Текст книги "sedye hrebti"
Автор книги: Юрий Мартыненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Наступившее двадцатое столетие, раздираемое идеями переустройства мира и полное твердых надежд на счастливую, иную, чем прежде, лучезарную в светлых мечтаниях жизнь для самых широких масс обездоленных…
Вероятно, подобными записями теснились тайные личные дневники свободомыслящих, на языке царской охранки, представителей русской интеллигенции. Впрочем, о какой конкретной свободе вынашивались идеи, высказывание вслух или письменно которых уже было достойно каторги по приговору существующего режима, шла речь вообще? Об этом в пылких и горячих головах мыслителей четкого представления, наверное, пока не имелось. Впрочем, если почитать Маркса… Знаете, очень даже любопытный автор… Дас… Непременно стоит взять и почитать. Любопытные моменты-с можно вычитать. Особенно в переложении на русский вопрос. Боюсь, но можно заразиться. Т-с-с… Об этом не следует говорить громко вслух. Пока лишь одна организационная работа – основа основ всех революционных свершений. Декабристы разбудили Герцена. Революционное брожение. Смута в умах. Однако, не станем погружаться в глубины пламенного самосознания, которое растет и ширится. Останемся всего лишь на уровне дневниковых измышлений…
2
«Постройка головного участка будущей Амурской дороги, начатая в 1908 году, при длине чуть больше ста восьмидесяти верст, была закончены только в 1910 году. К тому времени под влиянием общественного мнения были окончательно отвергнуты все домогательства, ходатайства, предложения и проекты строительства стальных магистралей на востоке страны силами различных иностранных обществ, синдикатов, комитетов и отечественных частных фирм. В марте 1908 года Государственная Дума приняла решение строить Амурскую железную дорогу на всем ее протяжении. Отстаивал решение Столыпин.
Но укладывать рельсы в безлюдной местности, при бездорожье было неимоверно дорого. Поэтому на Амуре строили пристани, а от них пути к Таптугарам, Рухлово, Ушумуну, к Бочкаревке. По ним новостройку снабжали рельсами, везли элементы ферм и другие материалы. Этим же целям служили реки —Зея, Бурея, Томь. На пристанях Амура собирали паровозы и вагоны. Постепенно доставку материалов конной тягой по рельсовой колее заменяли рабочие поезда.
В те времена отцы двух городов Забайкалья – Читы и Нерчинска – оспаривали право разместить у себя управление строительством Амурской дороги. Читинцы предлагали трехэтажные каменные здания под квартиры высоких начальников, широкие проспекты, магазины и городские увеселения в молодых парках, в дворянском собрании, в роскошных сосновых лесах по берегам горных рек и в окрестностях города.
Нерчинцы с раздражением отвергали преимущества Читы и требовали быстрее создавать управление и начинать строительные работы. «Гулять и роскошествовать не время, а хоромы и места увеселения можно построить позже!» – утверждал газетный листок. В нем обращалось внимание на необходимость вносить новое в жизнь города, так как люди уезжают из него и не возвращаются больше. Исторически славный центр Забайкалья из-за чьих-то происков остается в тени.
Все с нетерпением ожидали решения спора и одновременно определения судьбы Читы и Нерчинска, судьбы области. И вот, Закон подписан! В августе 1908 года было сформировано управление строительства Амурской железной дороги в городе Нерчинске. Конторы строительных участков разместили в Усть – Каре, Горбице, Часовинской, Игнашино и Рухлово (Сковородино). Но в том же году строительное управление перевели в Читу. Нерчинску было не под силу конкурировать с быстро растущим центром Забайкальской области.
Строительную стоимость железной дороги от станции Урюм до станции Керак утвердили 5 июля 1909 года. Эту часть назвали Западной Амурской дорогой. Строительство возглавил инженер путей сообщения Е. Ю. Подруцкий. Одновременно в полевых условиях уточняли данные последних изысканий. Результаты новых разведок и поисков утвердили только в 1910 году.
На строительство двинулись массы крестьян и рабочих с семьями из Смоленской, Витебской, Минской, Гродненской и многих других губерний Центральной России… В далекие края людей гнали голод, нищета и безработица.
