Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Глава тринадцатая

Вечерело. Олег Иванович одиноко сидел в библиотеке, размышляя о судьбе засланных в Москву мальчишек.

Первые два лазутчика как в воду канули. Уж не поторопился ли он, посылая совсем ещё Неопытного сына Дебрянича?

Вошла Ефросинья. Необъяснимым образом сразу же догадалась, о чём задумался князь. Говорят, что так бывает со всеми любящими жёнами после многих лет совместной жизни.

Села рядом.

– День-два вполне могли в пути задержаться, – сказала она, положив узкую тёплую ладонь ему на руку.

Князь кивнул.

   – Конному три дня пути. А пешему, – она говорила, поглаживая его руку, успокаивая и внушая, – да ещё если сторожко идти, с оглядкой, и того больше.

   – Откуда знаешь, что до Москвы три дня конному скакать?

   – Епифана спросила, – призналась жена.

   – А зачем я их в Москву послал, не спросила? Что меня там тревожит и волнует, какое беспокойство гложет?

   – Спросила.

   – И что он сказал?

   – Что ни о чём таком не знает.

   – Аты?

   – А я обиделась. Уж и от меня нынче у тебя тайны завелись. – И, округлив свои медовые глаза, спросила, почему-то понизив таинственно голос: – Уж не на Москву ли замысливаешь поход?

   – Бог с тобой, о каком походе нам сейчас думать? Да и не пойду я никогда на Москву.

   – Тогда зачем послал мальчишек?

   – Они не мальчишки уже. Я в их годы в боях побывал, в походах, в Орду за ярлыком ездил.

«Может, корит себя за то, что послал именно Дебряничева сироту?» – подумала Ефросинья, но промолчала.

   – В самом сердце Залесской Руси ставить неприступный каменный кремль, что сие означает? – Князь вопросительно поглядел на жену.

   – Отгородиться стеной от татар.

   – Не только. Вперёд Дмитрий Московский смотрит, в будущее. И в этом будущем никто уже с Москвой сравниться не сможет. Все княжества под его рукой окажутся. Включая Рязань. А я давным-давно задумал, только никому ещё не говорил. Вот сейчас тебе скажу, только тебе... да... Даже Епишка ничего не знает. Если встанем крепко на ноги, хочу я в Старую Рязань вернуться, там столицу сделать и кремль каменный возвести. Вот и нужно мне знать, пока Дмитрий свой кремль не достроил, из чего стены сложены, какой высоты и толщины, как крепость водой снабжается. Нам бы лет десять без татар прожить... Встать бы каменной крепостью на берегу Оки и ни в какие Мещеры больше не бегать, – мечтательно заключил Олег.

Утром появились Степан и Юшка, усталые и сонные. Шли всю ночь в обход невесть откуда взявшегося татарского разъезда.

Отчитывался Степан на малом совете. Князь Олег пригласил молодого Кореева, тысяцкого, боярина Корнея, дворского, удельного князя старика Милославского, знатока градостроительного дела. Олег Иванович велел вспомнить всё самым подробным образом от первых шагов. Когда Степан стал рассказывать, как стояли они на противоположном берегу Москвы-реки и разглядывали строительство, князь потребовал пергамен, и Степану пришлось рисовать всё, что удалось запомнить. А когда рассказ дошёл до боярыни Дурной, все оживились и потребовали подробностей.

   – Она и вправду такая рябая?

   – Да, – ответил сухо Степан. Его раздражали насмешливые слова и непристойные шуточки по поводу бедной боярыни.

   – Только на лице? А бывает, что и на груди...

Степан промолчал.

   – И всё достояние, выходит, у неё в руках... ну и ну, хитро её отец придумал, хитро... Что ж, рожать надобно.

   – Как рожать, ежели муж на жену взглянуть не может?

   – А платочком прикрыл бы... Вишь, ты-то сослепу смог!

Все заржали.

   – Довольно! – прикрикнул князь. – Не затем собрались, чтобы какого-то Дурного обсуждать. – Но по лицу было видно, что и сам слушал с интересом.

Степан рассказал о вечере, проведённом в малиннике в ожидании ночи, о попытке разведать нижнюю башню, что воздвигнута у самой реки, и о том, что её охраняли копейщики.

