Текст книги "sedye hrebti"
Автор книги: Юрий Мартыненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
2
В просторном и хлебосольном доме Размахнина шла гульба. Кешка удачно исполнил распоряжение хозяина, перехватив обоз на перевале и уговорив завернуть именно к Емельяну Никифоровичу. Позже так же вышли из тайги охотники, загодя предупрежденные Размахниным. У тех, и других имелась в таком раскладе определенная выгода. Обозникам – без хлопот распаковаться в заготконторе, а не тащиться вглубь тайги в поисках других промысловиков. Хотя, как известно, овес за конем не ходит, тем не менее, бывало и так, что не охотники выходили к обозу, а снабженцы искали встречи с таежными добытчиками.
Другие рынки сбыта – казачьи поселки – сильно не радовали. Больно привередливы казачьи бабенки. Роются в товаре как куры в навозе. Могут полдня торговаться. К тому же в станицах с неохотой привечали заезжих торговцев местные толстосумы, имеющие свое торговое дело среди казачьего населения, понастроив магазины. Кто же любит конкурентов? Настоящий коммерсант их остерегается и старается держаться подальше. На строящейся «железке» – одна голь перекатная. А Размахнину своя выгода нужна. В большой угарной суматохе выиграть торг подешевле. Запастись товаром в достатке, чтобы после иметь под каблуком окрестных промысловиков-зверобоев. Последним-то не терпелось поскорее развязаться с добытой пушниной и хоть на недельку-другую окунуться в сладость теплой и сытой жизни после тяжких месяцев блужданья по промерзшим таежным распадкам и стылого «колотуна» возле ночных костров или в ветхих щелястых зимовьях, наполненных дымом от полуразваленных печурок. Продымленные и чумазые, вонючие телом оттого, что давно, как следует, не мылись, охотники появились в доме Размахнина на вторые сутки после отъезда обозников.
Емельян Никифорович устроил им радушный и гостеприимный прием. Сначала баня. Десять млевших от нестерпимого, но блаженного пара голых мужиков хлестали друг друга раскаленными, запаренными в крутом кипятке березовыми вениками. После чего шумно обливались холодной водой, черпая жестяными шайками из пузатой деревянной кадушки. Чтобы вода в кадушке не нагревалась, в нее насыпаны куски колотого речного льда. Обильное закусками застолье завершалось богатырским, минут на шестьсот, сном в чистом нательном белье на белых, отглаженных Марькой, простынях. Щедрым душой был к артельщикам Емельян Никифорович. Взаимностью отвечали ему охотники. Не скупились в знак дружбы набросить пару-другую ценных шкурок…
Кешка отдыхал в спаленке. Лежал на кожаном диванчике, уткнувшись головой в мягкий валик. Диванчик переставили из горенки, чтобы там было больше места. Наелся-напился Кешка – поворачиваться с боку на бок трудно. Отходили от усталости ноющие болью руки-ноги.
Гостей потчевал Алексашка. На кухне помогала Марька.
– И пошто у тебя, Никифырыч, кухарка такая мухорышка? – пытали хозяина пьяные мужики. – Ну, прямо, ни то, ни се… Ни ущипнуть, ни тиснуть…
– На кой мне, не болтайте лишку, – отмахивался Размахнин.
– И впрямь, с лица воды не пить!? – надоедали самые говорливые. Во хмелю хотелось им этакой простецкой душевности.
– Не обижайся, Никифырыч. Шутка все. Все бред и дрянь под нашу пьянь. Ты, главное, погляди, какой навар, а? Славно поторговали с купчишками заезжими, да?
– Какой товар – такой навар, – раздражался Размахнин оттого, что мужики суют нос, куда не следует. Он терпеть не мог, когда о торговых сделках вели речь в пьяном виде. О деле надо думать и говорить по-трезвому, в полном здравии ума.
– Сашка! Са-а-шка!! – икая, кто-то из охотников хватал за рукав Алексашку. – Налей еще. Вишь, посуда опустела…
По бревенчатым стенам горницы расплывались косые тени. Под потолком густой чад. Табачный дым смешался с вонью от керосинок.
