Текст книги "Брусилов"

Автор книги: Юрий Слезкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Советская Военная энциклопедия в 8 т. Т. 1. Воениздат, 1976

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

эпилог

I

II

III

IV

V

VI

КОММЕНТАРИИ

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ

БРУСИЛОВ

1853-1926

БРУСИЛОВ

Юрий Слезкин

БРУСИЛОВ

РОМАН

Москва

АРМАДА

1996

Советская Военная энциклопедия в 8 т. Т. 1. Воениздат, 1976

БРУСИЛОВ АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ (19(31).8.1853. Тифлис – 17.3.1926. Москва) – русский генерал от кавалерии (1912) и советский военный деятель. Окончил Пажеский корпус (1872). В 1872—1881 гг. служил на Кавказе. Участвовал в русско-турецкой войне 1877—1878 гг. В 1883 г. окончил офицерскую кавалерийскую школу, до 1906 г. служил в ней адъютантом, старшим преподавателем, начальником отдела, помощником начальника и с 1902 г. – начальником школы.

В 1906—1909 гг.– начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, 1909—1912 гг. – командир 14-го армейского корпуса, в 1912—1913 гг. – помощник командующего войсками Варшавского военного округа, 1913—1914 гг. – командир 12-го армейского корпуса.

С начала Первой мировой войны командовал 8-й армией, с 17 марта 1916 г. – главком Юго-Западного фронта. Летом 1916 г. под руководством Брусилова проведена крупная наступательная операция, в ходе которой войска осуществили успешный прорыв австро-германских позиций. Брусилов выдвинулся в число выдающихся полководцев Первой мировой войны.

После Февральской революции 1917 г. активно поддерживал Временное правительство в политике войны до победного конца, 22 мая (4 июня) 1917 г. назначен Верховным главнокомандующим, 19 июля (I августа) заменен генералом Л. Г. Корниловым.

После Великой Октябрьской социалистической революции 1917 г. остался в Советской России, отклонив все предложения белогвардейцев бежать на Дон и возглавить войска контрреволюции. В 1920 г. вступил в Советскую Армию. С мая 1920 г. – председатель Особого совещания при Главкоме всеми вооруженными силами республики. В 1923—1924 гг. – главный военный инспектор коннозаводства и коневодства, инспектор кавалерии РККА, с 15 марта 1924 г. состоял при РВС СССР для особо важных поручений.

Брусилов – автор изданных посмертно мемуаров («Мои воспоминания», М., 1929), в которых подробно описывает события 1916 г, на Юго-Западном фронте.

СЫНУ МОЕМУ ЛЬВУ СЛЕЗКИНУ,

УЧАСТНИКУ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ,

ТАНКИСТУ – ОРДЕНОНОСЦУ —

О ВОЙНЕ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Во второй половине августа 1914 года русские войска вступили в Галицию.

Выигранное сражение под Гнилой Липой решило участь города Львова, очищенного без боя. С сентября начались операции по обложению Перемышля. В ноябре 8-я армия под командованием Брусилова, гоня перед собой противника, легко и быстро перешла реку Сан и отбросила австрийцев к Карпатским проходам.

В то же время 3-я армия Радко-Дмитриева стремительно подходила к Кракову. Враг был разбит, но не уничтожен.

Казалось бы, уничтожение его и должно было стать задачей победоносной армии, но вмешалась воля главнокомандующего Иванова (1). Брусилову дан был приказ занять частью своих сил Карпатские проходы, а самому с главными силами устремиться на поддержку и охрану левого фланга 3-й армии.

Исполнение этого приказа ставило под удар тыл 8-й армии. На левом фланге ее висело свыше четырех неприятельских корпусов. Они, несомненно, воспользовались бы создавшейся обстановкой, для того чтобы отрезать армию от ее путей сообщения...

Заслон из двух корпусов, растянутых на сто верст, не мог оказать действенное сопротивление массированному удару. Враг не только опрокинул бы его, но по частям разбил бы всю армию. Мало того – перед врагом открылся бы свободный путь к Перемышлю и Львову.

