Текст книги "sedye hrebti"
Автор книги: Юрий Мартыненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
После встречи с десятниками Магеллан на следующий день приехал к Покровскому. Пообщаться, поделиться некоторыми соображениями.
– Скоро, совсем скоро, господа, полностью исчезнут, уйдут в прошлое, оставшись лишь в наших воспоминаниях, палатки из брезента и шалаши из жердей и травы, глинобитные избушки с малюсенькими окнами и земляными полами. Отстроятся здесь большие крепкие дома на фундаменте. С кирпичными печами. С оштукатуренными и белеными известью стенами, – говорил своим товарищам Магеллан. – Течет время. Время течет, – повторял он, трогая еще теплый жестяной чайник. – Как кипяток из этого носика. Чайку испьем еще, а, братцы-хозяева?
– Однако ж, вас куда понесло, Иосиф, – не удержался, рассмеявшись, Северянин. – Вы об этом почаще говорите рабочему люду. Так сказать, для поднятия настроения.
– И кто его портит?
– Есть жалобы на обман при расчете.
– К сожалению, это безобразие имеет место, – подтвердил слова старшего десятника Покровский. – У тебя, Иосиф, встречаются такие факты?
Тот вздохнул.
– Встречаются. У артельщиков, которые выполняют мелкие подряды. Как могу, контролирую. Мы вынуждены пресекать это дело самым жестким образом. Тем более, недавно закончили большой ответственный объект. Мост на Медвежьем Ключе. Там работали несколько семейных подрядов. Кстати, Алексей Петрович, знакомый твой Сидоров из Таптугар передавал привет.
– А-а, добрый мужик Дмитрий. Мы у него ранней весной гостили с Куприяном Федотычем, – обрадованно ответил Покровский.
– Как же, как же, – оживился Северянин. – А чем теперь он занимается?
– Зачислен на службу. Работает у себя на станции. На перевалочной базе. Принимает грузы с Часовинской пристани.
Северянин вскипятил чай. Большими ломтями нарезали черный хлеб. Насыпали в вазочку мелко колотый сахар.
– Да, Алексей Петрович, а что Стрелецкий? – спросил вдруг Магеллан.
– Погорел Ферапонт, – с искренним сожалением ответил Покровский.
– Как так? – поднял удивленные глаза Магеллан.
– Так. Вот ведь дурачок. И это еще мягко сказано. В Петербурге в «Астории», набравшись в стельку, давай кричать, что, мол, скоро из Сибири вернутся инженеры-путейцы и поставят всех на рога. Взялся драться с ресторанным цыганом, доказывая, что инженеры на Транссибе ничуть не хуже декабристов. Они гниют, мол, на великой стройке века, а он, скрипач, обслуживает петербургских буржуев, и знать больше ни о чем не желает, продав за чаевые и ресторанные подачки свое российское самосознание. Дальше – больше. Ударил какого-то чина в гражданском костюме, а тот оказался из жандармской конторы. Вызвали городовых. Ферапонт все кричал, что сибирская железная магистраль – мощь России, железный хребет ее восточной окраины. А ему, Ферапонту Стрелецкому, кстати, тоже имеющему диплом инженера-путейца, желательно знать, чем державная власть отплатит тем, кто ее сейчас сооружает… Словом, загремел бедняга, друг сердечный, в камеру со всеми вытекающими последствиями. Ко всему еще он оказался в числе неблагонадежных. Фамилия фигурировала в черном списке по делу одной петербургской организации.
– Крамола? Подпольщики, прокламации. Боевики-бомбисты? – уточнил Магеллан.
Покровский промолчал.
– Тогда совсем дело дрянь.
– Не то слово…
– Глядишь, еще и свидеться здесь доведется, – вздохнул тяжело Магеллан и отставил кружку с чаем. – Вот тебе и рестораны, дамочки в номерах, шампанское и цветы.