– Что, ухайдакалась у печи? – спросил вспотевший Алексашка Марьку, опуская поднос с грязной посудой в тазик с водой. Та молча кивнула. Присев на лавку, устало и тупо глядела на грязный затоптанный пол. За дощатой перегородкой рокотали грубые голоса простуженных зверобоев. Сильно умаялась Марька с этими гостями. Спозаранку на ногах у горячей плиты. С обозниками проще. Плотно поужинав без выпивки, торговые люди, выспавшись в теплой конюшне прямо в санях возле лошадей, по раннему утру обычно покидали подворье. Охотники же так быстро не угомонятся. Одно хорошо, всякий раз обходятся гульбища без потасовок. Зверобои грубоваты внешне и в манерах поведения, но чувство меры знают. Да и Емельян Никифорович безобразий не позволит. И Марию в обиду не даст. Она спокойна. Ни тревоги, ни страха не испытывает при виде бородатых дядек-промысловиков. Наоборот, будто в гости заехали кто из родственников. Начиналась кухонная суета. Жизнь таежной усадьбы оживлялась. На отшибе от большаков жить, оно и есть на отшибе. Кругом тайга да зверье.
К весне женатые промысловики подавались ближе к дому, к семьям. Имея хороший куш и деньгами, и мануфактурой, привозили женам и детишкам обновки. В семьях охотников такие дни становились праздником. Холостые и одинокие временно нанимались в работники по состоятельным дворам. Сенокосили, помогали управляться с уборкой урожая. За лето зверобои брали сполна женской ласки и тепла. Кто-то оставался в деревне, кто-то вновь выходил по осени в тайгу, пробираясь знакомым маршрутом сюда, к Емельяну Никифоровичу. Разбирали оружие, что хранилось здесь же, снаряжались амуницией, боеприпасом, провиантом и по первому снежку отправлялись на промысел.
*
Поздно ночью Размахнин проснулся в своей спаленке от непонятного шума.
– Сашка! А, Сашка? – хрипло окликнул парня, спавшего на лавке. – Сашка, черт! – Тот проснулся, забормотал.
– А ну, глянь, чего там? – Размахнин опустил ноги с кровати на пол, нашаривая чуни.
Сашка вынырнул из спаленки. Вернулся:
– Шут его знает. Кажись, на Тимоху собаки лают.
– Чего он?
– В окошко видел, он по легкой нужде во двор выходил.
– Чтоб ему чего отморозить. Уборная ведь есть. Нет, под забор надо, – сипло укорял одного из зверобоев Размахнин. Сбросив чуни, лег опять на постель, укрываясь одеялом. – Привыкли в тайге под деревья ходить, – уже мирно пробормотал сам себе, чем-то, видно, успокаиваясь. Повернулся на другой бок, лицом к стене. Но через минуту опять поднял голову:
– Сашк? Слышь? А на Тимоху-то не должны так лаять. Не впервой он у нас. Собаки его знают. Слышь?
– Ну? – парень нехотя отвечал сонным голосом. Приподнял от подушки голову. В свете луны видны взлохмаченные волосы.
– А то и ну, лапти гну, что на Тимоху собаки не должны гавкать, – продолжал вполголоса ворчать Размахнин.
– В темноте и бес не разберет, кто шарашится по двору, – уже совсем сонным голосом, глубоко зевая, отозвался Алексашка и мгновенно захрапел.
«Не такая уж и темнота. Луна вон ясная. Чего ж они Тимоху не признали? – мучился вопросом Размахнин о своих цепных сторожевиках, за версту чуявших чужой запах. – А, может, кто из новеньких выходил? До ветру-то? Не Тимоха? Надо бы Сашку лучше расспросить. Полусонный мог и обознаться…»
Прерванный сон не возвращался. Скрипя рассохшейся деревянной кроватью, долго ворочался с боку на бок. Опять сел на постели, опустив белые в кальсонах ноги на пол. Потянулся, вздохнув, к изголовью. Откинул мягкую пуховую подушку. В матовом свете луны тускло блеснул ствол револьвера. Рука ощутила теплую рукоятку пистолета. Положив его рядышком на кровати, Размахнин посидел еще некоторое время. Убрав оружие обратно под подушку, слегка поколотил по ней сухой ладошкой.
