Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

С того часа потерял Степан счёт дням и ночам. По приказу Боброка он и полдюжины самых сведомых писцов поднимали все посольские дела, грамоты целовальные, летописи. Рылись и в других записях, копившихся в Посольском приказе со времён Ивана Калиты, любившего ссылаться[54]54
  Ссылаться – обмениваться посланиями, вести переговоры.


[Закрыть] с соседями. Благодаря этому посольское дело на Москве и стало особо почётным. Подсчитывали, сколько, когда, какое княжество выставляло войска. Прикидывали, возможно ли и ныне просить столько же, затем писали тайные грамоты к владетелям. Утверждённые Дмитрием Ивановичем, грамоты уходили с киличеями[55]55
  Киличей – гонец в ранге посла.


[Закрыть] в разные земли: к князьям белозерским, тверским, нижегородским, ростовским, владимирским, дебрянским, галичским, каширским, можайским...

Работа с всесильным воеводой сразу же поставила на видное место рязанца, отчего возникла зависть среди придворной челяди. Зато Степана стали выделять в среде бояр, приглашать не только на великокняжеские пиры, – это была вроде даже не честь, а служба, – но и на пиры к родовитым москвичам. Степан заметил, что делилось боярство на две трудно различимые части. Одна – потомки старого московского боярства, сидевшего здесь ещё со времён Юрия Долгорукого и легендарного боярина Кучки, другая – потомки тех, кто приехал вместе с князем Данилой, сыном Александра Невского, посаженным отцом на незавидный в те времена московский престол. Дмитрий Иванович умело обходил внутрибоярские противоречия. (Особенно сильной считалась обширная родня потомков прославленного сподвижника Александра Невского Гаврилы Олексича.) Все эти особенности московской жизни Степан замечал и обдумывал. По сравнению с патриархальной Рязанью многое удивляло. К примеру, недоступность великого князя, о чём говорил Боброк Степану. Ещё пять лет назад он встречался с Дмитрием Ивановичем когда хотел, запросто приезжал, беседовал, давал совет. Ныне же встречи стали редки, хотя и был женат Боброк на сестре великого князя. Правда, воевода всегда добавлял, что сам Дмитрий как был доступным, простым человеком, так им и остался, что всё это придворная возня, дело рук ближних бояр. Они боролись исподтишка за влияние и близость к престолу, поняв, что настали новые времена, когда блага приходят лишь из рук государя.

К середине лета Боброк всё чаще стал получать сообщения от сторож на меже о шевелении татар. Семёна Мелика он принимал в любое время дня и ночи, сообщениям его вёл строгий учёт и даже наносил сведения на большой харатейный чертёж[56]56
  Харатейный чертёж – географическая карта.


[Закрыть] московских земель. Степану удавалось перемолвиться с Меликом, узнать новости из Рязани. Там опять строились. О боярине Корнее Мелик ничего не знал...

Однажды – дело шло к осени – Степана пригласил на пир Микула Васильевич Вельяминов. Был Микула большим воеводой, братом последнего московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, по смерти коего Дмитрий упразднил эту должность. Был, как и все Вельяминовы, богат, горд, кичился древним родом. На высокое положение семьи не повлияло даже предательство Ивана, сына последнего тысяцкого, – тот затаил злобу на князя Дмитрия и стакнулся с Ордой, за что и был казнён.

Получив приглашение, Степан обрадовался – наконец-то начинает признавать его великобоярская Москва. Он сидел на нижнем конце стола, далеко от великого князя, и не сразу понял, почему вдруг стало тихо, умолкли голоса бояр и воевод, не звякала посуда. Тут увидел, что рядом с великим князем стоит запылённый гонец. Дмитрий Иванович читает послание, а все напряжённо ждут.

Князь опустил свиток, налил чарку, молча подал гонцу, тот с поклоном принял, осушил, поклонился ещё раз и вышел, пошатываясь от усталости.

Все по-прежнему молчали, ожидая слов великого князя. Дмитрий Иванович ещё раз мельком взглянул на пергамен, словно проверяя, и сказал буднично, как если бы речь шла о самом простом деле:

   – Мамай вышел из Крыма.

