Текст книги "Так было…(Тайны войны-2)"
Автор книги: Юрий Корольков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 63 страниц)
– Идет!
Они отвернулись. Полковник вытянул спичку с обломанным концом.
– Теперь уходи, – сказал второй. – Я выбираю.
Полковник пересел.
– Вы что, играете? – спросила Кет нового соседа. На его кителе в два ряда тянулись орденские планки. Кет он понравился больше, чем хмурый полковник.
– Пытали судьбу, – ответил сосед и положил руку на колено Кет.
Джимми Пейдж куда-то исчез. Он даже не присел на ковер. Ну и пусть… Кет много пила и постепенно пьянела. Потом исчезли француженки, и с каждой ушло по офицеру. Сосед с орденскими планками помог Кет встать и тоже увлек ее на второй этаж. Где-то в затемненной комнате он стиснул ее в объятиях и горячо задышал в лицо. Кет не сопротивлялась. Не все ли равно…
Потом наступил какой-то провал и вновь хмельное прояснение. Куда-то ехали, вновь очутились в портовом кабачке, но соседа с орденскими планками рядом уже не было. Остались только Пейдж, француженка Лулу с прилепившимся к ней американским майором и подруга. В машине, кажется, ехал еще и Испанец. Возможно, и нет. Плевать ей на всё. Сейчас Кет не боялась даже Испанца. Пейдж сидел рядом с пьяной ухмылкой на круглом лице. Его лысинка стала розовой, как бутон олеандра. Это было смешно. В наступившем прояснении Кет начала понимать, что с ней произошло, но и это не вызвало ни смятения, ни раскаяния. Она беззлобно сказала Пейджу:
– Все-таки ты подлец, Джимми. За сколько ты меня продал? Скажи, за сколько?.. Принеси мне оранж. Я хочу пить.
Мулатки официантки поблизости не было, и Пейдж сам пошел за оранжем. В это время в кабак зашел Бен Стивенс. Он сразу увидел Кет и в нерешительности остановился. Кет позвала его:
– Здравствуйте, Бен! Вы не хотите даже со мной поздороваться?.. Садитесь.
Смущаясь и немея от робости, Бен сел на стул Пейджа. Громоздкий и неуклюжий, он не знал, куда деть руки. Подошел Джимми, поставил перед Кет стакан оранжа и остался стоять рядом. Кет говорила не совсем связно.
– Скажите, Бен, вы были тогда влюблены в меня?.. Признайтесь!.. Вероятно, вы хотите снова за мной поухаживать. Теперь это проще. Обратитесь к Пейджу. Он опытный сводник. Вы тоже меня когда-то предали. – Кет вспомнила тост, которым встретили ее в комнате, обставленной в восточном стиле. – Выпьем за прекрасных союзников! – Она подняла стакан и засмеялась. – Теперь всё проще… Как ваше ранчо?
Кет продолжала смеяться, жалко и бессмысленно. Маленький Бен понял, что Кет сильно пьяна.
5
Незадолго до конференции в Касабланке, когда под Сталинградом шли ожесточенные бои, Уинстон Черчилль выступил в английской палате общин. Старое здание палаты было разрушено германскими бомбами, и парламент собрался в другом здании, наскоро приспособленном для заседаний. Премьер говорил об усилиях русских, которые сейчас несут основную тяжесть войны.
«Россия, – сказал он, – оказала неоценимую услугу и вывела из строя гораздо больше миллионов вражеских солдат, чем Германия потеряла за всю последнюю войну… Мое сердце обливается кровью за Россию. Я чувствую, что должны чувствовать все, – сильнейшее стремление страдать вместе с ней и разгрузить Россию от части ее бремени».
Но эти прочувствованные слова в адрес Советской России не помешали премьеру высказать одновременно совсем другие мысли и настроения в секретном меморандуме членам британского кабинета.
«Должен признать, – писал тогда Черчилль своим коллегам по британскому кабинету, – что мои мысли обращены главным образом к Европе, являющейся матерью современных стран и цивилизации. Было бы страшной катастрофой, если бы русское варварство задушило культуру и независимость древних государств Европы. Как ни трудно представить себе это сейчас, я верю, что европейская семья сможет действовать сообща, как единое целое под руководством Европейского Совета. Я предвижу создание Соединенных Штатов Европы…» Копию своего меморандума Черчилль отправил американскому президенту.