Одновременно вербовщики, наобещав златые горы, зверя непуганого, рыбу, которая сама набрасывается на берега, никогда не паханые земли и богатые леса, везли на Амур голодных и оборванных людей. Вербовщики усердствовали не бескорыстно: за каждого завербованного на стройку рабочего они получали денежное вознаграждение, при условии прибытия вербованного на Амур.
По всей Сибирской железной дороге до Сретенской пристани или до Куэнги людей везли за счет казны. Дальше шли пешком или плыли по Шилке и по Амуру на пароходах «Урюм», «Василий Поярков», «Адмирал Макаров», «Дунай». По рекам до контор подрядчиков вербованных везли тоже бесплатно: пароходы принадлежали управлению строительства. Вербовщики успевали и здесь нагреть руки. Встречая на станциях и на пристанях самодеятельных переселенцев, они обещали им только проезд без оплаты. Обрадованные люди с удовольствием записывались в тетрадки благодетелей и становились пассажирами, хотя и без билетов, зато с уверенностью, что и они вскоре станут строителями.
Когда проплывали мимо горящих гор, изумлению не было границ. Огромные обрывы подступали к Амуру, из каменных щелей поднимались столбы огня. Ночами горы дышали пламенем, освещая реку зловещими бликами. Старожилы рассказывали, что горят здесь подземные склады горючего с незапамятных времен. То утихает, то бушует с невиданной силой пожарище.
Удивлялись выходцы с равнин Центральной России красоте берегов Шилки и Амура, неожиданным и быстрым подъемам и спадам воды, богатству станиц Забайкальских и Амурских казаков. От речных пристаней цельной тайгой партии будущих строителей пробирались на участки работ. Марями и через скальные нагромождения горных хребтов брели усталые путники.
В точных и строгих отчетах изыскателей, где прикрасам не было места, сообщалось: «Горные ущелья обоих Урюмов, Амазара, Чичатки и Ольдоя, многие мари и каменные завалы совершенно недоступны для передвижения, на остальном протяжении передвижение возможно только пешком или верхом.
Во время таяния снегов, а также в период дождей с половины июня и до конца августа, когда реки игорные потоки переполняются, а почва пресыщается влагой, вся местность становится недоступной. А между тем при постройке дороги предстоит выполнить перевозку значительного количества грузов, как вдоль линии, так и с рек Шилки и Амура в главнейшие складские пункты на линии, а также поддерживать непрерывное с ними сообщение».
Каменные осыпи и завалы встречались на трассе будущей магистрали почти повсеместно. И сегодня проезжающие по дороге видят, что в ряде мест большая поверхность пологих склонов покрыта рядами камней. Крупные и небольшие куски скальных обломов с рваными острыми гранями, будто специально выложены вперемежку один за другим в широкие полосы. Верстами тянутся такие гряды. Кажется, что кто-то вспахал поля на склонах гор гигантским плугом и забыл заборонить поломанные на части пласты скал, под которыми день и ночь журчат потоки воды.
Никто не мог объяснить, откуда же взялись каменные стихии. Какие силы это создали? Чарльз Дарвин, встретившийся с таким явлением на Фольклендских (Мальвинских) островах во время путешествия на корабле «Бигль», так и не нашел достаточно убедительных объяснений причин образования полей рваного камня, сильно поразивших его.
Изыскатель Е. К. Кнорре, работавший на трассах будущей Амурской магистрали, объяснил, как возникли фантастические каменные потоки. Его исследования подтвердили, что пласты скальных пород разрушают морозы, грунтовые воды и вечная мерзлота…»
*
Стойкий весенний запах ощутим даже внутри тоннеля.
– Конец-таки зиме, – радостно приговаривал рядом с Буровым другой арестант, укладывая руками куски каменной породы на тачку. – Загудит скоро тайга, наполнится пением птиц и гомоном прочей живности. – Ему хотелось, чтобы Буров вступил в разговор. Возможно, просто понимал, что таким лирическим отступлением от суровой действительности он мог облегчить душевное состояние людей, работающих локоть о локоть рядом.
