Текст книги "sedye hrebti"
Автор книги: Юрий Мартыненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Остальные трое охотников и вовсе скромно промолчали. Курили, погруженные каждый в свои мысли.
– Мы видим, что с Размахниным вы незнакомы, – отозвался Сашка.
– Точно так, – согласился рябой. – Нас из бригады взял старший десятник. Спросил, кто умеет ружье держать в руках и тайги не боится. Мы и напросились…
Кешка нагнулся к уху Сашки и шепнул:
– Нашенских зверобоев не хватает. Жаль…
– Где ж их теперь найдешь? – с сожалением ответил Сашка и глубоко вздохнул, вспомнив былое времечко у Емельяна Никифоровича.
Над полянкой повисла тишина.
– Ну, так вот, пока курите, кое о чем вам поведаю, – прервал молчание Сашка, вдруг почувствовав себя в этой компании бывалым таежником. И это не было лукавством. Общаясь с настоящими охотниками и будучи от природы любознательным малым, он научился многим тонкостям таежного промысла. – Лоси обычно ходят по две-три головы вместе. В отличие от изюбров стараются держаться низинных мест. Чаще по старым гарям да по ключам. Питаются они сосновой хвоей, брусничником, голубичником. Лоси вообще любят жевать всякие ветки даже летом, когда кругом полно травы. Видно, такой организм. За счет своего чутья лоси определяют, где находятся солонцовые болота и вообще солонцы. На таких болотах они могут есть даже соленую грязь. А на солонцах лижут землю. А вот изюбры ходят табунами до десяти голов вместе. Живут в горах, по крутым южным склонам-увалам. Как и лоси, которых, кстати, называют сохатыми, изюбры ломают много веток, но любят и траву. Где ее мало, например, на северных скалистых склонах, ищут лишайники по каменистым россыпям.
– А пошто так любят соль? – спросил один из мужиков.
– Организм требует. А в растительных кормах ее мало…
Опять все сидели молча. Некурящие Сашка и Кешка дожидались, пока остальные насладятся табаком. Сашка поглядел на всех и бодро объявил:
– В общем, идем в Дадор!
– Куды-куды? – переспросил тот же рябой.
– Место такое. Дадор. Тунгусы назвали. Туда и двинемся.
– Дорогу не спутаем? – с беспокойством спросил Кешка.
– Да нет, – успокоил друг. – Тунгусы дали верный ориентир. Во-он, чуть левее от вершины гольца смотри, – протянул Сашка руку. – Их старик главный…
– Чохты?
– Ага. Хотел дать проводника, но мы же не первый раз с тобой в тайге. Сами обойдемся. Больше пользы и нам с тобой, и товарищам нашим. Верно? – он хитро подмигнул, сощурившись, Кешке. – Там, на месте, расчистим снег и посолим прошлогоднюю траву. Северянин выделил пять фунтов. Сказал, что как от сердца отрывает соль-то. Недешева она нынче. Так что отработать надо богатой добычей…
– Знамо дело, – поддакнул Кешка.
Сашка замолчал. Молча попыхивали самокрутками и остальные. В эту минуту мужики испытывали большое уважение к нему. Один из охотников не выдержал и одобрительно обронил:
– Молодой паря, но дошлый в таежных делах…
Опять повисло молчание.
– Как тихо, – заметил кто-то. – Дремлет еще все под снегом-то…
– А так оно и есть, – отозвался Сашка, будто возвращаясь из своих раздумий сюда, на заснеженную полянку. – Возьмите, например, бурундука. По теплу мы его встретим здесь на каждом пеньке. Во время же зимней спячки, не поверите, он настолько остывает, что жизнь в нем едва теплится. Правда, говорят, что иногда он просыпается, чтобы подкрепиться припасенными с осени орешками. Проснется, значит, погрызет и снова на боковую сворачивается…
– Бурундук – это ладно, а вот как всю зиму спит медведь? – спросил один из мужиков.
– Медвежья спячка – это чудо природы, – активно продолжал любимую тему Сашка.
