Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Князь сидел за столом, потягивая мёд из высокого золочёного кубка. Рядом с ним вольно расположился молодой боярин Кореев.

   – Доводилось тебе слышать, Степан, что Москва каменный кремль строит? – спросил Олег Иванович, усадив дружинника за стол и налив ему собственноручно кубок мёда.

   – Да, князь.

   – А не одолевало ли любопытство – что за кремль, как да зачем? Во всех городах на Руси деревянные детинцы стоят, кроме Галича, Пскова и Полоцка.

   – На то причина есть – им от западных соседей обороняться приходится, – вставил боярин.

   – Конечно, интересно, что за чудо каменное строят москвичи, – сказал Степан.

   – Вот и мне любопытно. И боярину Корееву тоже. Послали мы лазутчиков – отборных молодцов из сторожевой сотни. Никто не вернулся. Москва вот уже полгода о кремлёвском строительстве гудит, а толком никто ничего не знает. Дмитрий Московский юнец, на два года старше тебя, а вон как всех взбаламутил своим строительством. Кремль каменный... – Олег Иванович тяжело вздохнул. Он великолепно понимал значение каменной крепости в сердце Залесской Руси. Кремль сразу же выдвигал Москву на главное место среди княжеских стольных городов, а значит, и Дмитрия среди князей, толкающихся за место на лествице, ведущей к великому княжению.

Князь задумался о своём. Юноша сидел, не решаясь пить мёд, и глядел на Олега Ивановича. Ни одной мысли не возникало в его голове, только пустота напряжённого ожидания чего-то важного, судьбоносного.

   – Надумали мы, – прервал молчание Олег Иванович, – послать тебя в Москву.

Степан вскочил на ноги и стал кланяться.

   – Ты сиди, – хмуро усмехнулся князь. – Пойдёшь в обличии слепца, с гуслями, с поводырём. Постарайся попасть в кремль. У нас, на Руси, любят пение, не может быть такого, чтобы нового молодого слепца не послушали. Может, в кремль и пройдёшь. Если удастся, осмотри всё, но главное, постарайся узнать, где у них тайный ход к Москве-реке проложен. Понимаешь?

   – Ибо не может никакая крепость осаду выдержать, если нет в достатке воды, – подал голос Кореев.

   – Мы... вы... Рязань собирается воевать с Москвой? – Степан не сумел скрыть своего недоумения.

   – Не собирается, но знать надобно.

   – Знание сие хоть и малое, но последствия от него великими стать могут, – заметил Кореев.

   – Подберём тебе поводыря, – продолжил князь, – парнишку лет двенадцати. Смышлёного.

   – У меня есть поводырь, – вдруг, не зная как, осмелился сказать Степан.

   – Кто же?

   – Сирота из нашей деревни, единственный, кто кроме меня тогда спасся. Юшка, – торопливо и путано объяснил Степан. – Верный человек.

   – Сколько вёсен ему?

   – Пятнадцать.

   – Многовато, – протянул боярин с сомнением в голосе.

   – Нет, он тощий, глазастый, малец на вид, – Степан почувствовал, что затея может получиться, и принялся перечислять достоинства друга: – Он у боярина Корнея со мной вместе всю дружинную науку прошёл. И на мечах, и на саблях, и на скаку из лука. И на дудочке играет, – вспомнил он вдруг, – дивно играет. Мы с ним, бывало...

   – На дудочке, говоришь? Тогда хорошо, – перебил князь. – Значит, поводыря мы сыскали. Но хочу сразу предупредить: можно в этом деле и головы лишиться, ежели попадётесь. Не страшно?

Даже если бы и было страшно, Степан ни за что не признался бы...

Он возвращался, не чуя под собою ног от возбуждения. Лазутчик в сердце Москвы! А там, глядишь, возьмёт Юшку меченошей, если выполнят они хорошо поручение князя. А сам-то князь... почти домашний, ну, не строже Корнея... отец родной. Боярин Кореев и то суровее.

Что может быть, если разоблачат московские лже-слепца, Степану сейчас даже в голову не приходило, так опьянён он был заданием.

