Текст книги "Так было…(Тайны войны-2)"
Автор книги: Юрий Корольков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 63 страниц)
Глава четвертая
1
Вот там у стены, ближе к мосту, немцы вчера расстреляли группу поляков, вероятно заложников… Их убили на глазах у прохожих.
Регина не видела расстрела, но говорили, что заложникам перед казнью залепили рты пластырем, чтобы они не кричали. Регине показалось это самым страшным – умирать и не иметь возможности бросить в лицо палачам гневного слова!.. Ужасно… Умирать молча, когда душа разрывается от ненависти… Иногда вместо пластыря они пользовались гипсом – совали в рот казнимым горсть полужидкого гипса. Он мгновенно застывал во рту. Это еще страшнее…
Последнее время гитлеровцы часто проводили публичные казни в Варшаве прямо на улицах. Это была новая, психическая форма террора.
Сейчас там, где расстреляли заложников, несколько женщин молились на коленях перед зажженными свечами. Семь свечей – семь убитых. День был жаркий, безветренный, почти невидимое на солнце пламя свечей казалось застывшим и бледным…
Регина прошла до угла и повернула обратно. Через минуту должен появиться человек, которого она ждет. Она поправила розовый пакет, завернутый в немецкую газету. Заголовок «Дас Рейх» должен быть хорошо виден – это знак для Термита. И розовый пакет тоже. Кто-то нагнал ее и спросил:
– Скажите, как пройти на улицу Красинского?
– Не знаю, – ответила Регина заученную фразу, – вам лучше спросить в справочном бюро.
– Проводите меня, я Термит, – совсем тихо сказал незнакомец и пошел следом за молодой женщиной. Он подумал: «Зачем было придумывать розовый пакет в немецкой газете. Зеленые глаза и медные волосы этой женщины – лучший ориентир».
Человек по кличке Термит был генерал Окулицкий. Несколько месяцев назад он нелегально прибыл в Варшаву из Лондона. Его сбросили на парашюте весной, он приземлился в лесах и попал в Варшаву значительно позже, Окулицкий не знал адреса явочной квартиры, и Регина должна была проводить его в свой дом. Заседание штаба назначили у Моздживицких под видом семейного воскресного обеда. Теперь Регина опять стала носить фамилию мужа – лейтенанта Моздживицкого, но это ничего не изменило в ее с ним отношениях…
За обеденным столом собралось много народу. Был чуть ли не весь штаб подпольной Армии Крайовой во главе с генералом Буром. Пригласили и представителя лондонского правительства – вице-президента Янковского. Он появился в сопровождении трех министров, которые спешно прилетели из Лондона ввиду предстоящих событий.
Пани Регина знала не всех собравшихся. Она встречалась только с генералом Монтером, седым и высоким человеком, командующим подпольным варшавским корпусом. Знала его заместителя – полковника Вахновского. Был здесь полковник Богуславский, начальник «двуйки» – разведывательного отдела Армии Крайовой. Регина знала их через мужа, который не так давно стал адъютантом генерала Бура. Но Регина совсем не была уверена, что все ее знакомые, сидевшие за столом, называли себя настоящими именами. Большинство скрывалось под кличками и псевдонимами.
Но несомненно, что из всех присутствующих генерал Бур-Комаровский пользовался наибольшей симпатией пани Регины. Невысокий и узкоплечий, такой невзрачный на вид – с маленьким, пожелтевшим лицом, с глубокими морщинами и впалыми щеками, он тем не менее казался ей воплощением жертвенного героизма.
На правах хозяйки дома пани Регина провела с гостями начало обеда и удалилась, чтобы дать возможность мужчинам поговорить о делах. Когда она вышла, Бур сказал:
– Я должен сообщить, господа, что решение принято. Я отдаю приказ начать восстание первого августа. – Генерал остановил рукой полковника Вахновского, который радостно вскочил с места. – Сроки восстания согласованы с правительством в Лондоне.