   – У всех остальных башен охраны не было, – подчеркнул он в конце рассказа.

   – Молодец, – похвалил Олег Иванович, – на самую важную точку в обороне кремля вышел. Это и есть водовзводная башня, о которой я слышал.

Старик Милославский важно кивнул. Князь расспросил о подвалах, одобрил, что не засмолил Степан факела и не полез в подземелье по таинственной лесенке, подивился, зачем строители завезли кирпич.

   – Видно, облицовывают они обожжённым кирпичом стены в подвале, чтобы не было сырости и оползней, – сказал Милославский.

   – Наверное, ты прав, князь, – согласился Олег Иванович.

Степан выложил на стол совсем усохший, несмотря на то что был завернут в тряпицу, кусок раствора для кладки.

Бояре и оба князя долго щупали, разглядывали, качали головами.

   – Хорошо загашенная известь, её не меньше как десяток лет в яме держали... И где это Митя прятал?

   – А мы и не ведали...

   – На белке замешана.

   – Да, на чистом белке... Без желтка... Потому и в желтизну не отдаёт, белая... Чистый белок, значит...

Раствор заинтересовал бояр почти так же, как рассказ о тайной башне.

   – Давайте, други, отпустим нашего молодца. – Князь обратился к Степану: – Как мне тебя наградить?

Степан встал и поклонился:

   – Для меня награда – честь, что выпала.

Князь милостиво улыбнулся:

   – А что бы ты хотел к чести в прибавок?

Степан не стал задумываться и выпалил то, что заготовил заранее в надежде, что дойдёт разговор до награды за удачный поход в Москву.

   – Дозволь спутника моего Юшку, лучникова сына, меченошей взять. Его боярин Корней хорошо знает.

   – Из смердов? – Вопрос был к Корнею.

   – Из смердов. То правда – его отец лучником у боярина Дебрянича был, – ответил Корней.

   – Дозволяю взять стремянным, – кивнул князь.

Степан вспыхнул, закусил губу и, чтобы скрыть раздражение, поклонился. Меченоша, прояви он себя, мог стать и дружинником, а стремянный поднимался вверх по дружинной лестнице только в самых исключительных случаях. Окостенела при князе Олеге Ивановиче эта самая дружинная лестница, не то что в прошлые времена, когда удаль прокладывала витязю путь на самый верх.

   – И ещё о милости прошу. – Степан выпрямился и взглянул прямо в глаза Олегу Ивановичу. – Отпусти меня в сторожевую сотню, князь!

   – Ополоумел! – выкрикнул боярин Корней. – Ты, княжеский дружинник, под начало сотника идти хочешь?

   – Ты же сам знаешь, боярин, княжеская дружина редко выходит в Дикое поле.

   – Мести жаждешь? – спросил Олег Иванович, и в его улыбке мелькнуло одобрение. – Что ж, дозволяю. Пойдёшь под правую руку[26]26
  Первым заместителем.


[Закрыть] сотника Ивана Шушака. – Князь перевёл взгляд на пергамен, показывая, что разговор со Степаном закончен.

Юшка ждал на княжеском дворе. Два стражника у крыльца с подозрением поглядывали на паренька, но тот пришёл сюда с дружинником, которого все во дворце знали, и стражники помалкивали, решив дождаться десятника.

Степан выбежал и бросился к Юшке, радостно улыбаясь.

   – Ты мой стремянный! – Он обнял друга. – Не удалось сразу меченошей тебя сделать, ну, да всё ещё будет!

   – Зато вместе! – воскликнул Юшка. Парни принялись тузить друг друга, возиться и смеяться так, словно были не на княжеском дворе, а на задах корнеевского дома.

   – Бежим к боярине, возьмём твои пожитки. Сегодня же определю тебя в молодечную.

   – Может, подождём боярина? Наверное, он захочет, чтобы ты боярыне и Алёнке всё, что можно, рассказал.

   – Всё, что можно? – переспросил Степан. Ему вспомнились сальные лица ближних бояр, когда пришлось рассказывать о рябой боярыне.

   – Ну, не всё, – хохотнул Юшка.

Степан вдруг крикнул, срываясь на фальцет:

   – Не смей! Не смей, холоп!

Юшка достал дудочку, пропустил Степана вперёд и побрёл сзади, в двух шагах, наигрывая что-то задумчивое.