Брусилов донес, что приказание главнокомандующего он выполнить не может, пока не разобьет противника окончательно и не сбросит его с Карпатских гор.

Но Иванов стоял на своем: «Моя директива должна быть выполнена...»

И победоносная армия, вынесшая четырехмесячные бои и изнурительные горные переходы, не получив достаточных подкреплений, растянулась четырьмя корпусами на триста верст. Линия войск оказалась настолько тонка, что противник мог прорваться в любом месте. И он не заставил себя ждать. Он прорвал подавляющими силами 12-й корпус и опрокинул его с большими для него потерями.

Восьмой армии угрожала катастрофа…

II

Когда враг перешел на своем правом фланге Санок и прервал связь 8-й армии с тыловыми учреждениями, лишив армию питания свежими силами и боевыми припасами, штаб командующего находился в Кросно. Сюда именно и направлен был главный удар противника.

Резервов здесь не было. Кросно неминуемо должно было попасть в австрийские руки.

Брусилов приказал штабу перейти в Ржешув, а сам решил остаться в Кросно до последнего момента.

Он знал, что служба связи не сумеет достаточно быстро наладить телеграфные линии по новым направлениям, а управлять войсками на больших расстояниях возможно только с помощью телеграфа.

Так генерал объяснил штабу причину своего рискованного намерения.

Объяснение это было правдой, но не полной правдой. Брусилову нужна была не только немедленная и постоянная связь с войсками, теснимыми противником, но необходимо было самому чувствовать себя в таком же трудном положении, в каком находилась его армия. Потребность эта, где-то глубоко заложенная в его сознании, пробуждалась всегда в ответственные минуты. Она шла не от чувства и еще менее от сентиментального стремления «претерпеть заодно с людьми», Она шла от ума, от долголетнего воинского опыта: «Человек в беде острее видит».

Брусилов вызвал к аппарату начальника штаба фронта Алексеева (2).

Он не стал сетовать на создавшиеся для армии, по вине главнокомандующего, тяжкие условия. Он не ссылался на свою правоту, даже не сообщил подробностей прорыва 12-го корпуса. Его обращение к начальнику штаба фронта звучало коротко: «Надо выходить из положения, Михаил Васильевич».

И Алексеев понял командующего армией. Он знал, что если Брусилов говорит, что «надо выходить из положения», то, значит, время не терпит и положение труднее трудного. Алексеев и без напоминания чувствовал свою вину: он не сомневался и раньше в правоте Брусилова, Он не одобрял распоряжений Иванова, но по слабости характера и по давней привычке подчиняться подписался под ними.

– Вы совершенно правы,– ответил он Брусилову.– Надо спасать положение. Я доложу обо всем Николаю Иудовичу. Третью армию мы отведем от Кракова... Действуйте сообразно вашему плану...

– Наконец-то!

Брусилов прищурил свои большие светлые глаза, затуманенные усталостью. Он сидел за столом над картой, подперев тонкими пальцами высокий лоб, как сидит шахматист, обдумывая игру. Решать надо точно и быстро. За его спиною переминался адъютант. Начальник оперативного отдела вторично напоминал, что пора ехать. Шоссе в ужасном состоянии, передвигаться в автомобиле невозможно, дорога от Кросно на Ржешув открыта для противника. Кавалерийская дивизия, вызванная для заслона, еще не прибыла. Между командующим армией и наступающими австрийцами преград не существует...

Генерал поднял голову. Взгляд его снова ясен и тверд. На губах мягкая улыбка.

– Попасть в плен я бы не хотел, само собою... Но меня тревожит участь двенадцатого корпуса... Командир доносит, что у него нет сведений о двенадцатой Сибирской дивизии, отступившей на Риманов. Терять управление армией в такую минуту нельзя. Мы останемся до утра здесь. До утра мы закончим переговоры. Утром я сам поеду к двенадцатому корпусу.– И, склонясь над картой, добавил, не оборачиваясь: – Я командовал им еще в мирное время... А его двенадцатую пехотную дивизию знаю с турецкой кампании. Молодцы! Молодым офицером мне пришлось воевать с ними плечо к плечу... И тогда, и в начале этой кампании дивизия показала отличные боевые качества... Теперь я ею недоволен...