– Хорошо закусить Феня всегда любил. Имел такую слабость, тот еще гурман, – заметил с грустью Покровский. – Помнится, всегда непременно заказывал кулебяку с осетринкой, калью с черной икрой и маринованными огурчиками, засахаренный миндаль, кутью с мармеладом. Благо деньги позволяли, из семьи-то Феня весьма зажиточной. Щедро угощал и нас, сокурсников, многие из которых перебивались картофельными котлетами да жареной гречневой кашей с луком. И как теперь на тюремной-то баланде? Хотя, впрочем, не это важно. Главное, как и когда, словом, каким образом ему из казематов выбраться?..
– Если образумится, выйдет, – подметил молчавший все это время Северянин. – Все перетрется… Но времени уйдет на это немало…
– Жалко его, печально за него. Такая судьба, что ли уготовлена неугомонной романтической натуре, какую имеет Феня? – добавил Покровский. Помолчав, посмотрел на Магеллана и Северянина и неожиданно добавил:
– Ладно, поделюсь с вами одним моментом. Только не пытайте, откуда сие мне стало известно.
Оба собеседника тотчас замерли, ожидая нового известия.
– Ситуация вокруг Ферапонта осложнена тем, что он, скажем так, сделал ноги к энной сумме денег, выданных ему, якобы для конспиративной работы, той самой подпольной организации, членом которой он состоял. А ресторанная потасовка – это так, несерьезно, блажь и не более.
– Ничего себе поворот. Теперь не эти, у кого сидит, так те, кто деньги дал, могут достать. Переплет, конечно, дикий, – понизив голос, отозвался Магеллан. – И как еще все обойдется?..
*
Всякий раз вечером, при свете стеариновой свечи или керосиновой лампы, садясь за дощатый стол, чтобы оформить на бумаге свои впечатления за пройденный день, Алексей корил себя за то, что не начал вести дневник сразу по приезду на строительство. Успокаивался мыслью, что многое отразил в письмах к Ирине в Петербург. В них он, как всегда, подробно описывал происходившие события.
«… Очень много труда, упорства и сил приходится отдавать при возведении насыпей, пересекающих заболоченные долины. Рабочие вяжут плоты. С плота на плот настилают катальные доски. Разжиженный грунт с марей наливают черпаками и ведрами, а затем отвозят вонючую, насыщенную остатками растений кашицу тачками туда, где возводятся насыпи. После работы в ледяной воде люди простывают, и ревматизм одолевает многих. Не слаще приходится грабарям. Для подвозки грунта на двухколесных повозках они складывают гати. День-два, и гати расползаются. Довелось на днях держать в руках летопись тюремного ведомства. Интересен и печален такой случай. После обильных дождей временная полевая дорога, при строительстве которой срезали растительный слой и обнажили вечную мерзлоту, превратилась в широкую канаву. В ней завязли три лошади с подводами. И ни лошадей, ни повозок люди вытащить не смогли. Вообще, местность в здешних краях так заболочена, что железнодорожный путь, уложенный на систему продольных и поперечных лежней, под первыми же поездами рискует погрузиться и скрыться в жиже. Поэтому везде выкапываются канавы и даже небольших размеров каналы, позволяющие и при незначительных уклонах местности осушать широкие полосы болота вдоль будущего рельсового пути или временной гужевой дороги. Много сил отнимает подготовка площадок под рабочие поселки и станции, как среди скальных россыпей, так и среди заболоченных низин».
Алексей отложил ручку и задумался. Почему-то вспомнился недавний разговор с Северяниным. Речь шла о том, сумели бы или нет справиться с масштабами стройки силами только вольнонаемных рабочих? Куприян Федотыч сослался на начало строительства Амурской дороги, когда недостатка в рабочей силе не было. Шли местные жители, по Шилке беспрерывно прибывали пароходы с переселенцами. Но спустя время, начались возмущенные протесты строителей. Причины этих возмущений крылись в следующем. Тяжелые условия труда, отсутствие какого-либо налаженного быта, обман и бессовестность подрядчиков. Покровский вспомнил давнишний конфликт на одном из разъездов, где плотники рубили станционные постройки. Дело тогда чуть не дошло до топоров и крови. При массовых проявлениях недовольства высокие чиновники вспомнили о возможности использования труда каторжан и ссыльных. И пришла из Александровского централа первая партия под началом поручика Ярошевича. Потом стали поступать осужденные с Нерчинской каторги, из Раздольненской тюрьмы. А чуть позже из Сибири.