– Ну, ты, паря, прямо книга ходячая, – отозвался, наконец, самый молчаливый из охотничьей артели.
– А то. Мы с ним, когда жили на усадьбе Размахнина, читать не забывали, – кивнул Сашка на Кешку.
– И что? Хозяин тоже шибко грамотный был?
– Шибко не шибко, но постоянно нам книжки привозил. Сам, бывало, вечером лампу не потушит, покуда не полистает несколько страниц. В основном, и книжки-то у нас водились про тайгу, про ее обитателей. А еще про путешественников очень нравится читать. Верно, Кеха?
– Ага.
– Про медведей-то дорасскажи, – попросили мужики.
– Хорошо. Закончу о косолапых, и пойдем, – согласился Сашка. – Во время спячки внутри медведя, то есть в его организме, все замедляется. Температура тела колеблется от двадцати девяти до тридцати четырех градусов. Пищеварение прекращается.
– Ну, дает! Чешет, будто по писаному, – не удержался, восторженно воскликнув, один из охотников.
Не меньше удивился и Кешка.
– И когда только успел столько-то позапомнить? – проговорил он, берясь за лямки своей котомки.
Сашка, натягивая глубже на голову шапку, пропустил его слова мимо ушей. Он резко встал с валежины.
– Все! Пора! И так ладненько перекурили. Путь неблизкий. За день должны добраться до зимовья.
Через пять минут на полянке остался притоптанный снег с вдавленными окурками. Одинокая ворона сидела на тонкой вершине голоствольной сухостоины, повернув клюв в ту сторону, куда медленно удалялись черные фигурки.
*
Среди рабочих, которые вели монтировку колеи, срочно отбирали умельцев по плотницкой части, кто хорошо владел топором. Их направили в бригады плотников, строивших станционные здания в Раздольном, Пеньковой, Артеушке, Кислом Ключе.
В Артеушке помещения были почти готовы. До завершения тоннеля здесь оставался головной лагерь строителей. В чреве тоннеля с весны должны начаться отделочные работы. Сюда в огромном количестве завозился облицовочный камень, вырубленный в одном из местных карьеров рядом с Артеушкой. При облицовке использовался цементный раствор особого состава, составных частей которого не знал даже Покровский. Этим делом ведал один из приезжих специалистов. Здесь он значился десятником. Сам тоннель вызывал восхищение у каждого, кому доводилось бывать в этом месте. Особенно впечатлял он, если смотреть со стороны станционного здания, которое находилось напротив. Станцию от черного тоннельного зева отделял крутой овраг, шириной в почти триста саженей. Огибая его, железнодорожная колея делала в этом месте огромную петлю.
…Покровский сидел за бумагами.
– Если все по-хорошему, Алексей Петрович, то через пару месяцев можно будет передислоцироваться на восток? – спросил Северянин.
– Пожалуй, – ответил Покровский. Он который раз рассматривал технические расчеты участка. – Вероятно, обоснуемся в Могоче, в будущем возникнет крупная станция. Во-первых, позволяет само место. Сопки как бы раздвигаются, образуя равнинную территорию. Такие площадки удобны для застройки больших объектов и жилого массива. Во-вторых, достаточны запасы воды. Имею в виду запасы подземные, судя по проведенным ранее изысканиям. В шести километрах восточнее Могочи, в районе железнодорожных мостов, строительство которых сейчас находится в ведении инженера Магеллана, обнаружен подземный бассейн.
– В том местечке, кажется, рабочие наткнулись на целую медвежью семью? – спросил Северянин.
Покровский улыбнулся:
– Забавная история тогда вышла с этими медведями. Свое насиженное место косолапые уступили путейцам не сразу. Уже землекопами была возведена насыпь, а медведи нет-нет, да и забредут в лагерь, пугая кухарок. Такой, бывало, визг подымался. Молодые рабочие бежали узнать, что случилось.
– Наверное, чуяли запах пищи? Пшенной каши, к примеру, – усмехнулся Северянин.
– Да уж, – согласился Алексей Петрович. – Кстати, то место прозвали Медвежий Ключ. Так и разъезд теперь называется.
