Текст книги "sedye hrebti"
Автор книги: Юрий Мартыненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Все равно на своем горбу до железной дороги изюбрятину не доставить, – сказал, утирая взмокший лоб, Сашка. – Поэтому придется кого-то посылать на трассу. Дорога теперь сюда известна. Можно спокойно проехать с санями.
*
– Давеча приходили бывшие охотники Размахнина, – докладывал вечером Покровскому Куприян Федотыч.
– И по какому делу?
– Узнали, что мы организовали промысел. Просятся к нам…
– Что ж, опыт у них, разумеется, есть. Только на какое жалование рассчитывают?
– Да нет. Говорят, что им бы боеприпаса да харчей для начала.
– Такой вариант нас устроит?
– Думаю, устроит Алексей Петрович. В их бедственном теперешнем положении на все согласишься, лишь бы кусок хлеба иметь, – Северянин вдруг улыбнулся и добавил: – В прибавок к мясу… Ну, а так-то видно, что мужики к дисциплине и исполнительности приучены. Чувствуется былое влияние Размахнина. Это очень даже положительно. Не ударились мужики в вольницу, самостоятельно уйдя в тайгу. Видно, не могут без чьего-то руководства жить. В общем, сказал им, что при необходимости дам знать.
– Теперь о делах более серьезных, – обратился Покровский к Северянину. – На совещании у Подруцкого шел разговор о возможном снижении финансовых вливаний. Тем более, что сделан упор на хозяйственный способ строительства.
– Чего так? – удивился старший десятник.
– Комиссией Департамента вскрыты факты казнокрадства и жульничества на соседней Забайкальской дороге, допущенные во время ее строительства. Причем газетчики все это перенесли и на Амурский участок Транссиба. Евгений Юрьевич передал статью, которая недавно появилась в печати.
Северянин взял газету и стал медленно читать вслух: «Беззастенчивое хищничество и всевозможные злоупотребления, кажется, составляют неотъемлемую часть нашего строительства. И мы, русские, привыкли смотреть на это, как на явление вполне естественное и неизбежное. Но то, что происходит сейчас на строительстве Амурской железной дороги, потрясает даже наше привычное ко всему сознание».
– Достаточно? – спросил, прервав чтение Северянина, Покровский.
– Вполне, Алексей Петрович, – ответил тот, удивленно глядя на товарища.
– Подруцкий рассказал о том, что во время строительства Забайкальской дороги дельцами-мошенниками была провернута крупная афера. Суть ее такова. Подрядчики, заранее узнав через своих знакомых высокопоставленных чиновников в столице, что трасса через Нерчинск забракована, в короткие сроки выполнили из гнилья и рухляди значительные объемы работ. А когда решение об изменении направления дороги объявили для исполнения, проходимцы немедленно предъявили все свои липовые сооружения к приемке и потребовали возместить так называемые убытки. Убытки, конечно, в кавычках. И самое поразительное, эти требования были выполнены! Фиктивные убытки им возместили!
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… И что теперь?
– Теперь хорошего мало. Самое печальное, что авторитет по-настоящему порядочных и честных людей здесь, на Амурской дороге, подвергнут сомнению…
– Хорошенькое дело, – задумчиво проговорил Северянин, нервно постукивая пальцами по столу. – Политика, кажется, поутихла. С цингой справляться начали. Теперь, ешкин корень, новые проблемы…
– Значит, нам надо быть жестче, требовательней, – не удержался Алексей. – Вспомнил вот драку на трассе, когда подрядчик хотел плотников объегорить.
– Кабы не ты, Алексей Петрович, быть тому скупердяю однозначно битым.
– Да уж, – вздохнул Покровский.
5
В таежной зимовейке жарко натоплено. Трещат в печи, сложенной из дикого камня, смолистые поленья, накаливая до лилового цвета плиту. Бурлит в жестяном ведерке мясное варево. В ожидании ужина охотники переглатывают слюну. Зимовейку освещала плашка с растопленным жиром, в котором плавал подожженный самодельный фитилек. Освещение почти сумрачное. Сашка рассказывал о крупных копытных животных.