*
«Строители Амурской железной дороги так же, как и их предшественники на Забайкальской, завершая сооружение путей, оставляли эксплуатационные депо, гражданские сооружения, склады и прочие необходимые для полнокровной работы магистрали объекты. Это позволяло незамедлительно приступить к постоянной эксплуатации железной дороги. В первые годы Транссиб способен был пропустить за сутки три пары поездов, однако уже в годы русско-японской войны ее пропускную способность увеличили более чем в четыре раза. В целях лучшей организации труда на дороге начали создавать службы и отделы. О развитии станций можно судить хотя бы по такому факту. На той же Забайкальской дороге было уложено всего триста стрелок. По всей дороге ходило 88 паровозов «Компаунд», 33 старых паровоза серии «Т», 112 пассажирских и специальных вагонов, 1315 крытых товарных вагонов и платформ. Почти на всех паровозах в качестве топлива использовались дрова и лишь на 14 – уголь. Паровоз пробегал за сутки не больше ста километров, вагон – около семидесяти. В 1908—1911 годах пробеги стали расти за счет того, что в качестве топлива для паровозов стали применять уголь.
С окончанием строительства восточного участка Амурской железной дороги Россия получила сплошной рельсовый путь от Петербурга до Владивостока. Началось интенсивное заселение Забайкалья и Приамурья, развивалась торговля. Вырос грузопоток. Пропускная способность Транссиба уже не отвечала запросам, заявкам промышленников, военных, купцов. На станциях скапливались грузы, не принятые к перевозкам. Специальные комиссии, обследовав дороги Сибири, приходили к выводу, что нужно открыть десятки новых разъездов, уложить дополнительные пути на многих станциях. Кроме того, добавить на дороги Сибири сотни паровозов и тысячи вагонов, заменить восемнадцатифунтовые рельсы более тяжелыми, расширить земляное полотно, усилить водоснабжение».
9
Проснувшись, Северянин встал и подошел к окну. Лучи восходящего солнца золотили зубчатые сопки. Листва на деревьях еще подернута ярко-багряной желтизной. Скоро цвет начнет бледнеть. Опадая на ветру, отжившие листья обильно устелют землю.
Покровский на рассвете уехал на трассу. Сегодня на участок прибудут два чиновника из Управления с рабочей проверкой. Митрофан еще по ночи выехал в сторону разъезда Кислый Ключ, чтобы встретить.
Северянин понимал, что Алексей Петрович переживает и волнуется. Близились сроки проезда по линии первого пассажирского поезда. Это было начало временной эксплуатации. А там и до ввода в постоянную рукой подать. Начнется регулярное движение. Северянин знал, что в последнем письме из Петербурга Ирина Александровна сообщила о своем твердом намерении приехать сюда, о чем Алексей Петрович на днях с радостью поделился с ним. На поездку в далекое Забайкалье получено родительское благословение. И отправится в далекий неизведанный путь девушка не одна, а с верным человеком, старым служакой, многие годы неотступно проведшем при своем боевом командире – полковнике Александре Федоровиче…
*
Во время обеда в доме Потемкиных на вопрос Нинэль, подавать ли десерт к чаю, глава семейства ответил не сразу и как-то рассеянно. Домашние замечали, что его явно беспокоят какие-то мысли. Действительно, у полковника стало тревожно на душе с той минуты, когда дочь обратилась с просьбой отпустить в Забайкалье, дабы увидеться с Алешей.