– Мда-а, – протянул Куприян Федотыч. – Места там сложные по своей пересеченности. С одной стороны – скальная полка в крутой громадной сопке, с другой – обрыв к речке…
– И все-таки, самых добрых и теплых слов заслуживают наши первопроходцы.
– Изыскатели?
– Именно они. Основную работу по исследованию горных массивов здесь произвел Владимир Афанасьевич Обручев. Его имя часто упоминалось у нас в лекциях на факультете. С местными речками шутки плохи. В период стихийных наводнений большое коварство несут они человеку.
– Хорошо мне помнится небывалое в Забайкалье наводнение, которое случилось в 1897 году, – продолжил разговор Северянин. – Вода тогда поднялась на шесть с половиной метров выше максимальных расчетных горизонтов. В долинах Хилка, Ингоды, Шилки бурные потоки размыли и унесли грунт земляного полотна на протяжении четырехсот километров. А через готовые насыпи переливался поток высотой более трех метров. Большие разрушения произошли по Чите, где земляное полотно оказалось под водой и его размыло. Пришлось срочно делать перепланировку и переносить железнодорожную линию на более высокое место к городу. Все проекты тогда перечеркнула вышедшая из повиновения вода. Даже вокзал, который уже строился, пришлось переносить на возвышенность.
– Чего-чего, а мостов на всю магистраль приходится порядком, – заметил Покровский. – Потому и разрешили возводить на деревянных опорах не только малые, но и средние мосты. Не хватает, остро не хватает нам пока металлоконструкций. Да и те с перевозкой влетают в копеечку, – с сожалением продолжал Алексей Петрович. – Попробуй-ка навозить, считай, из европейской части России через Владивосток и Хабаровск, по Амуру и Шилке. Хорошо хоть, цемент сполна производится на месте. Здесь, в Забайкалье…
– Вот еще проблема – наледи, – добавил к сказанному Северянин. – Чудеса, да и только. Из мерзлой земли бьет фонтанами вода.
– Действительно, трудно представить, но факт, – согласился Покровский. – И об этом сибирском коварстве природы тоже говорили на одном из спецкурсов на факультете…
– Все спросить хотел, Алексей Петрович.
– Слушаю.
– Достаточно ли все-таки полное представление дается в период учебы в Петербурге будущим инженерам? Скажем так, будущим командирам железнодорожных строек?
– Куда хватил, Куприян Федотыч! Разве ж в силах такое? Хоть ты трижды профессор, но никак нельзя с кафедры преподать в полной мере то, чего студенты пока не видят своими глазами. Географию с историей и то толком не знают все, кто обучается в Институте путей сообщения. Я имею в виду географию и историю этого края, где сейчас прокладывается магистраль. Что лично мне известно из хрестоматий? В исторических сказаниях о «Господине Великом Новгороде», правда, упоминается о торговле с Зауральем в одиннадцатом веке. Известны имена купцов и промышленников Строгановых, легенды о походах героического Ермака Тимофеевича, землепроходцах Бекетове, Хабарове и других. Н-да-а, – вздохнул вдруг Покровский, – очень даже желательно, как можно шире знать и ведать о тех краях и землях, на которых предстоит волею судьбы и по долгу службы заниматься важным делом.
– Без громких слов будет сказано, делом государственным, – пояснил как бы сам себе Северянин.
– Очень верно сказано, – согласился Покровский, опять склоняясь над разложенными на столе бумагами.
– Что нового из Петербурга, смею спросить, Алексей Петрович? – поинтересовался Куприян Федотыч.
– Что-то давненько нет новостей. Должно быть, почта запаздывает.
– Не переживайте, Алексей Петрович. Бывает. Главное, чтобы чернила не кончались…
– Не кончатся, – снова улыбнулся шутливому намеку товарища Покровский. – Чернил в Петербурге завсегда полный запас. Недаром столько поэтов обосновалось на берегах Невы…
Начав разбираться со служебными бумагами, Покровский вдруг отложил их в сторону. Подперев подбородок рукой, крепко задумался. Вспомнил, что давно не было весточек и из родного дома. Как и что там? Верно, тоже соскучились все очень.