   – Прости... – буркнул Степан.

   – Ты не на меня кричишь, а на себя. Не знаешь, как теперь с Алёнкой встретиться.

   – Алёнка ещё коза несмышлёная.

Юшка обернулся и сказал с улыбкой:

   – Коза-то коза...

Глава четырнадцатая

Сотник сторожевой сотни Иван Шушак, невысокий, сухой, жилистый, с лицом, покрытым рубцами от бесчисленных ран, встретил Степана хмуро. Да и чему радоваться? Мальчишка, милостник князя – сразу под правую руку.

   – В походах бывал?

   – Бывал.

   – А в сече?

   – Не довелось.

   – Доведётся. Ты сын боярина Дебрянича?

   – Да.

   – Если ты к нам попросился мстить за отца и мать, – Степан понял, что сотник знал его отца или слышал о трагической гибели семьи боярина, – то напрасно. В сторожевой сотне превыше всего холодная голова ценится. Если можно уйти от сечи, то мы уходим.

   – То-то я смотрю, у тебя на лице живого места нет, одни рубцы.

   – За двадцать лет всякое случалось.

Странное дело, убедившись, что Степан действительно сын Дебрянича, сотник вроде подобрел. Небось наговорили ему невесть что про княжьего милостника...

Несмотря на суровые слова о недопустимости мести, сотник сразу же отправил Степана в далёкий разъезд, хотя отлично понимал, что Степан ещё ничего толком не знает и не разбирается в сторожевом деле. Плохо представляет, как устроены заставы, объезды и засеки, куда едут обычно конные дозоры и где расположены сторожевые вышки, то есть не имеет ни малейшего представления о том сложном, обширном, десятилетия складывающемся хозяйстве пограничья, что находилось в ведении сотника.

...Татар увидели на третий день пути после короткого привала. Было их на первый взгляд не больше десятка. Дозор, такой же, как и рязанский?

Десятник Рязанцев, одногодок Ивана Шушака, всю свою жизнь проведший на границе, негромко скомандовал:

   – Первый пяток, делай, как я! – и, скатившись с седла на землю, понудил коня лечь рядом с собой. Высокий степной ковыль закрыл всех, надёжно спрятав от глаз татарского разъезда.

Второй пяток без слов понял замысел десятника – видно, не в первый раз – и помчался прочь, описывая большую дугу вокруг того места, где залёг десятник. Татарский разъезд, разглядев, что русских вдвое меньше, помчался напрямую, перехватывая путь к отступлению. Степан почувствовал, что его товарищи придерживают коней, – татары слишком легко и быстро их настигали. Ещё несколько мгновений скачки и, развернувшись, русские встретили противника.

Степан во время скачки крутил головой, оглядываясь, потому приотстал и теперь, когда повернулись лицом к татарам, оказался первым. На него летел огромный татарин с высоко поднятой саблей. Степан успел подумать, что конь под ним гораздо тяжелее татарского, и послал его вперёд и вправо так, чтобы враг оказался слева. Степанов конь ударил татарского конька грудью. Степан успел принять удар сабли на щит и тяжело, с оттяжкой, до ломоты в кисти полоснул своей саблей по незащищённой щеке татарина. Противник медленно, словно нехотя, сполз с седла и рухнул на землю. Конь переступил через тело хозяина и тут же встал как вкопанный: учёный, понимал, что нога хозяина застряла в стремени. Степан в растерянности смотрел, как расползается лужа крови, как скребут сухую землю пальцы татарина с длинными, в траурных каёмках грязи ногтями, что-то перехватило ему горло, но тут услыхал отчаянный крик Юшки:

– Стёпка! Сзади!

Он успел обернуться, и как раз вовремя, чтобы встретить второго степняка. Некоторое время они рубились, выказывая каждый высокое воинское умение. Но вдруг татарин резко повернул коня и поскакал в степь. Только сейчас Степан заметил, что пятёрка воинов, залёгших вместе с десятским, налетела на татар сзади и погнала прочь...

Пленного, столь ценимого здесь, на меже, взял сам десятский. Татарина прикрутили его же арканом к седлу и поскакали к верховьям Дона, к ближней заставе.