Он смолк надолго, погруженный в работу.

Кто-то за его спиной открывал и закрывал двери, сквознячок похаживал по комнате, шуршал обоями, обдувал затылок. Стучал телеграф, начальник оперативного отдела вполголоса передавал распоряжения. Другой голос, более молодой, с трудом сдерживающий тревогу, отвечал:

– Но у нас всего лишь конвойная сотня и штабная рота охраны. Ведь это же на смех! Ведь если австрийская конница разнюхает,– командующий станет ее добычей...

Брусилов улыбнулся. Он слышал все, но это не мешало его работе. В далекие времена, в Кутаисе, мальчишкой, он так же всегда на юру и всегда в какой-нибудь самой неудобной позе готовил уроки. Привычки остаются... Увеличивается только чувство ответственности.

Брусилов встал. Он худ, по-кавалерийски чуть сутулится, в движениях легок, как птица в полете.

Приказы идут по проводам: кавалерийской дивизии форсированным маршем перейти на дорогу к Кросно – Ржешув, связать 12-й корпус с 24-м.

24-му корпусу перестроить фронт с запада на юг.

8-му корпусу форсированным маршем выйти через Тухов и Пильзно – Дембицу на дорогу Ржешув – Кросно в резерв командующего.

12-му корпусу в составе трех дивизий пехоты и одной дивизии конницы удерживать фланговую позицию на восток до Кросно—Риманов, прикрывая Перемышль.

От Радко-Дмитриева получен ответ; «По приказу главнокомандующего 3-я армия начинает отход от Кракова и ее 10-й корпус повертывает фронт на юг, западнее 24-го корпуса».

Все. Ход сделан. Корпуса и дивизии не деревянные пешки – это люди, тысячи людей. Их нужно видеть, их нужно слышать, с ними нужно говорить.

– Кажется, уже светает, Василий Николаевич,– произносит вслух Брусилов.

– Точно так, ваше высокопревосходительство. Уже семь часов. Вы не изволили ложиться... прикажете приготовить постель?

Брусилов смотрит на своего адъютанта. У адъютанта заспанный вид. Он сластена, бабник, успел уже отрастить животик в свои двадцать пять лет, но все-таки он дельный малый и не трус.

– Ты хочешь, чтобы твой командующий был схвачен австрийцами в кровати? Голеньким!

– Боже упаси, Алексей Алексеевич, подхватывает шутку адъютант и ловит еще не произнесенное распоряжение:– Выслать вперед полсотню конвоя – направление Ржешув. Седлать коня вашему высокопревосходительству!

III

Отдыхал Алексей Алексеевич всего лучше на коне. Он был первоклассным кавалеристом. Сливаясь с конем в легком и свободном движении, он испытывал радость обновленного ощущения себя, своего тела.

Глядя на него в эти минуты, нельзя было не залюбоваться им и не поразиться его молодости. И Василий Николаевич, припрыгивая на своем коне, вслед за командующим, не только любовался им, но и завидовал ему.

Откуда берется у этого шестидесятилетнего старика такая неиссякаемая энергия и прыть?

Василий Николаевич Саенко родился и рос в военной семье, среди военных, Он окончил корпус, кавалерийское училище, служил в полку, хорошо шел по службе и в свои двадцать пять лет был уже откомандирован старшим адъютантом к командующему. Саенко не позволил бы себе замарать честь мундира, презирал трусость и двоедушие, а еще более не любил «всяких политиков-молитиков». Но видеть свое призвание только в военном деле – он считал «плохим тоном». Для него офицерство было службой, и продвижение по этой службе – вопросом самолюбия.

Саенко уважал своего командующего, любовался его военной выправкой и завидовал его моложавости, но не тому творческому горению, которое делало шестидесятилетнего генерала молодым.