Хотелось побежать, рассказать обо всём боярину Корнею, но Степан понимал: даже наставнику нельзя ни словечка, ни намёка. Юшку заберут у боярина по велению князя. Вот вернутся – он постарается выпросить верного друга в меченоши. Меченоша в княжеской дружине – великая честь для сына смерда. Из меченош, случалось, и в дружинники, и в сотники, и даже в наместники выходили смелые воины.

Степан долго не мог заснуть, всё думал, как пойдут они с Юшкой в Москву. Уже засыпая, решил: вот и начало его службы.

Глава двенадцатая

Путь на Москву из Рязани был известен: вверх по Оке до впадения в неё Москвы-реки и дальше по реке Москве до самого города, что на семи холмах раскинулся привольно среди дубрав и вековых сосен.

За время пути Степан наловчился глядеть сквозь приспущенные веки, чуть приподняв голову и нащупывая палкой дорогу. Уже через два дня они с Юшкой «спелись». Гусли, хотя и небольшие, сиротские, звучали звонко, дудочка вторила им, голос Степана лился полнозвучно. Подавали им изобильно, особливо молодые бабы, горестно глядя на пригожего слепца с таким завораживающим душу голосом. Не раз и не два зазывали их в боярские терема, и там пел Степан, соразмеряя сильный голос с тесными горницами, поглядывая сквозь веки на молоденьких девушек и зрелых боярынь, откровенно любующихся юным певцом. В одном таком доме подарили ему новую вотолу[21]21
  Вотола – верхняя грубая одежда, накидка.


[Закрыть], чуть широковатую, но такую добротную, что пришлось её, сойдя от боярской вотчины, утопить в реке, наполнив каменьями – никак не вязалась новая накидка с сиротским обликом, придуманным Олегом Ивановичем.

Москва началась незаметно сёлами Братея, Ногата, Коломенское, богатыми, обширными, крепкими, каждое – что твой городок на Рязанской земле. А город сам оказался грязным. Может, потому, что направили их местные люди через поселения ордынцев, где дома стояли за глухими тынами, а проезжая часть улицы не была мощена брёвнами.

Но вот наконец и наплавной мост, за ним подъем на гору. Мужик, что показывал дорогу, подъем почему-то назвал спуском[22]22
  Васильевский спуск.


[Закрыть], а открывающиеся за ним торговые лавки пожаром[23]23
  Пожар – древнее название Красной площади.


[Закрыть]. Ну да то московские дела... Юноши смотрели – Юшка во все глаза, Степан из-под опущенных век – на строящийся кремль. Белые, вернее, слегка желтоватые стены, сложенные из крупных известковых плит, поднялись уже вдоль реки и оканчивались на углах могучими квадратными башнями. Башни заметно выступали вперёд от линии стен, что давало возможность засевшим в них лучникам при осаде стрелять в нападавших как бы сбоку, а то и вовсе со спины. Расстояние между башнями определить через реку было трудно, но Степан и Юшка сошлись: чуть меньше двойного полёта стрелы, иными словами, стрелки с двух соседних башен могли свободно держать под прицелом всю стену. Перед тем как отправиться в Москву, Степан прочитал несколько греческих книг, посвящённых искусству фортификации, и благодаря этому сумел углядеть все хитрости расположения башен. Он поблагодарил мысленно многомудрого священника, что обучал его греческому в доме боярина Корнея.

   – Ловко, – восхитился Юшка, когда Степан объяснил ему. – Кто же научил Дмитрия Московского так мудро стены складывать?

   – Олег Иванович говорил, что якобы вызвался строить кремль мастер Лука Псковитянин.

   – Псковитянин, конечно, может, – уважительно протянул Юшка, хотя сам едва ли мог сказать, где располагается этот самый Псков, по имени которого назвался мастер, и чем он, кроме славных побед над немецкими рыцарями, известен.

Степан не стал пояснять, отложив просветительскую беседу на вечер, – уж больно наглядно в погожий день раскрывался перед ним замысел великого строителя белокаменного московского детинца. Подумалось, что одно лишь сомнительно во всём замысле – известняк, строительный камень, применяемый и в Рязани, в стене мягок, сильного удара больших пороков[24]24
  Порок – стенобитное оружие, таран.