Конференция в Касабланке подходила к концу, и объединенный комитет начальников штабов решил наконец, куда направить главные удары, каковы должны быть дальнейшие пути войны.
По поводу операций в Европе особых разногласий не возникало. Военные, заседавшие в комитете, согласились на том, что для новых ударов нужно использовать войска, сосредоточенные в Северной Африке. Это устраивало Черчилля. Надо только ликвидировать сначала германские вооруженные силы в Тунисе. Черчилль высказал лаконично свою точку зрения – Северная Африка не диван для отдыха, но трамплин для следующего прыжка.
Каждый из генералов, собравшихся на заседание комитета, отлично знал, что любые военные действия, предпринятые в этом году в бассейне Средиземного моря, неизбежно отодвигают открытие второго фронта в Европе. Громко об этом не говорили, а Черчилль уверял всех, что нет никакого смысла отказываться от завоеванного уже плацдарма и снова перевозить войска в Англию для вторжения на французское побережье. Что делать, русским придется немного подождать открытия второго фронта…
Конечно, если говорить о новом прыжке, британский премьер предпочел бы прыжок на Балканы, но для этого нужно сначала убедить Рузвельта. Вечером, когда Черчилль зашел к президенту посидеть часок за коньяком, он издали завел разговор о Балканах.
– Конечно, мы должны активнее помогать русским, – говорил Черчилль, подвигая к себе графин (Рузвельт почти не пил, и перед ним стояла давно налитая коньячная рюмка). – Сталин по-своему прав, когда проявляет такое нетерпение… Нам нужно открывать второй фронт возможно ближе к России. Балканы подошли бы для этого лучше всего… Мое сердце обливается кровью за русских, мы…
Рузвельт мягко взял Черчилля за локоть – они сидели рядом на диване – и, улыбнувшись, прервал его:
– Дальше вы хотите сказать: …мы должны страдать вместе с ними и разгрузить Россию от части ее бремени… Не так ли? Я читал ваше выступление в палате общин. Но извините меня, Уини, как раз в те дни я получил ваш меморандум. Вы писали в нем совсем другое… о русском варварстве.
Премьер едва не поперхнулся коньяком, поставил рюмку и сердито ответил:
– Это запрещенный прием, президент!.. Хорошо, что мы говорим наедине…
Президент совсем не к месту напомнил сейчас о секретном меморандуме.
Рузвельт словно не заметил волнения своего собеседника. Он сказал:
– Я давно собирался спросить вас, Уини, Германию вы тоже относите к древним государствам Европы?
Черчилль вконец рассердился.
– Если вы хотите знать мое мнение, – вызывающе ответил он, – я вам скажу. Можно не любить Гитлера и все же нельзя не признавать его достижения…
Черчилль выпалил это и пожалел. Рузвельт недовольно поморщился.
Намечавшийся разговор был испорчен. Черчилль вскоре ушел к себе, но он не отказался от борьбы за свой балканский вариант вторжения в Европу. Это особенно важно, размышлял премьер, если разгром Паулюса под Сталинградом повлечет за собой отступление германских войск из России. На этот случай надо сделать все, чтобы очутиться в Центральной Европе хотя бы чуточку раньше русских.
Последние события на советско-германском фронте заставляют считаться с такой возможностью – исход Сталинградской битвы уже обозначился. Каждый день в Касабланке Черчилль получал сообщения о новых победах русских.
Уинстон Черчилль все же пришел к выводу, что в Касабланке он не остался в накладе. На худой конец можно согласиться на операцию «Хаски» [9]9
Хаски – эскимос; кодированное название операции по вторжению на остров Сицилию.
[Закрыть]. Из Сицилии еще не поздно будет свернуть на Балканы. А пока вторжение в Сицилию можно представить как открытие, ну предположим, третьего фронта… Конечно, в Москве станут роптать, что решение о путях войны состоялось за их спиной… Пусть ропщут! Сталин будет поставлен перед совершившимся фактом. Хорошо, что он не приехал в Касабланку.