Александр Федорович испытывал двоякое сложное чувство. С одной стороны понимал, что взаимность молодых людей за длительное время, проведенное в разлуке, вероятно, не остыла. И это обстоятельство говорило о многом, в какой-то степени оправдывая намерение Ирины. С другой стороны, как всякий любящий и заботливый отец, полковник опасался самой дороги, дальней и неизвестной. Эта тревога подогревалась многочисленными публикациями в прессе, которые были одна противоречивей другой. В иных корреспонденциях звучали весьма лестные дифирамбы, что в связи со строительством железной дороги жизнь за Байкалом меняется в лучшую сторону. В других статьях не менее известные в Петербурге авторы утверждали следующее: «Сибирь всегда была для России глубоким мешком, в который опускались наши социальные грехи и подонки в виде каторжных и ссыльных…»
Один из хороших знакомых полковника только что получил в письме из Сибири от родственников газету «Восточное обозрение». Зная возросший интерес Александра Федоровича к событиям на востоке России, дал почитать.
«С проведением железной дороги старая знакомая нам Сибирь исчезнет навсегда и это пройдет весьма быстро. Образуется новая Сибирь, которая сплотит те разрозненные и ослабленные элементы, из которых слагается сибирское общество. Поселенцы, ссыльные, люди легкой наживы, темные плуты и аферисты найдут себе новое дело, когда пойдут первые поезда. Они вместе с массой других им подобных со всех концов империи захватят в свои руки всю торговлю и всякую промышленность. Железная дорога породит период спекуляций самых мошеннических, какие когда-либо имели место среди общества. Так что, со строительством дороги, наряду со спекулянтами, грозой всему станет каторга и уголовники».
Разумеется, от подобного рода откровений автора газетной публикации полковнику стало совсем не по себе.
– Пойми нас, Иринушка дорогая, – обращался он всякий раз к дочери, надеясь отговорить от задуманного. – Подвергать себя такому риску? Не веришь мне, поверь газетам. О тамошнем крае такое пишут…
Конечно же, больше мужа была расстроена всем происходящим матушка Эльвира Софроновна.
– Разве нельзя подождать, доченька? Смотришь, Алексей Петрович и сам подъедет? Насколько известно из газет, строительство идет к завершению.
– Маменька с папенькой! Миленькие мои и любимые! Мне уж самой так хочется увидеть тот край, о котором Алеша пишет и где он уже находится столько времени! Много хорошего и совсем далекого от того, о чем вы прочли в газетах, сообщает он в своих письмах. Право, дать вам убедиться в том я не могу по одной простой причине, что они личного характера. Хотя отдельные мысли и смогут иметь для вас весьма большой интерес.
– Ну, хорошо, – переглянувшись между собой, согласились родители.
– Давайте сядем удобнее и спокойно послушаем, – сказал Александр Федорович. Где-то в самой глубине души он начинал проникаться интересом к тому, о чем, собственно, и шла речь. И в данный момент на всякий случай успокаивался внезапно возникшей мыслью сопроводить дочь в поездку надежным и верным для их семьи человеком…
…После разговора Ирина уединилась в своей комнате. В желании отвлечься от нахлынувших чувств пыталась что-то читать, но тотчас же возвращала томик на книжную полку. Музицировать тоже не хотелось. Перебирая вынутые из заветной шкатулки письма, она вдруг вспомнила Рождество прошлой зимой. Тогда долго не было весточек от Алеши. При воспоминаниях об этом, Ирине всякий раз становилось стыдно за проявленные минуты слабости. Причиной молчания оказалась почта, затерявшая в долгом пути следования из Забайкалья два письма. К тому же, как потом объяснил Алеша, и письма те были отправлены с большим перерывом, потому что на строительстве возникли серьезные проблемы, одной из которых стала цинга, поразившая многих рабочих…
Обо всем этом Ирина в ту пору не ведала.
…А по небывало заснеженным петербургским улицам весело и шумно катили сквозь пургу во всех направлениях нарядные экипажи, разбивая копытами наметенные за ночь сугробы. В большом и светлом зале, посередине которого возвышалась великолепно украшенная разноцветными яркими блестящими шарами и мишурой зеленая елка, бурлил народ. Под руку с бравым полковником при золотых погонах и орденах, появилась барышня в пышном белоснежном наряде. На сложенных и завитых над головою дамской прическою волосах сияет звездочкой драгоценная брошь. Гостей много. Разных возрастов. Почтенные господа и дамы, юная розовощекая молодежь. Все в приподнятом настроении. Кто-то, все-таки рождество, примеряет маски. Оживление – шутки, комплименты.