Генерал Бур произносил слова, приличествующие историческому моменту. Он говорил, что вот уже пять лет, как Польша ждет сигнала «Буря» – начала восстания, и теперь он горд, что именно ему, генералу Буру, выпало счастье дать этот сигнал… Момент избран наиболее удобный – советские войска заняли Минск-Мозовецкий и через несколько дней будут в Варшаве. К этому времени в столице Польши должно быть законное правительство…
– Власть всегда бывает у того, кто занимает помещение правительства, – закончил Бур, усмехнувшись.
Потом генерал попросил Монтера доложить обстановку. Он спросил командира корпуса:
– На сколько суток нам хватит боеприпасов?
– В зависимости от напряженности боя, генерал. Полагаю, что на трое-четверо суток.
– А продовольствия?
– Максимум на неделю, – ответил Монтер. – В Варшаве насчитывается сорок тысяч солдат Армии Крайовой. Я исхожу из этого числа.
– М-м-м… да! Этого маловато… И тем не менее мы не можем откладывать восстание… Как-нибудь мы продержимся. Пан Моздживицкий, – обратился Бур к адъютанту, – подготовьте радиограмму в Лондон. Сообщите, что «Буря» начинается по плану и мы ждем оружия. Нужны патроны, автоматы, затем противотанковые гранаты, пулеметы… Что еще, полковник Монтер?
Оказалось, что нужно еще очень многое. В смысле продовольствия можно рассчитывать на жителей города, но оружие…
– Простите, пан генерал, – вежливо вступил в разговор лейтенант Моздживицкий, – но радиосвязь с Лондоном прервана. Главный передатчик поврежден, а другие стоят без ламп.
– Что вы говорите? – генерал вскинул брови. – Значит, мы начинаем восстание без связи с внешним миром…
– Так точно!.. Во всяком случае, без связи с Лондоном.
– С кем же еще нам нужна связь? – раздражаясь, воскликнул Бур.
– У нас есть полевые рации, – доложил лейтенант Моздживицкий. – Мы можем связаться с русскими. Рации дают неограниченные возможности…
– Оставьте эти возможности при себе! – прервал командующий своего адъютанта. – С советским командованием нам связываться незачем…
Адъютант раздражал генерала Бура неуместными предложениями. И вообще Моздживицкий берет на себя слишком много, забывает, что он только адъютант и всего-навсего лейтенант… Даже в условиях подполья служебный лексикон хорошего адъютанта должен ограничиваться десятком таких слов, как «Да», «Никак нет», «Так точно», «Слушаюсь»… Возможно, генерал и не стал бы держать при себе этого лейтенанта, но тогда он не смог бы видеть эту зеленоглазую женщину с волосами цвета сосновой коры. Регина была предметом обожания стареющего генерала. Эх, если бы у него не было за плечами стольких прожитых лет!..
Генерал Бур сдержал раздражение. Он сказал внушительно и спокойно:
– С Советским правительством дипломатические отношения прерваны после катынского инцидента… Мы не можем вступать в переговоры с Советами… Лейтенант, – обратился он к Моздживицкому, – позаботьтесь срочно восстановить связь с Лондоном… А теперь, господа, прошу вас разойтись… Будьте, как всегда, осторожны…
Совещание главного штаба Армии Крайовой происходило на квартире матери лейтенанта Моздживицкого, которая на этот день уехала к своим знакомым. Квартира находилась на втором этаже – над торговым складом оптовой фирмы и имела несколько выходов. В случае опасности можно было спуститься в склад, где когда-то хранились колониальные товары, оттуда проникнуть в катакомбы старой Варшавы – в туннели канализационной сети, сооруженной лег шестьдесят тому назад и раскинувшейся под землей на десятки километров.
Полковник Монтер тоже начал прощаться.
– Пан полковник, – удержал его Бур, – прошу вас остаться.
Кроме Монтера, остались генерал Окулицкий, пан Янковский, его три министра, обязанности которых были пока неясны. Янковский экстренно прибыл из Лондона с поручением премьера Миколайчика. Пан Янковский должен был проинформировать руководителей подполья о сложившейся политической ситуации.