Пролетел год. Степан раздался в плечах, но стан оставался юношеским: стройным и гибким. В боях – а их было за год столько, что Степан давно перестал делать зарубки на рукоятке сабли, – ему уже не кружило голову желание бить, крушить, уничтожать. Действовал он, уже вопреки возрасту, осмотрительно и хладнокровно. Если зарывался, то рядом оказывался верный Юшка – вот у кого, несмотря на ещё мальчишеский румянец, осмотрительность была как у седоусого дружинника.

   – Поражаюсь я тебе, парень, – сказал как-то Юшке сотник Иван. – Будто и не ты вместе со Степаном испытал в детстве весь ужас татарской резни. Сражаешься, как щи хлебаешь. Размеренно и спокойно, только что отдуваешься.

   – А у меня ещё одно дело есть, кроме как сражаться.

   – Какое же?

   – Степана оберегать.

Юшка не стал вдаваться в объяснения. Оберегать – и всё. Но сам тайно предавался не детским и не юношеским мечтам – представлял себе: вот захватят они со Степаном богатую добычу и пленных, накупят кабальных, поднимут вотчину Дебряничей, приглядит себе Степан боярышню, просватает, пойдут у них дети, а там, глядишь, и Юшкина судьба повернётся, женится и он и будет растить Степановых и своих детишек в тишине и покое, подальше от боев и сражений... Хотя не был Юшка трусом: не знал он страха в боях, волнения в битвах и сечах. Всё видел, всё замечал и – не дай бог противнику соблазниться его юным видом – рубился с превеликим искусством не только на саблях, оружии хитром, коварном, требующем ума и ловкости, не только на мечах, оружии простом и незатейливом, но и на боевых топорах, оружии для людей могучих, с сильными руками, способных отбить удар самого сильного противника. Ростом Юшка не уступал высокому Степану, в плечах же был даже чуть пошире.

Сторожевая сотня Ивана Шушака насчитывала почти две сотни копий. Две полусотни под началом подручных непрерывно находились на меже с Диким полем. Правда, понятие «межа» тут не совсем подходило: ничего общего с границами с Москвой или там с Нижним Новгородом не было. Те шли от прадедов, вились от приметного оврага к долу, от дола к холмику, от холмика к ручью. Перечислить приметы, места, где проходит граница, мог не только воин сторожевого отряда, но и любой мужик. А межа с Диким полем проходила там, где не решались осесть в поисках свободной земли и лучшей доли даже отчаянные рязанские мужики, там, где кончались пали[27]27
  Паль – выжженное в лесу место для распашки.


[Закрыть] и начиналась целина. И ещё по целине немерено к югу до мест, где начинали изредка появляться степняки. Так велось с незапамятных времён, с тех пор, когда ещё и в помине не было ни татар, ни монголов, ни Мамая, ни Сарыходжи, были только половцы со своими кочевыми вежами.

Хотя Степан повелением князя Олега Ивановича был под правой рукой сотника, но самостоятельно с полусотней ещё ни разу к меже не выходил. Он не переживал по этому поводу, понимал, что ни опытом, ни возрастом ещё не вышел. Вот придёт время, и пошлют его с десятком, а может, и с двумя десятками дозорных в первый самостоятельный поход. Ждал, волновался и грустил – степная межевая война оказалась до одури однообразной и мелкой. Все пленные татары, как назло, показывали одно: Мамай, набравший к этому времени огромную силу в южных степях и в Крыму, о походе не помышляет.

Стороной прошёл Арапша, потом Сарыходжа. Бог миловал Рязань. Из Залесской стороны доходили тревожные вести: рассказывали, что Литва во главе с великим князем литовским Ольгердом напала на Москву. Он простоял три дня под стенами нового белокаменного кремля, ограбил и сжёг пригороды, зверствуя ничуть не меньше татар, но ушёл, так и не одолев кремль.

Рассказывали и о московских распрях с Тверью, но эти слухи Степана не волновали – Тверь для него так и осталась пустым звуком, чем-то чужим. Вот Новгород, хотя и был он куда как дальше от Рязани, нежели Тверь, воспринимался как свой, родной город. И Нижний Новгород тоже. Он, как рассказывали, совсем недавно пострадал от ушкуйников[28]28
  Ушкуйники – речные разбойники.