Никто не проронил ни слова. Все знали – Орда из Крыма к засекам идёт двадцать – двадцать два дня. Гонец мог обогнать её дней на десять. Это означает, что на подготовку осталось самое большее полторы седмицы.

Застолье кончилось, толком не начавшись. Сейчас было важно услышать, какое первое слово скажет великий князь, какое распоряжение отдаст, кому.

Дмитрий Иванович встал:

   – Что умолкли, други? И хозяин не хлопочет. Или кончились у тебя перемены, Микула Васильевич? Или мёд в бочках иссяк? Быть пиру честну до утра, как думалось, пусть не радуется поганый Мамай, что испортил нам застолье!

Вскочил Владимир Андреевич Серпуховской, воскликнул громогласно и восторженно:

   – Брат, дай я тебя расцелую!

Гости зашумели, заговорили, словно снял великий князь огромную тяжесть. Словно и не шёл на Русь чёрною тропой вековых набегов один из самых страшных своим многолюдством врагов.

Любо было Степану глядеть в этот миг на светлое лицо Дмитрия Ивановича. Не только потому, что любил он сейчас великого князя со всем пылом молодости, но ещё и потому, что знал: есть и его заслуга в том, что сегодня спокойно принял страшное известие московский князь...

Глава тридцать четвёртая

О выходе Мамая из придонских степей в Переяславле узнали на день раньше, чем в Москве.

Олег Иванович распорядился немедленно послать в Москву гонца с известием, а сам запёрся в палате, не приняв даже Епифана Кореева. Вот и настал роковой час, а у него, князя, всё ещё нет окончательного решения, как поступить. Олег Иванович долго мерил шагами палату, неслышно ступая по толстому булгарскому ковру, жалея, что поторопился, отослав Епифана.

За тридцать лет он привык думать, разговаривая и советуясь с Кореевым. Посылать за ним, признавать тем самым свою ошибку, не хотелось. Он подумал, что, наверное, права была Ефросинья, когда в запале наговорила ему ворох обидных слов. Надо было объяснить ей, что обстоятельства переменились и все его метания – от сознания своего бессилия. Вот и нынче: он должен принять решение, от которого зависит судьба княжества. И судьба его детей...

Олег Иванович вздохнул. Сыну Фёдору уже двадцать два, скоро ему княжить, пора вместе с отцом нести ответственность перед Рязанской землёй.

Он велел позвать княжича.

Фёдор вошёл, коротко поклонился. Высокий, ладный, светловолосый, светлоглазый, на подбородке рыжеватая бородка, густые волосы волнами падают на плечи. Олег Иванович невольно залюбовался.

Да уж, не зря все девки, девицы и молодые жёны в тереме вздыхают по Фёдору. А он всё перебирает и никак не остановит свой выбор на ком-нибудь. Мать извелась, не терпится ей внуков нянчить.

«Господи, о чём я в такое время думаю!» – укорил себя Олег Иванович и сел на стольце, жестом приглашая и сына садиться.

   – Гонец в Москву ускакал?

   – Да, батюшка.

   – Вот и настал решающий день. – Слова были пустыми, но они нужны были великому князю, чтобы начать главный разговор, ради которого он позвал сына. – Я, как ты понимаешь, давно готовился к тому, что Мамай пойдёт на Русь.

   – Я это видел, батюшка.

   – И на всякий случай, как говорится, соломки подостлал во всех местах, куда можно упасть, не дай бог.

Фёдор сразу понял смысл немудрёного иносказания и чуть заметно улыбнулся. На сердце Олега Ивановича потеплело: сын, хотя и с увлечением махал мечом с молодыми дружинниками на бронном дворе, умом был быстр и книг не чурался.

   – С Мамаем я договорился, что постараюсь помочь полками, ежели он даст твёрдое обещание в пределы Рязани не вступать.

   – А ему можно верить?