Вспомнился недавний старик, приходивший в дом Размахнина. И мысли одна беспокойнее другой зароились в голове встревоженного ночным собачьим лаем Емельяна Никифоровича. «Чего же ему тогда надобно было? Какая срочная нужда заставила тащиться по морозу? И, знать, не один он сюда приезжал. Ждал, может, кто за излучиной реки».
Емельян Никифорович даже вздрогнул, вспомнив давешний визит незнакомца. Теперь уж пожалел, что не вышел тогда к нему в горницу. И Алексашка, поди, про себя подумал, что хозяин испугался того пришлого…
Сидя на кровати, он раскуривал в темноте трубку, все сильнее распекая себя за допущенную ошибку. «Надо было выйти. Выйти надо было…»
– Кхе-кхе-кхе! – закашлялся сонный Алексашка. Емельян Никифорович опять вздрогнул и спешно затушил трубку, успев сделать несколько затяжек. В спаленке стало черно. Серебряный лик луны скрылся за окошком в темных тучах на светлом небе.
*
Еще двое суток пробыли промысловики в размахнинском доме. Гулянка завершилась. Мужики принялись подгонять снаряжение. Заряжали патроны, чистили ружья. Готовились, к последнему перед наступлением весны выходу в тайгу.
На высоком крыльце Размахнин провожал зверобоев. За широкими тесовыми воротами их принимал изменившийся за эти дни, укрытый свежим снегом мир. Все бело и тихо, только поскуливают собаки.
Один за другим охотники скатились по снежному склону оврага на лед реки и цепочкой двинулись руслом в верховья Урюма. Они возвращались к своим звериным тропам и прокопченным зимовейкам, разбросанным по таежным распадкам.
– Ушли, – выдохнул Размахнин Кешке и Алексашке, зорко наблюдавшим за удаляющимися черными фигурками. Хозяин перекрестился, и все трое вернулись в дом.
– Теперича всем работы хватит, – сказал Размахнин. – Прямо сейчас и приступайте.
Парни стали готовиться к трудоемкой работе: выделке шкурок. Немало дней придется потрудиться, не разгибаясь, над тем, что добыли в таежных дебрях охотники. Скоблить, замачивать в соленой воде, обрабатывать ценную пушнину, сортировать по качеству на категории, складывать в связки.
– Давайте-ка, еще плотно почаюем и с легким сердцем и твердыми руками примемся за работу, – напутствовал помощников Размахнин, бодро усаживаясь за чистый стол.
…Посреди бревенчатого склада Емельян Никифорович задержался, любуясь пушниной. В такие дни он одевался по-праздничному. Сейчас он был в синей косоворотке, опоясанной тоненьким кожаным ремешком. На плечах накинутый кожушок, на ногах новые ичиги, в которые заправлены шаровары серого сукна. В лабазе не холодно и не жарко. Помещение в меру отапливалось двумя печками. Для хранения пушного товара держалась определенная температура. За правым ухом хозяина заложен огрызок карандаша. Размахнин раскладывал на длинном дощатом столе шкурки, которые подавали ему, снимая с протянутых вдоль склада шестов. Связки белоснежных песцов, чернохвостых горностаев, сереньких с подпалинами белочек, рыжих лисиц. Мех переливался, играл, как блики весеннего солнца, падавшие на пол из окна.
– Хорошо поработали, ребята, – приговаривал Размахнин, любовно поглаживая мех ладонью, аккуратно расправляя связки шкурок, разложенные по столу. – Сполна рассчитаемся за продовольствие и боеприпасы артельщиков. Будет, чем добытчикам заплатить, и самим на хлебушек с маслицем останется.
Парни многозначительно переглядывались, с хитринкой посматривая на хозяина.