[Закрыть]. Вот же напасть какая – ушкуйники из Новгорода грабят, казалось, своего родного брата, Новгород Нижний, сжигают посады, ослабляют русский же народ. Понять этого Степан не мог.

Глава пятнадцатая

На столе лежал большой харатейный чертёж Русской земли. Олег Иванович сосредоточенно изучал его, когда в библиотеку без спросу, на правах старого друга, вошёл Кореев. Из-за его спины выглядывала немного смущённая физиономия Васяты.

Князь удивился – последнее время старый приятель был редким гостем в его тереме.

   – Дозволишь войти, великий князь? – спросил Васята.

В его голосе странным образом смешались обида, робость и вызов.

   – А я уж, грешным делом, решил, что ты из города уехал, – заметил Олег Иванович.

Лёгкий упрёк означал одновременно и разрешение войти, и радость встречи со старым товарищем. Васята, в отличие от молодого Кореева, слова понимал в их прямом, буквальном смысле и потому принялся оправдываться, путано объясняя причины, по которым давно не бывал у князя.

Кореев заметил, что многословие друга начинает раздражать Олега Ивановича, и перебил его, указывая на чертёж: в Дикой степи скакали татары на конях, нарисованные когда-то Васятой:

   – Помнишь? Ты ещё за киноварью к изографам бегал.

Васята споткнулся на полуслове и удивлённо воззрился на чертёж:

   – Надо же, тот самый!

Чертёж был подновлён: к левой его кромке прилегали подклеенные листы пергамена, на которых торопливо, без должного старания, были нанесены границы Литвы и контуры Правобережья от Днепра до Днестра.

   – Вот, други, как выяснилось, в те времена мы не очень в будущее заглядывали. Не дальше Дикого поля.

   – Тебя Ольгерд после похода на Москву стал беспокоить? – понял князь Кореев.

   – Я бы на его месте, получив отпор под Москвой, направил полки в северские земли. Вот, – показал князь на чертеже, – почти беззащитные лежат: Новгород-Северское княжество, Дебрянское. Захватит – станет нашим соседом. Причём очень беспокойным. Немногим лучше, чем ордынцы.

   – Слышал я, что он привечает русских князей, – заметил Кореев.

   – Не все ему в рот смотрят, – сказал Олег Иванович. – Боброк-Волынский, как я наслышан, к Москве отъехал. А Боброк – воевода знатный, известный не только в наших пределах, но и там, в латинских странах. – Он неожиданно обратился к Васяте: – Нет ли у тебя знакомого торгового гостя, который был бы связан с Вильно и Колыванью[29]29
  Колывань – нынешний Таллинн.


[Закрыть]?

Васята растерянно заморгал, переводя взгляд с князя на Кореева:

   – Почему у меня?

   – У меня – нет. У Епищки, – князь сознательно назвал друга старинным детским именем, – тоже, я сие доподлинно знаю. У кого же мне ещё спросить?

   – У меня есть, – неожиданно кивнул Васята.

   – Ну вот! Кто он?

   – Жуковиньем[30]30
  Жуковинье – ювелирные изделия, драгоценные камни.


[Закрыть] торгует. К нам с Янтарного моря дивные бусы да браслеты привозит, я не раз у него покупал. Отсюда жемчуг да скань серебряную возит.

   – Своих девок одариваешь? – улыбнулся князь.

   – Какие девки, великий князь? – обиделся Васята.

   – Тогда для кого жуковинье?

   – Приданое будущим дочерям собираю.

   – Ишь ты, запасливый какой. Ладно, други, хватит лясы точить. Скажи-ка, Васята, твой торговый гость, он как, верный человек?

   – Верный, коли ему прибыток светит.

   – А если очень большой прибыток?

   – Тогда и очень верный. Да что нужно-то, Олег Иванович? – рискнул опустить титул Васята.

   – Нужен человек умный, приметливый, чтобы, проезжая по Ольгердовым землям, ворон бы не считал, а всё запоминал и нам потом докладывал.

   – Глубоко ты свои коготки прячешь, – вдруг выпалил Васята и рассмеялся. – Десять лет назад ты бы так не сказал.

   – Так ведь десять лет не малый срок. За десять лет медведя кувыркаться да бабу изображать выучить можно.

   – А ты не медведь, – расхрабрившись, подхватил Васята, но натолкнулся на строгий взгляд. – Прости, великий князь.