Все перешли в гостиную и расположились вокруг ломберного столика, раскрытого будто для игры в карты. Вошел адъютант Моздживицкий и спросил, не нужно ли чего пану генералу. Нет, Буру ничего не требовалось.
– Разрешите предложить чаю? – спросил лейтенант.
– Нет, благодарю вас… Впрочем, если мы не затрудним пани Регину… Только позже, через полчаса…
Пан Янковский начал с того, что пожелал утвердить свое высокое амплуа.
– Господа, о создании нашего правительства в Варшаве официально объявлено. Вот что вчера сообщило лондонское радио.
Янковский развернул густо исписанный листок бумаги и прочитал:
«В подпольной Польше действует заместитель премьер-министра польского правительства и три министра. Их имена известны английскому правительству. Мы уверены, что они будут признаны полноправными представителями законной государственной власти и выразителями воли нации…»
– Обратите внимание на последнюю фразу, господа. Она обращена к русским. Пан премьер-министр Миколайчик поручил мне конфиденциально сообщить вам, что главная цель восстания – захватить власть в стране до прихода в Варшаву советских войск. Это одобрено британским правительством.
Пан Янковский обрисовал то затруднительное положение, в котором оказалось польское эмигрантское правительство в Лондоне. План Черчилля – высадить союзные войска на Балканах и стремительно врезаться клином к балтийскому побережью – не увенчался успехом. Таким образом, не удалось преградить советским армиям путь в Европу, в том числе и в Польшу. Время упущено… Советские войска завязали бои на территории Польши. В Лондоне обсуждали новый план – высадить британский воздушный десант в Польше, но практически это невозможно сделать… Остается единственный вариант – опередить русских и захватить Варшаву своими силами. Нельзя допускать, чтобы правительство во главе с Берутом обосновалось в Варшаве… Генерал Бур правильно сегодня сказал, что власть принадлежит тем, кто занимает здание правительства…
Заместитель премьер-министра эмигрантского правительства пан Янковский довольно быстро входил в свою роль.
Он чаще чем требовалось употреблял фразу, выводившую ни себя генерала Бура: «Я, как представитель верховной власти…»
Генерал Бур рассеянно тасовал карты. Он неприязненно думал: «Пан Янковский лезет из молодых да в ранние… Теперь каждый норовит стать представителем верховной власти… Посидел бы он эти годы в подполье!»
Полковник Монтер снова заговорил, что у повстанцев мало оружия и продовольствия. С такими силами рискованно начинать восстание. Янковский прервал:
– Я, как представитель верховной власти, настаиваю, что надо выступать немедленно… Нам необходимо подкрепить позиции пана президента Миколайчика, который сейчас находится на пути в Москву.
Пан Янковский главное приберег под конец. На прошлой неделе британский премьер-министр совещался с Миколайчиком и они наметили единый план действий. Миколайчик полетит в Москву для переговоров с большевиками, а тем временем в Варшаве, будто бы стихийно, вспыхнет восстание… Он, Янковский, возглавит правительство, которое немедленно признают в Лондоне и Вашингтоне. Это уже согласовано… Таким образом, Польский комитет национального освобождения, который объявил себя временным демократическим правительством, потеряет свое значение.
– Поэтому, господа, нельзя откладывать восстание, – поучающе закончил Янковский. – Его цели имеют скорее политическое, нежели узко военное значение. В приказе генерала Бура войскам Армии Крайовой мы кое-что говорим о наших отношениях к большевикам. Надо охладить пыл нашего мужичья, которое слишком восторженно встречает Советскую Армию.
Генерал Бур снова нахмурился. Зачем пану Янковскому понадобилось говорить, что приказ подпольным войскам написал кто-то другой, но не он, Бур-Комаровский… Как будто заместитель премьера сомневается в его настроениях. У пана Янковского для этого нет никаких оснований… За годы подполья генерал Бур-Комаровский делом доказал свои политические взгляды. Кто, как не он, постоянно старался поддерживать антирусские, антисоветские настроения в Армии Крайовой. Это было не так-то легко.