Олег Иванович про себя отметил точность вопроса: не пустопорожнее – дал или не дал обещание Мамай, а можно ли верить.

   – Это мы с тобой узнаем, только когда он дойдёт до наших рубежей. Списался я и с Ягайлой Литовским.

Ягайло Ольгердович, великий князь литовский, после смерти отца севший на престол, за короткое время успел испортить отношения со своими братьями, дядей и многими русскими князьями. Нрава он был крутого, в словах не стеснялся, вскипал, словно был не медлительный литвин, а хватающийся при любом случае за саблю.

   – Батюшка его о каменную Москву три раза зубы обламывал, – как бы невзначай напомнил Фёдор.

   – И всё же Ольгерд полководец знатный был. А вот каким его сын окажется?.. Словом, списался я с ним и условился действовать совместно. Так что сделал я вроде два шага на пути к предательству: сговорился с двумя врагами Руси. Но... – Олег Иванович умолк.

   – Неужто сделаешь и третий шаг, выступишь вместе с ними? – спросил Фёдор, сбитый с толку откровениями отца.

   – Никогда! Больше того, я и с Москвой веду переговоры. Хотя уверен, что не хватит у неё сил в открытом бою противостоять Мамаю. Если, конечно, не увенчаются успехом переговоры, которые ведёт Боброк с другими князьями, и не встанет под знамёна Дмитрия вся Русь.

   – Вся Русь, батюшка, ныне только звучит громко. На самом-то деле половина Руси у Литвы, половина – у Новгорода...

   – И Новгород, как мне ведомо, норовит в стороне остаться, – закончил Олег Иванович. Поведение Новгорода, прародителя всех северных княжеств, как-то оправдывало его в собственных глазах.

   – А если мы встанем рядом? – неуверенно спросил Фёдор.

   – С Дмитрием? Рядом не получится. Под него – возможно. Кстати, как ты помнишь, мы уже были вместе, когда Арапша налетел. И что получилось?

   – Не нас одних тогда побил Арапша, Москва ведь тоже пострадала. А теперь, ежели Ягайло соединится с Мамаем, то Москве даже с новгородской ратью не выстоять, – с горечью ответил Фёдор.

   – Правильно, сын. Вот и следует сделать так, чтобы они не соединились, – согласился Олег Иванович.

   – Как?

   – Не знаю. Но как поступить с Мамаем, я, кажется, начал понимать. Он идёт к верховьям Дона, откуда на Москву прямой путь. Рязанская земля останется у него по правую руку, в стороне. Грабить, идучи на великое сражение, ордынцы не станут – не позволят воеводы, дабы не отягощали себя добычей степные волки. Сытый волк плохой боец. Если Москва проиграет, то возвращаться они будут сытыми, к нам не полезут. Особливо ежели мы выставим свежие полки на меже. Ну а коль потерпят поражение, их будет гнать московское войско. Тут не до грабежей... Ладно, сын, спасибо тебе за совет. Решено: посылаю Епифана к Мамаю с заверениями.

Фёдор не понял, что за совет он дал отцу, но похвала была приятна.

В Москве на большом совете воеводы решили: быть сбору войск всех русских земель у Коломны. И опять помчались гонцы с этой вестью. Возвращались, шатаясь от усталости. Одни передавали короткий ответ князей: «иду», другие привозили послание и на словах сообщали, сколько собралось войска. А это означало – опять сидеть Степану с Боброком, составляя сводные списки, считая, пересчитывая и прикидывая. Получалось, что сбор произойдёт никак не раньше двадцать четвёртого августа, но даже к тому времени подойти к Коломне белозерские князья не успеют, и едва ли управятся Ольгердовичи, два сводных нелюбимых брата литовского князя Ягайлы, лишённые им владений, перешедшие на сторону Дмитрия и получившие у него хорошие престолы.

К счастью, Мамай двигался куда медленнее, чем обычно шло татарское войско. Из донесений передовых сторожей Мелика, скрытно сопровождавших его, явствовало, что движение замедляет большое количество пешцев и особенно непривычная к хождению в Дикой степи генуэзская пехота. О ней у Боброка с Дмитрием был особый разговор. Москве с фрязями[57]57
  Фрязи – итальянцы (др.-русск.).


