообще к югу от главной шведской квартиры было неспокойно. Оставалось неясным, кто контролирует положение, а в селах не знали, кого завтра ждать. Ходили слухи, будто готовятся к походу в помощь шведам крымские татары. Тем не менее Василий решил идти на юг, чтобы дать людям отдохнуть в не разоренных еще селах. Кроме того, он полагал, и не безосновательно, что именно на юге отряд значительно пополнился добровольцами. Правда, пополнение было весьма своеобразным. За неделю в отряд влилось до тридцати казаков – от безбородых юнцов до стариков.

Но появился и «обоз». Состоял он из жен и детей пожилых казаков, которые решили идти вместе с мужьями и отцами. Сколько ни убеждал Василий, что никакие возы, запряженные даже самыми крепкими и выносливыми быками, не помогут сделать отряд маневренным, с «обозом» пришлось все же считаться. Люди просто-напросто боялись оставаться в своих домах.

Оружия не хватало. Многие шли с вилами и топорами. Зато появились и двое вооруженных и полностью экипированных солдат из отряда Яковлева, только что взявшего Хортицу. Один был постарше, второй – совсем молодой, едва ли брившийся хотя бы трижды в своей жизни. Эти русские солдаты, по всем порядкам военного времени, должны были считаться дезертирами.

– Вы убежали от полковника Яковлева?

– Истинно так! – ответил старший.

– Значит, вы изменники?

– Никогда не были. Имеем намерение сражаться со шведами. Если богу угодно, сложим головы в баталии, а хребет казать не намерены.

– Постой, – перебил старшего Василий. – Тебя как зовут? Тоже Василием? Значит, тезки. А товарища твоего Андреем? Оба костромичи? Прекрасно. Отчего же вы из войска его царского величества убежали?

– Потому как сердит он дюже. И грозен. Отвоюем свое, а коли живы останемся, так на Дон, а то и за Яик подадимся.

– А как мне знать, что вы не подосланы шведами?

– В первой же баталии увидишь, кто мы такие – свои или ихние… Под пулями человек сразу понятен.

– Ладно, – решил Василий, – позднее потолкуем.

Но времени для серьезного разговора сразу не нашлось. Уже через день отряду пришлось выдержать короткую, но злую схватку с сотней гордиенковских казаков. Сотню разметали. Двенадцать человек взяли в плен и тут же предали суду. Чем завершился суд – понятно. Водить за собой пленных не было никакой возможности. Но и отряду в этом бою досталось изрядно. Погибло более двадцати человек, в основном новоприбывших и плохо вооруженных. Да еще столько же было тяжело ранено. Их оставили в одном из сел, на попечении крестьян и местного священника. «Обоз» все же бросили и налегке двинулись из-под Рашевки к Гадячу. Тут еще приключилась злая стычка со шведами. Высланные вперед разведчики натолкнулись на полковой магазин и походную конюшню. Их взяли внезапным ночным налетом, потеряв лишь троих раненными. Полторы сотни ружей с кремневыми замками, шестьдесят лошадей – это уже было целое богатство. Порох пересыпали в кожаные мешки и тоже унесли с собой. Все понимали, что грядет время серьезных сражений, в которых топоры и вилы помогут мало. На привалах учились разбирать и собирать ружья. И тут как нельзя более пригодился тезка Василия – старый солдат, убежавший из отряда Яковлева. Он был знаком с устройством шведских ружей и мушкетов, учил, как насыпать порох, высекать искру, подгонять кремень, чтобы было поменьше осечек.

Весна была такой же шальной, неистовой, как – зима. Снег стаял внезапно, в два дня. Ручьи превратились в реки, а реки – в моря. Даже узкий Псел так разлился, что не было видно противоположного берега. Вода срывала с причалов не только челны, но и тяжелые дубки. То тут, то там можно было заметить плывшие, как правило, неподалеку от берега трупы. Шведов можно было узнать по синему и серому цвету мундиров. Появились даже «старатели», вылавливавшие трупы баграми в надежде отыскать в карманах погибших деньги и ценные вещи. Василий застал все того же старого солдата отчитывавшим недавно появившегося в отряде хлопца:

– Не дело защитнику отечества таким промыслом заниматься!

– Так для чего же добру даром пропадать?

– И пусть пропадает. Завтра в баталию пойдем, на смерть. Зачем лишний грех на душу брать?

И уж окончательно удивил старый солдат Василия, когда однажды после привала поднимался с сырого ложа веток, прикрытых плащами, где спали все вповалку, не считая караульных. Солдат не сел, как обычно садятся, пробуждаясь ото сна, а перевернулся на живот, отжался на руках, затем с трудом согнул ноги и, кряхтя, качаясь и балансируя руками, неуклюже поднялся, как, наверное, поднимается на задние лапы медведь.