Рядовые подпольной армии и сейчас еще думают иначе. Пришлось пойти на сговор с немцами. Конечно, тайный… Взять хотя бы катынское дело. Кто предложил отправить польскую комиссию в Смоленск? Он – Комаровский. Другое дело, что в Катынском лесу не подтвердилось обвинение против русских. В разрытых могилах обнаружили стреляные гильзы немецкого производства. Тем не менее комиссия сумела создать видимость того, что поляки были расстреляны большевиками.
А кто приказал начать диверсионную борьбу в тылу советских войск? Кто, наконец, распорядился проводить карательные меры против советских партизан и вообще левых элементов силами Армии Крайовой? Об этом не говорят вслух, но пан Янковский знает, что такие дела не проходят без ведома командующего Армией Крайовой… И вообще пан Янковский повторяет то, что давно известно…
Бур-Комаровский решил исправить впечатление, оставленное словами пана Янковского.
– Властью, возложенной на меня богом и правительством, – торжественно сказал он, – я начинаю вооруженную борьбу за восстановление польского государства. Мы не можем допустить, чтобы стихия затянула нас в свой водоворот. – Под стихией генерал Бур подразумевал наступление советских войск. За несколько недель они продвинулись на запад больше чем на пятьсот километров. – Мы заинтересованы в том, чтобы вести самостоятельную политику. Мы будем ее проводить. Именно об этом сказано в приказе, который сегодня я подписал.
Командующий подчеркнул слова «я подписал» и прочитал выдержку из приказа.
«С одной стороны, – читал он, – советские войска являются могучим союзником против немцев, но с другой стороны они опасны, поскольку могут сломить нашу принципиальную и независимую позицию. Поэтому офицерам Армии Крайовой всех степеней запрещается вести какие бы то ни было политические переговоры с русскими. Разногласия во взглядах между поляками и русскими столь велики, что всякие переговоры будут бесцельны».
Последнее слово осталось за Бур-Комаровским. Дальнейшие разговоры могли бы только ослабить впечатление.
– А теперь, господа, – сказал он, поднимаясь со стула, – воспользуемся гостеприимством хозяйки этого дома. Она давно приглашала нас к столу…
За чаем снова заговорили на политические темы. Янковский рассказал о поездке Миколайчика в Соединенные Штаты. Они ездили туда с заместителем начальника польского генерального штаба Станиславом Татаром. Фактически это была военная делегация. Татар и Миколайчик не даром провели время в Вашингтоне. Из Америки Миколайчик привез чек на десять миллионов долларов. Деньги дали специально для варшавского восстания. Оба делегата встречались с генералом Маршаллом и Фостером Даллесом, они заручились их поддержкой. Это даже поважнее американского чека!
За столом Комаровскому не хотелось вести серьезных разговоров, он немного устал… Беседа постепенно приняла светский характер. Пани Регина стала центром внимания мужского общества. А она почему-то бросала многозначительные взгляды на Моздживицкого, точно о чем-то ему напоминала. Лейтенант Моздживицкий наконец осмелился:
– Пан генерал, – сказал он, – вы разрешите мне обратиться к вам с маленькой просьбой от имени моей жены?
– Я готов выполнить даже самую большую просьбу пани Регины, – галантно ответил Бур. – Что желает пани Регина?.. Только разве она не может обратиться ко мне сама, минуя адъютанта.
Регина вспыхнула:
– Конечно, я и сама могу обратиться к вам с этой просьбой… Я хочу участвовать в восстании…
Регина считала для себя лестным в дни восстания находиться рядом с таким человеком, как генерал Бур. Он представлялся ей в ореоле романтического героя.
– Вы хотите драться?! Но разве это женское дело?.. А, понимаю, лавры Жанны д’Арк не дают вам покоя… – воскликнул Бур.
– Нет, нет! – живо возразила Регина. – Я не должна стоять в стороне, когда…
– Но что вы умеете делать? – Генерал Бур отказался от игривого тона. – Где мы сможем использовать пани Регину? – спросил он у полковника Монтера.