Теперь спорной и нерешенной проблемой в Касабланке оставалась французская ситуация. Черчилль хорошо понимал маневр вкрадчивого и учтивого Роберта Мерфи – дело идет о том, чтобы обеспечить свое влияние в будущем французском правительстве. Из-за этого стоит повоевать. Рузвельт тоже понимает это… В крайнем случае придется пойти на то, чтобы де Голль и Жиро поделили власть.
Встреча с генералом Жиро сильно разочаровала Рузвельта – примитивен и ограничен. Это не та фигура, на которую следует делать ставку, но другой, к сожалению, не было. На виллу Дар эс Саада генерала привел Роберт Мерфи. Он и представил Жиро президенту Рузвельту. Генерал Жиро сидел в кресле прямой и подтянутый, преисполненный чувством собственного достоинства. Президенту сразу же стало ясно, что политические проблемы недоступны пониманию этого пожилого, лощеного солдафона. Никакой гибкости. В продолжение всего разговора Жиро настойчиво повторял одно и то же, одно и то же:
– Дайте нам оружие! Танки, самолеты, орудия. Больше нам ничего не нужно.
– Но где вы возьмете войска? – спросил Рузвельт.
– Мы навербуем колониальных солдат. Это не проблема. Дайте нам только оружие.
– Вы намерены освободить Францию силами марокканских войск?
– Какое это имеет значение! – воскликнул Жиро. – Важна реальная сила. Я предпочитаю лучше иметь дело с марокканцами, чем с коммунистами… Дайте нам оружие, и у нас через несколько недель будет огромная армия.
– Но движение Свободной Франции…
– Де Голль ничего не понимает в военном деле! – Генерал скривил презрительную гримасу. – Я охотно заключу с ним соглашение, если у меня будет оружие. Остальные проблемы меня не волнуют.
Генерал Жиро перебивал президента, говорил так, словно бряцал оружием, которого у него еще не было. Когда француз вышел из комнаты, Рузвельт недоуменно пожал плечами:
– Это же солдафон… Чему его учили в Сен-Сире? Я был более высокого мнения о французской военной академии…
Под впечатлением встречи президент написал письмо Хеллу. Карделл Хелл, секретарь госдепартамента, был в Вашингтоне, он не поехал на конференцию.
«Мне привели жениха, генерала Жиро, – иронически писал Рузвельт, – который охотно согласился устроить свадьбу и готов пойти под венец на наших условиях. Однако наши друзья никак не могут доставить темпераментную невесту – де Голля. Она взбунтовалась против всего этого дела, не хочет видеть никого из нас и не высказывает никакого намерения лечь в постель с Жиро».
Но брак поневоле все-таки состоялся. Изо дня в день Черчилль возвращался все к той же мысли – не лучше ли предоставить временное управление Францией одному де Голлю. Американские интересы будут соблюдены… Но Рузвельт каждый раз отклонял предложения премьера. Под конец Черчилль был вынужден сдаться.
Однажды вечером он шумно ворвался в Дар эс Саада, лицо его сияло широкой улыбкой. Рузвельт собирался укладываться спать.
– Я к вам на одну минуту! – еще с порога весело прогудел Черчилль. – Хочу сообщить вам приятную новость.
– Из ставки? Что-нибудь случилось на фронте?
– Нет, нет, – из Лондона. Мне удалось уговорить де Голля приехать сюда и принять участие в переговорах. Это стоило большого труда…
Наступила короткая пауза.
– Поздравляю вас, Уинстон. Я всегда был уверен, что вам удастся это устроить, – многозначительно сказал Рузвельт. Он ни единым движением лица не выдал своего торжества. Президент сделал вид, что поверил искренней радости своего союзника, радости, которая омрачилась на другой же день.