Олег Иванович сделал вид, что не обратил внимания на оговорку:

   – Как встретишь своего торгового гостя, прощупай его. Если почувствуешь, что он клюнет, сведёшь с Епифаном.

   – Почему с ним? Разве я не могу сам вести такое дело?

   – Можешь. Но Епифан лучше, он уже давно к таким делам приставлен. Но о том молчок!

«Господи, – ожгла Васяту внезапная догадка. – А я и не ведал, не чуял. Вона где кроется тайна влияния Епишки на князя...»

Дремавшая до поры ревность проснулась в душе Васяты.

Глава шестнадцатая

Три недели Степан со своим десятком неторопливо ездил вдоль межи, забираясь иногда вглубь Дикого поля, и не встречал при этом ни души. И вдруг как-то под вечер столкнулся он с медленно бредущим чумацким[31]31
  Чумак – возчик на волах, перевозящих соль и рыбу.


[Закрыть] обозом с солью, невесть каким ветром занесённым сюда, в сторону от наезженных дорог. Грязные волы грустно волокли огромные скрипучие телеги по неторной дороге.

Степан обрадовался – как-никак живые люди в степи, есть возможность поговорить, узнать новости.

Вместе устроились на ночлег. Чумаки угостили соскучившихся по домашней еде воинов салом, лепёшками, пареной репой и луком. Налили мёду – всё нашлось у них в необъятных телегах. Насытившись, Степан стал расспрашивать старшину чумаков.

Старшина был здоровенный дядька с вислыми усами, медлительный, как и его волы. На вопрос, что занесло обоз так далеко от привычного чумацкого шляха, известного всей степи, он ответил: с тех пор как Литва захватила Киев, никто за соль платить и не думает. Литва считает, что берёт по праву завоевателя, а киевляне обнищали так, что с них и денег просить стыдно.

   – Плохо живут под Литвой?

   – Ох, плохо. Киев за сто лет после татар никак восстановиться не может, у города и стен-то не осталось, некому возводить. Вот Литва и налетела, захватила его, почитай, без боя. Теперь господами ходят. За соль не платят... – Чумак всё время возвращался к тому, что его волновало. – Татары и те платят, на что нехристи... Рыбу-то мы в Киев не возим, рыбки и своей у киевлян хватало. А соль – кто ж им повезёт, ежели не платят? – говорил всё это чумак без особого возмущения, раздумчиво, принимая события как данность.

   – Ну, а ещё что происходит в ваших краях?

   – Татары в Крыму осваиваются. Мамай. О таком слыхал?

Степан сказал, что, конечно, слыхал, о Мамае вся межа наслышана.

   – Так вот, Мамай Ногайскую Орду под себя подмял. Силы теперь у него невиданно. Но пока сидит смирно. Орда коней откармливает...

«Коней откармливают – к походу», – подумал Степан.

   – Правда, – продолжал рассказывать чумак, – пошла недавно тьма[32]32
  Тьма – десять тысяч.


[Закрыть] ордынцев, а то и поболе, на закат. Только думаю я, что потопчут они разорённые земли попусту и повернут на восток, к вам, в Рязань, либо к Москве. Что им на Киевщине нынче взять? Опять же и с Литвой драться не больно захочется...

Степан понимал, что в словах чумака есть истина: и раньше случалось такое – покрутится Орда по выжженным нищим землям древней Киевской Руси и идёт на восток, где, открытая всем налётам, лежит Рязанская земля.

Ночью, когда лежали у чумацкого костра, Юшка подкатился под бок к Степану и зашептал, что надобно к сотнику гонца послать, сообщить о татарах, которые двинулись на закат. Степан и сам подумывал об этом, потому согласился, а утром вдруг решил, что именно они с Юшкой и поедут к сотнику.

Так и получилось, что в конце марта, ранним утром, когда синее до неправдоподобности небо ещё только обещало солнечный тёплый день, подъехали они с Юшкой к городищу. Грязные, усталые, голодные, с радостью смотрели на невысокие стены, сложенные из могучих дубовых колод. Ещё при отце Олега Ивановича их приволокли сюда из далёких дубрав. С тех пор городище служило и местом отдыха, и местом сбора для сторожевой сотни. Одно время жил здесь и сам воевода, а после его гибели располагался лишь сотник, да по-прежнему оставались те, кто сроднился с границей и не хотел оставлять нажитое. Городище подвергалось разграблению и разору каждый раз, когда татары шли с большой силой на север, но стремительные налёты малых отрядов выдерживало.