– Может быть, работа связной будет наиболее подходящей для пани Регины?
– Вот и отлично! Вас это устроит, пани Регина? Связная при командующем Армии Крайовой! Согласны?..
– Да, конечно! Я хорошо знаю Варшаву и смогу быть вам полезной.
– В таком случае завтра днем будьте на месте – на фабрике Кемлера. – Генерал Бур поднялся и, прощаясь, поцеловал руку молодой женщины.
2
На городской ратуше стрелка башенных часов медленно приближалась к пяти. Янек Касцевич пересек площадь и пошел вниз по Маршалковской. Он еще раз посмотрел на башню – без двенадцати минут пять. Как раз время. Сколько раз он проверял этот маршрут от дома до сборного пункта своего отделения. Весь путь рассчитан до секунды. Это называлось «пристрелкой». Командир батальона запретил без надобности болтаться на улице. Выходить велел с таким расчетом, чтобы являться на сборные пункты в строго назначенное время.
Кто же мог возражать против такого приказа. Ясно, что раньше времени нечего настораживать немцев… Удивительно, как они до сих пор ничего не замечают! «Янек чувствовал себя ходячим арсеналом. Казалось бы, что на него за несколько кварталов должны были обращать внимание. Карманы его солдатских брюк, заправленных в высокие сапоги, оттягивали ручные гранаты, и в каждом из них лежало еще по «филиппинке» – самодельной противотанковой гранате. Говорили, что они имеют огромную разрушительную силу, да и весят они тоже порядочно… Под курткой Янека выпирал немецкий автомат с запасной обоймой, а в боковом кармане лежал пистолет, который он должен был передать пану Трубковскому.
Не удивительно, если немецкий патруль заинтересуется всеми его доспехами! Но Янека спасало то, что на нем был широкий брезентовый плащ, который скрывал оттянутые карманы и автомат, выпиравший под курткой. В суконной кепке с мягким козырьком и отстегивающимся высоким околышем, с рюкзаком, перекинутым через плечо, Янек походил на жителя варшавских окраин, спешащего с работы на пригородный поезд.
Сегодня Янек вышел из дому на три минуты раньше. На всякий случай. Три минуты были его личным резервом. Он выдерживал свое расписание. Без семнадцати минут вышел на Маршалковскую, без четверти подошел к памятнику, а еще через три минуты увидел зеленую вывеску на угловом магазине – прежде здесь была продажа галантерейных товаров.
На улицах появлялось все больше прохожих. Наметанным взглядом Янек угадывал в толпе таких же, как он, солдат подпольной армии, спешащих к своим сборным пунктам. А немцы ничего не замечают. Все-таки ловко придумали – назначить начало восстания на пять часов вечера – это самое оживленное время на улицах, когда жители Варшавы возвращаются с работы.
Через десять минут, нет, теперь уже через восемь минут, люди, которые шагают сейчас по тротуарам, придерживая под одеждой свое оружие, перестанут таиться и открыто вступят в борьбу… Янек замедлил шаг. Теперь осталась какая-нибудь сотня шагов до перекрестка. Там, как раз против магазина с зеленой вывеской, стояла немецкая огневая точка, железобетонный колпак, обнесенный колючей проволокой. Эту точку и предстояло ликвидировать.
Через перекресток прополз легкий танк с черным крестом на броне. Янек подумал: «филиппинку» надо бросить под гусеницу или под самое днище… Впереди себя шагах в десяти Янек увидел Стася Родовича. Он был тоже в защитном плаще, и его одежда топорщилась от скрытого под ней оружия. Янек собирался окликнуть товарища, но вовремя остановился. Стася задержали немецкие полицейские. Их было двое. Они жестом приказали Стаею завернуть в ближайшие ворота. Оставалось несколько минут до начала восстания. Янек повернул следом за полицейскими, сунул руку под плащ, нащупал пистолет и спустил предохранитель.