Буров одобрительно улыбнулся, кивнув.
От внимания товарища этот кивок не ускользнул. Он стал оживленнее грузить тачку, продолжая:
– Кабы поскорее лето да началась бы ягода, так ишо ловчее б стало.
Иван не выдержал, вступил в разговор, отставляя в сторону широкую лопату:
– Оно, конечно, не помешало бы, глюкоза организму очень даже пользительная штука.
– Чего-чего?
– О сахаре говорю, который в ягоде имеется. Говорю, что полезно кушать! – громче сказал Буров.
Внутри тоннеля грохают удары молотов о клинья. Рассыпались, падая, зернистые глыбы. Внутренности сопки, сквозь которую двигались проходчики, разнородны по своему почвенному составу.
Он вспомнил тоннельное чрево в Артеушке. С опаской поглядел наверх. В потолок будущего тоннеля уперто множество вертикальных крепежных бревен. Наружу беспрестанно вывозилась отколотая порода.
Вывалив свои тачки, Иван и напарник задержались на выходе.
– Постоим чуток, подышим талым воздухом, – придержал Буров за рукав товарища.
– Не мешает, – согласился говорливый мужичок.
Основная масса людей работала молча. Только слышны фырканье лошадей, в подводах которых подвозили к тоннелю бревна для вертикальных стоек, да отрывистые команды десятников. А еще незлобные возгласы арестантов при разных малых оказиях. Видно, что они еще не устали. Партия сменщиков, которых недавно этапировали в лагерь строителей на разъезд Темный.
«Еще толком не поняли, куда попали», – думал о тоннельщиках Буров…
…После обеда полагался отдых тридцать минут. Один из десятников засек время по часам, глядя на сторожевого солдата, а тот пристально смотрел на него.
Перекур полчаса, – зычно объявил десятник.
Разрешалось отойти по нужде подальше от трассы. Можно было привалиться спиной к дереву, защищаясь от хиуса, и спокойно посидеть, чувствуя, как нестерпимо ноют натруженные мускулы.
На льду реки снег насквозь был талым. Казалось, под ним струится вода. Снег не хрустел, а чавкал под ногами. От следов оставались глубокие вмятины, которые сразу наполнялись мутной водой. Изгиб трассы остался за густой стеной серого тальника. Буров обернулся и прислушался. Голоса рабочих стихли. Буров понял, что отошел на непозволительно большое расстояние от лагеря. Но непреодолимое желание шагать и шагать двигало его все дальше. Цепочка неровных следов вилась вдоль обрывистого берега по мокрому апрельскому снегу. Сердце вдруг забилось отчаянно и тревожно при мысли, что в самую эту минуту начнется перекличка и охранник поднимет шум. Иван упрямо двигался вдоль берега и не мог понять, какая сила заставляет передвигать ноги, уводя все дальше и дальше от разъезда. Он осознавал, что, по сути, движется вдоль трассы, потому что она пролегает рядом с Урюмом, то дальше от русла реки, то ближе. Еще он знал, что его поступок можно расценивать как побег, потому что он исчез из поля видимости охранника, а этого уже не допускалось. За это можно быть сурово наказанным…
…Несколько раз конь под Микеладзе рисковал поскользнуться на подтаявшем весеннем льду. В этом месте Урюм изгибался петлей и потому офицер, стегнув Казбека, свернул на берег. Тальник остался внизу у кромки замерзшей реки, а здесь, на крутом берегу, лишь изредка попадались поломанные ветром сухие стволы деревьев, превратившись в валежник.
С Буровым встретились почти лоб в лоб. Только с разницей, что каторжный двигался навстречу под берегом, а хорунжий спешил по служебной надобности на разъезд Темный берегом. Еще никогда сыну гор не приходилось рубить с плеча безоружного человека. Будь у каторжного хотя бы палка или камень в руках. И будь этот заросший щетиной человек в грязной суконной одежонке хоть каким-то обидчиком, будь уголовной какой сволочью… А так? Политика. Черт его знает, как бы все повернулось, впрочем, и в жизни самого хорунжего при той власти, о которой мечтают эти политические… В душе кавказца что-то шевельнулось. Он хлестко вогнал шашку обратно в ножны. Буров дрогнул, опустил руки от головы, которую инстинктивно обхватил при виде, что офицер схватился за шашку. Возможно, это был не страх, а порыв самозащиты от разящего клинкового удара, беспощадного в своем полете. Буров стоял и смотрел в глаза казачьему офицеру. Возможно, Микеладзе узнал в нем одного из раздольненских арестантов. Оба молчали.