– Алексей Петрович, – прервал размышления Северянин. – Давеча был разговор с одним десятником, командированным из Могочи. Сказал, что в конторе дистанции был один промышленник по фамилии Размахнин. По имени-отчеству, правда, десятник запамятовал. Неужели погорелец тутошний? Хозяин наших ребят? Александра да Иннокентия?
А по какой части промышленник-то?
– По части переработки древесины. Дескать, согласен взять подряд на поставку пиломатериалов для строительства станционных зданий. Обрезную доску на оконные рамы, двери, дверные косяки, полы и так далее.
– Возможно, что однофамилец. Не может же погорелец так быстро на ноги встать? – засомневался Покровский.
– Я тоже так подумал, – неуверенно ответил Куприян Федотыч.
– А если все-таки и он, то, знать, деловой человек. Успел сориентироваться, найти место приложения своих сил.
– Но, чтобы начать новое дело, нужен первоначальный капитал.
– Значит, не без денег наш купец, – пояснил Покровский. – Видно, не все потерял при пожаре-то. Кстати, ребята ничего не говорили?
– Нет. Мол, пропал куда-то, и все. Даже растерялись. Тогда и решили к нам на трассу идти. Он им, говорят, заместо отца родного был. Своих-то родителей они и не помнят. Умерли. Эпидемия была. Холера. Парни выдюжили.
– Они братья?
– Абсолютно чужие. Просто так вышло. В соседях были. Семьи перебирались, видно, с запада сюда в поисках лучшей жизни. Где-то под Иркутском настигла в пути эпидемия. По дороге и сняли их с поезда. Отправили в лазарет, в холерные бараки. Что произошло потом, никто не знает. Как попали к Размахнину, тоже толком ничего не смогли рассказать…
– Как-то они сейчас в тайге? – сказал Покровский, глядя на Северянина.
– Ничего, ребята смышленые. Особенно, я заметил, Александр толковый. Прямо не по годам. Вот тебе и без родительского присмотру вырос. Говорит, что книжки читать любит. Размахнин, мол, всегда привозил из города.
– Все-таки чем-то этот Размахнин заинтересовал, но чем? Повидаться бы с ним, – проговорил Покровский. – Заочно-то многое ли о человеке узнаешь? Судя по обхождению с ребятами, характером он наделен неплохим. Правда, старый Чохты не очень хорошо о нем отзывался. Точнее, не о нем лично, а о некоторых его промысловиках из артели по заготовке мяса, пушнины.
– Если наши охотники начнут промышлять дикое мясо, надо будет организовать питание по сниженным ценам, – высказался Северянин. – С одной стороны поддержим людей морально, потому что сила духа – не последнее сейчас дело, с другой – включив мясные блюда в пищу, сможем быстрее преодолеть последствия цинги. Снабжение продовольствием оставляет желать лучшего.
– Вероятно, этот вопрос скоро нормализуется. На соседних дорогах развивается торговая кооперация, сменяя, и достаточно успешно, частную купеческую торговлю. Еще Борис Васильевич Зеест как-то упоминал, что на Забайкальской это дело было организовано несколько лет назад. В кооперативных обществах, организованных рабочими на крупных железнодорожных станциях, сами устанавливают цены, исходя из опроса. Общества закупают товары в Иркутске, Чите, Нерчинске, а управляют ими собрания уполномоченных. Свою деятельность кооперативное общество обычно начинает за счет паевых взносов своих членов. Взнос составляет пять рублей. Каждому выдается так называемая заборная книжка, в которой отмечается всякий раз сумма денег, причитающаяся за отпущенный товар, который продавался исключительно членам коопобщества. В короткий срок общество начинает получать прибыль, которая идет для расширения торговой сети, развития товарооборота. Думается, за такой вот формой предоставления торговых услуг населению магистрали стоит большое будущее. Вот чем, Куприян Федотыч, займутся чиновники уже другого поля деятельности после нас…
Северянин с интересом, слушал Покровского, думая о том, насколько же продвинулся прогресс края благодаря строительству железной дороги!