– Как только начинают таять снега, изюбры выходят из чащобы сбрасывать старые рога и до апреля бродят по тайге безрогими. А в мае с появлением свежей травки и зеленых молодых побегов деревьев у изюбров начинают отрастать новые рога. Они наливаются кровью весь май и половину июня и в это время считаются наиболее целебными. Стоит промысловикам немного запоздать, и панты подсохнут, верхушки окостенеют, кожа на них начнет шелушиться. Нам про эти панты еще рассказывал Размахнин. Верно, Кеша? Проще говоря, панты – это рога молодого изюбра, которого еще можно называть маралом. Изюбром называется крупный восточносибирский олень. Длина достигает почти аршина. Это около двух метров. Высота чуть меньше аршина или где-то метр тридцать сорок. Вес доходит до двухсот килограммов. Шерсть летом светло-коричневая, зимой серовато-бурая. Животное отличается длинной и сильной шеей, большими трубчатыми и подвижными ушами. Вилообразные расходящиеся рога имеют впереди два прямых бивня и несколько верхних отростков. Как я уже вам говорил, рога зимой отпадают и вырастают вновь. И притом каждый раз одним отростком больше. Место обитания – летом по теневым склонам лесистых гор, зимой по солнцепекам и в долинах среди равнинной тайги.
– На соль пробовали варево? – перебив складный рассказ Сашки, спросил один из мужиков Кешку, который готовил ужин.
– Потерпите чуток, сейчас будет готово, – ответил тот, помешивая кипящий бульон большой деревянной ложкой.
Часа два назад зимовейку проведали два тунгуса, посланных старым Чохты к русским с целью узнать, как у них продвигаются дела. Тем объяснили, что нужен транспорт для перевозки мяса к железной дороге. Таптагирыканы стали говорить о необходимости сооружения здесь, рядом с зимовьем, сайбу для хранения мяса, то есть небольшой амбар из бревен. Таптагирыканы, отказавшись от ужина, уехали, пообещав привезти через сутки двух оленей и помочь с устройством хранилища для мяса. Выпив по кружке горячего чая, которым Северянин в достатке снабдил бригаду, таптагирыканы смело умчались в ночь на поскрипывающих полозьями нартах, в которые запряжена пара ездовых оленей.
– Так вот, послушайте, уж дорасскажу вам об изюбрах, – вновь обратился к товарищам Сашка, хитро глядя на Кешу. У Сашки было хорошее приподнятое настроение после удачного таежного промысла, после того, как навестили таптгирыканы. Вообще, в последние дни у парня, словно груз свалился с плеч, потому что сейчас ему было легко и привычно. Их с Кешкой дружески приветили и обогрели на трассе инженер Покровский со своим помощником. Быстро пристроили к делу, поручив заняться заготовкой дикого мяса для питания рабочих-железнодорожников. Помогли пристроить и Марию. Она теперь помогала кашеварить нескольким женщинам в головном лагере на участке строительства.
– Ну, давай что ли твою лекцию, – попросил один из охотников, вынимая из котомки ложку и кружку.
– Дорасскажу и сразу ужинать, а после спать! – пообещал Сашка, проверяя на крепость что-то из своей верхней одежды, обнаружив, что в одном месте подкладка полушубка лопнула. Надо было чинить, но при таком освещении не воткнуть нитку в ушко.
– На изюбра можно охотиться и таким способом. Вырывается глубокая у реки яма, которую местные жители называют лудево. Ее прикрывают сверху травой и ветками, то есть маскируют. Изюбр вечером пойдет к реке воду пить и угодит в лудево… А про панты-то я до конца не объяснил давеча. Перебили с супом. Первый период пантовки у животных длится с начала до середины июня, когда молодые рога оленя особенно густо наполнены кровью. Изюбр очень дорожит своими рогами и тщательно их оберегает, уходя в начале лета в глубь тайги, где его почти невозможно найти. Это очень чуткий и осторожный зверь. С древних времен панты ценятся наравне с женьшенем, считаются сильным лекарственным средством. Считается, что самые целебные панты у пятнистого оленя хуа-лу, как называют его местные таежники, те же таптагирыканы, например. В общем, надо хорошо знать о том животном, на которое ведешь охоту. А что касается изюбра, то помните, что у него очень острое зрение, чуткий слух, тонкое обаяние. Ну, все! Давайте ужинать. Мясо, поди, все переварилось!