– Пшел! – негромко произнес хорунжий и уже громче и резче приказал: – Пшел, говорю! Пшел назад!..
Перед взором Бурова мелькнул лошадиный круп, спина всадника, башлык.
– За мной! Кому сказал?! – гортанно крикнул хорунжий. Казбек пошел наметом в сторону разъезда.
Конник быстро удалялся, пока совсем не скрылся за порослью густого тальника. И опять разлилась тишина. Растерявшись, Иван с минуту топтался на месте, глядя то вперед, то оборачивался назад. Сознание находилось в полном противоречии. Чувство горечи и отчаяния внезапно сменилось душевным облегчением. Мелькнула мысль, что все, что делается, к лучшему… Беглец развернулся и медленно двинулся в обратный путь, вслед ускакавшему казачьему офицеру…
*
Крутояров, довольный, расхаживал взад-вперед у входа в тоннель. В руках держал планшет. Обращаясь к десятникам и охранникам, возбужденно говорил:
– Прилично, прилично, господа! Если и дальше пойдет таким темпом, то, глядишь, и одолеем сроки. Одно уж то похвально, что практически справились с главной задачей. Еще пару недель и начнем так называемую вторую очередь объекта. Укрепление порталов и прочую инженерию. Ну, это уже станет делом специалистов.
Глядя на тоннельных дел мастера Родиона Яковлевича Крутоярова, окружавшие его люди заметно оживились.
– Позвольте, господин инженер? – обратился к нему Микеладзе, – Сие сообщение означает, что мои арестанты вам после без надобности?
– Не совсем так. Я имею в виду, что, главным образом, за объект возьмутся рабочие-тоннельщики. Что касаемо вашего контингента, то это уж по усмотрению начальства свыше.
– Какого контингента? Вашего или нашего? – уточнял нетерпеливо Микеладзе, про себя надеясь, что сможет, наконец, вырваться на офицерскую побывку к себе на родину.
– Все узнаете, господин офицер. И всему свое время, – пояснил Крутояров.
Больше о чем-либо расспрашивать инженера было бесполезно и потому Микеладзе, потеряв к Крутоярову всяческий интерес, неспешно удалился на Казбеке в лагерь, что располагался в полуверсте от тоннеля. Сизые завитки дыма плыли над крышами жилищ.
Ротмистр Муравьев, на которого у хорунжего постоянно копились обиды, дал понять, что при нормальной ситуации на участке вверенной железной дороги с наступлением мая непременно подпишет отношение по отпускному листу в объеме шестидесяти календарных суток хорунжему Микеладзе. Его настроение можно было понять. Очевидно, и это повлияло на исход встречи его замерзшей реке с каторжанином по фамилии, как его там? Буров. И по имени? Иван. Чисто русское имя…
3
В просторной избе две комнаты, разделенных тонкой дощатой крашеной в синий цвет перегородкой. В кухне большая русская печь. Рядом на стене резные полки с посудой, закрытые занавесками. У дверей прибит начищенный медный рукомойник. Вдоль хорошо проконопаченных стен две скамьи. В углу стол, застеленный скатертью. А над ним бронзовая божница со старинными образами. Пол старательно выскоблен до желтизны. В комнатах за порогом разноцветными кругами постелены вязаные половики. Чисто, тепло и уютно.
Оказавшись здесь, Покровский вдруг немножко загрустил, вспоминая то ли отчий далекий дом, то ли еще что-то, такое полузабытое, но желанное, одни мысли о котором вызывают чувства тоски.