[Закрыть] не держит, потому в Рязани используется больше для придания красоты, легко поддаваясь резчику... Ну да, наверное, столь опытный мастер придумал, как укрепить стены.

Так думал Степан и, пользуясь тем, что никого из прохожих в это время поблизости не было, стал смотреть на строительство во все глаза.

Отдохнув, юноши неторопливо пошли на мост. Потолкавшись на привозе – москвичи его назвали татарским словом базар, смешно при этом «акая», – друзья поняли, почему рязанские лазутчики не смогли ничего разузнать о строительстве в самом кремле: подъезды к двум главным башням перекрывали рогатки, копейщики стояли, бесцеремонно заворачивая всех, кто пытался проникнуть за рогатки, а особенно нахальных – просто вышибали. Пропускали лишь телеги, груженные белым, ещё не обтёсанным камнем, да и те досматривали с тщанием. Подивился Степан в который раз мудрости Олега Ивановича, его знанию человеческой души – к слепому пригожему юноше весь без исключения суматошный базарный люд относился по-доброму. Он решил не терять зря времени и шепнул Юшке, чтобы присмотрел уголок, где можно было бы сесть с гуслями. Тот быстро отыскал местечко и провёл туда Степана.

На пробу Степан запел былину об Илье Муромце, справедливо рассудив, что не может старинная и самая известная на Руси песня не привлечь внимания москвичей.

Он не ошибся. Уже при первых звуках гуслей и вторящей им мелодичной дудочки торопливые москвичи застывали и затем медленно шли к двум юношам, словно боясь вспугнуть мелодию шумом шагов. Вскоре толпа выросла настолько, что задним не было ни видно, ни слышно, но люди терпеливо стояли.

Когда закончили, Юшке не пришлось даже ходить с шапкой по кругу – столько накидали им всего разного.

Степан спел ещё две былины, уже особо не задумываясь над выбором, ибо понял: песни живут на всей Руси, независимо от княжеств и распрей, подавая пример единства и преемственности, будь то песни новые или старые, пришедшие из седой древности, из батюшки-Киева и Господина Великого Новгорода.

Нагруженные корзиной с пирогами, кусками варёной говядины, пареной репой и луком, корчагой с квасом – всем, что надавали им щедрые люди, Степан и Юшка брели по мощённой кругляком улице, размышляя, где бы переночевать. Решили, что лучше добраться до ближайшего монастыря и там, на подворье, искать пристанище.

За высоким глухим забором басисто залаяла собака. Открылась незаметная калитка.

   – Эй, поводырь, поди-ка сюда, – раздался старушечий голос.

В проёме калитки стояла сгорбленная низкорослая бабка. Юшка подошёл.

   – Это он на Пожаре пел? – спросила старуха, указывая на Степана.

   – Он.

   – Слава тебе господи, обнаружился. А то этот дурень Тихон боярыне говорит: райский голос, райский голос – а кто да что, толком сказать не может. – Всё это старуха произнесла так, словно Юшке должно быть известно, кто такой дурень Тихон и что он рассказывал неведомой боярыне.

   – Бери своего увечного и входи, – неожиданно закончила старуха.

   – Зачем?

   – Как зачем, остолоп? Боярыне петь.

   – Мы уже устали, ночлег идём искать.

   – Ну и дурень же ты, почище Тихона! Ночлег! Тут тебе и стол накроют, и ночлег дадут, и всё... – зашипела раздражённо старуха. – Ты хоть знаешь, чей это дом?

   – Не, – признался Юшка. – Калики мы, впервой на Москве.

   – Воеводы Тютчи, отца ближнего боярина Захара Тютчева. Идёшь по Москве и не знаешь, где нога твоя ступает! Ну что встал, веди своего увечного во двор.

Юшка взял Степана за руку и ввёл его в калитку.

В глубине двора стоял просторный терем с высоким затейливым крыльцом, гульбищем, пристройками, с крытыми переходами и хозяйственными строениями. Остервенело лаял огромный кобель, задыхаясь на крепкой цепи. Лениво плёлся пушистый рыжий кот, не обращая внимания ни на пса, ни на людей. А слева начинался сад. Кусты малины, смородины, невысокие яблоньки, сливы, вишни стояли ухоженными ровными рядами. В глубине мелькали яркие платья дворовых девок.