Саенко был неглуп, легко разбирался в окружающей обстановке и здраво судил о ней. Через его руки, в его дежурства, прошла не одна телеграмма, которыми обменивались Брусилов с командующим фронтом и ставкой. Он знал, в какое тяжелое положение ставили 8-ю армию директивы Иванова, был свидетелем возмущения Брусилова преступным небрежением интендантства к снабжению зимней одеждой истрепанной в боях армии, видел, как болезненно воспринимает Алексей Алексеевич халатное отношение к пополнениям. Новички – солдаты и офицеры – приходили в части неподготовленными и в недостаточном количестве. Унтер-офицеры, которых в запасе было много, не были взяты в свое время на особый учет, и теперь их не стало... Рядовые не знали рассыпного строя, даже не умели заряжать винтовки... Обо всем этом знал Саенко и вместе с другими штабными адъютантами не раз обсуждал «безобразия, чинимые штабом фронта». Он, как и другие его сослуживцы, считал главнокомандующего Южным фронтом бездарностью, и к тому же злостной бездарностью,– человеком, завидующим успехам Брусилова. Они все желали Иванову провала и неудач, а выходило так, что успех сопутствовал его армиям, и создавал ему успех тот, кого комфронта всего более не жаловал,– Брусилов.

Без флангового марша, предпринятого по собственному почину Брусилова, без победы его на Гнилой Липе и продвижения войск к югу от Львова город не сдался бы без боя. А между тем в официальных телеграммах высшего начальства сообщалось, что город Львов взят генералом Рузским (3). В газетах расписывали доблесть 3-й армии (тогда ею командовал Рузский), якобы продвигавшейся по улицам города «по колено в крови».

Полковники граф Гейден и Яхонтов рассказывали в штабе, что еще до встречи Брусилова с Рузским, который вызвал Алексея Алексеевича, как старший, на совещание о совместных действиях по осаде Львова, Львов уже был эвакуирован. Оба полковника беспрепятственно проехали на машине до предместий города.

Эта «очкастая крыса» – так звали Рузского адъютанты Брусилова – «раздула такое рекламное кадило», что главковерх Николай Николаевич попался на удочку. В телеграмме верховного так и сказано было:

«Доблестные войска генерала Рузского взяли Львов, а армия Брусилова взяла Галич».

– Почему армия Рузского «доблестная»,– возмущался Саенко,– а восьмая просто «армия»? Тогда как доблесть-то была именно в войсках восьмой армии! Это она сражалась «по колено в крови» вдоль всей реки Гнилой Липы до самого местечка Бобрка. Только упорство и храбрость ее частей принудили австрийцев без боя оставить Львов. Тогда как армия Рузского пришла на готовое. У Николая Иудыча Иванова в привычку вошло расписывать удачи любимчиков и замалчивать успехи других. А наш Алексеевич молчит. Для него все это мелочь. Улыбнется своей «отвлеченной» улыбкой, а в глазах все то же упорство… Непостижимый человек!

IV

Все завихрилось вокруг командующего. Все заработало по-особенному четко и весело. Именно весело, если слово это уместно в отношении такого трудного и ответственного дела, как перегруппировка войск перед лицом наступающего противника.

Не забытой оказалась и 12-я пехотная дивизия. Едва приехав в Ржешув, Алексей Алексеевич отправился на место ее расположения. К этому времени дивизия состояла всего из четырех сводных батальонов. В каждом из них насчитывалось не больше 700—800 человек.