В бетонной подворотне, похожей на туннель, гулко раздавались шаги людей в солдатских сапогах – Стася и немецких патрульных. Янек нагнал их в тесном дворе возле мусорных ящиков. На лице Стася Янек прочел выражение растерянности. Что делать? Мог ли он раньше времени затевать драку? До восстания оставались минуты, но приказ существовал строгий – оружия не применять до общего сигнала, то есть до пяти часов. А полицейские настойчиво требовали показать документы, один из них протянул руку к вещевому мешку, набитому патронами, гранатами и продовольствием. Пока что немецкие полицейские, видимо, не предполагали ничего серьезного – думали, вероятно, какой-нибудь спекулянт. Они увели его в глухой двор, чтобы не привлекать внимания прохожих. Полицейские разговаривали со Стасем, даже не отстегнув кобур, висевших на лакированных ремнях. Но через какие-то секунды положение может измениться. Янек сразу оценил обстановку. Стась увидел мелькнувшее в воротах лицо Янека и одновременно услышал два коротких сухих выстрела. Янек стрелял в упор.
– Быстрее! – крикнул он и потянул Стася за рукав.
Полицейские лежали около железных мусорных ящиков. Отстегивать пистолеты не было времени. Стась вытащил нож, обрезал ремни вместе с кобурами и сунул под плащ добытое оружие.
Они торопливо вышли со двора и свернули в ближайшее парадное. После яркого солнечного света здесь было совсем темно. В дверях уже стоял часовой. Он никого не выпускал из дома на улицу. Янек и Стась торопливо вбежали на второй этаж, прошли в квартиру, где расположилось их отделение.
Четверть часа назад хорунжий Трубницкий вежливо постучал в парадную дверь и предъявил хозяйке ордер на временную конфискацию квартиры «для нужд Армии Крайовой», как указывалось в предписании. Ордер подписал командующий корпусом полковник Монтер.
Растерянная женщина стояла в прихожей и повторяла одну и ту же фразу:
– Пожалуйста, если у вас есть ордер… Но лучше вам подождать мужа, он сейчас вернется со службы…
У хорунжего и его солдат не было времени ждать. Они внесли ручной пулемет и, отодвинув комнатные цветы, установили его на подоконнике. Но пока рамы были закрыты.
Янек и Стась поспели почти вовремя. Тем не менее хорунжий глянул на них с упреком – надо бы явиться на несколько минут раньше. Стась доложил, что произошло с ним. Трубницкий удовлетворенно кивнул головой. Но его больше всего интересовали пистолеты убитых полицейских – где они? Стась выложил пистолеты на стол. Хорунжий тотчас же отдал их солдатам. Не у всех солдат его отделения было огнестрельное оружие. Янек тоже отдал свой пистолет, как обещал накануне хорунжему. Трубницкий улыбнулся:
– Это твое приданое?
– Так точно, пан хорунжий!
Янек Касцевич почти случайно оказался в отделении хорунжего Трубницкого и вообще в подпольных войсках Армии Крайовой. В своем районе он состоял в отряде Армии Людовой [23]23
Армия Людова – подпольная военная организация в Польше, находившаяся под руководством демократического национального фронта.
[Закрыть], но несколько дней назад гестаповцы арестовали командира отряда и еще нескольких офицеров. Солдаты остались без руководства. А восстание приближалось, об этом всюду говорили в подполье. Приятель Янека – Стась Родович работал на соседнем заводе. Он и предложил Янеку пойти к ним в отряд. Не все ли равно, где драться с фашистами… Янек тоже так думал. А когда он пообещал хорунжему добыть пистолет и патроны, Трубницкий не стал возражать. Пусть парень вступает в его отделение…
Сейчас хорунжий разговаривал с ними торопливо, то и дело поглядывая на часы.
– По местам! – скомандовал он и, подняв руку, рассек ею воздух: – Огонь!!
Окна распахнулись, и пулемет оглушительно застучал в комнате, которая сразу наполнилась кислым запахом пороховой гари. И в тот же момент на противоположной стороне улицы тоже распахнулись окна и ливень пуль обрушился на немецкие патрули, на отряд германских солдат, шагавших по улице; они хлестнули по броне танков, стоявших на перекрестке. Всюду засверкали искорки выстрелов.