К природе-матушке старик относился по-доброму. Не заставлял охотников живодерить, промышляя во время расплода животных, не делал загородок по осени на реках, когда с шугой рыба направляется нереститься в низовья. Неистощимо смекалистой становилась его седая голова в деле, которым он занимался. И на этот раз, перехватил обоз, не дав дойти ни до казачьих станиц, ни до железной дороги. Вдоль сооружаемой магистрали как грибы росли разъезды. До размахнинского дома пока не долетало уханье паровозов. Трасса проходила в стороне за сопками. Ее строителям нужна одежда и продовольствие в виде сахара, муки, соли и чая. Приличный запас товаров первой необходимости хранился в размахнинских складах на усадьбе. Емельян Никифорович знал, что к нему за помощью могут обратиться не только охотники, но и железнодорожники. А то и северяне на оленях пожалуют. Впрочем, последние – едва ли. Обиделся на него года полтора назад один старик из племени таптагирыканов. «Как его звали? Похты? Тохты? Чохты? Запамятовал. Хотел привлечь тунгусов на службу, да те отказались. И чего не понравилось? Была же взаимная выгода. Имели бы в достатке охотничьи припасы. Слишком гордые. К тому же напуганные железными ревущими паровозами. С переговоров тунгусы ушли злыми и нервными».
…«Дорогу построят. Строители – кто уйдут, кто останется. Впрочем, останется-то гораздо большее число. Куда идти западным лапотопам? Кто и где их ожидает? Так что, если у кого из переселенцев голова на месте, тот, наверное, сообразит, что с умом можно и надо жизнь свою обустраивать именно здесь. Толково развернуться, а то и корни пустить, закрепиться надолго. Может быть, навсегда. Земли хватит всем. Такой простор. До самого Ледовитого океана», – все чаще Емельян Никифорович раздумывал о таких вещах, о которых раньше и предполагать не мог.
3
Стойкие морозы начали отступать. Днем сильнее пригревало солнышко. Снег чернел на глазах. Скоро побегут ручьи.
Зеест зябко кутался в меховую шубу с высоким надломленным воротником. Простуда. Надо бы выпить порошков.
«Что-то треснуло, изменилось в привычном укладе жизни. Смутные настроения к добру, похоже, не приведут. Успеем ли в срок закончить дорогу? Не успеем», – с горечью размышлял Борис Васильевич, перебирая накопившиеся бумаги.
Контора размещена в бревенчатом доме казарменного типа. По осени заложен фундамент под новое типовое здание. С началом весны по всей линии магистрали будут строиться жилые помещения для инженерно-технического состава. Сколько можно ютиться в зимовьях и бараках?
Зеест перебирал служебные бумаги. За окном не утихает, крутит поземку порывистый ветер. Зима сдаваться не хочет. Тают на стеклах ледяные наросты. Стекает слезой вода на узкие подоконники, капает на пол.
«Примитив везде и во всем. Всюду тяжелый мускульный, изнурительный труд. Нам бы электроэнергию. Динамомашин выписать из-за границы. Впрочем, когда их еще дождешься? Люди довольствуются керосинками да стеарином. А поселки по линии? Невзрачные, убогие постройки. Исключительно временное жилье. Да… Мало пробить стальную колею сквозь дебри и сопки, надо облагородить здешнюю землю всею полнотой цивилизации. Даст ли тому возможность это смутное время?»
Размышления Бориса Васильевича прервались. За дверью застучали чьи-то шаги, затопал по коридору служивый люд: подрядчики, нарочные с участков. Начинался новый рабочий день…
*
– Что, не показалась еще дрезина? – громко спросил Покровский. Человек в черном бушлате, стоявший у переезда, отрицательно замахал головой. – А расписание? – Покровский вынул карманные часы.
Железнодорожник недоуменно развел руками, и Алексею показалось, что тот усмехнулся.
– Какое там расписание? – подойдя ближе, проговорил он безнадежно. – Да и речь о нем повели из соображений, мол, пусть народ привыкает к понятию, когда по строго отведенному часу станут прибывать поезда. Однако, когда еще такое настанет?
– Не скажите, – возразил Покровский. – Это, полагаю, дело времени. Сами увидите, как люди станут по гудку паровоза часы сверять… Что касается дрезины, то, разумеется, о каком расписании может идти речь, я ведь пошутил. Просто иногда людям хочется всего и сразу, а так бывает только в сказках.