Словно угадав его мысли, Алексей Петрович добавил к сказанному:
– Действительно, многие процессы происходят как бы сами по себе. Но если вдуматься, то выходит, что многое из новшеств вынашивалось и зрело в силу именно новых обстоятельств. За последние, скажем, десять лет в Забайкалье волею судьбы оказались тысячи переселенцев с западных губерний. Кроме того, сколько пришлых людей осталось здесь на поселении после тюрем и каторг. Что касается первых, то их объединила общая работа на железной дороге. Не будь этого грандиозного по масштабам строительства, в которое вовлечены такие массы народа, не было б и поступательного мыслительного движения вперед. Едва ли вошла бы в практику такая форма самообеспечения, как кооператив рабочих-железнодорожников.
– Пожалуй, трудно не согласиться, – убедительно покачал головой Северянин.
*
В короткий срок развернул Емельян Никифорович новое дело на новом месте. Помимо производства пиломатериалов стали выпускать строительные скобы. Они требовались в неимоверном количестве. В небольшой кузне на берегу реки Амазар в Могоче с утра до вечера слышался перестук тяжелых молотков. Крепкие потные молотобойцы имели хороший и стабильный заработок. Многое зависело от сноровки, умения, физической силы.
Ритмично работала шпалорезка. Ее экономический эффект был очевиден. Это механическое приспособление заменяло целую артель, тесавшую шпалы вручную. Размахнин гордился пилорамой, повторяя: «Разумность вложения моих денег в том и состоит, что оные рубли возвернутся обратно в самом скором будущем. В том и весь смысл всякого предпринимательства, чтобы увеличивать будущие капиталы за счет капиталов прежних. Одна копейка родит три. Эти шпалы – тому подтверждение. Строительство железной дороги близится к завершению. Начальство всерьез взялось за жилье и прочие объекты. Станем двери строгать, рамы да подоконники. Спрос на этот столярный товар растет с каждым днем. А дальше, глядишь, и еще перспектива обозначится. Так один мой знакомый нерчинский купец говаривал. Это, я вам доложу, голова! На таких людях держава держится. Обустраивают матушку-Россию, чем могут…»
Слушали приказчики Емельяна Никифоровича и диву давались. Знали они о его прошлом. О том, что раньше дальше охотничьих угодий и не ведал ничего. Кивали головой: до чего же башковитый оказался шельма! До чего смекалистый да оборотистый. И для себя тут, на «железке», выгоду разглядел, и пользу магистрали в ее строительстве стал приносить ощутимую. Недавно на лесопилку наведался инженер Магеллан. Удивленно задавал вопросы окружающим десятникам и заезжему чиновнику из Управления по строительству. Мол, сами, что ли не могли закупить и смонтировать такие механизмы? И труд рабочим бы облегчили, и производство тех же шпал увеличили…
По словам Емельяна Никифоровича, из Екатеринбурга должны по заявке подойти токарные станки.
… – Развернулся наш знакомый в Могоче! – Рассказывал, вернувшись с трассы, Северянин. – Добивается и значительной экономии. Потому что есть разница выписывать тот же пиловочник из-под Читы или вести переработку круглого леса на месте. Конечно, станков надо больше. Их не заменит никакая мускульная сила. Пусть даже все будут такими, как Гаврила Лыков…
4
Буров сидел в затишье на сухой валежине, прислонившись спиной к стволу могучей сосны. На чунях налипли мокрые комочки земли, подтаявшей под лучами припекающего к полудню февральского солнца. Здесь, за плотной порослью ерника, как за надежной стеной, ветра не было.
Что, Ваня, прислушиваешься к «генералу Кукушкину?» – не без доли иронии хрипло сказал, подойдя, Гаврила.
Буров усмехнулся и не ответил. Лыков, тяжело вздохнув, опустился на корточках рядышком.
– Чего кряхтишь? – повернул к тому лицо Буров.
– Что-то начал уставать я, Ваня, в последнее время.