При звуках выстрелов хозяйка испуганно ахнула и метнулась в кухоньку, повторяя бессознательно то же самое:
– Может быть, вы подождете мужа!..
Муж хозяйки, пан Годжий, как обычно, вернулся в начале шестого. Он был бледен, но глаза его сияли.
– Карла, ты не представляешь, что творится на улицах! – крикнул он с порога и осекся, увидя спины солдат и окнах гостиной. – Кажется, не только на улицах… – добавил он. – Кто из вас старший?.. Я тоже хочу воевать с бошами!.. Карла, достань мои сапоги! – Он подошел к окну и через плечо пулеметчика заглянул на улицу. Отсюда открывался широкий обзор двух улиц, сходящихся под прямым углом у перекрестка. Хорунжий Трубницкий недаром выбрал эту позицию для своего отделения.
Прошло всего несколько минут, как началось восстание, а улицы Варшавы нельзя было узнать. Их словно чисто вымели, они обезлюдели, опустели. На перекрестке лежал убитый немецкий регулировщик в белых нарукавниках, залитых кровью. Ближе к дому горела полицейская машина, и около нее тоже валялся убитый в немецкой полицейской форме. Группа людей, прижимаясь к стенам домов, перебегала от угла к углу, от ворот к воротам. По нарукавным бело-красным повязкам в них можно было узнать солдат Армии Крайовой. Это было единственное их отличие, говорившее о принадлежности к подпольной армии. Солдаты пробирались к трамвайной остановке, откуда доносился треск немецкого пулемета.
Хорунжий Трубницкий приказал прекратить огонь. Его отделению поручили блокировать улицу и преградить немцам дорогу на тот случай, если они отправят подкрепление к зданию полиции. Но противник не появлялся. Только один бронетранспортер намеревался проскочить к перекрестку. Он не смог прорваться сквозь шквал огня, отошел назад и исчез в переулке.
Через минуту из кухни донесся голос хозяина:
– Карла, помоги мне отодвинуть этот шкаф!.. Ты слышишь, Карла, мы начинаем сражаться!.. Скоро мы будем свободны!
От окна Янеку видна была часть кухни – накрытый к обеду стол, угол шкафа, пол, застланный полысевшим, протертым линолеумом. Хозяин квартиры извлек из-под половицы большой пистолет «Смит и Вессон», изрядно заржавевший и покрытый коростой засохшей смазки.
– Может быть, вы поможете мне привести его в порядок? – спрашивал он у солдат. Но солдатам было не до того. Хорунжий оставил в квартире пулеметный расчет, а остальным приказал выйти на улицу. Предстояло захватить соседнюю площадь.
Бой за площадь скоро закончился – немцы совершенно растерялись от неожиданных ударов, сыпавшихся на них со всех сторон. Батальон, в который входило отделение хорунжего Трубницкого, выполнил свою задачу. Хорунжий сам доложил об этом и получил распоряжение – выделить двух солдат для связи с главным штабом восстания. Выбор пал на Стася и Янека.
Фабрика Кемлера, где расположился командный пункт главного штаба Армии Крайовой, находилась в районе Воля на западной окраине Варшавы. Это был район городской бедноты, железнодорожных служащих, рабочих депо и мелких торговцев. Район Воля с его старенькими кирпичными домиками, лавчонками и какими-то складами имел большое значение для повстанцев. Этот район господствовал над всей западной частью города, над железной дорогой, соединяющей Варшаву с Познанью и Берлином. Вероятнее всего, что именно отсюда будут поступать германские подкрепления для борьбы с повстанческой армией.
Янек хорошо знал этот район. Он граничил с еврейским гетто, а в прошлом году во время восстания ему не раз приходилось бывать в гетто. Тогда Янек и подружился со Стасем Родовичем – они вместе доставляли продовольствие и оружие восставшим.