Обитатели зимовья оживились, дружно потянулись ближе к жаркому очагу.
*
«Зимой 1908—1909 гг. в революционных брожениях местных организаций РСДРП на территории Забайкалья наступило временное затишье, хотя читинская организация большевиков не прекращала подпольной агитационной деятельности. Рабочие железнодорожных мастерских сделали типографский станок, а рабочие вагонного депо изготовили типографскую краску. Достали шрифт, и вновь началось издание прокламаций. Читинский комитет перепечатывал воззвания, которые были получены из-за границы. Они призывали к празднованию 1 Мая.
Судебная палата области докладывала по инстанции: «За время смуты социал-демократическая организация настолько окрепла, что с наступлением условий, при которых открытая деятельность стала невозможной, она, тем не менее, была в силах продолжать ее тайно в довольно широких размерах».
Потери среди членов РСДРП были велики. В местных организациях насчитывалось триста двадцать человек. Оставшиеся на свободе большевики прилагали неимоверные усилия, чтобы восстановить организации и наладить вновь подпольную работу.
Еще летом 1906 года после разгона Первой Государственной думы революционному Забайкалью уделили «особое внимание». Вся железнодорожная администрация была усажена за составление списков неблагонадежных рабочих и служащих.
В конце 1909 года забастовочная борьба развертывается на Амурской железной дороге. Томский комитет РСДРП направил на строительство дороги В. И. Шимановского. С ним вместе вел агитационную работу А. Н. Бородавкин. Вскоре на строящейся Амурской железной дороге была создана социал-демократическая организация, во главе которой стал большевик В. И. Шимановский. В результате деятельности большевиков на строительство дороги только с марта по декабрь 1909 года прошло восемнадцать стачек, в которых приняли участие около пяти тысяч рабочих – строителей железной дороги.
Вскоре новая волна стачек прокатилась на строящейся Амурской дороге. И опять из Читы в Благовещенск летели телеграммы с просьбой оказать силовое противодействие творящимся по линии беспорядкам. Ответы не заставили себя долго ждать. От Верхнеудинска до Сретенска и дальше на линию Амурской дороги вступило на охрану шесть полурот девятнадцатой команды. Солдаты прибыли на станции Ксеньевская, Могоча, Амазар, Ерофей Павлович, Уруша и Невер. Через несколько дней отряд военных вступил в Сретенск».
*
В большом деревянном ящике, в котором с базы привезли костыли, рабочие обнаружили прокламацию. Ее передали десятнику, а тот сразу принес инженеру Покровскому.
– Что? Опять листовка? – Алексей Петрович развернул сложенный вчетверо помятый лист серой бумаги.
«Своими кровавыми расправами, своими расстрелами без суда и виселицами с судебной комедией царское правительство само доказывает тем, кому это было еще не ясно, что пока существует оно, будет существовать и произвол… Вперед же, товарищи, за дело… Будем дружно строить свои ряды, организовывать вооруженные дружины… Мы будем бороться до конца за новую, светлую долю».
– Какие расстрелы? Какие виселицы? – не выдержал Покровский, оглядываясь на окруживших его рабочих во главе с десятником. Все молча стояли, потупив взгляд, пока десятник Никанор не скомандовал:
– Пора работать. Расходись!
Путейцы принялись зашивать колею. Каждый про себя продолжал ломать голову по поводу смысла прокламации, ловко кем-то подсунутой в ящик с костылями.