– Честь имею кланяться вашим родителям, – кивнул полковник стройному молодому офицеру, на плечах которого сверкали погоны штабс-капитана. – Каково их здоровье? Надеюсь, все в порядке? А вы как здесь? В смысле, в Петербурге?
– Спасибо, господин полковник, старики в полном здравии. Сейчас на водах в южной здравнице. Я же после маневров. Получил отпуск.
– Отличился?
– Рад стараться, господин полковник.
– Похвально! Молодец! По приезду прошу передать им горячий привет. Особенный поклон матушке. Разумеется, и моему боевому однополчанину.
– Непременно сочту за честь передать, Александр Федорович. Вот батюшка-то обрадуется. Отчего ж так долго не наезжали к нам?
– Недосуг все как-то в последнее время. С весны до осени мы проживаем на даче. Но при первой возможности непременно навещу. Да, позвольте, капитан, представить мою дочь Ирину Александровну.
Штабс-капитан щелкнул каблуками и поцеловал протянутую руку барышни.
– Совсем не представлял, как вы похорошели, Ирина Александровна. Давно ли были совсем маленькой девочкой? – слегка краснея, проговорил офицер, глядя на барышню.
– Пожалуй, лет десять минуло, как вы не встречались. Иринушка, помнишь ли этого бравого штабс-капитана?
Та улыбнулась.
– Вряд ли, – пояснил полковник и снова обратился к офицеру: – Вы, пожалуй, тогда совсем зеленым кадетом были?
– Так точно, господин полковник. Именно в корпусе и учился. А после его окончания перешел в Алексеевское училище, – ответил штабс-капитан, не отрывая взгляда от Ирины. Та, смутившись, отвела глаза в сторону, как бы рассматривая Рождественскую елку.
– Ну, юные друзья мои, оставлю вас на время. Пользуясь случаем, хочу увидеть-повидать своих добрых приятелей. Доверяю вам, капитан, свою дочь. Так сказать, под надежный присмотр.
На праздничный бал, что проходил в одном из знатных петербургских салонов, полковник Потемкин приехал вдвоем с Ириной. Эльвире Софроновне нездоровилось, и она осталась дома. Отец же решил сделать дочке сюрприз, впервые познакомив с великосветским обществом на Рождественском вечере, который давал давнишний друг князь Ростоцкий. Тоже в прошлом военный, только генерал. С Ростоцким полковника связывало так много общего с давних времен. Оба искренне сожалели, что не смогли близко познакомить детей. Единственный сын генерала стал женат, когда Ирина была совсем юною, еще училась в гимназии. Так что все отношения между боевыми товарищами ограничивались только личною дружбою, что много лет назад завязалась в боевых походах.
В салоне Ростоцких собирались не только близкие друзья или приглашенные. Здесь встречались и товарищи друзей, и приятели товарищей. Гостеприимные хозяева радостно и душевно принимали и привечали всех. Большей частью публика, конечно же, была из военных. Образованная и аристократичная. Князь слыл человеком великодушным и простым в обращении, несмотря на свое столь высокое происхождение и генеральский чин. Может быть, отчасти это объяснялось его родовыми корнями. Дед получил первый офицерский чин и дворянский титул при штурме Измаила, удостоившись столь высокого поощрения по личному представлению Александра Васильевича Суворова…
Красавец штабс-капитан был отпрыском другой известной в Петербурге семьи, глава которой тоже находился при полковничьем звании и наградах. По годам же заметно старше и Ростоцкого, и Потемкина. А следствием былых боевых походов стал проклятый ревматизм, из-за которого большую часть времени старику приходилось проводить на юге, на грязях и водах.