От командного пункта батальона до фабрики Кемлера было километра два, но хорунжий приказал идти к главному штабу в обход, проходными дворами и переулками – возможно, что не все улицы очищены от противника. Трубницкий оказался прав: близ площади Керцели дорогу связным преградил уличный бой. Повстанцы дрались с тремя немецкими «тиграми», которые наткнулись на баррикаду.
Танки яростно огрызались огнем пулеметов, били из пушек. Они пытались развернуться в тесноте улицы, но со всех сторон – из окон домов, из ворот и подъездов, просто из-за углов – по ним стреляли автоматы, пистолеты, летели гранаты, бутылки с бензином. Это походило на борьбу доисторических охотников с громадным мамонтом, попавшим в ловушку. Янек где-то видел такую картину. Люди неистовствовали и, казалось, готовы были кинуться на танки с голыми руками, с ножами и камнями. У них было мало военного опыта и много отчаянной ярости.
Взрыв «филиппинки» разворотил и сорвал с колес зубчатую гусеницу. Она распласталась поперек улицы. «Тигр» неуклюже и тяжело закрутился на месте. Торжествующий рев огласил улицу. Но двум другим танкам удалось развернуться, и они, наезжая на тротуары, начали отходить. Из подъезда дома, где укрылись связные, было видно, как танки лезли по мостовой, высекая искры из камней.
Мимо Стася и Янека, прижимаясь к стене, прошмыгнул мальчуган лет тринадцати, белобрысый, в синей коротенькой курточке и старенькой кепке. Мальчуган выскочил на улицу и прижался за кирпичным выступом, рядом с табачной лавкой.
Первый танк уже прошел, вырвался из ловушки, а второй только что поравнялся с табачной лавкой. Вдруг мальчуган выбежал из своего укрытия, подскочил к железной грохочущей махине и замахнулся. Закусив в напряжении губу, точно играя в городки, он метнул в «тигра» темную пивную бутылку с горючей жидкостью. Жидкость потекла по башне. На броне появились огненные струи. Они поползли вниз, растекаясь все шире, захватывая башню, заползая в смотровые щели. Краска на танке стала пузыриться, как закипающее молоко, только не белого, а серо-зеленого цвета, на глазах превращаясь в коричневую гарь.
Танк прошел еще несколько десятков метров и остановился. В раскрывшийся люк начали выскакивать танкисты. Один побежал следом за удалявшимся танком, но через несколько шагов свалился на мостовую, пораженный сразу несколькими пулями. Повстанцы не жалели боеприпасов…
Два других танкиста подняли руки. Их сразу же окружила ликующая, упоенная победой толпа. Повстанцами распоряжался узкогрудый парень в таком же плаще, как у Янека. Невесть откуда появились женщины, подростки, мужчины, похожие на солдат, но без нарукавных красно-белых повязок. Ярость боя сменилась восторгом. Мальчика в синей куртке подхватили на руки, подняли как знамя, понесли вдоль улицы. Ему аплодировали. Варшавская улица торжествовала победу.
Тем временем пленных танкистов обыскали, отобрали у них оружие и заставили гасить пылающий танк. Он мог в любое мгновение взорваться. Появились огнетушители, притащили ведра с песком, с водой. Пленные услужливо и торопливо взялись за работу. Это вызывало незлобивый, иронический смех жителей, тоже занятых тушением танка. Огонь, не успев добраться к боеприпасам и к бензиновым бакам, стал угасать. Только едкий желтовато-сизый дымок расплывался по улице.
Весь этот скоротечный бой, свидетелями которого оказались связные Янек и Стась, продолжался несколько коротких минут. Еще одну улицу освободили от немцев. Чтобы закрепить свою победу, жители улицы начали сооружать баррикаду со стороны площади. Поперек мостовой легла опрокинутая вверх колесами грузовая машина, из окна полетели матрац, шкаф, какие-то ящики. На баррикаду тащили все, что попадалось под руку. Внезапно для людей исчезла ценность вещей. Так бывает лишь на войне да в накале народных восстаний.