– Это нам напоминают о событиях прошедшей давности. – объяснял после Покровскому Куприян Федотыч. – Видно, речь идет о печальных итогах экспедиции в наши края генерала Ренненкампфа. Помнится, газеты писали, что более семидесяти революционеров были приговорены к каторге и тюрьмам, несколько человек расстреляно у Титовской сопки под Читой.
– Отчего же вспомнили сейчас?
– Как видим, с наступлением весны вновь оживилась агитация, вновь нет-нет, да и появляются листовки с воззваниями. Теперь жди приезда солдат. Ужесточится и режим содержания арестантов…
На следующий день с рабочим поездом приехал ротмистр Муравьев.
– Где ваша лесосека, на которой работает каторжанин Иван Буров? – был первый вопрос ротмистра, заданный в резких тонах Северянину, встречавшему жандармского чиновника.
– Здесь неподалеку. А, позвольте полюбопытствовать, что случилось? – поинтересовался Куприян Федотыч.
– Бурова надлежит срочно вернуть с лесосеки в лагерь строителей. Вам понятно?
– Будет исполнено, – ответил спокойно старший десятник, глядя ротмистру в глаза.
…Ивана Бурова забрали из бригады лесорубов и вновь определили в землекопы, делавших подсыпку полотна. Землекопы с утра до вечера кайлили мерзлый балласт в разработанном на берегу реки карьере, заготавливая его для подсыпки по весеннему теплу в призму железнодорожной насыпи. Она весной непременно должна дать осадку. Землекопы находились под постоянным наблюдением солдат.
Когда Буров покидал лесосеку, Гаврила Лыков не без сожаления, но с определенной долей иронии сказал ему:
– Не дождался, Ваня, приезда «генерала Кукушкина»?
Бурова увезли, а Гаврила удалился за деревья. Нашел гнилую валежину, где недавно сидели-разговаривали с политическим.
– Не успели, паря, потолковать, – вздохнув, проговорил сам себе Лыков.
На поляне появился Степан:
– Нешто, случилось чего на трассе? – не без тревоги в голосе произнес он, не то, спрашивая, не то, утверждая, не глядя на Лыкова.
Чуть помедлив, тот сказал:
– На Бурове особое клеймо, потому и такой интерес к нему у тюремного начальства.
– Какого начальства? Какого тюремного? – Степан поморщился и махнул рукавицей на тайгу: – Беги – не хочу. Никто толком и не стережет.
– Куды бежать-то? – вздохнул опять тяжело Лыков. – Какой резон? Разве убежишь от собственных дум и печалей?
– Это точно! – согласился Степан, присаживаясь рядышком на холодную валежину. – Ему-то, Бурову, совсем ничего осталось. Скоро вольным станет.
– Это самое совсем ничего в нашей шкуре дюже долго тянется, – невесело пробасил Гаврила. – Тут прожитое нами и хотя бы теми же переселенцами по долготе своей по-разному складывается… А вообще, я чего-то в толк не возьму, пошто вдруг начальство на такую вольность решилось?
– На какую?
– Ну, что нас, арестантов каторжных, вместе с вольными поставили почти без охраны работать.
– Значит, нет у начальства на то опасений, – попытался пояснить Степан.
– А я так думаю, что привилегию позволили по причине той большой работы, которую мы тут выполняем. Вон, какие дебри пропахали железной дорогой!
– Ты еще скажи, что в знак уважения, – громко усмехнулся Степан. – А как же тогда объяснить, что вот Бурова за шиворот да обратно под конвой вернули?
– Об этом либо сам Ваня знает, либо само начальство по охранной части, – опять пожал плечами Гаврила.
6
«Дорогая моя Иринушка! Конечно, шучу, но думаю невольно, что если мне пробыть здесь еще какое-то время, то непременно войду в проснувшийся так называемый литературный вкус все окружающее описывать в подробностях и деталях. Сдерживая свое слово в обещании обо всем писать основательно, рассказываю о теперешних делах здесь, на строительстве нашей железной дороги.