– Чем богаты, тем и рады, – хозяин пригласил отведать приготовленный обед. До недавнего времени он и трое его братьев выполняли подряд на разные работы по уже построенной трассе. В свою очередь, братья Сидоровы заключали договоры с несколькими переселенческими семьями. Расчет за работу велся через десятника Никанора, который ставил задачу на строительство объекта и затем контролировал качество и сроки выполнения. В числе объектов несколько путевых будок, блок-пост на соседнем разъезде, деревянный остов крыши недавно построенной каменной водокачки на станции.
После скудной пищи обилие блюд на столе вызывало большой аппетит. И Покровский, и сопровождающий его Северянин, конечно же, не стали ложно скромничать. Отварной картофель залит сметаной, в тарелке маслянисто гляделись соленые грибочки, квашеная капуста пересыпана колечками репчатого лука, яичница, запеченная в сковороде, в которой шипели, медленно остывая, кусочки жареного сала, ядреные огурцы, только что вытащенные из рассола из бочки. Ко всему хозяйка принесла и поставила посередине стола пузатый чугунок, попыхивающий ароматным запахом мясных наваристых щей. Ломти крупно нарезанного ржаного хлеба горкой возвышались в плетеной корзинке посреди закусок.
– Ну, господа начальники, по-русскому обычаю? – в руке хозяина Дмитрия Алексеевича блеснула бутылка. – Нет, не самогон, самая настоящая водка! – пояснил он. – Не во вред здоровью, а ради его укрепления поднимем по стаканчику и пожелаем сами себе скорого успешного завершения задуманных дел…
– Хорошо сказал, дорогой хозяин! – проговорил Северянин. – Тост сказан, надо выпить! – добавил он, поднимая чарку и чокаясь с хозяином, затем с Покровским. – А что же хозяйка? – он посмотрел на Дмитрия Алексеевича, на кухонное окно, за которым на улицу по каким-то делам вышла моложавая женщина.
– Лиза сейчас придет. Курей только поглядит, чтоб из загородки не повыскакивали, – пояснил хозяин. – Потеплело во дворе. Стали выпускать пеструшек на солнышко.
Когда закусили, Куприян Федотыч спросил:
– Хозяйством-то давно обзавелись?
– В позапрошлом году. Почитай, самыми первыми из нашенских. Сначала курей развели, потом поросенка стали держать. А чуть погодя и корову. Оно, я так разумею, враз надо заводить хозяйство, коли имеешь дом и постройки.
– Значит, нравится здесь? – спросил Покровский хозяина.
– В Таптугарах-то? Не нравилось бы, так не прижились.
– Заработок устраивает? – спросил Северянин.
– Вполне, – ответил Сидоров. – Если по уму, то можно спокойно справляться и с путейскими делами, и с домашним хозяйством. Имею в виду огород и скотину.
– Мы, к слову заметить, с Алексеем Петровичем в последнее время часто размышляем, кому эксплуатировать, то есть обслуживать железную дорогу? – кивнув на Покровского, сказал Северянин. – На строительстве работает много приезжих. Это понятно. Но после будет столь необходим оседлый рабочий класс, класс железнодорожников. Самый передовой, как мне кажется, рабочий класс на сегодня в Забайкалье. Уверен, что в будущем те, кто посвятит свою жизнь службе на магистрали, будут гордиться своей работой и своей судьбой. И даже вырастут целые династии железнодорожников
– Действительно, это сейчас нам видится лишь ограниченное число профессий, связанных с железной дорогой, – продолжил мысли Северянина Покровский. – А пройдет время, и здесь станут жить и работать машинисты паровозов, кочегары, станционные служащие, путейцы, телеграфисты, семафорщики и многие другие специалисты. Большой отряд железнодорожников.
– Мы с братовьями уже кумекали, куда своих ребят дальше направлять, – согласился хозяин дома. – Сейчас покуда они малы, скоро в школу. Школу-то откроют, Алексей Петрович?
– Непременно откроют! – утвердительно ответил тот. – Сначала начальную.
– В Могоче?
– Да. С ростом транспортных объектов увеличится население. Особенно это станет заметно с открытием сквозного движения по всему Транссибу. Так что без школ никак тут нам не обойтись.