В пятницу президент пригласил в Дар эс Саада бесправного марокканского султана, повелителя правоверных. Ради магометанского гостя за столом пришлось отказаться от вина и свинины. Султан явился с наследником, с великим визирем и советником – шейхом. Гости, одетые в роскошные шелковые бурнусы, торжественно преподнесли Рузвельту богатые подарки – золотые браслеты и тиару для жены президента. Знатных марокканцев одарили ответными дорогими подарками и сели за стол. К обеду пришел и Черчилль. Он был в прекраснейшем расположении духа. Британский премьер успел шепнуть Рузвельту, что де Голль уже прилетел и нанес визит генералу Жиро. Кажется, все идет преотлично…
Рузвельт и Черчилль усадили султана между собой, но гость обращался главным образом к президенту. Разговор вели по-французски, и Черчилль далеко не все понимал. Это было тем более досадно, что беседа касалась щекотливых и важных проблем. Настроение премьера начало падать. Рузвельт заговорил о природных богатствах Марокко. Султан церемонно сидел за столом и внимательно слушал американского президента. Рузвельт добавил, что султану нетрудно было бы договориться с американскими фирмами, чтобы с их помощью эксплуатировать природные богатства.
Черчилль попробовал перевести разговор на другую тему, но Рузвельт как ни в чем не бывало продолжал развивать свою мысль о разработке девственных недр страны. Вполне возможно, в Марокко и вообще в Африке есть большие месторождения нефти. Их нужно искать… А пустыня Сахара! Ее можно превратить в цветущий край. Сахара лежит ниже уровня моря. Если прорыть канал, берега будущего гигантского озера станут тропической житницей мира.
Султана необычайно интересовала беседа, он сказал президенту:
– Но, к сожалению, среди моих соотечественников нет ни ученых, ни инженеров.
– О, это не такая беда! – воскликнул Рузвельт, – Подготовку марокканских специалистов можно было бы организовать в Соединенных Штатах в самых лучших университетах.
Черчиллю стало совсем не по себе. Теперь понятно, почему президент так настойчиво держится за Жиро. Американцев интересуют французские колонии. Как бы не так!.. Премьер с трудом дождался конца обеда. Разъяренно посасывая сигару, он покинул виллу следом за марокканским султаном.
Перед сном президент разговаривал с сыном. Это стало маленькой традицией в Дар эс Саада.
– Почему ты сегодня завел разговор о французских колониях, папа? – спросил Эллиот. – Ты видел, как реагировал на это Черчилль?
– Ничего, ничего. Имей в виду, что союзникам придется сохранить военную власть здесь, в Северной Африке, на много месяцев, может быть, лет. Я еще не уверен, что нам вообще следует возвращать Франции ее колонии.
– Подожди, отец, но ведь колонии действительно принадлежат Франции… Как же можно не возвращать их?
– Что значит – Франции? Почему Марокко должно принадлежать только французам?! Или возьми Индо-Китай, возьми другие колонии. Где здесь логика? – Рузвельт удобнее улегся на постели, затянулся сигаретой и сказал сыну то, чего не мог сказать за обедом: – Я приложу все усилия к тому, чтобы никто и никогда не получил от Соединенных Штатов согласия на безраздельное господство в колониях – ни Франция, ни Британия. С Уинстоном нам придется поспорить…
– Ты хочешь, чтобы Штаты имели свою долю в колониях?
– Да, – жестко ответил Рузвельт. – И немалую.
Вопреки напускной радости Черчилля по поводу приезда де Голля в Касабланку, решить французскую проблему не удавалось. Американцы настаивали на том, чтобы сохранить полноту власти в Северной Африке за генералом Жиро, который в качестве главнокомандующего французскими войсками должен подчиняться Эйзенхауэру. Такой вариант не устраивал Черчилля, но он вынужден был соглашаться, хотя бы для вида. А де Голль продолжал стоять на своем: его разногласия с Жиро – дело французов. Пусть союзники не вмешиваются в их внутренние дела.
