Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

   – Ну, веди, показывай. – Он спрыгнул с седла, не глядя, бросил поводья дружиннику и уверенно двинулся к крыльцу. Пожилой дружинник с большим коробом в руках пошёл следом.

«Подарки!» – догадалась Марья.

В избе Олег Иванович по-хозяйски уселся за стол, дружинник поставил перед ним короб и бесшумно исчез.

   – Неси внучку!

   – Внучку, великий князь? – переспросила Марья, сверкнув глазами. – Скажи лучше, выблядку! Я не обижусь, наслышана уже.

   – Дура! Если я сказал – внучка, значит, внучка. А ты – сводная сестра моему самому старшему сыну, коего, если кто выблядком назовёт, я в узилище сгною! Неси! И норов мне тут свой не показывай, я тебе не Федька!

Марья поспешила в горницу, подхватила сонную Катюшу на руки, поцеловала на всякий случай в румяные, словно с мороза, щёки, вынесла.

   – Вот, Катенька, это твой дед. Сам назвался, никто его не неволил.

Олег Иванович нахмурился, взял властной рукой Марью за подбородок, приподнял ей голову и поглядел в глаза. Марья вдруг со всей отчётливостью поняла, почему у некоторых воинов кони, даже самые брыкливые, непослушные, становятся смирными – столько силы было во взгляде, уверенности, повелительности, что захотелось упасть на колени и молить о прощении за бабью глупость.

Олег Иванович отпустил подбородок, легонько щёлкнул внучку по носу, достал из короба лёгкое соболье одеяльце, тёплое лисье, миску и чару из серебра. Всё это разложил на столе, сказал:

   – Это к зиме. Старики говорят, холодная будет.

Тщательно подобранный нежнейший соболь не мог оставить равнодушной ни одну женщину. Марья гладила его одной рукой, другой прижимая к себе дочь.

   – Дай подержу, неудобно небось.

Марья молча отдала дочь князю. Та бессмысленно таращилась, дед пригнулся, и она цепко ухватила его за бороду. Великий князь довольно рассмеялся.

   – Всегда о дочери мечтал, а у меня одни парни. – И добавил: – Законные и незаконные...

Олег Иванович ушёл, когда уже начало смеркаться, и прощался с явной неохотой. Ему было приятно сидеть за столом в маленькой каморке, говорить ни о чём, любоваться внучкой и поглядывать на красивую молодую женщину.

   – Так ничем и не угостила, – шутливо попенял он Марье.

   – Да, батюшка, великий князь, да я... – Она так побагровела от смущения, что могла бы соперничать цветом щёк с осенней рябиной.

   – Ладно, не красней, в следующий раз угостишь.

Великий князь вышел на крыльцо. Перед ним уже стоял отдохнувший конь, дружинники гарцевали кто на дворе, кто за воротами. Олег Иванович легко вскочил в седло и поскакал к воротам, не оглядываясь.

Двор опустел. Стало тихо и грустно.

Глава сорок шестая

Юшка изнывал от скуки. Ему не хватало дела, волнений и, главное, Степана.

Он любил Пригоду, души не чаял в маленьком Стёпке, охотно хватался за любую мужскую работу по дому, хотя и взяли из деревушки одного бобыля, услужливого и работящего. И Пригоде в помощь взяли девку, она убирала в доме, что-то кухарила, благо Юшка не был избалован разносолами. Но тем больше оставалось свободного времени, и не могли его заполнить ни охота, ни долгие прогулки в соседнем лесу с женой и Стёпкой, ни бесконечная возня с оружием.

Юшка сам посмеивался над собой, полируя клинок:

– Словно кошка – чистая, аж искры сыплются из меха, а всё вылизываю.

Как-то пришла ему в голову мысль: выбрал из деревеньки двоих парней покрепче, лет по семнадцати-восемнадцати, и стал обучать их сабельному бою. Им дал боевые, хорошо заточенные сабли. Себе ж взял специально затупленную и сказал, что за каждую царапину, если, конечно, они смогут её нанести, будет награждать. Пригода разволновалась, запротестовала, стала говорить, что Юшка от скуки совсем ума лишился, но он только улыбался.