В смежной с наряженным залом комнате накрыты столики. Пенистое шампанское и крепленое бургундское, вкусные деликатесные закуски. Оттуда слышались смех и громкие голоса. Что ж поделать, коль среди гостей так много военных…
Разговорившись, молодые люди перешли поближе к белой колонне. В зальчике, где проходил фуршет, слышался совсем уже громкий хохот. Коньяк и бургундское подавать перестали, зато шампанское лилось рекою. Уже когда начались танцы и пары плавно завальсировали вокруг красавицы елки, в комнате у столиков возник особенный шум. Прислуга поспешила разобраться с инцидентом. Громче остальных вырывался высокий с кавказским акцентом голос:
– Ти меня сюда приглашал? Нет? Значит, ти вперед отсюда и выйдешь? Понял ти?! – голос прервался, и все стихло. Только звякала посуда.
– Что там случилось? – держа Ирину под локоток, спросил штабс-капитан у слегка побледневшего военного из фуршетной компании. От последнего танца девушка отказалась, почувствовав легкое утомление. Даже голова слегка закружилась. Это либо от быстрого вальса, либо от шампанского, хотя и сделала-то за вечер несколько глотков.
– Пустяки и вздор, – бросил на ходу военный. – Один хорунжий – грузин – немножко не рассчитал с выпивкой… Вывели на улицу освежиться…
– Понятно, – штабс-капитан повернулся к Ирине, продолжая рассказывать смешной случай из своей полковой жизни.
…Утром на столике в спальне в хрустальной вазе появились свежие цветы.
– Что это? Откуда? – проснувшись и увидев их, Ирина обрадовалась так, как когда-то в детстве, когда на Рождество обнаруживала поутру у наряженной елки подарки. В дверях показалась Нинэль.
– Передали ранешенько утром. Велели сказать, вчерашний вечер у Ростоцких был великолепен, – пояснила гувернантка.
Девушка раскинула руки, лежа на мягких атласных подушках. Прекрасный букет привораживал, заставляя учащеннее биться сердце. Закрыв глаза, вдруг представила свежий номер «Санкт-Петербургского вестника». Ирина почти наизусть знала большую статью о строительстве в Сибири железной дороги. «…Сибирское население диву дается. Вот уже несколько лет, как приехали инженеры путей сообщения и ведут прокладку последнего участка – Амурского – великой Транссибирской магистрали. Инженеры – люди новые, приезжие, со светлыми пуговицами, в форменных мундирах. И чудеса – никому до сих пор не пытались своротить скул, надавать оплеух, упечь под суд».
«Почему нет писем, совершенно никаких вестей? – терялась в догадках Ирина. – Сейчас рождество, а последний конверт от Алеши пришел еще до Покрова. Что там случилось? Отчего так тревожно на сердце? Вот и вчера. Замечательный бал у Ростоцких. Столько впечатлений. А я, слушая забавные истории господина штабс-капитана, казалось, и не слышала. Каков же бравый офицер! Да. Виделась один раз. Маленькой девочкой. Как-то ездили в гости к его родителям. Помнится стройный юноша. В форме при погонах. Как раз оканчивал кадетский корпус, куда нынче собирается и Павлушка. Изыскан в обхождении, разговоре. Читает стихи на французском. Как папенька о таких говорит? Офицерская косточка? О, какое сравнение? Второе слово как-то не совсем, однако, звучит, но вообще-то смысл, вероятно, имеется. И странно, что в военной среде – строгой, умной и порядочной – могут вспыхивать конфликты. Хорунжий? Это тоже офицер? Да. Офицер. Две звездочки на просвете. Только казачий. Сказали, что из грузин. Тогда многое объясняется. Горячая южная кровь… А где же капитан отыскал цветы? Однако, внимателен…»
Ирина протянула с подушек руку и пальчиками дотронулась до нежных розовых лепестков.
«Прелестно пахнут. А на окнах лед. А за окнами снег. И холодно. Рождество», – подумалось ей…
*
– Дивно, – удивлялся Митрофан, поворачивая голову в разные стороны. – Недавно шумела вековая тайга, а сейчас одни пеньки остались. Правда, веселит душу новенькая «железка».