Старуха подвела юношей к двери, ведущей в подклеть, выпростала тонкую, как у ребёнка, руку из-под платка и откинула деревянную щеколду. Она вошла первой, приглашая жестом молодых людей последовать за ней.

   – Вот вам ночлег. Сено свежее, сухое, рядно чистое. Банька у нас на заднем дворе, сегодня как раз топили. Мойтесь, стелитесь, отдыхайте, потом – к столу.

   – У нас есть что перекусить, бабушка, спасибо, – сказал Юшка.

   – Кто же в доме Тютчи своё ест? Христос с тобой, дурень, боярыня с меня шкуру спустит, коли узнает, что допустила я такой срам.

...Вечером, распаренные после бани, во всём чистом, сидели юноши за столом в просторной горнице, старуха потчевала их, не переставая ворчать. Из её воркотни они узнали, что старый боярин служил ещё деду нынешнего князя – Ивану Калите, что погибли у боярыни в схватке с погаными двое сыновей, один из них дивным голосом от Бога был одарён, с тех пор и привечивает она певцов, гусляров и гудошников. И ещё не велела бабка грустные песни петь, чтобы не расстроить боярыню – лёгкая она на слёзы, хоть и радует её младший сын, храбрый и удачливый красавец.

   – А самого Тютчи не будет, уехал в кремль, – важно сказала старуха.

Степан мгновенно насторожился, но так и не услыхал ничего о кремле.

Вошла боярыня, невысокая, дородная, лицо круглое, гладкое, без единой морщинки, хотя и было ей никак не меньше пятидесяти лет. За ней в горницу вошли две девушки, скорее всего дочери, и целый сонм сенных и дворовых девок.

...Степана долго не отпускали, просили петь ещё и ещё, так что, вернувшись в свою клетушку, утомлённые, юноши заснули как убитые.

Проспали до полудня.

   – Что дальше делать-то будем? – задумчиво сказал Степан.

   – А ничего, – беззаботно ответил Юшка. – Поедим.

   – А дело?

   – А что дело? Такое не в один день делается. Год уже, как воздвигают этот кремль, ещё успеем. Опять же неплохо самого боярина дождаться.

   – Зачем нам боярин?

   – Он же в кремле был, может, чего и узнаем.

   – Так он тебе и расскажет.

   – Ну... рассказать не расскажет, а меж словами и обмолвиться может. Да к тому ж другой ниточки у нас нет.

Вечером они опять пели, на этот раз рядом с боярыней сидел сам Тютча, а с ним и пара гостей. Хозяин слушал, важно кивая головой, никаких разговоров ни с домашними, ни с гостями не «вёл, даже когда Степан и Юшка замолкали, чтобы передохнуть.

Степан опять забеспокоился: если так и дальше пойдёт, Тютчи ими «угощать» всю Москву станут, сколько ещё времени им здесь маяться?

Но на следующий день, к вечеру, заглянула давешняя бабка и сказала, что отправляют их нынче к самим Вельяминовым.

   – Рассказал им о вас боярин и теперь рад одолжение тысяцкому сделать.

Это имя было хорошо известно на Руси и не только на Москве. Наследственные московские тысяцкие, бояре, род которых уходил в далёкое прошлое, были по богатству, значимости и власти вторыми после княжеской семьи, если не равными.

«Ну вот, – подумал Степан, – теперь нас из рук в руки, из дома в дом передавать будут».

   – Куда идти-то? – спросил без околичностей Юшка.

   – Не идти, парень, повезут вас как бояр – с почётом в кремль, там терем Вельяминовых спокон века стоит.

Степан почувствовал, как ёкнуло сердце, – вот оно, пришло везение! Прав был Юшка, когда говорил, что не след торопиться... Он хотел было расспросить бабку, разузнать подробнее, где, в каком месте кремля живёт Вельяминов, но решил не проявлять излишнего любопытства, чтобы не насторожить старуху.