Кругом по-прежнему дремучая угрюмая тайга. Путь нашим землекопам, сооружавшим некогда насыпь под железнодорожное полотно, преграждали завалы из мертвых, обомшелых деревьев. Да и сейчас не слаще. Отойдешь от насыпи сотню метров, и таежная чащоба и кроны столпившихся сосен не пропускают на землю солнечного света. Кругом безмолвие. Летом бесчисленные ручейки и речки сливаются здесь в заболоченные низины, от которых начинаются полноводные реки. Ты спрашивала в своем письме о том, как начиналась стройка? Начиналась она с рубки широких просек, которые готовили сразу и под железную дорогу, и под гужевую времянку. Конные дороги в заболоченной тайге настилали из бревен. Рядом в слое векового валежника, хвои и перегнивших листьев, переплетенных корнями деревьев, прорубали водоотводные канавы, расчищали бесконечные каменные завалы. Окаменевшие корни лиственниц, которым по двести-триста лет, трудно поддаются топору и пиле.
Я уже говорил, милая Ирина, что климат здесь жесткий и суровый. В отдельные годы, как говорят местные старожилы, последние заморозки прихватывают хлеба даже в июне, а первые заморозки дают о себе знать уже в августе. Земля промерзает глубоко и все лето оттаивает, а в глубоких и узких долинах и то не полностью. Старожилы вспоминают, что бывало, когда в августе пошел вдруг такой обильный снег, что покрыл землю слоем в четверть толщины.
Для преодоления пересеченной местности и горных отрогов с вековой тайгой и множеством речушек и ключей предусмотрена прокладка пути с устройством подъемов и спусков большой крутизны, с почти непрерывными кривыми участками самых малых радиусов, со строительством временных деревянных мостов. Впрочем, опять поймал себя на том, что снова вдаюсь в чисто технические и потому мало интересные и привлекательные подробности. В свою очередь, прошу хотя бы кратенько сообщать о том, что пишут столичные газеты по поводу наших здесь, в Забайкалье, дел по завершению большой сибирской стройки. Что касается упоминаемого ранее отпускного листа, то, право, сейчас, в столь ответственный момент, рука не поднимается заполнить его и направить по инстанции. Нами с коллегами принято решение повременить, поскольку стыковка Амурской дороги с западным и восточным участками действующего Транссиба уже близка…
У нас уже по-настоящему тепло. Только такого весеннего половодья, какое бывает дома на западе, здесь нет. Снег сам по себе незаметно источается в марте-апреле, поскольку именно на эти месяцы выпадает время сильных ветров. Но снег со льдом еще можно встретить в глубоких ущельях меж скалистых сопок на северной их стороне вплоть до середины мая. Это может напоминать разве что Кавказ. Прошедшая зима была не столь суровой. Здешняя народная примета такова: если зима суровая, то и лето будет жарким. Если же морозы зимой были не ахти, какие, то лето жди прохладным.
Ирина, дорогая, мне часто снятся Петербург и знакомые лица. Как хотелось бы глянуть, как там…»
Алексей макнул перышко в чернильницу и замер. Он вдруг представил себе то, о чем возникают мысли у Ирины при получении очередного его послания из Сибири. Вероятно, всякий раз она вскрывает серый почтовый конверт с надеждой узнать, наконец, о сроках приезда Алексея. И, должно быть, какое горькое разочарование испытывает бедная девушка, читая строки о том, что встреча опять переносится на неопределенный срок. И время это никак нельзя укоротить, поскольку оно диктуется объективными обстоятельствами, совершенно не зависящими от Алексея Петровича Покровского…
Размышления прервал Северянин, внезапно заворочавшийся на лежаке. Покровский убавил пламя горевшего в лампе фитилька, посмотрел в сумрачный угол. Северянин глухо закашлялся, приподнял взлохмаченную голову и подал голос:
– Что-то не спится мне, Петрович.
– Отчего же? – Алексей положил чернильную ручку рядом с листком недописанного письма.
– Сверлит что-то на сердце. Мысли разные в голову лезут, – Куприян Федотыч опустил босые ноги на пол. – Подумаешь все хорошенько, вроде дела идут нормально. Переживать, чтобы бессонница одолевала, особенно не о чем…
– Тогда в чем же причина?