– Что с тобой?

– Может, простыл, а может, старая рана покоя не дает. Когдато, еще под Нарвой, швед багинетом ударил.

– Ты и под Нарвой был?

– А как же! С господами шведами мы старые знакомцы.

– И теперь ты, ветеран, решился бежать из царского войска?

– Для чего все время о том толковать: бежал да бежал. Не так-то уж я и бежал, а просто ушел. И не куда-нибудь, а воевать с тем же шведом. Послужить отечеству можно и здесь.

– Чем тебя царь-то обидел?

– Меня самого? Да я его два раза в жизни и видел-то. Ничего царь. Статью удался. И норов у него не шуточный. Вон сколько народу в Воронеже загубил, пока корабли строил. А еще сколько загубит!

– Я из Львова, – сказал Василий. – Но наслышан о том, что пытается делать царь Петр. Царь хочет вывести Россию к морю. Это нужно. Да еще бояр поприжал, грамотных людей лаской не обходит.

– Только одно печали заслуживает: кнутом и палкой все дела решает. А кнутом человека даже в рай не загонишь. Вырвется и убежит. Кнут – он и есть кнут. Да еще очень хочется царю, чтобы мы стали еще больше шведами, чем сами шведы. Ну переодень меня в иноземный кафтан, так что я от этого перестану быть сыном своих родителей?

– Нет, тут ты ошибаешься, – твердо сказал Василий. – Нам всем, русским и украинцам, сейчас надо грамоты набираться, крепить войско. Ведь было время. Киевское княжество могло догнать даже светлую Византию. А то и обойти ее, стать еще просвещеннее. Не сумели мы тогда сами с собою и со своими характерами справиться. Сосед дрался с соседом. Потому и допустили татар и монголов на свои земли.

– Это когдато все было, а мы живем не когдато, а сегодня, – сказал солдат. – И сегодня у нас швед во дворе. А про царей скажу тебе одно. Раз уж без них нельзя, то пусть будет Степан Тимофеевич Разин. От него, от покойника, мы и пришли к тебе. Считай нас его солдатами.

– Вот ты каков! – удивился Василий. – Но Разин тоже жил и погиб не сегодня.

– А он не погиб! – возразил солдат. – Он убег и в народе скрывается. Ты почем, например, знаешь, что он еще не появится на Волге?

– Да просто потому, что Степан Тимофеевич давно сложил голову на плахе.

– А я не верю. Сказывают, в Африке есть православные, хоть и черные они все. Может, Степан Тимофеевич среди них?

– Нет, это придумали.

Вскоре отряд рванулся к Опошне и Будищам, обошел их стороной, возвратился к Решетиловке, а оттуда – к Ворскле. Тем временем Карл уже успел осадить Полтаву, а на другом берегу реки появились полки авангарда царской армии. Было совершенно очевидно, что под Полтавой быть баталии. Но что решит баталия, этого, конечно, никто не знал. Здесь и нашел отряд сотник Зверевский, посланный почти из-под Лубен. От имени гетмана Ивана Скоропадского он потребовал, чтобы «ничейный» отряд отныне подчинялся прямым распоряжениям гетмана. Одновременно гетман повелевал сообщить ему количество годных к бою людей, отписав отдельно, сколько конных, а сколько пеших, перечислить все вооружение отряда, запасы пороха, количество пушек, если таковые имеются. Василий ничего не ответил Зверевскому, но вручил ответное послание, в котором коротко рассказал об отряде, о последних схватках со шведами, но не преминул отметить, что считает себя подчиненным полковнику Семену Палию, который ныне прощен царем, спешит из Сибири на Украину, чтобы вместе со своими войсками принять участие в генеральной баталии со шведами. А потому просил пересылать дальнейшие приказы через Палия.

Зверевский прочитал письмо и почесал бритую голову.

– А надо ли тебе ссориться с гетманом? Палий тоже будет подчинен ему.

– Я бы хотел получить тому подтверждение от самого Палия.

– Так ли, иначе ли, но его милость гетман ставит непременным условием, чтобы вы без его ведома не делали попыток захватить Мазепу, а тем паче – судить его. Гетман желает сам судить изменника от своего имени и имени народа Украины.

– Если Мазепа будет нами захвачен, мы, с ведома Палия, готовы передать его в руки гетмана.

– Его милости гетмана, – поправил Зверевский. – Я передам твое послание, хотя мог бы дать совет быть с его милостью вежливей, если хочешь остаться во главе отряда, а после победы получить хорошую должность.

– Должности мне не нужны, – сказал Василий. – Те шестьсот человек, которые сейчас находятся в моем распоряжении, готовы к боям. Мы будем согласовывать свои планы с планами гетмана.