Первая встреча де Голля с президентом произошла вечером в день его приезда. Скрывая раздражение, Рузвельт был необычайно любезен. Он усадил гостя рядом, расспрашивал, рассказывал сам, выражал восхищение сопротивлением французов. Де Голль охотно отвечал на любезности, но дело не двигалось – он оставался при своем мнении. Собеседники говорили с глазу на глаз, но де Голль вдруг приметил, что за портьерами, колебавшимися точно от дуновения ветра, кто-то есть. Там действительно сидел советник президента Гарри Гопкинс. И не он один – за неплотно прикрытыми дверями стояли американские парни, вооруженные автоматами. Они не спускали глаз с президентского гостя, готовые в любое мгновение ворваться в комнату. Майк Рейли, видимо, перестарался, но дело не в том – американцы явно не доверяли де Голлю.
А события развивались так, что затянувшиеся споры грозили завершиться полным разрывом. Но этого нельзя было допускать. Рузвельт предложил – пусть французские генералы примирятся хотя бы внешне. На том и порешили.
Примирение Жиро и де Голля состоялось через несколько дней в тенистом саду виллы Дар эс Саада. На пресс-конференции, которую проводили Рузвельт и Черчилль, оба они сидели за одним столом. Под наведенными объективами их заставили пожать друг другу руки. Журналистам сообщили, что оба – и де Голль и Жиро – войдут в комитет национального освобождения Франции. На равных правах – оба председателями комитета.
Конференция в Касабланке закончилась. Сталину подготовили послание, в котором излагались общие намерения союзников, но послание это не содержало никаких обещаний. План ведения войны в 1943 году, выработанный объединенным советом начальников штабов, не предусматривал открытия второго фронта в Европе. В плане только очень глухо и нарочито неясно говорилось, что надо сосредоточить возможно более крупные силы, держать их в готовности для вторжения на континент.
Глава вторая
1
На биржу Герда Вилямцек поехала вместе с братом своего покойного мужа. Пауль Мюллер надоумил ее заполучить для хозяйства одну, может, двух восточных работниц. Теперь все их имеют, кто не зевает. Очень выгодно, почти даром – каких-нибудь шестнадцать марок в месяц.
Герр Мюллер, владелец пуговичной мастерской, тоже рассчитывал взять кого-нибудь для своего предприятия. Предварительные хлопоты он принял на себя. Ездил куда-то в трудовое управление, писал заявления. Фрау Герде пришлось только зайти к блоклейтеру за рекомендацией. Собрав все документы, оформив разрешение, Мюллер позвонил Герде – можно ехать на биржу в транзитный лагерь.
Выехать собирались пораньше с утра, но, как бывает, замешкались и выбрались из дому только к полудню.
– Наконец-то! – сердито выдохнул Мюллер, когда фрау Герда появилась у подъезда. – Ох уж эти женщины!
– Будь справедлив, Пауль! – возразила деверю Герда. – Ты сам только что подъехал. Не могу же я быть неодетой. Как-никак…
Фрау Герда гордилась тем, что блоклейтер без разговоров дал ей рекомендацию в благонадежности. Это тот самый, который преподнес им на свадьбу «Мейн кампф». Теперь блоклейтер написал ей рекомендацию от имени партии. Что ни говори – это большое доверие…
Герда забралась в кабину, деверь включил зажигание, и они тронулись.
Ехали по направлению к Шенефельде – в лагерь иностранных рабочих. Герр Мюллер уже побывал там, знал дорогу и уверенно вел машину. Он молча попыхивал сигарой и солидно держал баранку мясистыми руками. Герда сидела рядом в теплом пальто и коричневой замысловатой шляпе. Грудью она едва не упиралась в лобовое стекло. Война ничуть не отразилась на ее внешности. В кабине «пикапа» двоим было тесно, и Мюллер недовольно покосился на Герду: ну и толста – что сзади, что спереди! И все же он втайне симпатизировал Герде. Эта не чета его жене Эльмире.
Некоторое время ехали молча. Дурное настроение, вызванное задержкой, постепенно рассеялось. День был ясный и солнечный, а легкий морозец подсушил землю. Мюллер спросил:
– Карл что-нибудь пишет? Он не собирается в отпуск?
– Да. Он служит на Украине. Писем, правда, давно не было, но на днях пришла от него посылка. Чего там только нет: колбаса, сало… – Герда принялась перечислять содержимое посылки. – Даже полотенце. Настоящее украинское полотенце. Грубое, правда, но расшитое узором. Настоящая ручная работа… Карл писал: ему, может быть, удастся приехать в отпуск. Вилли обещал что-то сделать. Карл ведь служит у него помощником.