– Если хотите знать,– не дивизия, а полк, да и тот неполного состава. Ну, и представляете себе, какой там поднялся переполох, когда узнали, что к ним будет командующий. Да еще сердитый,– рассказывал полковник Яхонтов.– Все ждали беды. Все – от командира дивизии, добрейшего Николая Петровича, до последнего солдата – ходили повесив головы. Считали себя кругом виноватыми. «Что скрывать,– говорили мне офицеры,– нелепое было отступление. Казачья дивизия ушла от нас на рысях, не приняв боя. Мы оказались в мешке: сзади австрийцы, спереди австрийцы, сбоку австрийцы. А тут еще рассвирепевшая погода, обледенелые горные тропы, невылазная грязь. Во время переправы через Сан внезапно пошел лед, люди начали тонуть... Но, видит Бог, мы задерживались. Задерживались, где только могли. Однако дело вышло дрянь. Николай Петрович решил просить об увольнении. А ведь он у них за родного отца. Чудесный старик! Из породы «отцов-командиров». Ладно...– поощренный вниманием слушателей, продолжал Яхонтов.– Дело близится к развязке. Все ждут с замиранием сердца, вытянулись в струнку. Стоят под здешним подлым дождем, замерзающим на лету. Лица серые, люди едва дышат, и вдруг...– Яхонтов сделал многозначительную паузу.– И вдруг, знаете ли, голос... этакий спокойный, без декламаций и всякого генеральского ерничества... Ну, словом, не раз слыхали, как говорит Алексей Алексеевич перед фронтом... «Благодарю, братцы, за хорошую работу». Так и сказал «за хорошую работу». Ушам никто не поверил. А он все так же ровно и отчетливо: «Вы не пали духом перед бедой, постигшей нас. Вы отступили с боем, теснимые противником, во много раз вас превосходящим. Вам угрожало полное окружение, но вы вышли из него с честью. Вы

сохранили в ваших поредевших рядах боевой дух. Я счастлив, что могу это сказать бойцам родной мне двенадцатой пехотной дивизии. Нам предстоят еще долгие и упорные бои. Но теперь не отступать будем мы, а наступать. И я уверен, что вы окажетесь в первых рядах победоносной русской армии и покажете противнику, что такое старые кавказские войска...» Батюшки мои! Что тут было после этих слов! Описать невозможно. Такого «ура» я еще в жизни не слыхивал, Николай Петрович плакал. А какими же молодцами прошла перед нами дивизия. И вот вы увидите,– закончил свой рассказ Яхонтов,– они теперь покажут себя.

– Эхма! – подхватили слушатели.– Опять из огня каштаны таскать для других будем. Опять чужие грехи замаливать. И отмолимся. И вывернемся. И снова выведем в дамки бородача Иванова... И хоть очень все это лестно, а обидно вдвойне, честное слово. Мало того – там, наверху, нашим победам как будто не рады. Точно и вовсе не нужно, чтобы мы побеждали. Об этом даже страшно подумать, но невольно приходят такие мысли...

V

Как бы то ни было, мужество еще не утративших веру в свое командование русских солдат, талант и убежденность командарма Брусилова делали свое дело. Войска Юго-Западного фронта опять шли от победы к победе. Оправдала себя при общем наступлении и 12-я пехотная дивизия, Она выполнила обещание, данное своему командующему: стремительно атаковала врага, опрокинула его, с маху взяла обратно Кросно и Риманов и неотступно гнала австро-венгерцев далее к югу. Но оседлав карпатские перевалы, войска 8-й армии принуждены были остановить свое движение вперед из-за недостатка сил. Расположенные кордоном на несколько сот верст у северного подножия гор, они представляли удобную мишень для удара.

Почин действий мог ускользнуть из наших рук. Австро-венгерцам необходимо было перейти в наступление, чтобы выручить осажденный Перемышль. Если наше верховное командование всерьез стремилось к овладению этой крепостью, то необходимо было не мешкая собрать силы и прорваться в Венгерскую долину. Такой маневр Брусилов почитал единственно правильным. Для этой операции он требовал пополнения всего лишь на один корпус и доставки боеприпасов в достаточном количестве.

Начальник штаба фронта Алексеев, ободренный недавним успехом брусиловской операции, нашел в себе силы присоединиться к мнению Алексея Алексеевича. В ставке одобрили их план, но тотчас же охладели к нему.

Началась обычная чиновничья волокита. Намеченная операция срывалась.

Только в феврале Брусилову удосужились передать для руководства всем наступлением через Карпаты восточный участок, находившийся под начальством командующего 11-й армией. Но к тому времени австрийцы успели уже сосредоточить значительные силы и перешли в наступление, пробиваясь на выручку Перемышля.