– Охватывает какое-то потаенное беспокойство.
– И давно?
– С недавних пор, когда мы, как говорится, вышли на финишную прямую. Вот ведь, когда еще и трасы-то не было, одна лишь тайга буреломная да россыпи каменные, то, веришь, на душе было спокойнее. Об одном думалось, что, надо двигаться на восток. И ведь двигались. И ведь за те дела сегодня не стыдно?!
– Может, просто устал, Федотыч?
– И это, наверное, сказывается.
– На меня тоже, хоть я и моложе, тоска накатывает, острое желание отрешиться от всего хотя бы на недельку. Выспаться по-человечески на белых простынях…
– Истосковались по комфорту, хотя мне его особенно и не выпадало по жизни-то… Ничего, скоро заедем в жилье. Рабочий поезд привезет мебель. Заказаны столы и стулья, кровати с железными сетками, стеклянная и фарфоровая посуда…
Северянин, сунув босые ноги в ичиги, прошлепал к печке. Толкнул на угли два полешка.
– Наверное, своей болтовней сбил с мысли?
– Скорее, наоборот, Петрович, приободрил. Оно ведь тоже значение имеет, с каким настроением письмо писать.
– А с плохим настроем лучше за него и не садиться. Не пачкать попусту бумагу, – поддержал мысль Куприян Федотыч.
*
Из Управления по строительству, которое теперь находилось в Чите, пришел циркуляр. В нем отмечалось, что сооружение большого железнодорожного моста у разъезда Медвежий Ключ завершается, и потому все силы строителей будут сосредоточены теперь в Могоче. Там предстоит приступить к корпусам паровозного депо и прочих станционных объектов.
– Молодцы! Молодцы все! – искренне громко радовался Евгений Юрьевич Подруцкий. – Землекопы, каменщики, путейцы – все славно потрудились! Шутка ли, два параллельных моста длиной по тридцать пять саженей каждый с металлическими фермами современной конструкции на каменных опорах сдать в эксплуатацию за два с половиной месяца! Спасибо, друзья, – Подруцкий тряс руку Магеллана, попросив его передать эти теплые слова благодарности своим подчиненным. – Теперь надо думать о приближающемся тепле. С наступлением дождей возможны просадки полотна. Следует помнить и о возможных последствиях губительной для построек вечной мерзлоты. Промерзшие за зиму грунты оттаивают на достаточную глубину лишь к концу августа. Тогда как в октябре уже промерзают верхние слои почвы. Полезно использовать опыт Забайкальской дороги. Именно там вдруг начинали разваливаться здания, вполне прилично исполненные в строительном отношении…
Евгений Юрьевич открыл ящик письменного стола и вынул сложенную вдвое газету.
– Послушайте, о чем писали в свое время наши предшественники. «Дожди, повсеместно выпавшие в Забайкалье, порадовали земледельцев, но не представили большого удовольствия инженерам, строящим Забайкальскую железную дорогу. Вдоль всей линии по Хилку вода поднялась на три четверти сажени выше проектного уровня железнодорожного полотна, затопив возведенные насыпи. Так что, если бы постройку закончили, и движение началось, мы бы имели дело с катастрофой. Между тем, в настоящее время установлено, что разлив Хилка в нынешнем году вовсе не достиг максимального предела».