[Закрыть] ещё не приходилось сталкиваться в бою. Торговать – торговали с засевшими в Кафе генуэзцами: и напрямую, и через сурожских купцов. Известно было, что генуэзская пехота прекрасно вооружена и владеет секретом огненного боя, последней европейской новинкой военного дела. Это обстоятельство тревожило великого князя.

А ещё беспокоило Дмитрия странное поведение Олега Ивановича Рязанского. Тот метался между Ордой, Москвой и Ягайлой. Вот и теперь лазутчики сообщили, что ведёт себя Олег подозрительно: собрал войска на юге Рязанской земли. Вроде собирается дать отпор татарам, а вроде – готов соединиться с ними.

Куда очевиднее были намерения Ягайлы Литовского. Тот стремительно шёл со своими полками к московским границам, забирая на юг, по всей видимости, преисполненный решимости соединиться с Мамаем в верховьях Дона.

Если три войска сольются, то у Москвы не останется ни малейшей надежды, даже если пришлют свои полки Новгород, Тверь и Нижний Новгород.

Дмитрий осунулся, перестал спать, часами сидел с Боброком над чертежом русских земель. Степан часто видел его, поскольку трудился в соседней палате с отданными под его начало писцами и дьяками. Он вновь и вновь пересчитывал силы, идущие к Коломне для соединения с московскими полками. В списках мелькали всё те же имена князей. И наконец, осознав, что войск слишком мало по сравнению с Мамаевой ордой и его возможными союзниками, Степан обратился к Боброку:

   – Прости, воевода, что я не в свои дела встреваю, высоко залетаю, только думается мне, что никак без ополчения нам не выстоять.

   – Думали мы о том, сотник. Страшно. Собрать ополчение не трудно – народ ныне так настроен, что лишь кликни клич. Ну поднимем. Придут они на поле брани – необученные, плохо вооружённые, пешие против татар, которые с детства на коне с луком и саблей в руках. Скольких кормильцев земля потеряет? Кто весной в поле сеять выйдет?

   – А без ополчения втрое меньше у нас войска, чем у Мамая, – угрюмо промолвил Степан.

   – Не втрое. Уверен, что и без набата придут ополченцы, хватило бы только на всех оружия.

Двадцатого августа в московских церквах началось богослужение.

Митрополит Киприан, отслужив молебен в Успенском соборе, облачённый в сверкающую золотом и драгоценными каменьями ризу, вышел вместе со всем синклитом и соборным хором на высокую паперть. Площадь перед Успенским собором и далее, до самых кремлёвских стен, была запружена вооружёнными людьми. Ударили колокола. Все опустились на колени. Киприан благословил воинов. Дмитрий подошёл, преклонил колено, поцеловал руку владыке, поднял глаза – по щекам старого грека, полюбившего Русь как родину, текли слёзы.

Дмитрий встал, протянул руку, и меченоша вложил в неё сверкающий золотом шлем. Великий князь водрузил его на голову, и в тот же миг тысячи воинов встали с колен, а колокола умолкли.

   – Братья, други! – сказал Дмитрий, не повышая голоса – стояла такая тишина, что слова его донеслись до самых дальних рядов. – Верю в победу!

Он спустился с паперти, ему подвели коня, князь сел в седло и, не оглядываясь, поехал к Константино-Еленинским воротам.

Княгиня поднялась на красное крыльцо терема и застыла на последней, верхней ступени с поднятой рукой как изваяние. Стояла, вытирая слёзы.

Вслед за Дмитрием двинулись воеводы, дружина, воины. Кремль опустел. Княгиня легко, словно молоденькая девица, взбежала на самый верх воротной башни и смотрела, как бесконечной тёмной лентой уползает по мосту войско за Москву-реку, растворяясь вдали...

В Коломну шли тремя путями. Главные силы под командованием Дмитрия двигались через Котлы, полки князя Владимира Андреевича Серпуховского – через Бронницы, остальные войска с князьями белозерскими пошли Болвановским древним шляхом.