Кремль поразил теснотой, грязью, строительной бестолковщиной. Хотя и вечерело уже, работы не прекращались – жгли костры. Хоромы Вельяминовых были огорожены крепким забором, терем от старости потемнел, постройки сгрудились на тесном пространстве. Сделано всё было прочно, добротно, угадывалось древнее родовое гнездо.

В тесной горнице народу слушать Степана набилось много. Голос звучал плохо из-за духоты и усталости после вчерашнего, непривычно долгого пения.

Вечером Юшка выбрался из отведённой каморки оглядеться. Вернувшись, сказал:

   – Может, сейчас и уйдём?

   – А как нас завтра хватятся?

   – Мы уже к тому времени всё в кремле облазим.

   – Как из кремля уйдём? Ежели хватятся, искать станут – догонят...

   – Пожалуй, ты прав, – согласился Юшка. – Хотя самое бы время уйти, никого нет. Тут все такие беззаботные, – видать, на стражу у кремлёвских ворот надеются. Ну да ладно, утро, как говорится, вечера мудренее...

Утром они долго ждали, когда их накормят, с грустью вспоминая корзину с пожертвованиями, что оставили за ненадобностью в клетушке у Тютчи, – сейчас она была бы кстати!

Когда наконец дворня соизволила их накормить, пришёл дюжий мужик и отвёл в соседний боярский терем. И хотя время было ещё раннее, до вечера далеко, их сразу же пригласили попеть. Присутствовала лишь боярыня да двое девок. Степан успел разглядеть только лицо, набелённое сверх всякой меры, и стройную фигуру. Долее рассматривать не решился, боясь приоткрыть веки.

Когда они с Юшкой закончили петь, девки увели куда-то с собой юного дудочника, а Степана позвала старуха, как две капли воды похожая на ту, что жила в доме Тютчи. Он покорно шёл с ней по переходам, пока не пришли в крохотную баньку, где она передала его старику холопу. Как Степан ни сопротивлялся, его раздели и быстро, умело вымыли. Потом облачили во всё чистое и новое, отвели в горницу, слабо освещённую двумя светильниками, и оставили одного. Убедившись, что никого нет, Степан быстро осмотрелся: большую часть помещения занимало просторное ложе, вдоль стен расположились красивые лари, уставленные золотыми и серебряными сосудами и кубками. Икона в красном углу удивила Степана – она была занавешена аксамитовым[25]25
  Бархатный.


[Закрыть] платом, словно от глаз святого следовало скрыть то, что происходит в горнице.

Отворилась дверь, Степан мгновенно опустил глаза и протянул вперёд руку. Раздался грудной женский смех. Сквозь щёлки прищуренных век он с трудом разглядел боярыню. Она стояла у двери, на кроваво-красных её губах играла непонятная улыбка. Но вот боярыня сбросила кику, тяжёлая коса упала на грудь, и женщина принялась неторопливо, не сводя глаз со Степана, расплетать её. Степан почувствовал, как полыхнуло жаром по всему телу и одновременно возникло возбуждение, то самое, что испытывал он по ночам последний год. А боярыня расстегнула янтарные пуговицы и скинула одежды на пол. Перед Степаном стояла обнажённая стройная женщина, распущенные волосы волной прикрывали одну грудь, другая, с розовым соском, была такой ослепительно белой, что казалась выкупанной в сметане. Боярыня сделала шаг к Степану, её руки медленно дотронулись до лица юноши, потом она быстро и умело разоблачила его, прижалась всем телом и увлекла на ложе...

Только под утро ненасытная боярыня задремала. Степан осмелился взглянуть на неё, приоткрыв пошире глаза. Пот смыл белила, и открылось то, что смутно ощущал он ночью: молодая и, видимо, когда-то красивая женщина была обезображена оспой, всё лицо покрывали глубокие рябины, невидимые в вечернем освещении, но теперь, под утро, особенно явственные и уродливые. Он понял, почему так жадны и бесстыдны были её ласки. Хотя что мог понимать в этом юноша, впервые познавший близость? Степан испытал острую жалость к бедной женщине, видимо, лишённой ласк мужа и потому вынужденной тайно вкушать запретный плод, посвящать в это дело старух и жадных до сплетен приятельниц.