Прервав чтение, Подруцкий отложил в сторону газету и сказал:
– Хочу пояснить, что описанная ситуация очень хорошо мне известна, так сказать, из первых уст. Начальник производимых тогда работ распорядился поднять проектную отметку рельсов в местах затопления железнодорожной линии на две сажени. Но через год в Забайкалье произошло сильнейшее наводнение. Вода в реках и водоемах поднялась и вышла из берегов, намного превысив отметки, поднятые против первичных расчетных уровней. Я говорю об этом, господа инженеры, к тому, чтобы вы самостоятельно, если того требует ситуация, принимали оптимальные решения, не дожидаясь циркуляров. Подобное ожидание распоряжений сверху зачастую ведет к неоправданно тяжким последствиям. Пока ждем мы, не ждет стихия. Многомесячный труд может пойти насмарку в течение нескольких дней или даже часов… Тогдашнее наводнение принесло на Забайкальской дороге много бед. Река Селенга снесла строительные леса, приготовленные для сборки пролетных мостовых конструкций. В речных долинах Хилка, Ингоды и Шилки бурные потоки размыли и унесли грунт насыпей на протяжении четырехсот верст! Во многих местах вода переливалась через железнодорожную насыпь. Надо быть всегда начеку по отношению к подобным стихийным разгулам природы. Иметь разработанные карьеры, чтобы можно было немедленно заделывать промоины.
В перерыве совещания Покровскому удалось переговорить с Магелланом.
– Что, Алексей Петрович, сменил хоть свое зимовье на приличное жилье или привычнее бытовать-таежничать по старинке? – спросил, бодро и весело улыбаясь, Магеллан.
– Вижу-вижу, что дела ваши, друг Иосиф, продвигаются успешно, – ответил, тоже радуясь встрече, Покровский. – Поздравляю с мостом на Медвежьем Ключе.
– Конечно же, в большом объекте и большая заслуга всех, кто там работал. Мост впечатляет. И место там чудесное.
– Видел. Знаю, – качнул головой Покровский. – Мы тоже скоро сменим свое базирование. На Артеушке останутся тоннельщики, а мы перемещаемся дальше на восток. К вам, друг Иосиф, поближе.
– А я ведь, Алексей Петрович, стал применять у себя так называемый семейный подряд.
– Как это?
– Очень просто. Беру рабочих сразу семьями. Заключаю договор. Оно, кажется, то же самое, что и с переселенцами, только с разницей в определении объема работ и расчета за ее выполнение.
– И в чем выгода?
– Мне кажется, качество работы само по себе повышается. Причем заметно. К примеру, семье из шести работников задание вырубить в скале полку или расчистить каменный завал, сползающий с края ущелья на насыпь. В этой работе чужих дядей уже нет. За качество сделанного подряда весь спрос именно с этой семьи. А в ней, как правило, свой бригадир в лице старшего семейства. Отца, либо деда. Уразумел, нет? – Магеллан внимательно смотрел на приятеля.
Покровский кивнул:
– Теперь понимаю. Ответственность исходит из самой бригады, точнее, нанятой семьи, так? То есть не надо погонял или что-то вроде того.
– Абсолютно точно понял! – воскликнул Магеллан и хлопнул Покровского по плечу. – Все подсобные работы по мосту на Медвежьем Ключе выполнены исключительно семейным подрядом. Кстати, из Таптугар было четыре таких семьи. Один из тамошних, Сидоров, спрашивал. Как, мол, там Алексей Петрович? Как здоровье, почему в гости не приезжает? Знать, помнят тебя на той станции, имя которой ты и придумал?
– При случае непременно проведаю, – пообещал Покровский.
На совещании Подруцкий представил нового инженера-тоннельщика Родиона Крутоярова. В свое время он работал в одной изыскательской партии с Б. И. Савримовичем на будущем Кругобайкальском участке Транссибирской магистрали. Вместе искали новые методы преодоления преград, воздвигнутых природой вдоль южного берега Байкала. Необходимы были новые технические решения, что позволяло ускорить и удешевить строительство. Исходя из опыта инженеров-изыскателей Н. А. Волошинова и Л. И. Прохаско, остановились на самом оптимальном, как им самим казалось, варианте.
Рельсовые пути пересекли скальные отроги Хамар-Дабанского хребта, много ручьев, рек, ущелий и провалов. Повсеместно, казалось бы, на голых камнях здесь росли фантастические деревья, причудливо искореженные дикими, свирепыми ветрами.