– Сильный-то ты, Лыков, сильный, но и не двужильный, – с сочувствием отозвался Буров.
– Все сам понимаешь, Ваня, – опять вздохнув, тихо ответил Лыков. – Ты человек далеко не глупый и не темный, как большинство здесь, – он сделал паузу, – лес рубящих… В народе, кстати, говорят, лес рубят – щепки летят. Летят и здесь. Только у нас-то года летят. Летят в никуда.
Иван Буров не нашелся, что ответить, удивляясь про себя такому неожиданному умозаключению, сделанному Гаврилой. Решил помолчать, ожидая, что тот скажет дальше. Пауза затянулась.
– Эх, покурить бы, подымить. Да белый свет покоптить, – зябко потянувшись, мечтательно произнес Гаврила, – жаль, что ты некурящий.
– Что с того, – ответил Иван, – был бы и курящий, да табачок-то где взять?
– Да-а, – это верно. Игнатку бы Фомина. Он бы угостил…
– Дался тебе этот Игнатка, – сказал Буров. – Не идет с головы, все вспоминаешь его.
– Так, к слову я, – отозвался Гаврила. – Ничего, дотянем до лета.
– А там что?
– Путейцы гутарили, табак выращивают на разъезде. Вернее, кто-то пробовал сажать. Кажись, растет за милую душу.
– А чего ему не расти? – поддержал Иван. – В Раздольном наловчились на огородах все выращивать, начиная с картошки и кончая огурцами и помидорами. И табак там садят, я знаю. Специально рядышком с капустой, чтобы блошка не ела. Двойная польза.
– У меня ведь тоже тяга к земле имеется, – Лыков потер тыльной стороной ладони покрасневшие глаза. – Я бы с удовольствием этим делом занялся. Все, хватит. По горло и выше научен тем, что выпало на долюшку-судьбину.
Собеседники опять замолчали.
– Эй?! Эгей?! – раздался настойчивый звонкий голос бригадира. – Кончай перекур!!
– Ядреный корень! – недовольно поморщился Гаврила, – Какой к хренам такой перекур? Язви его холера, этого Степку!
Дружно поднявшись с валежины, Буров с Лыковым направились в просвет ерника к лесосеке, где лежали, утопая в глубоком снегу, поваленные деревья. Окрестности вновь ожили звуками. Вжикали двуручные пилы. Дробно стучали топоры.
– Еще погутарим, – сказал Гаврила, обрубая толстые ветви. По морозу от ударов топора отлетали мерзлые щепки. Теперь древесина стала более податливой, но пилить было труднее.
Бригадир Степан откуда-то узнал, что скоро обещают привезти механизацию. Что она собой представляет, пока никто не знал. Хотя Буров догадывался, что для работы пилорамы необходимо электричество…
К обеду на костре варили пшенную кашу в задымленном огромном котле. Запах разносился по всей округе. Кто-то из лесорубов поведал товарищам, что на трассе путейцев стали кормить мясным супом. Мол, специально охотничья артель в тайге промышляет дикого зверя.
– Глядишь, и до нас очередь дойдет, – произнес один из мужиков.
– Сначала выберись из дровосеков в путейцы, потом и о дармовой мясной похлебке будешь мечтать, – осекли его товарищи.
– Да не задарма похлебка, – остепенил бригадир. – Вычитывают из жалования.
– Все равно большое подспорье. А с каши ноги бы не протянуть.
– Ничего, – подбадривал Степан, – держитесь, братцы. До тепла совсем ничего. По лету, если здесь, в тайге, окопаемся, ишо нам лучше будет, чем им там, на трассе.
– Видишь? – один из лесорубов показал бригадиру подметку подшитого валенка. Она совсем прохудилась. Было видно, как мужик шевелит пальцами ног, обернутых портянкой. – С такой обувкой надо еще суметь дотянуть до тепла-то…
– Летом можно и лапти запросто сплести, – отозвался кто-то. – Здесь они не в ходу, а на западе с весны до осени в них ходят и не нарадуются.
– От переселенцев наслышался?
– От кого ж еще?
– Зачем нам лапти, если здесь можно ичиги мастерить-шить.