Наши малочисленные войска вынуждены были отступить.

Брусилов бросил им на выручку 8-й армейский корпус.

Австрийцы перешли к обороне. Комендант Перемышля Кусманек взывал о помощи. Австрийское командование, спеша ему на выручку, выдвинуло заслон из резервов. Свыше четырнадцати пехотных дивизий обрушились на два русских корпуса. Те приняли удар не дрогнув и в свой черед ответили ударом.

В горах, по горло в снегу, при сильных морозах, русские солдаты дрались беспрерывно день за днем, без артиллерийской подготовки штыками прокладывали себе дорогу... И враг не сумел пробиться к осажденной крепости.

Девятого марта Перемышль сдался. Главком Юго-Западного фронта Иванов приписал этот успех искусству генерала Селиванова, беспомощно стоявшего под крепостными стенами многие месяцы.

Героические усилия войск 8-й армии не были ни отмечены, ни вознаграждены...

VI

После короткого, ни к чему не приведшего разговора с командующим фронтом Алексей Алексеевич решил напрямки выложить Алексееву все, что он думает о действиях Иванова, Он знал, что беседа эта ни к чему не приведет, но высказаться было необходимо: слишком долго и горько думалось об одном и том же.

У Алексеева маленькие острые глаза и реденькие усы. Он похож на русского мастерового – осторожного, с хитринкой.

Алексей Алексеевич сутулится, сидя за столом начштаба. В свете лампы под зеленым абажуром его высокий лоб, впалые щеки кажутся бескровными. Глаза пристально устремлены вперед, поверх головы своего собеседника. Алексеев утомленно ушел в кресло, в тень, прикрыл рукой глаза от раздражающего света.

– В тысячный раз я себя спрашиваю: какие причины заставляют Николая Иудовича укреплять наш левый фланг,– и ответа найти не могу... Для меня ясно одно. Моя армия стоит перед врагом, во много раз сильнейшим... Командующий правофланговой третьей армией сообщает, что против его десятого корпуса противник готовится к прорыву фронта. Резервов у Радко-Дмитриева нет. На его настойчивые требования о подкреплении – вы отмалчиваетесь. Третья армия обречена на неминуемый разгром...

Брусилов замолкает. Молчит Алексеев, все так же недвижно сидя в кресле и прикрыв глаза ладонью. Алексей Алексеевич понимает, что говорит зря, что сказать надо что-то другое, сокровенное, чтоб достучаться до сердца своего собеседника. Но на язык идут сухие, как алгебраическая формула, слова, излагающие факты, хорошо известные. И глухая обида подкатывает к сердцу. Что же это такое? Неужели два старых человека, прошедшие жизнь в одной упряжке, знающие свое дело и любящие его, не могут хоть раз в жизни поговорить по душам? И, не пытаясь скрыть обиды и горечи, Брусилов продолжает.

– Не будем закрывать глаза,– говорит он, глядя на руку, скрывающую от него глаза начштаба.– Ни в какую Венгрию я спускаться не стану. Под угрозой захода противника в тыл моего правого фланга эта операция пагубна. Я делаю вид, что собираюсь перейти Карпаты... В конечном счете все мои усилия сводятся к тому, чтобы сковать как можно больше сил противника и не дать ему времени перебросить свои войска по другому направлению. Только всего.

Он обрывает и через мгновение, с горечью и силой, повторяет:

– Только всего!

Алексеев опускает руку. Глаза его внимательны и остры, веки красны от переутомления. Темные брови взъерошены, старческий румянец тлеет на скулах бритых щек.

– Правый фланг нашего фронта обнажен и забыт вами,– с жестокой настойчивостью сызнова начинает Алексей Алексеевич.

Так настойчиво человек нажимает на больной зуб, чтобы болью, вызванной сознательно, заглушить боль, перед которой он бессилен.