Боярыня пошевелилась, Степан быстро закрыл глаза, притворившись спящим. Она приподнялась, поцеловала его в лоб и спустилась с ложа. Потом прихватила одежду и тихонько вышла за дверь. Почти сразу же в горницу вошла старуха – Степан услышал её каркающий голос:

   – Ублаготворил нашу касаточку? За то тебе пред Господом зачтётся. Страдалица она у нас, замужняя, а всё одно что вдовица. Ну ты небось сам уразумел почему... И за что её Господь так наказал? Так что нет на ней греха, парень, нет.

Говоря всё это, старуха ловко помогла одеться Степану и, взяв его за руку, заботливо и бережно, словно был он не только слеп, но и без ног, повела за собой.

   – Пойдём, молодец, к столу, поснедаешь с касаткой нашей. Уж так ей, страдалице, хочется любезного друга угостить, накормить.

Огромный, на дюжину гостей стол был накрыт на двоих. Старуха усадила Степана и исчезла. Он сидел, боясь оглядываться, – а вдруг кто-то наблюдает за ним, – и думал, как же вырваться из этого сладкого плена, как найти Юшку, как осмотреть кремль. Вроде им повезло, оказались они легко и просто именно там, куда так трудно попасть постороннему, но вот, поди же ты, на всякое везение своя зацепка находится.

Скрипнула дверь, кто-то вошёл в палату. Спустя мгновение тёплые руки обвились вокруг шеи, боярыня ожгла его поцелуем в губы. Степан почувствовал, как его молодое естество начинает пробуждаться и требовать своё. Видимо, почувствовала это и боярыня, потому что шепнула:

   – Желанный мой, я весь день буду тебя ласкать. Ишь, запунцовел, лада миленький. За все мои мучения счастье мне пришло!

...Степан проснулся, тихонько нащупал рядом с собой пустую половину ложа, понял, что один. Осторожно приоткрыл глаза – действительно, боярыни в светлице не было. Он пружинисто поднялся, стремительно оделся, не зажмуривая глаз, – боже, как легко и просто всё делать, если смотришь на мир открытыми глазами! – и выглянул в переход.

Там было достаточно светло – свет проникал сквозь узенькие окошки, затянутые бычьи пузырём. Степан сообразил: значит, стена дома выходит на задний двор, тут можно было не заботиться о красивых стекляшках в оконцах. Послышались шаги, кто-то поднимался по лесенке. Степан отпрянул в горницу, запомнив, где располагалась лесенка, ведущая вниз. Протопали тяжёлые мужские шаги и затихли. Он снова выглянул. Никого.

Степан уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, когда вдруг услышал певучий женский голос:

   – Куда ты, касатик, там лестница, расшибёшься!

Он оглянулся. По переходу приближалась дородная, высокая женщина лет пятидесяти, ключница, судя по кольцу с дюжиной ключей на поясе поверх одежды. Она остановилась как раз рядом с дверью в горницу. Степан метнулся, впихнул её в дверь, бросил на ложе, – откуда только силы взялись? – заткнул рот углом подушки и, заломив руки, связал их у неё за спиной рушником.

Ключница следила за ним испуганно-изумлёнными глазами.

Степан скрутил жгутом второй рушник, накинул петлёй на толстую, в складках, шею ключницы, затянул. В глазах её отразился животный страх. Он вытащил кляп и тихо, но строго спросил:

   – Как отсюда уйти? Отвечай шёпотом и не вздумай кричать!

   – Ты не слепой?!

   – Отвечай!

   – По лестнице вниз, – начала дрожащим голосом женщина, – там по левую руку дверь на задний двор, оттуда до забора рукой подать.

Степан снова заткнул кляпом ключнице рот и выскользнул в переход.

Действительно, на заднем дворе, почти напротив двери, высился глухой забор. Не без труда беглец взобрался на него, сел верхом, бросил прощальный взгляд на терем, подумал, что так и не узнал имени ни боярыни, ни её мужа, и скользнул вниз, в лопухи, растущие с внешней стороны ограды. Присел, оглядываясь, – никого. Стал соображать, как выбраться поскорее, пока не нашли ключницу, и тут услыхал: кто-то тихо играет на дудочке. Юшка!