Первое время Пригода с тревогой наблюдала за потешным боем двоих против одного. Парни старались, наседали, кружили вокруг, подзадоривали друг друга. Царапнуть Юшку хоть разок, хоть чуточку им так и не удалось...

Так прошло около года. Поначалу Пригода радовалась, что Юшка – вот он, под боком, не носится невесть где, подвергаясь опасности. Потом стала задумываться – уж больно жалко было видеть, как мается здоровенный мужик без дела, с какой тоской чистит он блистающее оружие, точит и клеит всё новые и новые стрелы. Даже против парней, заметно поднаторевших в сабельном бою, но так и не сумевших хоть раз оцарапать его острыми клинками, Юшка выходил без прежнего увлечения.

– Поехал бы ты в Тверь, поглядел, может, и нужен кому в дружину хороший воин, – наконец сказала Пригода однажды, подавив в себе понятное желание каждой жены видеть мужа поближе к своей юбке.

   – Откуда ты знаешь, что хороший?

   – Иного бы не полюбила.

   – Подумаю...

«Конечно, – усмехнулась про себя Пригода, – нетто можно сразу по бабьему слову делать? Хотела бы я знать, сколько дён ему понадобится, чтобы гордость свою потешить? »

Оказалось, двух дней хватило…

Из Твери Юшка вернулся мрачный.

   – Неужто никому не глянулся? – охнула Пригода и сунула Стёпку мужу в руки, зная, что нет лучше средства развеселить мужика, чем дать ему потетёшкать малыша.

Стёпку Юшка в руки взял, но обычная улыбка не засияла на его лице.

   – Что стряслось, не томи. Будто я не вижу.

   – Тверской князь в Орду поехал ярлык просить.

   – Какой?

   – Какой-какой! Разве не ясно? На московское княжение, под Дмитрия роет.

   – Ну а тебе-то что? Дмитрий нам враг, Степана заточил в узилище, не знаем, жив ли он, нас сюда бежать вынудил, с Рязанью не по совести поступил...

   – Всё одно, нехорошо.

   – Что нехорошо? – набросилась на мужа Пригода. – Я сколько страдала, переживала, сомнениями мучилась, пока тебя в Тверь не решилась направить, так ты теперь губу воротишь!

   – Степан говорил, сколько Москва с Рязанью ни схватывается, а всё равно им вместе быть. При случае и в морду дашь, а все соседи.

   – А Тверь?

   – Тверь на Литву всё больше глядит. Вон с Ягайлой тверские князья и покумились и породнились. Нет, теперь, когда князь в Орду с поминками[64]64
  Поминки – в данном случае – подарки.


[Закрыть] поехал, я и думать не могу ему служить.

   – Юша, а помнишь, Меликова вдова, Настя, тебе советовала Корнею в ноги упасть, внука предъявить.

   – Он его отберёт у нас!

   – А ты поначалу поезжай один. Вызнай, договорись...

   – С Корнеем договоришься! Он пообещает и обманет.

   – Пусть крест целует. Стёпку нам Алёна завещала.

На этот раз Юшка размышлял всего один день.

   – Пожалуй, и впрямь надо съездить в Рязань, с боярином Корнеем перемолвиться. Я тебе и охрану ненароком подготовил.

   – Нет! Ты парней с собой заберёшь! – закричала вдруг обычно спокойная Пригода. – Кто тут на нас со Стёпкой нападёт, кому мы нужны? Тебе вон какой путь, ты без Степана никогда и не ездил в такую даль.

   – Всё, Пригодушка, один еду, и весь сказ. Одному проще, поверь.

Прощались всю ночь, как в былые времена, когда уезжал Юшка со Степаном на межу или на войну. Пригода крепилась и расплакалась лишь тогда, когда затих перестук копыт Юшкиного коня.

Москва поразила: пожарище без конца и края. Правда, поближе к детинцу уже грудились новые дома, всё больше сложенные из не потемневшего ещё смолистого бревна, но было их совсем немного. В основном вернувшийся в Москву чёрный люд жил в землянках.

Юшка съездил на то место, где до Тохтамыша стоял дом вдовы Мелика, но там обнаружил лишь две землянки: расторопные люди уже захватили хорошее место вблизи кремля. О Насте никто ничего не знал. Видимо, сгинула, как тысячи москвичей...