– Да вы не расстраивайтесь, что она запаздывает. Подойдет. День сегодня почтовый, корреспонденция спешит. Ждите.
Вошли в станционное помещение. Бревенчатые стены, стол, две табуретки. В углу кирпичная печь, беленая известью. Чисто и даже уютно. Пахнет свежей смолой.
– Давно закочевали? – спросил Покровский.
– В прошлом месяце, – железнодорожник поставил чайник на середину плиты. – Сейчас, пока ждете письмо, чайку сварганим.
– Скоро здесь станция вырастет. Народу прибавится, – пояснил инженер. – А пока, вероятно, скучно?
– Скучно, не скучно, а службу нести надо. Я здесь и как бы смотрителем, и как бы путевым обходчиком. Колея свежая, надо следить. Где костыль по весне вылезет, как пучить начнет, где просадка случится. Тут у меня и водители дрезины отдыхают посменно. Должно быть, Алексей Петрович, не за горами и движение паровозное?
– Не за горами. На этом участке пускали, вы помните, паровоз с двумя груженными балластом платформами. Протянул туда-сюда по участку, продавил призму. Вероятно, грузовое движение сможем открыть к июню, когда окончательно оттает почва.
– А когда же главное событие?
– Какое?
– Когда пассажирский поезд пойдет?
– Это зависит от готовности всего участка. Причем на протяжении не сорока-пятидесяти верст, а всей Амурской железной дороги, которая соединит в одно целое весь Транссиб.
– Вот и чайник закипает. Я-то в селе живу. Там и семья. Жена, двое мальцов. Теперь и хозяйство держим. В Раздольном прошлой весной один хороший знакомый дал картофелин для посадки. С женой раскорчевали полянку, перекопали на несколько раз землю. Получился огородик. Грядки с морковкой, репкой. Кстати, в Раздольном арестанты приспособились выращивать богатые урожаи овощей. Даже репчатый лук. А недавно мы завели дойную козу. Молоко жирное. Ребятишки очень любят. Конечно, о корове не грех помечтать. Но дал слово, как застучат по-настоящему на рельсах поезда, так и обзаведусь буренкой. В долги залезу, но куплю. Сеном и дровами можно будет рассчитаться.
Он налил в кружки чай. Покровский вытащил из полевой сумки краюшку черного хлеба, два куска рафинада. Хозяин выложил на стол вареный картофель, головку репчатого лука, маленькие лепешки. Поставил соль в маленькой склянке.
– Давеча жена напекла оладушек.
Стали чаевать.
– Вы-то, Алексей Петрович, давно здесь?
– С самого начала.
– Транссиба? – удивился собеседник, прикидывая про себя слишком моложавый вид инженера.
– Нет. Только Амурской дороги.
– А сами, откуда, если можно полюбопытствовать?
– Из Вятки. Слышали?
– Что-то такое знакомо. Я ведь географию государства Российского через переселенцев изучал. По их рассказам о своих родных краях.
– Вы путеец?
– Был им на строительстве Забайкальской дороги. А сейчас по должности движенец.
– Понятно, – Алексей осторожно дул на горячий чай.
Время торопило, не позволяя долго задерживаться. Вышли на улицу.
– Если что из корреспонденций придет на ваше имя, сразу передам, – заверил Покровского гостеприимный хозяин будущей станции. – Наверно, весна буйной будет? – подметил движенец, щурясь от солнечных лучей. – А что вам, Алексей Петрович, более всего по душе в природе здешней?
– Пожалуй, сама ее красота, – ответил Покровский, – богатая палитра во все времена года. Цветовая природная гамма просто поражает воображение. Хотя, конечно, из-за дел бывает зачастую не до красот…
– Когда теперь заглянете?
– Вероятно, недели через две. Насчет корреспонденций, имею в виду письма, договорились?
– Так точно! Договорились, Алексей Петрович.
Покровский давно скрылся за поворотом насыпи, а движенец все, казалось, смотрел ему вслед.