– Что же он делает?!
– Не знаю, что-то по хозяйственной части. Слава богу, что они не на фронте. Карлхен писал: он ест там украинские галюшки – такие вареные пирожки с творогом. Наверно, очень вкусно. А сметану ест целыми банками. Пишет, что потолстел.
– Это пойдет ему.
Герда могла болтать без умолку, но Мюллера занимало другое:
– Не писал он, когда собираются кончить войну?
– Нет. Последнее время – нет. Раньше обещал, что скоро.
– М-м-да! – неопределенно промычал владелец пуговичной мастерской. Он лучше Герды разбирался в политике. – То-то вот и оно. Собирались кончить еще к прошлому рождеству. Господин Геббельс обещал твердо…
Проехали мимо разбитых бомбами зданий – целый квартал.
Руины обнесены высоким забором. На заборе надпись: «Ремонтные работы».
– Если затянем войну, – сказал Мюллер, – не пришлось бы нам ремонтировать весь город.
– О чем ты говоришь, Пауль? – наивно спросила Герда.
– Вот об этом, – Мюллер указал большим пальцем на забор. – Здесь производителем работ Черчилль. Не понимаю, как только англичанам разрешают летать над нашими головами. Рейхсмаршал Геринг раньше говорил, что ни одна бомба не упадет на Германию. Теперь об этом молчат…
Герр Мюллер считал, что в политике любые обещания следует выполнять. Так же, как в деловых отношениях. Иначе какой же это порядок?
До фрау Герды дошли наконец слова деверя.
– Да, да, это ужасно, – заговорила она. – Хорошо, хоть не так сильно бомбят наш Панков. И все же я предпочитаю большую часть времени проводить в деревне. Там спокойней. Если бы не парники, вообще лучше бы поселиться в деревне. Парники нельзя оставлять без присмотра.
– А куда мне уехать от своей мастерской? Разве я могу ее бросить.
Мюллер вновь замолчал. Последнее время его все чаще одолевали тревожные мысли.
Проехали вдоль железнодорожной насыпи. Навстречу прогромыхал поезд. Асфальтированная дорога, обсаженная тополями, уходила куда-то дальше, но Мюллер свернул вправо, под мост, и «пикап» вынырнул по другую сторону насыпи. Вскоре подъехали к воротам, затянутым колючей проволокой. Здесь уже стояло несколько машин и большущий автобус.
У его входа теснились какие-то странные пассажиры – в ободранных меховых пиджаках, в валенках, женщины в платках, мужчины в рваных шапках. Они грузились в автобус с мешками, узлами, баулами и сундучками. В них нетрудно было узнать восточных рабочих. Герда с любопытством разглядывала толпившихся людей. Она спросила:
– Неужели это и есть русские? Как они странно одеты..
Герр Мюллер тоже с любопытством смотрел на русских.
Через ворота прошли в контору, и владелец мастерской предъявил документы. Чиновник-эсэсовец в роговых очках проверил справки. Он поднял на лоб очки и вежливо сказал:
– Отлично, всё в порядке. Но вам придется подождать, господа. Сейчас отбираем большую партию для химической фирмы. Посидите. Познакомьтесь пока с инструкцией.
Мюллер взял инструкцию, отпечатанную на гектографе, и отошел от стола.
– Так и знал, – недовольно проворчал он, – Говорил, надо выезжать раньше.
– Но, Пауль…
– Пауль, Пауль! Я пятьдесят шесть лет Пауль. Всех разберут, и останется нам самая чепуха… Давай почитаем.
В комнате барачного типа сидели еще с десяток посетителей биржи, ожидавших своей очереди. На стенах висели портреты Гитлера и Заукеля. Казалось, они глядят друг на друга. Герда и Мюллер присели на свободные стулья. Рядом, опираясь на трость, сидел высокий старик с моноклем и седыми усами а-ля кайзер. Пики его усов задорно торчали вверх и придавали старику воинственный вид. Сидел он прямо, не сгибая спины, тоже с инструкцией-памяткой в руках.