Сунулся Юшка и в кремль. Мрачный воротный расспросил, кто таков, да откуда, да к кому. Его насторожил рязанский говор Юшки.

   – К князю Боброку-Волынскому, – назвал Юшка единственного из наибольших людей, кого он знал по Куликовской битве и кто, по его сведениям, остался в живых.

   – На Литовской меже он, паря.

Хотя что он мог сказать князю? Что князь мог сказать ему? Вряд ли он что-либо знал о судьбе Степана.

Юшка развернул коня, бросил последний взгляд на каменный детинец, когда-то в дни их первого со Степаном похода ослепительно белый, а ныне чёрный, закопчённый, в потёках смолы, и поехал через чёрную, мёртвую Ордынку в сторону Серпухова.

В Серпухове, выгоревшем, так же как и Москва, Юшка с трудом нашёл уцелевшее подворье, остановился на ночь, чтобы дать отдых коню и себе. Ранним утром, когда седлал коня, подошёл монах.

   – Я слышал, добрый человек, ты вчера говорил, что держишь путь в сторону Коломны?

   – Да.

   – Сделай богоугодное дело, возьми меня с собой. – Монах, видя, что Юшка собирается ответить отказом, пояснил: – Я от Смоленска иду, доброхотные подаяния для братии собираю. А тут люди толкуют, будто у Кашина брода тати объявились, одиноких путников грабят и, что хуже того, в рабство нехристям продают.

В глазах монаха – был он юн, безбород и наивен, – явственно читался страх.

   – Ты не думай, я хожу без устали, могу даже бежать, за стремя держась, ежели ты надумаешь рысью ехать. – Монашек уже не просил, а умолял, не опуская больших, светлых, в белёсых ресницах глаз. – Полную кису подаяний несу, щедр наш народ в беде. Даже полтины[65]65
  Полтина – крупная денежная единица XIV-XV вв., происходит от глагола «располоть», то есть разделить пополам вдоль отрезок серебряного прута, рубля. Это – годовая дань с небольшой деревни.


[Закрыть] давали. Ибо взыскан я от Господа ласкательным голосом...

Монах, казалось, готов был пасть на колени.

   – Пятый день никто в сторону Коломны не идёт, проживаюсь, хоть в кису залезай, а она всей братии принадлежит!

   – Голос, говоришь, от Господа ласкательный? – Юшка подумал, что давно уже никому не подыгрывал на своей дудочке. – Хорошо, отец святой, собирайся.

   – А я вот, всё со мной! – заулыбался монашек.

Он оказался лёгким, приятным спутником. Природа действительно наградила его высоким чистым голосом. Расчувствовавшись, Юшка даже пару раз подсаживал его в седло, давал отдохнуть, но монашек сидел неуверенно, боялся упасть, так что отдыха не получалось.

...Вечерело. Луга подёрнулись лёгким туманом, синеватый лес на рязанском, высоком берегу Оки казался таинственным и мрачным. По расчётам Юшки, до Кашина брода оставалось совсем немного, засветло они, пожалуй, успеют перебраться на свою, рязанскую сторону, а там костерок разложат, обсушатся, обогреются. Монашек притих. Притомился, видно.

Юшка подумал, что за всем время пути они не встретили ни единой души на дороге. До нашествия такого просто не могло быть: сновали в обе стороны и конные, и пешие, тянулись обозы – чумаки с юга, москвичи с севера, рязанцы в обе стороны.

...Дорога свернула в сторону от реки, дальше на многие поприща простирались песчаные отмели. Даже в сумерках чистейший, светлый окский песок словно светился – так светится снег в лунные ночи. Впереди показалась небольшая рощица. Юшка подумал, что можно будет там переночевать. В рощице не сложно насобирать хвороста, сложить костерок, из валежника получатся отличные лежанки. Конь приучен пастись невдалеке от спящего хозяина, чужаков чует не хуже любой собаки, незнакомого не подпустит.

Юшка ехал к лесу, погруженный в приятные мысли о близком отдыхе. Монашек брёл позади, негромко напевая что-то молитвенное.

Задумавшись, Юшка пропустил момент, когда из лесочка выскочили двое конных и молча, словно весенние, отощавшие волки, кинулись с двух сторон с саблями наголо.