«Инженер, а простой. Очень даже простой и доступный в обращении, – удивлялся про себя. – А иной, глядишь, десятник, а корчит важного туза. Павлином ходит. На рабочих глядит свысока…»
*
На втором этаже Управления по строительству Амурской железной дороги в угловой комнате с раскрытой настежь дверью с матовым стеклом отрывисто стрекочет телеграфный аппарат, выстукивая черные буковки на ползущей спиралью бумажной ленте. Она кольцами сворачивалась на полу у гнутых ножек орехового столика.
Высокий худой человек в кителе и с пенсне на носу подхватил двумя пальцами ленту и стал читать текст, громко и выразительно выговаривая каждое слово: «Невыносимые условия труда и быта, необеспечение работой, невиданно быстрый рост цен, штрафы, обсчеты, обман рабочих подрядчиками вызвали крупнейшие волнения, стачки и забастовки на строительстве…»
– Черт знает что! – вскрикнул чиновник и бросил телеграфное сообщение на ореховый столик. – Изволят передавать открытым текстом! Неслыханная дерзость. Вы-то хоть что на это скажете, господин полковник? – человек в пенсне устремил нервный вопрошающий взор на стоявшего у большого светлого окна военного в голубом мундире. Погоны с двумя малиновыми просветами качнулись. Полковник переступил с ноги на ногу, продолжая смотреть в окно и, казалось, не обращая никакого внимания на слова железнодорожного чиновника. Он молча курил тонкую папироску. Колечками плавал ароматный дым. Через стекло по-весеннему яркие солнечные лучи щедро заливали телеграфную комнату.
Наконец, военный вздохнул и повернул голову:
– А что, милейший, вы, в свою очередь, предлагаете? Мы имеем информацию о том, что часть инженерно-технического состава разделяет некоторые политические взгляды социал-демократов.
Чиновник вынул носовой платок и, сняв с покрасневшего носа пенсне, стал нервно протирать стеклышки.
– Я, господин полковник, ничуть не меньше озадачен происходящими процессами на строительстве. Наш министерский департамент, который я имею честь здесь представлять, нисколько не пытается оправдываться. Агитация, действительно, имеет место. Эти листовки, знаете, чуть ли не в уборных уже встречаются. Неужели нельзя присечь их печатание?
Став и вовсе хмурым, полковник, не стесняясь молодых телеграфисток, прореагировал весьма оригинально:
– Что касается пресеченья, мы делаем все возможное. Это наша проблема. А у себя на строительстве засуньте прокламации, пардон, в известное место тем, у кого они нашлись на участках. Что? Так трудно вычислить, кто из ваших железнодорожников может быть к этому причастен? Все они на виду. Жестче надо подходить. Как можно жестче!
Железнодорожный чиновник, хоть и высокого ранга, специально командированный в Нерчинск из департамента, но сконфузился вовсе. Собравшись с мыслями, ответил:
– Инженерно-технический состав отвечает, прежде всего, за ход строительства железной дороги. Ловить революционеров, извините, ваша прерогатива. Разве не так? Нам – строить, вам – ловить и сажать смутьянов в каталажку.
– Я так не сказал, – быстро ответил полковник, еще больше пунцовея лицом. Снизив тон, заговорил тише: – Беда, вероятно, в том, что треть людей у вас составляют каторжные. Вы знаете, что мы первоначально не допускали к работам на магистрали политических заключенных. Но возникшая нехватка рабочей силы вынудила пойти на это. Разумеется, мы физически не можем держать под контролем каждого человека. Но порядок будет обеспечен. Потому и задействованы войсковые подразделения, казаки. Но оказать помощь в выявлении вожаков-агитаторов вы обязаны по долгу чести. Известно, что летом в Иркутске пребывал некто Костриков, партийная кличка Киров, активизирующий своим влиянием деятельность тамошних социал-демократов. Наблюдались его контакты с иркутскими рабочими железнодорожного депо. Только в силу исключительных обстоятельств господину, пардон, товарищу Кирову удалось избежать ареста. Поймать его – дело времени. Теперь получено предписание, что на Амурскую железную дорогу из Томска прибывает еще один фигурант из той же компании так называемых социал-демократов Шимановский. Как видите, большевики один за другим являются в наши края. Причем не рядовые пешки, а влиятельные фигуры. Какую шахматную партию они намерены здесь разыграть? Мы обязаны вычислить все их ходы. Эти смутьяны, что тараканы. Заведутся, попробуй-ка, выведи…
– Шимановский? – переспросил чиновник.