Оказалось, что Юшка, сбежав, с самого утра этого бесконечного дня кружил вокруг терема боярина дурного.

   – Почему ты решил, что он дурной? – удивился Степан.

   – Да он не дурной. Прозвище у него такое, имя дружинное: Дурной, – говоря всё это, Юшка торопливо вёл Степана по узкому проходу между двумя высокими заборами. – Мы сейчас на спуск к реке выйдем. Это единственное место, где домов нет, одни кусты растут непролазные да огороды. Там до темноты переждём, потом стройку осмотрим, до утра посидим в кустах, утром, при свете, до прихода мужиков опять осмотрим, и давай Бог ноги...

   – Я гляжу, ты всё обдумал?

   – А что мне ещё было делать, пока ты боярыню ублажал?

Степан почувствовал, что краснеет.

   – Откуда знаешь?

   – Оттуда. Я, когда ходил вокруг да около, с кем только словцом не перекинулся!

   – И что?

   – А ничего. Не ты первый, не ты последний. У неё черти на лице горох молотили, не знаю, заметил ты аль нет?

– Заметил, – буркнул Степан. Ему почему-то стало обидно: возможно, такие же ласковые, жаркие слова, как ему, говорила боярыня и другим. – Несчастная она баба.

   – Пожалел?

   – Да! Муж бросил, а в монастырь не отпускает.

   – Почему?

   – Потому что всё богатство у неё в руках. Её отец покойный умным был, знал, что к чему, и завещал все богатства в случае её ухода в монастырь внести туда как вклад. Вот уйдёт она в монастырь – и останется её муженёк гол как сокол. И получается, Дурной – дурной, а соображает, не отпускает жену в монастырь.

   – Дай она, думаю, не больно рвётся туда. Пока такие, как ты, караси ей попадаются.

   – Молчи! Ишь, волю взял! – рассердился Степан. Несмотря ни на что, к боярыне он испытывал нежность.

Кустарник, что приметил Юшка у огородов на склоне холма, сбегающего к Москве-реке, оказался малинником, судя по мелкой, осыпающейся, несобранной ягоде, диким или одичавшим, словом, ничейным. Юшка, вполголоса чертыхаясь, пробрался вглубь колючих кустов, покрутился там, устраиваясь поудобнее, и, заметив, что Степан сидит задумавшись, кликнул:

   – Ты что, передумал? Лезь сюда.

   – Гусли у боярыни оставил, – вздохнул Степан.

   – Ну и бог с ними.

   – А как на обратном пути кормиться будем?

   – Вон ты о чём. А дудочка на что? Ты выберись отсюда сначала.

   – Выберемся...

   – Может, боярыню жаль стало?

   – Ничего ты не понимаешь, Юшка.

   – Всё я понимаю. Не знаю, как у вас, в княжеской дружине, а у нас, в Корнеевой, только о бабах и говорят. Давай, увечный, лезь ко мне, не торчи на виду.

Степан скользнул по промятой Юшкой тропке в гущу кустов, улёгся рядом с другом и потянулся.

   – Неплохо бы соснуть, – пробормотал он, зевая.

   – Так спи. Я полежу, погляжу. Как стемнеет, разбужу. Я тут одну башню недостроенную приметил у самой реки. На вид ничего особенного, но вчера странным мне показалось: как стемнело – со всех башен и стен работные людишки потянулись по домам, а от той башни – нет...

   – Наверное, их вчера раньше отпустили... – сонно отозвался Степан.

   – Может быть...

В темноте они с трудом нашли дорогу к башне, которую строители возводили у реки. Идти нужно было вниз по откосу.

Известковые грубо обтёсанные бруски валялись вокруг, преграждая путь. Пришлось ползти между подготовленным для укладки белым камнем. Неожиданно вблизи возник копейщик, покрутил головой, что-то высматривая, видимо, слыша шорох. Потом совсем рядом появился другой. Степан и Юшка замерли в ожидании. Копейщики потоптались и разошлись в разные стороны. Стало ясно, что башня охраняется. Они решили не рисковать и вернулись назад.

   – Будем снова пытаться? – шепнул Юшка.