Спасли только никогда не исчезающая, даже в задумчивости, готовность встретить опасность да упорные занятия с парнями на дворе под Тверью.

Юшка бросил коня на нападающего справа, – чутьё подсказывало, что тот слабее, – ударом сабли выбил оружие из его рук и. вторым ударом безжалостно зарубил, одновременно поворачивая коня, чтобы встретить нападение. Второй замешкался, устрашённый гибелью товарища. Юшка успел сорвать с седла булаву, метнул её, целясь в грудь врага, пока тот медленно падал, соскочил с седла и подбежал.

Заросшее пегой бородой лицо явно было русским. На человеке не было ни кольчуги, ни брони.

   – Н-да... – протянул Юшка, подобрал булаву, сел рядом, ожидая, когда человек придёт в себя. Краем глаза он заметил, что монашек стоит на коленях и молится.

Человек шевельнулся. Юшка привстал, поднёс к его лицу булаву, негромко произнёс:

   – Отвечай, как перед Христом Богом. Солжёшь – зубы в глотку вобью.

Человек с трудом кивнул, превозмогая боль.

   – Зачем напали?

   – Поживиться... хотели...

   – Вас двое было?

Глаза мужика вильнули, и Юшка слегка стукнул его булавой по лбу.

   – Смотри, паря, я тебя предупредил. Ещё раз попытаешься соврать, и всё, будешь зубами плеваться... Вас двое было?

   – Нет.

   – А сколько?

   – Пятеро.

   – Остальные где?

   – В лесу...

   – Что же, вы только вдвоём выскочили?

   – Пленники там у нас...

   – Сколько?

   – Трое.

   – Как же вы их взяли, вояки?

   – Арканами.

   – Вы, никак, рязанцы?

   – Пронские.

   – Один хрен. А пленные кто?

   – Рязанцы.

   – Ну, полежи отдохни... – Юшка стукнул булавой по голове мужика, тот закатил глаза.

Монашек всё так же молился, стоя в пыли.

Юшка прицепил булаву на седло, достал из налучья лук, натянул тетиву, расстегнул колчан, извлёк стрелу и, скрываясь за мощным крупом коня, двинулся к лесу.

На опушке, поросшей кустарником, появился человек.

   – Ну, что там, чего возитесь? – крикнул он.

Юшка, не отвечая, сделал ещё несколько шагов, приближаясь к нему.

   – Эй, паря, стой, где стоишь!

Юшка замедлил шаг, наложил стрелу на тетиву, выскочил из-за коня и, не медля, выстрелил.

Человек на опушке упал со стрелой в шее. Юшка негромко свистнул, конь подбежал к нему, как собака, вспрыгнул в седло и поскакал к лесу. Второй разбойник, выбежавший на опушку, так и не успел понять, что происходит, рухнул со стрелой в груди – Юшка стрелял на скаку тоже хорошо.

«Если тать не соврал, остался один», – подумал Юшка, спрыгивая с седла.

Не соврал, понял он, выбегая на полянку: там стоял, напряжённо вслушиваясь, один человек. Двое пленников лежали, связанные по татарскому обычаю – спина к спине – у кустов, ещё один – у костра.

Юшка поднял лук – если тати сами лезут под стрелы, так поделом им! Последний разбойник рухнул головой в костёр – пущенная с близкого расстояния стрела вошла в грудь по самое оперение и при падении сломалась под тяжестью тела. Жаль, конечно, стрелы, – Юшка точил и клеил их сам, иногда на одну уходило чуть ли не два дня...

   – Потерпите, мужики! – крикнул связанным. – У меня там недобитый остался!

Он выбежал из леска. Монашек всё так же молился поодаль, а тать уже начал приходить в себя – сидел, тупо поматывая головой. Юшка подбежал к нему, сорвал кушак, связал за спиной руки, рывком поднял, поставил на ноги, сказал, зловеще улыбаясь:

   – Топай, не мне ж тебя тащить! – И крикнул монашку: – Святой отец, иди за мной, всё кончено.

На полянке ничего не изменилось. Юшка бросил взгляд на лежащего у костра – то был труп, страшно изуродованный: видимо, беднягу пытали. Подошёл к связанным, хозяйским глазом оценил настоящий волосяной ордынский аркан и принялся его распутывать, бесцеремонно переворачивая пленных.