– Извольте запомнить эту фамилию. Один из активнейших членов Томского комитета РСДРП. Революционер в самом масштабном смысле. Разных пакостей можно ожидать. Поскольку, успешное окончание проекта, связанного с прокладкой великого Сибирского пути, возможно только вне политики. Я вам, милейший, вот что скажу. Всякое брожение в умах лишь мешает общему делу, отвлекает и, если хотите, морально развращает человека. Разве хаос и разброд приводил когда-либо к чему-то хорошему, к чему-то полезному?..
*
– Прошу взглянуть и оценить ситуацию, господа, – главный инженер Управления по строительству сделал короткую паузу: – Государственная Дума неоднократно напоминает нам о сроках ввода в эксплуатацию Амурской железной дороги, дабы замкнуть в единое целое всю Транссибирскую магистраль. Хотелось бы услышать от собравшихся конкретные предложения по поводу повышения качества сооружаемых объектов.
– Может, стоит рассмотреть причины, которые тормозят ход строительства? – высказался один из руководителей.
Главный инженер согласно кивнул.
– Позвольте? – поднялся с места Зеест. – Мне кажется, господа, что корень зла следует искать в имеющих место злоупотреблениях и даже беззастенчивом хищничестве. К сожалению, мы привыкли смотреть на это, как на явление вполне естественное и неизбежное для русских. Но то, что происходит на строительстве дороги, не должно не волновать каждого из нас. Я имею в виду не возросшую активность господ революционеров, нет. Хотя и это не лучшим образом отражается на ходе дел. Имею в виду те факты, когда на магистрали появляются всевозможные дельцы и авантюристы. Сдача нарядов за выполненные работы нередко идет либо по знакомству, либо по пьяному делу. Иной раз объемы этих работ являются сплошным вымыслом производителя. Вспомните пример с постройкой разъезда на сорок шестой версте. Если непосредственно на линии мы соблюдаем строгий порядок, то в двух шагах нередко встречаются и брак выполненной работы, и очковтирательство, и прочие безобразия. Все это надо искоренять любым путем.
Участники совещания зашумели. Одни в поддержку Бориса Васильевича, другие против такой позиции Зееста. Неправомерно, мол, скопом все охаивать. Разговоры перекрыл громкий бас инженера Подруцкого:
– С только что сказанным трудно не согласиться. Подрядчиков, действительно, пора поставить на место. Мы хорошо знаем, как некоторые из них выполняют заведомо ненужные работы из непригодных материалов, требуя затем высоких компенсаций за свою халтуру. Вероятно, помните нашумевший случай, связанный с изменением трассы железнодорожной ветки с Нерчинского направления на Куэнгу? Обнаглевшие подрядчики на том участке умудрились выполнить значительный объем работ из гнилых списанных материалов. Позже пришлось возмещать убытки, что привело к перерасходу средств, из-за чего было недополучено стройматериалов на кругленькую сумму…
Представитель финансового отдела Управления согласно качнул головой:
– Именно так, господа. Ко всему прошел слух, что строку расходов на Амурскую железную дорогу Государственная Дума намерена урезать, исходя из соображений, что она строится хозяйственным способом. Министерство финансов приняло решение значительную часть этих денег направить на развитие вблизи железнодорожных станций крупных промышленных предприятий.
– Вопросов масса, господа, а день зимний короток, хотя и пахнет уже весной, – заметил инженерам один из ведущих чиновников Управления. – Попрошу каждого коротко высказаться с конкретными предложениями…
– Опять хотелось бы вернуться к вопросу о деньгах. С большой задержкой расплачиваемся с вольнонаемными рабочими.
– Не хватает продовольствия, – добавил кто-то.