– Вы упорно укрепляете левый фланг. В марте вы перекинули туда штаб девятой армии. Вы сняли все войска, какие только можно было снять с других частей фронта, и направили на левый фланг. На левом фланге действует присланный в мое распоряжение одиннадцатый корпус генерала Сахарова. По вашей директиве я дал Сахарову приказ о наступлении, и он выполнил задачу, скинув противника за хребет.

Алексеев кивает головой, озабоченно шарит по столу, точно собираясь что-то найти среди бумаг, лежащих перед ним. Но жест этот означает лишь то, что начштаба все это уже слыхал и наперед согласен со всем. Пальцы неловко задевают стакан с чаем. Алексеев подхватывает его и начинает помешивать в нем ложечкой. Тонкий ломтик лимона кружится в крепком настое.

С ненавистью глядя на этот будничный ломтик, Брусилов продолжает:

– Никаких оснований для того, чтобы ждать отсюда значительных масс противника, нет. Карпаты в этом районе гораздо круче, чем на западе. Железных дорог мало. Связь поддерживается по узким тропам. В боевой обстановке подвоз продовольствия и крупных воинских частей врага затруднен. К тому же под боком румынская граница. Вы знаете прекрасно, что австрийцы не решатся ее нарушить.

– Да, конечно,– поддакивает Алексеев, тоже как чему-то давно решенному.

– Так что же тогда заставило вас,– повышает голос Алексей Алексеевич,– что заставило вас приостановить наступление Сахарова? Почему же снова и снова сюда, на левый фланг,– Брусилов указательным пальцем левой руки стучит по столу,—вы шлете подкрепление? Почему вы так упорны в своем заблуждении? Как смеете вы забывать о том, какая угроза повисла над вашим правым флангом? – Брусилов пришлепывает ладонью правой руки по краю стола, ушибает пальцы, шевелит ими и с нескрываемым гневом заканчивает: – Без резервов, без тяжелой артиллерии десятый корпус армии Радко-Дмитриева растянут в тонкую линию и ждет. Чего ждет – я вас спрашиваю?

– Знаю...– не отводя глаз от кружащегося ломтика лимона, глухо говорит Алексеев.

– Что вы знаете? – вскрикивает Брусилов. Всем своим сознанием, всем телом он чувствует, что вот – пришла минута, которую он ждал, минута полной душевной открытости.– Что вы знаете? – спрашивает он тихо, наклонясь через стол к Алексееву, невольно следуя за его взглядом, устремленным в стакан.

Ложечка движется неуверенно – она ударилась о стекло, раз, другой, разбрызгала чай.

На языке Алексея Алексеевича оскомина, он говорит затрудненно:

– Вы знаете, что Радко-Дмитриев обречен на разгром?

– Да,– все так же глухо доносится до него ответ начштаба.

– Но тогда...

Брусилов откидывается на спинку стула, его высокий лоб влажен, большие, налитые гневом глаза глядят на склоненную голову Алексеева. Усилием воли он заставляет себя говорить мягко – в такую минуту можно вспугнуть правду одним неосторожным словом.

– Что же это такое? Глупость?

Коротким движением Михаил Васильевич подымает голову, тень улыбки проходит по его седым усам, и снова глаза его устремлены в стакан с чаем.

– О, нет...

– Бездарность? – неумолимо допрашивает Брусилов.

– Нет, конечно...

– Упрямство? Самомнение старости?

– Нет, нет... Нет!

– Так что же, наконец?

Молчание. Ломтик лимона сделал один оборот по кругу. Серебряная ложка придавила его ко дну. Алексеев поднимает глаза, произносит медленно и многозначительно:

– План.

– Какой план? – спрашивает Брусилов, в то же время сознавая, что вопрос не тот, не о том надо спрашивать:– Чей?

Белесые ресницы прикрывают острые зрачки Алексеева. Ложка брякнула о стекло.

Гнетущая тоска сдавливает сердце Брусилова, предчувствие переходит в уверенность.

Взгляды их скрещиваются. Теперь в глазах начштаба твердое: «Я тебе больше ничего не скажу». В глазах Брусилова: «Я заставлю тебя выслушать до конца».