Ворота отворились. Степан и Юшка, весело поздоровавшись с пожилым воротным, бывшим воином их же сотни, поскакали, торопя коней, к молодечной избе. Дом сотника стоял рядом и выделялся высокой покатой крышей. После однообразной степи Степан с удовольствием смотрел на выглядывающие из-за каждого забора ветви яблонь, ещё по-зимнему обнажённых, но уже набухающих – вот-вот появятся на них почки, чтобы с первыми лучами настоящего весеннего солнца выбросить клейкие зелёные листки. Заглядевшись, Степан не заметил у одного из домов огромную лужу. Конь преодолел её, подняв кучу брызг, и тут же Степан услышал гневный женский голос:

   – Смотри, куда скачешь! Али ослеп?

   – Извини, красавица, – весело ответил Степан, но тут в лужу влетел конь Юшки, тоже поднял тучу брызг и обдал женщину так, что она в сердцах крикнула:

   – Чтоб вам провалиться, аспиды!

Её лицо с пятнами грязи было таким забавным, а гнев так живописен, что Степан и Юшка, переглянувшись, фыркнули и, пришпорив коней, умчались к молодечной.

Сотник, выслушав доклад, разрешил им остаться на пару деньков.

Степан почистил коня, отнёс в молодечную перемётную суму и принялся разбирать её.

Этой зимой случайно в устье небольшого овражка наткнулись они с Юшкой на трёх татарских воинов, греющихся у небольшого костерка. Чуть поодаль стояли их кони. Почему татары оказались здесь, вблизи русской границы, так далеко от своих кочевьев, Степан и Юшка не успели узнать, потому что в коротком бою пленного взять не удалось. В перемётных сумах убитых они нашли перстни, женские украшения и холщовый мешочек с крупным речным жемчугом. Поскольку победили они татар в равном бою, добыча принадлежала им и в общий котёл не шла.

Покопавшись в перемётной суме, Степан извлёк перстенёк с яхонтом, полюбовался им и спросил сидящего рядом и наблюдающего за его действиями Юшку:

   – Не против, если я давешней молодице подарю?

   – Какой ещё молодице?

   – Той, что мы грязью забрызгали.

   – А не жирно ли будет? – спросил прижимистый Юшка.

   – А не жирна ли грязь была, что обдала молодку?

   – Скажи прямо, приглянулась она тебе?

   – Да я и не разглядел-то её, видел только, что всё лицо в грязи.

   – Что с тобой делать. Дари.

Встретиться с молодицей оказалось не просто. Степана долго выспрашивали у ворот, кто, зачем да почему. Потом старик сторож передал его в руки въедливой старухи. Та повторила расспросы, долго жевала беззубым ртом, размышляя, наконец, приняв решение, повела Степана в дом, как выяснилось позже, принадлежавший покойному воеводе. Жил тот, судя по всему, богато. Их встретила воеводиха, вдова. Она тоже подвергла Степана допросу, недовольно поморщилась, и только когда тот сказал, что он дружинник князя Олега Ивановича, хотя и служит в сторожевой сотне, смягчилась и велела позвать сестрицу.

Вошла молодица. Степан сразу обратил внимание на её улыбчивые пухлые губы и никак не мог себя заставить отвести от них взгляд. Он даже не смог бы сказать, какого цвета глаза у женщины, разглядел только веснушки, покрывающие мелкой россыпью задорный носик.

Воеводиха, подойдя к молодице, схватила её за руку, зашептала раздражённо. Степан разобрал несколько слов: «Бесстыжая, и года не прошло, как вдовье сняла...»

Вдовица – теперь Степан так называл про себя молодую женщину – снисходительно улыбнулась старшей сестре, повела рукой, как бы отстраняя её, и спросила певучим голосом:

   – Подобру ли доехал? – Затем добавила, озорно сверкнув в улыбке ослепительными зубами: – Подобру ли лужу пересёк?

Воеводиха возмущённо зашипела и отошла от сестры, присела на лавку, сложив руки на животе и поджав губы.