По мнению самого Родиона Крутоярова, которым он щедро поделился во время знакомства с коллегами, особенные трудности представлял западный конец Кругобайкальского участка. Здесь от станции Байкал до станции Култук почти без перерыва высились голые скалы, чуть ли не вертикально поднимавшиеся из озера на недоступную высоту. Только на вершинах гор зеленела тайга. Зимой к трассе добирались по льду озера, а летом на лодках и на буксирах с баржами. Они подвозили балласт, лес, рельсы и другие строительные материалы.
– На этом участке нам пришлось прорубить тридцать восемь тоннелей, – говорил Крутояров. – Возводили подпорные стенки, чтобы обвалы не столкнули дорогу в озеро. Глубина скальных выемок достигала пятнадцати саженей. На насыпях уложили только седьмую часть пути. На остальном протяжении рельсы укладывали в тоннелях, по мостам и галереям, в скальных выемках или на полках, вырубленных в горных косогорах…
После совещания Крутояров теперь уже вместе с Покровским возвращались на базу в Артеушку. Сначала рабочим поездом, затем на дрезине. На разъезде Пеньковый встретил Митрофан в запряженном возке.
Переночевав, Крутояров осмотрел тоннель, который еще предстояло завершать теперь уже непосредственно под его руководством.
– Сквозной проход намечен на середину сентября. Главное, как поведут себя своды с наступлением тепла, – приговаривал Крутояров. Цепляясь руками за редкие кустики, он карабкался на крутой склон сопки рядом с черным зияющим входом. Следом поднимался и Покровский. На вершине, отдыхая, долго оглядывали с высоты всю панораму строительства железной дороги.
– Люблю здесь бывать, – произнес Алексей Петрович, глубоко вдыхая талый весенний воздух.
– Великолепно, просто великолепно, – повторял Крутояров, не в силах оторваться от изумительной картины петлеобразно лежавшей внизу перед ними магистрали.
Крутояров, крепко сбитый приземистый человек, стоял, уверенно скрестив руки на груди, на самом краю обрыва. Уверенность исходила, должно быть, потому, что за плечами этого немолодого человека осталось уже немало таких, прорубленных в граните хребтов и сопок, тоннелей.
Словно угадывая мысли Покровского, Крутояров произнес:
– Вот сколько работаю, а всякий раз сердце замирает при виде новой стройки…
Пока Покровский с Крутояровым с утра осматривали окрестности тоннеля, Северянин приготовил хороший завтрак, пожарив дикого мяса, которое доставили на днях с промысла ребята.
За столом, в тепле натопленной печи Крутояров рассказывал:
– Тоннели длиной больше ста пятидесяти саженей построили с электрической колокольной сигнализацией и телефонами у порталов и в нишах. На одном из многоверстных участков пробурили неслыханное количество скважин и израсходовали почти сто тысяч пудов взрывчатки. Кстати, впервые в истории железнодорожного строительства в России на Байкале мы электрифицировали буровзрывные работы, водоотлив из котлованов, подъем материалов на высоту… Очень мешали зимой ураганные ветра, а летом многодневные ливни. Помню, летом 1901-го года на станции Мысовая выпало двести девяносто пять миллиметров осадков. Из них двести двадцать семь миллиметров воды упало за двое суток. Потоки воды несли песок, ил. Несколько составов поездов занесло, не поверите, по самые колеса, даже выше. А сколько нервов на все это ушло?!
7
С наступлением весны уменьшилось дымных костров вдоль трассы. Конвойные солдаты в полушубках и черных папахах, каторжане в серых суконных шапках одинаково греются под лучистым солнышком. Южные склоны сопок вовсе освободились от снега. Чуть подтаяв, заблестел на речке матовый лед. Земля стала вязкой. Целые комья грязи волочились за обувью, когда люди входили в помещение.
Станцию можно было считать отстроенной. Спустя какое-то время, она примет тех, кому предстоит обслуживать железную дорогу.
В новой казарме беленые стены, кирпичная печь, крашеные подоконники. Чудом казалось то, что теперь можно спать на железных с мягкими сетками кроватях, застеленных чистыми накрахмаленными простынями.