Владелец пуговичной мастерской читал вполголоса, повернувшись к окну, а Герда сосредоточенно слушала, наклонившись к деверю. Инструкция была длинная – страниц десять, и фрау Вилямцек, конечно, не могла всего упомнить. Но главное осталось в ее голове. Конечно, прежде всего то, что инструкция об отношении к восточным работницам составлена генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы господином Фрицем Заукелем и согласована с начальником имперской партийной канцелярии. Фрау Герда уважительно посмотрела на висевший в прочной раме портрет генерального уполномоченного Заукеля – хитроватое, самонадеянное лицо, пронзительные глаза и голый череп. Это его забота – привезти в Германию полмиллиона русских девок в помощь немецким домашним хозяйкам…
Инструкция предупреждала, что восточные работницы прибывают из страны, обитатели которой враждебно настроены к германскому рейху, и поэтому относиться к ним следует настороженно, проявлять свое превосходство, а в случае надобности обращаться за содействием к полиции.
Фрау Вилямцек запомнила еще фразу о том, что восточных работниц можно поселять только в благонадежных семьях, преданных фюреру.
По мере того как деверь читал инструкцию, выражение лица фрау Герды непрестанно менялось. То на нем появлялось самодовольное достоинство, то настороженная тревога, словно ей вместо работницы хотят всучить уголовную преступницу-рецидивистку, то она удовлетворенно кивала головой, согласная, что восточные работницы не имеют права на свободное время. У них его просто не должно быть. Разве только в порядке поощрения за хорошее поведение можно разрешить раз в неделю отлучиться из дома, да и то в дневное время по воскресеньям, и не больше как на два-три часа…
Заканчивалась инструкция строгим предупреждением о том, что глава семьи несет полную ответственность за поведение восточной работницы. С уходом Карла в армию Герда чувствовала себя главой семьи. Чтение инструкции преисполнило ее сознанием ответственности и самоуважения.
Пока читали инструкцию, чиновник в роговых очках куда-то вышел и, возвратившись, предложил ожидающим пройти в соседнее помещение: Все заторопились к выходу, стараясь опередить друг друга. Мюллер с Гердой одними из первых вошли в распахнутую низкую дверь. Это был длинный барак с двойными нарами. В нос ударил застоявшийся, спертый воздух непроветренного помещения. На нижних нарах, на сундуках и узлах сидели притихшие девушки, одетые так же, как те, что грузились в автобус за воротами лагерей. От всего эшелона здесь осталось человек полтораста – двести, не такой уж большой выбор. А мужчин и вовсе мало – всего несколько человек, остальные мальчишки-подростки. Мюллер снова подумал: приезжать надо было раньше. Он остановился перед осунувшимся, бледным русским в пиджаке с чужого плеча. Рядом с ним сидел еще один, такой же бледный, но более крепкий на вид. Однако у второго рука была замотана грязной тряпицей. Рядом с мужчинами сидела круглолицая девушка с заплаканными глазами. Тот, что повыше, что-то тихо ей говорил, а девушка вытирала платком глаза и молчала. Все трое словно и не обращали ни на кого внимания, в том числен на остановившихся перед ними герра Мюллера и фрау Герду. Оценивающим взглядом Мюллер осмотрел мужчин. В мастерскую ему был нужен только мужчина.
– Как ты думаешь, кого мне взять? – спросил он. – Этот будет, пожалуй, покрепче, – Мюллер ткнул пальцем в коренастого парня.
– Может быть, но у него больная рука. Что ты с ним будешь делать?
– Да, ты, пожалуй, права…
Фрау Вилямцек интересовала русская девка. Впрочем, говорят, это украинки. Она бесцеремонно разглядывала девушку с заплаканными глазами. Как будто бы ничего – здоровая и достаточно крепкая. Умеет ли она доить корову?.. Фрау Герда еще не сделала своего выбора. Она собиралась пройти вдоль барака и посмотреть еще, но тут сзади подошел усатый старик с моноклем и через плечо Герды уставился на девушку.