– Эх, да, – мечтательно вздохнул, потерев ладонью ухо, Дмитрий. – Это надо же! Как же быстро жизнь меняется. Хорошо меняется!
– Заметь, друг мой, исключительно благодаря железной дороге, – подчеркнул Северянин.
– Оно бы так и было – шуметь не перешуметь тайге дремучей, кабы не «железка», – тряхнул взлохмаченной головой Дмитрий. – И быть нам здесь медведями темными…
– Ничего. Еще немного осталось, – приободрил Покровский.
– Нынешней весной посадим здесь, Алексей Петрович, овощи, – сказал Северянин, цепляя деревянной ложкой рассыпчатую картофелину. – А семян займем у того же Дмитрия Алексеевича, верно? – подмигнул он Сидорову. – А вот и хозяйка. Садитесь с нами, – улыбался Куприян Федотыч Елизавете, которая зашла с улицы. – А детишки где?
– Потеплело на дворе, так разве их теперь удержишь в избе? – звонко ответила хозяйка, снимая полушалок. – Бегают с соседскими ребятами на реке. Скоро ледоход.
– Старую прошлогоднюю траву палят, чтобы молодая зеленая скорее пробивалась, – пояснил Дмитрий и продолжил: – Семян, конечно, дадим. Не проблема. Можно одну картофелину резать на несколько частей. Только чтобы в каждом кусочке был глазок.
– Нам бы только первый урожай взять и убедить людей, что картошка здесь родится не хуже, чем на западе. Или же на экскурсию к Дмитрию Алексеевичу желающих привезти?
– Нам тоже мало верили, что вырастет, – начал делиться Сидоров первым опытом местного огородника. – Выпросил у кума пару ведер. Привез на пароходе до Часовинки. Потом сюда по гужевой дороге. Узкоколейки-то с пристани еще не было. И ничего, уродилась как миленькая. Теперь во-он, какой огород распахан…
– Что ни говори, а недаром ведь на западе-то картошку вторым хлебом называют, – заметил Куприян Федотыч. – Оно в том и беда для переселенцев, что еще не поняли возможностей здешнего климата… Здешней непахотной земли. Плодородной и богатой.
– Дело времени, – поддержал разговор Покровский. – Поверьте, пройдут года и дивным станет край, в котором мы волею судьбы оказались.
– Алексей Петрович, позвольте спросить? – обратился Сидоров к инженеру. – Могли вы раньше думать, что по долгу службы окажетесь в этакой глухомани? Считай, на самой окраине России?
– Ну, положим, Забайкалье – это еще далеко не окраина. На тысячи верст к востоку продолжаются просторы российские. Кромка земли там, у океана. Вот, где по-настоящему самая окраина, – Покровский сделал паузу. – А думать раньше? Как думать? Человек предполагает, а господь располагает…
– Кушайте еще, кушайте-наедайтеся, сил набирайтеся, – хозяйка поставила на стол только что с плиты кипящую свиным салом сковороду.
– Ох, и хлебосольный же у вас, хозяюшка, дом, – Северянин благодарно посмотрел сначала на Елизавету, потом на Дмитрия Алексеевича.
От выпитого спиртного и вкусной домашней пищи лицо старшего десятника раскраснелось.
– Спасибо вам за гостеприимство, нам бы как уже и пора, – отвечал хозяевам Алексей Петрович.
И ему, и его товарищу очень не хотелось покидать теплый и уютный дом Сидоровых, но дела торопили, и надо было отправляться в обратный путь.
*
Выбежали маленькие ребятки Васька и Нюрка на пригорок и ахнули. Открылась им невиданная картина. Вместо привычного глазу бурелома, за которым начинался склон пологой сопки, заросшей кустарниками багула, желтела длинная насыпь земли. Поверху ее копошились люди. Стучали по железу молотками на длинных ручках. Удары отдавались эхом в ближних сопках.
– Это они рельсы к шпалам пришивают, – деловито объяснял Васька сестренке. – Папанька давеча говорил мамке.
– Как это? Как пришивают? – недоумевала маленькая Нюрка, во все глазенки рассматривая рабочих, которые монтировали железнодорожное полотно.