Голос Алексея Алексеевича звучит доверительно-буднично.

– Если я завел речь о Радко-Дмитриеве, то только потому, что считаю отношение к этому достойному всяческих похвал боевому генералу несправедливым...

И, внезапно вскочив с места, Брусилов подходит вплотную к начштаба.

– Михаил Васильевич! Мы хлебнули всякого, нас трудно удивить подлостью, но у нас не отнимешь любви и веры в Россию. Не так ли?

Алексеев торопливо и согласно кивает головой:

– Ну конечно, Алексей Алексеевич. Все, что в моей власти...

– Сейчас не об этом речь,– строго останавливает его Брусилов.– В нашей власти отстоять Россию от врага. Это мы знаем оба. Но в силах ли мы будем отстоять ее, если подчинимся приказам Иванова?

Мохнатые брови Алексеева сходятся у переносицы, лицо становится официально-каменным.

Командарм не хочет этого замечать, Он спрашивает, но его вопрос звучит утвердительно:

– Скажите, Михаил Васильевич, вы думаете, что Иванов...

Алексеев приподнимается, панически машет руками.

– Что вы! Что вы... Алексей Алексеевич! Бог меня защитит от таких мыслей...

Начштаба напуган до смерти.

«Так вот оно что... Старый генерал, умница, оказался просто-напросто службистом... Боится начальства. Как я этого не понял сразу? Службист! Со мной он тоже говорил как со службистом...»

Брусилов произносит печально:

– Полно, Михаил Васильевич. Много страшнее то, что мы с вами против этого бессильны... И за бессилие – ответим.– И тотчас же отчужденно:– Но имейте в виду – как командующий армией я из всего этого сделаю соответствующие выводы и приму меры.

VII

Алексеев принял назначение на пост главнокомандующего Северо-Западным фронтом вместо заболевшего Рузского. Передав дела новому начштаба Юго-Западного фронта генералу Драгомирову, он прислал письмо Брусилову:

«Дорогой Алексей Алексеевич. Во всем и в полной мере согласен с вами. Всегда и неизменно найдете во мне необходимую поддержку. Дай вам Бог силы противоборствовать во благо и на славу России...»

Брусилов спрятал было письмо в ящик стола, потом вынул его оттуда и разорвал на мелкие клочки. «Человек умыл руки. Что до этого армии? Сейчас надо действовать».

– Соедините меня с начштаба фронта генералом Драгомировым.

Говорил только Драгомиров. Брусилов задал один вопрос и больше не открывал рот. Среди бесчисленных оговорок, уверений в глубоком уважении ясно звучало одно: командующий фронтом непреклонно стоит на том, что наибольшая опасность грозит нам на левом фланге у Черновиц и Коломыи, и его новый начальник штаба вполне разделяет эту точку зрения.

Впервые Саенко и чины штаба видели Брусилова таким гневным. Он хлопнул дверью оперативной, пронесся мимо оробевших ординарцев и вестовых к себе в комнату, сорвал со стены полушубок и, не давая помочь, срыву натянул его на худые плечи, надвинул на лоб папаху и выбежал на двор. Ему подвели коня, он поднял его с места в галоп и ускакал в поле, синевшее под лучами солнца...

Вестовой и дежурный адъютант последовали за ним в отдалении.

Нужно спешно принять меры. Нужно ответить Радко-Дмитриеву, умолявшему воздействовать на Иванова... Все попытки убеждения и доказательства исчерпаны...

Дальнейшее вмешательство в дело 3-й армии не только не поможет командарму ее, а окончательно все испортит. Можно посоветовать Радко-Дмитриеву только одно – обратиться лично к генерал-квартирмейстеру Данилову в ставку для доклада верховному главнокомандующему об истинном положении дел... Но, конечно, и это ни к чему не приведет. Николай Николаевич (4) не любит Иванова, но побаивается его. Иванов – любимчик Александры, льстивый угодник и молитвенник. Царь привык советоваться с ним...