– Его милости гетмана Украины и войска казацкого, – почти с угрозой произнес Зверевский.

Минуло еще дней двадцать. И вездесущий Зверевский вновь отыскал отряд уже с категорическим приказом Скоропадского идти на соединение с главными гетманскими силами. Сам Василий именовался в этом приказе сотником Подольским, из чего можно было сделать вывод, что Скоропадский решил возвести его в этот ранг и таким образом прибрать к рукам.

– Еще и до полковников дослужишься! – сказал Зверевский. – Его милость ценит верных людей. Семен Палий уже в главной ставке войска царского. Его люди перешли под начало его милости гетмана Украины. Дело за вами.

Ссориться с гетманом было бы неблагоразумно да и ненужно.

Василий написал новому гетману письмо, в котором подчеркнул, что отряд честно исполнит свой долг в борьбе с врагом. А враг и у царя Петра, и у гетмана, и у тех, кто пришел в отряд Василия, сейчас один: шведы и переметнувшиеся к ним сторонники Мазепы. Потому отряд готов исполнять приказания как самого Скоропадского, так и генералов его царского величества.

В ответ последовал приказ «сотнику Подольскому» вести отряд поближе к Полтаве, тревожить неприятеля везде, где это возможно, высылать разъезды к его расположению, а пленных доставлять гетману для «дознания планов господ шведов и вероотступника Мазепы…».

– Пане сотнику, вы сегодня еще ничего не ели. Я принесла от общего котла…

Это была Евдокия, восемнадцатилетняя дивчина, появившаяся в отряде вместе с братом после боя у Опошни. В руках у Евдокии была оловянная тарелка с кашей. Она держала ее двумя руками прямо перед собой.

– С каких это пор я стал паном сотником?

– Все люди вас так называют.

– С легкой руки гетмана, что ли?

– Про гетмана я ничего не знаю, – сказала Евдокия и почему-то покраснела и опустила глаза. – А то, что вы не ели, знаю точно. Каша без сала, но вы все равно покушайте. Третий раз разогреваю.

Вперед, не оглядываясь!

– Нет воды? – спросил король. – Не пойму, о чем вы толкуете, граф. А это что?

– Это болото, ваше величество. Вода в нем гнилая.

– Вы преувеличиваете, граф. Велите мне принести немного этого болота…

И на глазах у первого министра и всего штаба король выпил полную кружку пахнущей прелью и серой мутной болотной воды.

– На походе как на походе! – сказал он. – Тут нет и не может быть пуховых перин, натертых воском полов и прочих райских прелестей. Кроме того, на войне часто люди гибнут. И это тоже неизбежно.

Возможно, своей сдержанности, а также умению искренне, а не только для формы выслушивать собеседника Пипер и был обязан тому, что в свое время король произвел его в графы, а затем и в первые министры. Пипер осмеливался даже иной раз возражать Карлу. Такого права не было больше ни у кого.

– Ваше величество, армия измучена болезнями и голодом. От Мазепы мы практически не получили никаких подкреплений, если не считать денег гетмана, которые нам сейчас совершенно ни к чему. На них здесь ничего нельзя купить. Конечная цель нашего похода так же далека, как и год назад. Теперь мы заняты бессмысленной осадой маленькой крепости Полтавы. Вы продолжаете выслушивать жалкого старика Мазепу, который советует совершить пешую экскурсию в Азию… Все это пугает, ваше величество, и озадачивает.

– Граф, – спокойно и грустно сказал король, – разговор о прогулке в Азию не более как шутка. Я отлично знаю географию. Что же касается Мазепы, то я бы назвал его не жалким стариком, а стариком добрым. Он искренне желает нам помочь. Предоставил к нашим услугам часть своей казны. Не его вина, что его подданные по трусости не пошли вслед за ним.

– По трусости ли? – пробурчал Пипер. – Куда девается их трусость, когда они угоняют наших лошадей, утаскивают пушки, убивают солдат и крадут генералов?

– Но тем не менее в конечном итоге мы их всегда обращаем в бегство.

– А если это не бегство, а тактика?

– Какая тактика? Во всех случаях показывать неприятелю спину?

– Тактика внезапных набегов и изматывания противника. Кроме того, будьте справедливы, ваше величество, русские за последние годы очень укрепили армию. Их действия в Польше и под Лесной наводят на грустные и тревожные раздумья.

– Там не было меня.

– Слов кет, ваше величество, вы – выдающийся полководец.

– Я солдат! – резко сказал король. – Я – первый солдат своей собственной армии. Я вел и веду себя так, чтобы каждый мог брать с меня пример и на походе и в бою. Кроме того, я король. И обязан думать о благе своей страны.

– Об этом мы все вас и просим! – воскликнул Пипер. – Надо возвращаться, отбить у русских все наши прибалтийские владения.