   – Пришёл прощения молить за нашу неосторожность, милостивая госпожа. – Степан вспомнил, чему когда-то учили его в доме боярина Корнея.

Он достал перстенёк и протянул вдове:

   – Вот, прими в покрытие вины моей нечаянной.

Вдовица зарделась, как молоденькая девушка, взяла перстень, полюбовалась и вернула Степану:

   – Не по вине подарок, добрый молодец, не могу принять.

   – Вот дурища, – рявкнула воеводиха.

Степан понял, что в ней найдёт сторонницу, и обратился:

   – Может, старшая сестра за меня слово замолвит? – Он снова протянул перстенёк.

Глаза старой воеводихи жадно блеснули, она вожделенно схватила перстень и стала пристально его разглядывать.

Отрезая женщинам путь к отступлению, из опасения, что старшая сестра вдруг передумает, Степан поклонился низким поклоном и пошёл к двери.

   – Увидим ли мы тебя ещё, дружинник? – спросила вслед младшая.

   – Завтра возвращаюсь в дозор, – ответил Степан и вышел.

Добираясь по раскисшей улице до молодечной избы, он думал, что, конечно, неплохо было бы остаться здесь на несколько дней и поближе познакомиться с молодой вдовицей. В мыслях вдруг возникла боярыня Дурная, и его обдало жаром точно так, как бывало обычно в неспокойных снах.

   – Ну что? – спросил Юшка.

   – А ничего. Завтра возвращаемся в дозор.

   – До завтра ещё целый вечер и ночь.

   – Не болтай!

   – Зачем перстенёк-то отдал?

   – За вину поклонился.

   – Повинился, поклонился... что-то не верится мне. Слова у тебя какие-то округлые... – Юшка отлично видел, как друг всё больше и больше смущается и раздражается.

Степан действительно злился, но не на Юшку, а на самого себя. Вся затея с перстеньком показалась глупой, никчёмной и даже постыдной.

   – Перстеньки, они ведь на дороге не валяются. Собаке под хвост... – сказал Юшка, но, заметив хмурый взгляд друга, умолк на полуслове.

Степь просыпалась после зимней спячки стремительно и бурно. Чуть ли не в один день всё зазеленело, воздух зазвенел от птичьего пения, невидимое зверье сновало по степи, оставляя за собой лишь на краткий миг след – волнующийся ковыль. Это только незнакомому со степью человеку кажется она мёртвой пустыней, навевающей тоску. За один год Степан подружился со степью, научился читать её, как добрую знакомую книгу. Про Юшку и говорить нечего, он освоился ещё быстрее Степана, даже овчинную безрукавку стал носить мехом наружу, по-татарски, утверждая, что так куда удобнее – годится и под доспех, и на доспех. Однако своих коней, рослых и тяжеловатых, ни Степан, ни Юшка не думали менять на татарских выносливых, юрких лошадок, хотя и не раз замечали, как, неказистые на вид, они стремительно уходили от противника, легко перенося долгую скачку. Зато русские лошади были незаменимы в сече: боевой тяжёлый конь, да ещё с кольчужным убором, налетал грудью на вражескую лошадь и сбивал её с ног.

...Они неторопливо ехали едва заметной тропкой, время от времени останавливаясь, вставая на седло и оглядывая степь. Татары появились внезапно. Видимо, они поджидали русских, лёжа с конями в высоком ковыле. В быстрой сече Степан зарубил одного, другого свалил Юшка. Не одержав лёгкой победы, татары умчались...

Степан почувствовал сильную боль в руке. На рукаве появилось кровавое пятно. Юшка подскакал, они осмотрели руку и обнаружили глубокую рану, из которой текла кровь. Юшка попробовал остановить её всеми известными ему способами, но кровь продолжала течь. Степан на глазах бледнел, покрываясь холодным потом, у него закружилась голова, тело опутала липкая паутина противной слабости.

Пожалуй, впервые Юшка растерялся. Что делать? До заставы два часа езды, а до городища вообще целый день. И помогут ли ему на заставе? Там такие же, как и он, простые воины. А довезёт ли он Степана до городища? Юшка торопливо перевязал ремнём раненую руку выше раны, прикрутил Степана арканом к седлу и погнал коней во весь опор.