– Вот это, кажется, мне подойдет. Довольно славная мордочка. Господин офицер! – Старик намеревался сказать, что он хочет забрать именно эту.
Фрау Вилямцек сердито заслонила собой девушку. Никакой вежливости у старика!
– Нет уж, извините, – она сердито метнула глазами, – разве не видите, что я выбираю.
– Позвольте-с, почему именно вы! – закипятился старик. – Я имею такое же право…
Но фрау Герда уже держала девушку за рукав. Подумать только, какой невежа! Если каждый будет рвать из-под рук… Герда уже из упрямства не хотела уступать старику.
– Господин офицер, запишите мне эту!
Отставной военный потерпел поражение, отошел недовольный…
Мюллер выбрал высокого и худого. Пока ждали чиновника, он зорко следил, чтобы кто другой не перехватил этого парня.
Переводчик спросил:
– Вы уже выбрали?
– Да, вот этих.
– Твоя фамилия? – спросил он у русского.
– Большаков Андрей.
Переводчик перелистал список, нашел Большакова Андрея и перед фамилией поставил галочку.
– По профессии учитель… Устроит вас?
Владельца мастерской больше устроил бы человек технической профессии, но – что делать. Он пошутил:
– Господин Фриц Заукель запрещает привлекать восточных рабочих к воспитанию немецких детей. Ему не придется преподавать. Пусть грузит ящики. У меня найдется работа.
Мюллер басовито засмеялся, засмеялся и переводчик…
– Девушка тоже назвала свою фамилию – Варламова Груня.
Переводчик поставил в списке новую галочку.
– Ви есть будете работать на этих господ. Ступайте!
Переводчик очень плохо говорил по-русски, но его нетрудно было понять.
Андрей протянул руку Василию:
– Смотри ты, что делают! Ну прямо как на невольничьем рынке. Будь здоров, Вася. Может быть, еще встретимся, – Они обнялись и поцеловались. – Идем, Грунюшка! Видишь, может быть, вместе будем. А ты в слезы…
Герда сказала насмешливо:
– Смотри какие нежности – целуются…
Груня повязала платок, взяла баул, тяжело вздохнула. Ох, как же тошно было у нее на душе! Всех подружек разобрали кого куда, и Николку взяли – братишку, и докторшу – Галину Даниловну. Даже Гараська с Оксаной и те уехали. Говорят, послали всех на химический завод. Переводчик называл какой-то город, да забыла она. Из всего села здесь одна Груня. Хорошо хоть дядя Андрей с ней. А хозяйка, видно, презлющая, так и шныряет глазами…
Андрей тоже взял свой мешок и пошел следом за толстым немцем. За неделю, может быть за десяток дней, которые пришлось провести в тесноте товарного вагона, Андрей как будто бы даже немного поправился. Сухая кожа не так плотно обтягивала выпирающие скулы. И все же он был страшно худ, Андрей Воронцов, – кожа да кости. Одежда, которой снабдил его дядя Аким, висела на нем, как пустой мешок. В потертой меховой шапке, в стоптанных валенках и домотканых штанах выглядел он оборванцем. Воронцов перехватил презрительный и брезгливый взгляд, который бросила на него грудастая немка.
Несколько минут ждали у ворот, пока толстяк немец получал документы. Он вышел, запихивая их в боковой карман куртки.
– Всё в порядке, – сказал он Герде, – можно ехать. Не забудь, что твоя прислуга должна носить вот эту штуку. – Мюллер показал голубой лоскут с желтой надписью «ост» – восток.
Хозяин открыл задние дверцы «пикапа» и знаком показал – лезьте. Там было так тесно, что Андрей смог уместиться только лежа. Груня села, низко пригнув голову. Мюллер запер дверцу, подергал за ручку. Кто их знает, что на уме у этих оборвышей. Теперь он за них отвечает…
Владелец пуговичной мастерской решил сначала ехать в деревню к Герде, а потом уж домой. Можно было бы, конечно, сделать наоборот – сначала завезти в Панков своего работника, но русских нельзя оставлять без присмотра, особенно первое время.