– Шьют-то ведь иголкой одежку, – продолжала девочка, теребя брата за рукав стеганой ватной куртки.
Васька задумался, поглядел на Нюрку, шмыгнул носом и убежденно повторил:
– Нет, папанька так и сказывал, что пришивают путь.
– Эка, дивно, как длинную железяку дяденьки волокут. Глянь-ко, Вась! – восторженно отозвалась Нюрка, показывая варежкой на насыпь.
– Рельсу тянут, – знающим голосом пояснил брат.
– Знамо, что рельсу, – ответила сестренка. – По ним-то, по рельсам, и бегают паровозы. И как только не падают, а?
Васька пожал плечами. Этого он и сам еще не мог понять. Почему паровозы ездят туда-сюда, разбрасывая искры, и не скатываются с рельсов? Надо бы спросить у папаньки. Он-то обязательно знает. К тому же давеча он сказывал, что наступит время, и сынок его Васька станет железнодорожником. Так называют тех, кто работает на железной дороге, которая скоро вступит в эту самую, как ее? Эк-экс… Экс-плу-а-та-цию. Какое длинное слово. Так говорили дяденьки, которые сегодня у них дома обедают. Ребятам на гостинец они привезли круглую железную коробку с разноцветными прозрачными конфетками. А какие дивные часы у дяденьки Покровского. Блестящие. На серебряной цепочке. С крышечкой.
Гости еще говорили, что скоро здесь будет много разных домов. Можно будет ходить в магазин, школу. Если заболеешь, то в больницу. А второй дяденька, что с усами, еще пообещал, что после школы надо учиться на профессию. Здоровски все же будет!
Васька посмотрел на сестренку. Щеки и нос у той были красные. На улице хоть и потеплело, но морозец еще прижимал.
– Пойдем, однако, Нюрка, домой. Замерзла, небось?
– Пошто? – та терла щеки варежкой. – Давай ишо поглядим. Больно дивно!
– Пойдем-пойдем! – решительно сказал брат, беря сестренку за руку. – А-то мамка заругается. Мне же и попадет, как старшему. Пойдем, там дяденьки, поди, дюже интересные истории рассказывают. Пойдем!
– Ну, пошли, – шмыгая носом, Нюрка вырвала ладошку из руки братишки, и они быстренько начали забираться обратно по скользкому обледеневшему склону пригорка.
4
Цех Емельяна Никифоровича Размахнина по заготовке древесины для производства шпал и пиломатериалов за последние месяцы заметно увеличился.
«Надо бы навести подробные справки насчет цемента, костылей, скоб, гвоздей, – размышлял он на досуге. – По-прежнему, большой спрос на магистрали имеют тачки и совковые лопаты. Не помешает и кузня, чтобы делать кайлы и ломики…»
В голове скопилось много идей. Организация прошлой осенью лесопильного дела позволила к весне окупить затраты, связанные с новым предприятием. По тому, как относилось к нему местное начальство, Емельяну Никифоровичу было понятно, что его практические устремления нужны и полезны общему делу. Когда Размахнин начинал думать об этом, то сразу ловил себя на мысли, что в последнее время, как лишился по злому и неумолимому року, черному ли стечению обстоятельств своей усадьбы, словно что-то оборвалось в его сознании.
«Вот ведь, казалось, что все наперед четко знаешь и представляешь. С кем дружбу вести, к чему силы приложить, дабы завтрашний день не пугал своей непредсказуемой неизвестностью. А тут вдруг будто осенило, что многое и не так делал, и не то. Годы могли быть потрачены на совершенно другие действия и другие дела. Иными могли быть помыслы», – размышлял стареющий Размахнин.
По ночам, нескончаемо долгими и тоскливыми зимними часами, слушая вой ветра, он вспоминал события тридцатилетней давности. Во снах он встречался с людьми давным-давно его окружавших, большинство из которых и мир-то земной покинули. Возможно, в глубине души он ненавидел частную собственность. Но еще больше ненавидел нищету и саму сущность рабского бесправия, в котором кроме куска черного хлеба больше ничего не существует для человека. Ничего, что могло быть желаннее жалкого пропитания и ветхой, но крыши над головой. Становясь собственником, Емельян Никифорович постепенно сформулировал свое жизненное кредо: «Чем я хуже прочих богатеев? Самодостаточных и довольных?»