– Чего такое?
– Это мягкие выворотные сапоги без каблука, сделанные из выделанной шкуры. Еще здесь местные жители носят моршни. Это охотничьи чувяки, то есть легкая обувь без швов, сделанная из сыромятной кожи, снятой с ног лося или изюбра. А сам кожа, снятая с ног крупных копытных животных, называется камас.
– Наговорил. Ни хрена не понять, – недовольно проворчал один из мужиков.
– Запоминайте, ежели собрались здесь корни пускать.
– Ну, что? Попьем горяченькой чаги? – спросил Степан, взяв глубокий черпак. – Подставляйте кружки, – он наклонился к другому котлу, установленному на таганке. В нем кипела жидкость темно-коричневого цвета. – Кто просветит насчет этого напитка, тому налью лишнюю кружку.
– Чего болтать – чай да чай…
– А вот и нет. Это вы привыкли звать чагу чаем, но чага она чага, а чай он чай. Кто возразит?
– Что-то сегодня Степан больно говорливый.
– Это у него язычок развязался, покуда охранник удалился по своим срочным делам. Степан и возомнил себя шибко начальником. Ишь, какой оратор!
– Ну? Поясни ты этим олухам темным насчет чаги-то, – попросил Степан того, который только что рассказывал о местной обуви.
Лесоруб охотно откликнулся:
– Чага – это бесплодная форма гриба-трута, который в основном паразитирует на березах. Он образует черные наросты. Их срезают с дерева и мелко крошат. Потом заваривают кипятком и пьют вместо чая. Вот и все.
– Все? – переспросил Степан после того, как знаток замолчал.
– Все.
– Тогда давай кружку. Заслужил дополнительный черпак.
…Каждое дерево, освободив от сучьев и веток, ошкурив, лесорубы закатывали, орудуя короткими шестами, на эстакаду и складывали в штабель. В среднем, из каждой поваленной листвянки получалось бревно длиной около трех саженей. Предварительно отпиливались верхушка и комель. Отходы рубили и кололи на дрова. Заготовленный лес увозили на лесопилку для производства шпал, строительного бруса и досок. Особенно большой спрос был на пиломатериалы, которых с каждым днем требовалось все больше. Нужны были и столбы для телефонных и телеграфных линий. На площадках, где вырубали лес, в будущем предполагалось строительство промышленных объектов. Это зависело от наличия природных ресурсов. Где-то начиналось производство известняка, где-то заготовка глины. Балласт шел необходимым материалом для ведения летних работ по выправке стальной колеи, по досыпке полотна. Кроме того, балласт требовался для устройства каменных опор для железнодорожных мостов.
После вырубки леса просеки расчищались от буреломов. Убирались каменные завалы и осыпи. Вдоль строящейся линии пробивались гужевые грунтовые дороги для подвоза строительных материалов. Поставка рельсов, шпал, мостового бруса, костылей, прокладок, накладок, болтов облегчилась с вводом во временную эксплуатацию некоторых участков железной дороги, по которым пустили так называемые рабочие поезда. Медленно двигаясь по линии, они доставляли все необходимые грузы к месту работы. Особенно это ускорило сооружение железнодорожных мостов через реки и многочисленные ключи. Здесь использовались большие металлические конструкции, перевозить которые посредством дрезин и платформ на конной тяге становилось неудобно и неэкономично по времени. Один из таких первых рабочих поездов доставил от Часовинской пристани на Шилке до станции Таптугары товарный состав из платформ с разобранными мостовыми фермами. По главному ходу в это время возводился восточнее Могочи большой железнодорожный мост у разъезда Медвежий Ключ.
Видя ускорение в вопросах доставки материалов на своем участке, инженер Магеллан заметно приободрился. Напряженно следя за сроками ввода объекта в эксплуатацию, он всячески поддерживал высокий ритм работ, которые вели строители. Об этом похвально говорил на одном из совещаний Евгений Юрьевич Подруцкий.