   – У тебя что, ножа нет? – прохрипел младший.

   – Нож есть, но зачем добру пропадать.

Наконец он освободил пленникам ноги, и пока те, кряхтя, поднимались, деловито смотав аркан, свистнул – меж кустов продрался конь. Юшка подвесил на седло второй аркан и только после этого спросил:

   – Как же это вас, троих мужиков, повязали?

   – Заарканили, – коротко ответил младший. Видимо, он был главным в троице.

   – Небось когда от воды ваши кони отряхивались? – догадался Юшка. Он и сам бы действовал так же, если б решил брать пленников на переправе.

Младший мрачно кивнул. Его лицо показалось Юшке чем-то знакомым. Бородка ухоженная, лоб высокий, чистый...

   – Как звать тебя? За кого Бога молить, кому свечку ставить?

   – Юшка.

   – Юхим, что ли? – подал голос второй пленник.

   – Не, Юрий значит.

   – Где воевать научился?

   – На меже... – ответил Юшка, вглядываясь в младшего. – А не Фёдор ли Олегович ты будешь?

   – Он самый.

Фёдор произнёс это спокойно, однако Юшка заметил, как подобрался его спутник, стараясь незаметно придвинуться к оружию, лежащему у костра.

   – Сядьте-ка, парни, в сторонку, на оружие не коситесь. Иначе у нас разговору не получится. Мне-то вы и вдвоём не страшны, однако зачем вас в соблазн вводить.

   – Ты как со своим князем разговариваешь? – подал голос второй пленник, по облику воин.

   – А он мне не князь.

   – Ты ж рязанский, – удивился воин. И повторил, подчёркивая открытое «я» в слове «рязанский».

   – Был я рязанским, пока твой батюшка, Фёдор Олегович, моего господина в монастырь не заточил, вотчины не лишил...

   – Постой – ты не меченоша Степана Дебрянича, стольника и сотника?

   – Он, знамо дело. Но всё равно, отойдите от оружия и сядьте в сторонке.

Бывшие пленники с видимой неохотой выполнили просьбу – сели в стороне.

   – Мы со Степаном к Дмитрию Московскому отъехали, так что Олег Иванович мне теперь не указ.

   – Жаль, что батюшка поспешил тогда. О Степане да и о тебе на меже до сих вспоминают добрым словом.

   – Тебе откуда знать, Фёдор Олегович?

   – Мне батюшка сторожевой полк под руку отдал.

   – Что ж тебя, князь-воевода, сюда занесло? На московской меже у нас отродясь сторожей не было. Да ещё на этом берегу.

   – К Дмитрию нас повезёшь?

   – С Дмитрием мои пути разошлись.

   – Что же вы так – с моим батюшкой Степан характером не сошёлся, с Дмитрием пути разошлись?

   – Наше это дело... – нахмурился Юшка. – Не служу я ныне Дмитрию, вот и весь сказ.

Фёдор помолчал, разглядывая его. Перевёл взгляд на монашка, который всё это время хранил молчание.

   – А где сам Степан?

   – Зачем он тебе?

   – Хочу службу ему предложить.

   – В узилище бросил его Дмитрий, – неохотно признался Юшка. – Ещё до Тохтамыша. А после татарвы в Москве не то что человека, собаки живой не осталось.

Фёдор что-то обдумывал.

   – А ты ко мне в таком разе не пойдёшь служить?

   – Мы боярина Корнея кровно обидели.

   – То моя забота. Решай. Я бы тебя дружинником взял.

Юшка задумался. Если бы можно было съездить в Тверь, посоветоваться с Пригодой... Но не признаваться же в желании спросить совета у жены двум этим воинам. Они только что видели его в деле, прониклись уважением. Стать дружинником сына великого князя! Сколько лет Степан пытался сделать Юшку полноправным дружинником. Добился одного меченоши. Предложение княжеского сына лестно и открывает им с Пригодой путь к возвращению на родину. Так чего же он думает? Он ведь всю жизнь принимал решение за Степана – почему боится сейчас принять решение за себя? И всё же Юшка ещё немного потянул с ответом:

   – А дружина большая?