Больно царапали душу воспоминания о китайцах-старателях, которых встретили с приятелем-подельником на узкой тропе близ Аргуни. На руках Емельяна Никифоровича не было крови. Подельник стрелял китайцев. Вышло все очень быстро и дико нелепо для молодого Размахнина. Уговор-то с приятелем был такой – подкараулить и отнять золото, но не жизнь… И все-таки грех, тяжкий грех непомерным грузом давил и душу старика, и сознание по прошествии стольких лет. Грех несмываемый будет лежать на нем до конца дней. Так думал старый Размахнин, уже планируя построить в Маньчжурии часовенку за упокой безвинно убиенных китайцев. А спустя несколько дней, попался ему на глаза один из свежих номеров газеты «Обзор Забайкальской области». Совершенно случайно. Приезжал на лесопилку один из подрядчиков с заказом на оконные переплеты и дверные проемы для строительства новых железнодорожных казарм в Могоче. Оставил газету с пожеланием просвещаться в новостях края. На последней странице в рубрике криминальной хроники прочитал Емельян Никифорович об одном чрезвычайном происшествии, да и присел невольно от неожиданности. Сообщалось о дерзком нападении на почтовый вагон шайкой грабителей. Верховодил ими старик, за которым давно охотилась полиция. В перестрелке с охранниками-жандармами он был убит. В газете напечатана и фотография главаря.
– Он самый, как есть он! – перекрестившись, прошептал побледневший Размахнин, узнав в старике давнего подельника, промышлявшего теперь открытым разбоем на Забайкальской дороге.
«Вот ведь как свиделись, по газете. Какой исход. Неужто горбатого только могила и сумела исправить?» – мучительно размышлял Емельян Никифорович…
*
«А ведь эти лапотопы рязанские, похоже, надолго сюда пришли, – думал Размахнин о переселенцах, постепенно забывая о прочитанной криминальной хронике. – Знать, не от хорошей жизни подались они в дикие края с теплых насиженных мест из западных губерний…»
Переселенцы. Разномастная толпа. Кто в ичигах, кто в лаптях, кто в обуви из стеганой материи, как у хунхузов. В плащах, ватных телогрейках, пиджаках и прочих одеждах. Соорудив на скорую руку временные жилища в виде палаток и шалашей из жердей и травы, глинобитных на манер китайских фанз избушек и просто землянок, зачастую впроголодь, мужики рубили лес, катали тяжелые с грунтом и колотым камнем тачки. И никто не задумывался, смогут ли выжить в этих условиях, не слягут ли в болезнях. Согревала, тем самым, спасая, надежда на завтрашний день. Каким он будет, никто себе ясно представить не мог. Надежда выражалась тем, что после окончания строительства железной дороги, куда они приехали издалека исключительной по своей воле, можно будет, наконец, разогнуть натруженные спины и подумать о дальнейшей нормальной жизни.
Размышляя о пришлых людях, Размахнин вспоминал низко осевшие по самую ватерлинию суда, медленно плывущие по реке. Притихшие пассажиры на палубе молча взирали на окружавшую дикую тайгу. Низкие заливные луга уступали место скалистым угрюмым сопкам. Загоревшие бронзовые лица переселенцев светлели при появлении на берегах поселений. На возвышенности меж деревьями белели стены церквушек. Слышался отрывистый собачий лай. Топились деревенские печки. Пахло дымом. Иные пассажиры даже ощущали запах печеного хлеба. Деревеньки проплывали мимо и оставались позади бортов. И опять тянулись крутолобые лысые или поросшие густым хвойным лесом сопки, переходящие вдалеке в отроги высоких хребтов. Когда закатывалось солнце, они щетинились верхушками громадных вековых сосен, которые, будучи молодой зеленой порослью, видели здесь первых сибирских землепроходцев.