– Не берите близко к сердцу, – отвечали ему пассажиры, сидевшие в коляске. – При своей-то широте тайга просто уступила немного территории для линии, станций, поселков. Позже уступит и для городов.
– Городов? – удивился Митрофан.
– А вы как думали, старче? – беседовали по дороге с возчиком вежливые чиновники. Оба добирались до участка инженера Покровского. Люди служивые. В черной форме с блестящими пуговицами, в которых отражались лучики осеннего солнца. Природа увядала. Скоро ветра понесут, обнажая кроны деревьев, пожухлую листву и ударят крепкие заморозки.
– Наступит время, – продолжил, развивая мысль, один из чиновников, – и по обе стороны рождаемой на ваших глазах магистрали, вырастут города. А под нашими ногами лежат несметные сокровища в виде рудных запасов. Закипит здешний край. Забурлят производством рудники, шахты, карьеры, заводы…
– Диковинные рассказы рассказываете, господа начальники, – полуобернувшись, бодро тряхнул бородой Митрофан. Блеснули, оживленные картиной будущего, его помолодевшие глаза.
Своих пассажиров он вез с разъезда Кислый Ключ, куда они доехали на дрезине. Сейчас проезжали разъезд Пеньковый. Желтеет свежеструганный сруб жилой казармы. На бугорке рядом с линией – станционный домик. Возвышается над разъездом, словно капитанский мостик на корабле… Неподалеку, в низине, притулилась маленькая аккуратная банька. Из трубы курился дымок. Дальше располагался бревенчатый амбар или склад, или пакгауз. Позади строений протянулась ровная изгородь.
Последний раз Митрофану доводилось бывать здесь в июле. В крохотном огородике на ровных черных грядках зеленели свекла, морковь, репа. Ровными рядами стояла картофельная ботва. Семена овощей пеньковским жителям дал знакомый железнодорожник из Таптугар. Он уже приспособился выращивать и картошку, и капусту, и даже огурцы. Для них из коровьего навоза складывают парники. А солят огурцы в бочках. Кладут рядами. Добавляют листья смородины и укроп. Заливают соленым рассолом. Такой замечательно вкусный посол получается. Особенно хороши соленые огурцы с вареной картошкой…
Митрофан опять обернулся к пассажирам:
– Я говорю, ишо вчера здесь одни бурундуки да белки мелькали на деревьях, а сегодня вон рельсы блестят, баня топится, люди живут…
Коляска проехала мимо молодой подломленной березки и разрушенного большого муравейника.
– Какого кривого занесло куды! – чертыхнулся Митрофан. Понимая необходимость вырубленной просеки под полотно трассы, старик болезненно воспринимал бессмысленность погубленной природы.
Где-то впереди железным филином ухал паровоз. Стукались буферами вагоны рабочего поезда.
– Небось, устали? – спросил Митрофан своих пассажиров.
Те согласно кивнули.
– Подфартило вам сегодня проехать и на поезде, и на дрезине, и на гужевом транспорте, – продолжал возчик, стараясь взбодрить своих пассажиров. – Я, господа хорошие, о чем все хотел спросить. Можно бы, конечно, и у Алексея Петровича или Федотыча, да у вас, поди, сподручней. Как никак, вы с городу Нерчинска начинали, покуда начальство не переехало в Читу?
– Так и есть, Управление перевели в Читу, – ответил один из чиновников, худощавей своего товарища, но выше ростом мужчина средних лет.