   – С ним было две дюжины. – Фёдор указал на труп своего второго спутника.

   – Его пытали? Он тоже? – Юшка указал на связанного пленника.

   – Да.

   – Если я всё скажу, вы меня пощадите? – заговорил торопливо тот, поймав на себе взгляды.

   – Что скажешь?

   – То, что для вас важно. Пощадите?

Юшка вопросительно глянул на князя.

Тот неопределённо пожал плечами.

   – Говори! – приказал Юшка.

   – Скоро ещё пятеро наших вернутся. Помилуй, батюшка-князь! Помилосердствуй! Всеми святыми клянусь, не буду больше лиходействовать! С голоду пухли после Орды проклятой...

   – Где наши кони? – спросил спутник князя.

   – Там, на дальней полянке... стреноженные... все вместе пасутся.

   – Веди!

Тать торопливо вскочил на ноги и поспешил в кусты, подальше от страшного человека, расправившегося с разбойниками, словно с малыми ребятами.

Вскоре послышался шум – это кони пробирались сквозь кустарник. На полянку вышел дружинник. Один.

   – Я-то ему ничего не обещал... – пояснил он в ответ на немой вопрос князя.

   – Что ж, коли не передумал, Фёдор Олегович, – смущённо сказал Юшка, – то я согласен.

   – Вот и ладно! – широко улыбаясь, ответил Фёдор. Юшка ему сразу понравился: простой, ясный, прямой, как булатный старинный меч.

   – Будем ждать татей? – спросил он деловито.

Князь утвердительно кивнул. Впрочем, Юшка не сомневался в ответе – по всему было видно, что князю страсть как хотелось посчитаться за позорное пленение.

   – Тогда этот пусть идёт? – полувопросительно сказал он, указывая на монашка. – В попутчики напросился, один идти боялся.

   – Я, это, потом... – подал голос монашек.

   – Когда потом, святой отец?

   – Ну, это... – монашек перекрестился. – Потом.

   – Тогда посиди в кустах, – хохотнул Юшка.

Всё возвращалось на круги своя. У него был господин, господина следовало оберегать и защищать, и, главное, был этот господин своим, рязанским. Счастливо завершался мучительный долгий путь.

«А Пригода как рада будет!» – подумал Юшка, оглядывая внимательным взглядом едва различимые в сгустившихся сумерках кусты. Он уже прикидывал, как лучше встретить разбойников.

Боя практически не было. Засевший в кустах Юшка с такой непостижимой быстротой выпустил четыре стрелы, поразив четырёх татей, что ему мог бы позавидовать любой татарский батыр. Пятого, поскакавшего было прочь, перехватил князь. Юшка дал возможность ему показать себя.

До самой Москвы Юшка не знал, с какой целью едут они в столицу враждебно настроенных к Рязани соседей. В Москве дружинник – звали его Фрол и был он младшим внуком старого боярина Фрола Дубянского – уехал в город.

Вернулся поздно вечером, уставший, но довольный.

   – Она с матушкой в Коломенском, – доложил князю. – За селом на обрыве к Москве-реке новый терем построили, кругом яблоневый сад, к реке мостки настелили» По утрам там гуляет, к реке спускается, чаек кормит. Её сразу угадать можно – где чайки, там и она.

Князь обнял Фрола, потом покопался в кисе, достал дорогой перстень, пожаловал за удачную службу, ещё раз обнял и вышел из избы, чтобы побыть одному.

   – Кто она-то? – не утерпев, спросил Юшка.

   – Как это? – удивился Фрол. – Я думал, ты знаешь, потому и не спрашиваешь. Княжна Софья.

Софья... Юшка смутно припомнил девчушку, дочь Дмитрия Московского. Расспрашивать не стал. Не его это дело.

Утром, чуть свет, Фёдор ускакал, взяв с собой Фрола. Юшка не обиделся. Он служил князю всего-навсего седмицу.

Фёдор вернулся к полудню, весёлый, сказал, что обратно поедут послезавтра. За оставшееся время сгонять в Тверь никак не получалось, и Юшка завалился спать. Теперь, когда опять появился господин, спать следовало впрок и как можно больше: кто знает, что может случиться.