В эти же последние дни уходящего февраля Управление по строительству Амурской железной дороги перевели в Читу, что вызвало определенные сложности для инженерно-технического состава строительных дистанций, которые почему-то опять переименовали в строительные конторы. Люди привыкли к тому, что Управление находится в Нерчинске. Это было и ближе, и чем-то своим по сравнению с, казалось, незнакомой Читой, кстати, сделавшей за последние годы заметный рывок в своем экономическом развитии.
*
До охотников, которые прежде промышляли под началом Размахнина, дошли слухи о новом деле Емельяна Никифоровича, которым он вдруг занялся после нежданной беды – пожара на усадьбе. А один из них узнал через своего кума, работающего на железной дороге путейцем, что начальство снарядило в тайгу бригаду для добычи дикого мяса. Эта новость вызвала несомненный интерес у бывших размахнинских промысловиков. Решено было разузнать подробнее обо всем у начальника участка Покровского, либо старшего десятника Северянина. С первым увидеться не удалось. Инженера вызвал к себе в строительную контору на Часовинке Подруцкий. Двое охотников встретились с Куприяном Федотычем. Он обстоятельно выслушал ходоков и объяснил, что если выход в тайгу снаряженной артели, в которой старшим назначен Александр, себя оправдает, то ее надо будет увеличить. Можно включить и желающих зверобоев. На том и договорились с Северяниным, что при надобности он даст им знать. А пока предложил мужикам готовить снаряжение и оружие.
…Тем временем в глухом таежном урочище Дадор охотники с трассы, расположившись в зимовье, подготовили сидьбы, «посолили» землю в местах, где, по словам Чохты, водились крупнокопытные животные. Да и собственные наблюдения опытного Сашки убеждали, что место для промысла выбрано подходящее. Несколько раз за последний день натыкались на косуль, которые испуганно убегали прочь. Успели разглядеть. Что один – самец с торчащими рожками. Косули убежали в березняк, но тут же, поблизости, промысловики разглядели на склоне сопки следы парных копыт. Сашка сразу сообразил, что недавно здесь прошел табунок изюбров. И следы животных вели как раз по направлению к сидьбе, еще вчера оборудованной в версте от зимовья, если идти напрямик через болотистую, сейчас замерзшую, марь.
Семья изюбров появилась на закате солнца, когда на землю стали опускаться сумерки. Самка с самцом и, судя по величине туловища, прошлогодние телята. Самец уже сбросил рога. Его мощная голова на гривастой шее была высоко поднята. Изюбр медленно водил по сторонам мордой, шумно вдыхая влажными черными ноздрями талый к вечеру воздух. Сашка затаил дыхание. Положив цевье карабина на упор сидьбы, прицелился. Выстрел. Животное медленно завалилось на бок, продолжая упираться в землю согнутыми передними ногами. Еще выстрел. В голову. Изюбр без хрипов упал. Остальные животные громадными прыжками бросились в ерник и скрылись в хвойной чаще, которая начиналась сразу за густым кустарником. Где-то там, в непроходимых зарослях, табунок заляжет, и надо будет приложить немало сил, чтобы снова выследить его.
Тушу убитого зверя, пока она еще теплая, пришлось разделывать при освещении двух больших костров. Орудуя ножами, сняли шкуру пепельно-серого цвета, на которой в некоторых местах выделялись бурые тона. Разрубив на части, по мари перетаскали мясо на плечах к зимовью, сожалея о том, что не взяли с собой коня. Хотя, когда собирались в тайгу, речь о тягловой силе вели, но побоялись, что вдруг придется переваливать через крутые сопки. Да и толком не знали, в каком месте начнут промысел. Тяжелые стегна подвесили на шестах, горизонтально закрепленных на рогатинах.
– Ничего, лиха беда начало, будет толк с наших артельщиков, – повеселев, сказал Сашка Кешке. – Больше прибеднялись.
– Чего? – спросил, услышав, рябой охотник.
– Больше, говорю, прибеднялись, что толком еще не знаете охоты! А ведь неплохо получается, – похвалил мужиков Сашка. Те обчищали ножи прошлогодней сухой травой, планируя завтрашний день.