– На многих станциях скапливаются грузы, не принятые к перевозкам. Это касается восточного участка соседней Забайкальской дороги. Необходимо открывать дополнительные разъезды, заложенные в смету строительства. Кроме того, следует укладывать на станциях дополнительные нитки путей.
– Целесообразнее менять восемнадцатифунтовые рельсы на более тяжелые, а для этого надо расширять земляное полотно, усиливать водоснабжение, то есть, возводить водонапорные башни для предполагаемой заправки паровозов.
– Следует помнить и о техническом оснащении станций. Для вновь создаваемой движенческой службы и службы связи требуются телеграфные аппараты систем Морзе, телефоны Гаттингера и Эриксона. На западе неплохими признаны и жезловые аппараты системы Вебб-Томпсон. Вокзалы могут рассчитывать пока лишь на керосиновое освещение. К тому же, если имеющиеся пассажирские здания уже к началу эксплуатации дороги окажутся тесными, то, что же будет в дальнейшем, при значительном увеличении пассажирского движения?
– Господа, оставьте часть вопросов в письменном виде для дальнейшего их рассмотрения и принятия практических мер, – обратился с просьбой главный инженер Управления.
Длинный стол под зеленым сукном сплошь завален бумагами. Видимо, бумаготворчество – одно из непременных условий любого большого дела в просвещенном мире. В этих кипах бумаг – будущая магистраль, которая зарождается не только на участках строительства, растянувшихся вдоль своенравных рек и диких сопок, но и в паркетных кабинетах, освещаемых хрустальными электрическими люстрами.
– При финансовом дефиците, о чем только что прозвучало, следует ограничиться деревянными мостами, – продолжил тему главный инженер.
– Деревянными?
– Лиственница вполне подходящий строительный материал. Пользуясь сборными металлодеревянными конструкциями, мы значительно выигрываем время и экономим средства.
– Все-таки металл присутствует?
– Разумеется. Но хочу особо подчеркнуть, железу отводится крепежная роль. Позже будет произведена замена на полные металлические конструкции.
– Ничего не бывает постоянней, чем понятие «временное», – возразил с места один из инженеров.
– Да, мы четко стараемся придерживаться принципа: строить так, чтобы после не переделывать. Но повторяю, господа, при сегодняшнем отсутствии в Забайкалье мощной металлургической промышленности, нам все-таки придется согласиться с предложенным вариантом. Надо ли напоминать о профессоре Белелюбском?
– Кто ж не знает «Курса строительной механики»? – раздались голоса участников совещания.
– Что касается цемента, то его производство налажено. Тех объемов цемента, которые прежде завозились морским путем, уже недостаточно для сооружения мостовых быков.
4
Стойбище таптагирыканов расположилось в трех верстах от железной дороги, от которой его отделяла высокая сопка, называемая русскими Маяком.
Горят смолистые костры. Тянет едким дымом. В чуме сидит на корточках Чохты и смотрит, как молодая жена Тороча рубит на выскобленной до желтизны доске куски мяса. Ловко орудуя огромным острым ножом, она полосовала стегно сохатины на длинные узкие ленты. Русский гость не умеет кушать по-тунгусски, он боится обрезать ножиком губы.
За время, что с утра Чохты сидел в чуме, Тороча не проронила ни слова.
«Совсем стала молчалива, – думал старик, наблюдая узкими глазами за быстрыми ловкими руками сноровистой Торочи. – Не заболела ли?».
Который день Чохты испытывал чувства, похожие на ревность. Не хотелось об этом думать, потому что от таких мыслей становилось нехорошо на сердце. Стоило жене бросить взгляд на чужого мужчину стойбища, и у Чохты начинали гореть щеки. Он даже удивленно ощупывал их руками и покачивал при этом головой из стороны в сторону. Подобного с ним раньше не случалось. А если и было, то очень давно. Вороны и те за столь долгие годы состарились, несмотря на почтенный вороний возраст… Тороча знала, если муж находится поблизости, на чужих мужчин ей лучше глаза не поднимать. Чохты никогда не ставил в укор, что она заглядывает на молодых сородичей. Но она догадывалась о мыслях мужа и старалась не огорчать его.