   – Нет... попадёмся и ничего не узнаем. Пошли наверх, ближе к въезду, там я ещё одну башню приметил, почти завершённую, – подумав, решил Степан.

Башня оказалась угловой. От неё стена поворачивала в сторону торговой площади, Пожару, как называли её москвичи.

Парни со всей осторожностью подобрались и довольно скоро обнаружили, что ни копейщиков, ни сторожей здесь нет. Осмелев, обошли всю стройку, в темноте чуть ли не ползком перебираясь по настилам лесов. Степан отыскал корыто с остатками раствора, на который мастера клали известковые камни, отломил кусок, завернул в тряпицу.

   – Найдут – в поруб на всю жизнь посадят, – буркнул Юшка.

   – За этот кусочек? – удивился Степан.

   – А он о чём говорит? Что были в кремле, чего-то разнюхивали...

   – Будя пугать-то. – Степан отмахнулся и стал спускаться по шаткому настилу к подножию башни. Там он обнаружил узкую лесенку с каменными ступенями. Она вела вниз, глубоко под землю. Степан сунулся туда, но через два шага его окутала такая кромешная тьма, что он не рискнул идти дальше. Когда он выбрался к Юшке, тот держал в руках плоский кирпич, настоящий греческий плинф.

   – Как он сюда попал? – не понял Степан.

   – А вот они, заготовлены в укладках.

Действительно, чуть в стороне от белых брусков известняка стояли укладки крепкого обожжённого кирпича, казавшегося в смутном свете почти чёрным. Степан взял верхний, повертел в руках, в этот момент кисейное тонкое облачко сползло с луны, всё озарилось серебристым светом, и он увидел на плоской грани кирпича буквы «МИХ», – наверное, умелец хотел увековечить себя, выдавить имя «Михаил», но не успел или отвлёкся. Степан положил кирпич на место: кто его знает, заберёшь, а потом хватятся, догадаются, что побывал на стройке соглядатай...

До рассвета осмотрели почти все башни. Нигде, кроме как у нижней, что у реки, охрана не стояла. Видимо, строители были в полной уверенности, что никто посторонний в кремль не проникнет. Тогда почему охрана у речной башни? Парни решили, что не стоит ломать над этим голову, для этого они слишком мало знают. Пробрались к огородам, залегли в малинник и мгновенно, прижавшись друг к другу для тепла, уснули.

Проснулся Степан от женского голоса. Невидимая баба говорила:

   – Иду, только ещё один вилок подберу покрепче...

Степан сообразил: с утречка хозяйки пришли на свои грядки за овощами. Хорошо, малина уже отошла, никто сюда не сунется. Он переждал немного и, только услыхав, как расчирикались воробьи, значит – люди ушли, осторожно выглянул. Никого, пернатые не обманули. Он растолкал Юшку.

Солнце поднялось, начало припекать. Заскрипели первые телеги, тяжело груженные камнем. Совсем недалеко надрывно визжал ворот, – видимо, поднимал на стену или на башню груз.

   – Пора? – спросил Степан, вопросительно глядя на Юшку. – Вслед за первым порожняком и выйдем.

   – А как?

   – Обыкновенно: ты впереди, я за тобой. Жаль, гусли у боярыни остались. Ты дудочку как-нибудь Позаметнее держи.

   – Думаешь, выпустят?

   – Разве есть ещё путь отсюда?

   – Может, в порожнюю телегу пристроиться?

Мысль показалась заманчивой, но сразу же отпала, как только они увидели первые телеги: в них не было ни рогож, ни рядна, ничего, чем бы можно было прикрыться.

Пришлось, помолившись об удаче, идти к воротам открыто. Так и пошли – впереди Юшка с дудочкой, за ним, положив руку ему на плечо, Степан, подняв голову и закатив глаза так, что в щёлочки виднелись одни белки.

Юшка шёл медленно, осторожно, стреляя глазами по сторонам. Степан нервничал, то и дело шептал едва слышно:

   – Чего плетёшься!

   – Эй, убогие, откуда вы тут? – раздался оклик.

   – У боярина Вельяминова пели, – ответил Юшка.

   – Ну давайте идите, не задерживайте...

Они вышли за рогатки на Пожар. Обошлось. Можно было уходить из Москвы.