– И «железка» прошла мимо Нерчинска. А почему? – спросил, наконец, Митрофан о том, о чем давно порывался узнать. Не зря ведь возит инженера Покровского столько времени, о чем-то и наслышан он, что касается дел железнодорожных…
– Вопрос, конечно, интересный, – отозвался второй управленец. Узкое лицо на подбородке и скулах окантовано узенькой бородкой. На носу, чуть с горбинкой, висели очки в проволочной оправе. По виду он моложе второго. Про таких Митрофан обычно так рассуждал: « И куды этим худосочным на трассу? К паутам да комарам? В стужу и пекло? Таким самое место – в конторе на мягких стульях сидеть. Бумаги подписывать…»
*
«Еще в ноябре 1892 года министр финансов С. Ю. Витте подал на Высочайшее имя объемистый доклад «О способах сооружения Великого Сибирского пути». В нем Витте докладывал, что Сибирский путь установит непрерывное рельсовое сообщение между Европой и Тихим океаном и таким образом откроет новые горизонты для торговли не только русской, но и всемирной. Он предложил сооружение Сибирской дороги распределить на три очереди: 1). Челябинск-Обь – 1328 верст и Обь-Иркутск – 1755 верст плюс окончание линии Владивосток-Графская и Екатеринбург-Челябинск. 2). Мысовая-Сретенск – 1009 верст и Графская-Хабаровск – 347 верст. 3). Кругобайкальская и Сретенск-Хабаровск.
После Забайкальской дороги (Мысовая-Сретенск), строительство которой началось 23 апреля 1895 года, предполагалось строить Амурскую. В соответствии с этим еще в 1893—1894 годах под руководством Б. У. Савримовича были проведены изыскания от Сретенска до станции Покровской на Амуре и далее до Хабаровска.
Экспедиция сумела в назначенный срок представить в Комитет Сибирской железной дороги три варианта направления трассы к Хабаровску от станции Покровской, где при слиянии рек Шилки и Аргуни образуется Амур. Согласно южному варианту, трасса проходила берегом Амура. Среднее направление удаляло ее от Амура на 100 верст. Северный вариант предусматривал отклонение до 300 верст.
Однако эти изыскания выявили значительные трудности сооружения Амурской дороги. Большей частью она должна была проходить по совсем необитаемым районам, да и в целом Амурская область была очень малолюдной (по переписи 1897 года в ней проживали всего 120,3 тысячи человек). Поэтому в правительственных кругах стал рассматриваться вопрос о возможности постройки дороги, соединяющей Забайкалье и Уссурийский край через Маньчжурию. Произведенные в 1895 году инженерами Н. С. Свиягиным и Г. В. Андриановым изыскания показали, что в случае прокладки линии через Маньчжурию общая длина Сибирской магистрали сократится не менее чем на 514 верст, а условия постройки там более благоприятные, чем на трассе Амурской области, не говоря уже о решении вопроса с неограниченной в Китае рабочей силой. Выбор этого направления поддержал С. Ю. Витте.
Так родился проект Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), сооружение которой и было осуществлено в 1897—1903 годах.
Поражение России в войне с Японией привело к отторжению южной части КВЖД, в результате чего оказалась под угрозой потери оставшаяся часть этой дороги. Возникла необходимость вернуться к идее сооружения Амурской линии. И 13 июня 1906 года этот вопрос был рассмотрен на заседании Совета Министров. На журнале этого заседания Николай второй собственноручно написал: «Настоятельно необходимо скорее приступит к сооружению Амурской железной дороги». И со второй половины 1906 года были возобновлены изыскания двумя отдельными экспедициями. Западной – под руководством инженера Ф. Н. Дроздова (от Нерчинска до реки Урка, район нынешней станции Ерофей Павлович) и Восточной – под руководством инженера Е. Ю. Подруцкого (от Урки до Хабаровска). Причем относительно направления предписывалось условие, чтобы проектируемая Амурская железная дорога проходила не ближе 15 и не далее 150 верст от Амура, приняв за основу средний вариант трассы Савримовича. На Западном участке подлежало обследованию не только направление Сретенск-Покровка по долине реки Шилка, но и новое направление, отходящее от реки на северо-восток для следования по плоскогорью.
Важно было определиться, от какой станции Забайкальской железной дороги сделать примыкание. Из первоначальных пяти вариантов примыкания на участке от станции Нерчинск (ныне станция Приисковая) до станции Сретенск конкурентоспособными оказались два: от станции Нерчинск и от разъезда Куэнга. Изыскания по направлению от разъезда Куэнга до Урюма были закончены к 15 декабря 1906 года, а по нерчинскому варианту они затянулись до начала 1907 года.