Как и рассчитывал Боброк, в Коломну московские полки прибыли утром двадцать четвёртого августа. В окрестностях города уже стояли тысячи пешцев-ополченцев в надежде, что князь определит их в строй.

В Коломне Степан улучил минуту и обратился к воеводе Боброку с просьбой отпустить его в войска.

   – Потерпи ещё, – ответил Боброк. – Ты мне здесь нужен. Соберутся полки со всех земель, урядим их, обустроим, определим пути навстречу Мамаю...

   – Тогда и отпустишь? – с надеждой спросил Степан.

   – Тогда поедем мы с тобой приглядывать поле для битвы – так, чтобы нам было сподручно, а татарам неудобно. Умно выбранное поле боя способно уравнять силы.

Тем временем Мамаевы полчища неотвратимо приближались. Каждый день один, а то и два гонца приносили сообщения от сторожевых сотен Мелика о продвижении татар. Возвращались и лазутчики. Сведения о численности Мамаева войска были противоречивы, иногда путаны – да и кто мог сосчитать степняков в походе? Но даже примерная цифра превзошла ожидание: получалось двести пятьдесят тысяч! Полчища эти пока топтались в степи: скорее всего, Мамай выбирал направление главного удара.

Наконец, – московские воины стояли у Коломны уже два дня, поджидая союзников, – пришло посольство от Олега Ивановича Рязанского. Возглавлял его боярин Корней. Уже по одному этому Степан догадался: не доверяет пергамену рязанский князь, на словах главное передаёт.

Принимал Дмитрий Московский посла в походном шатре. Он стоял без шлема, но в колонтаре[58]58
  Колонтарь – доспех из блях и колец.


[Закрыть], окружённый воеводами, рядом с братом Владимиром Серпуховским. Степан пристроился позади всех.

Корней за прошедшие два года ещё сильнее раздался вширь, так что поклонился великому князю с трудом, едва согнувшись в поясе. А может, это Олег Иванович не велел своему боярину уж больно-то кланяться Москве. Он передал грамоту, Дмитрий Иванович неспешно сломал печать, развернул, прочитал, передал Владимиру Андреевичу и обратился к боярину:

   – Только ли о моём здравии спрашивает Олег Иванович?

Корней оглядел окружавших князя воевод.

   – Тут все близкие, свои, ни от кого тайны у меня нет. Говори, боярин!

   – Велел Олег Иванович тебя упредить, что Мамай идёт с несметным войском на залесские земли и что путь им намечен от реки Сосны к реке Красивая Меча.

Великий князь молчал, кивая головой, как бы подтверждая всё сказанное боярином и вынуждая его продолжать речь.

   – Передовые сотни Мамая уже переправы наводят на Сосне. – Корней умолк.

   – Что ж, боярин, – заговорил Дмитрий Иванович, – передай брату моему Олегу Ивановичу нашу благодарность за дружбу его и заботу. Только, думается, ты и сам видел у Коломны: опоздал рязанский князь с предупреждением. Собираемся мы встречать незваных гостей всей Русской землёй. Выступит ли он с нами?

   – Ты же знаешь, великий князь, после твоей победы на Воже прошёл проклятый Мамай по нашим землям чёрной тучей, оставил за собой пожарища и трупы, увёл людей в полон, обескровил Рязань. Не пополнили мы ещё полки, не встать нам в чистом поле.

   – Отсидеться за нашей спиной надумали?

   – До сего времени Москва всё больше за спиной Рязани отсиживалась. – Корней побагровел от гнева, задрал гордо бороду.

   – Ладно, ладно, боярин, – сказал успокаивающе Дмитрий Иванович. Он чувствовал, что посол сказал не всё, но не мог понять, почему тот медлит. Было ясно, что несказанные слова и есть то главное, ради чего послал князь боярина. Не настолько же наивен Олег, чтобы предполагать полное неведение москвичей о движении войск Мамая в придонских степях.

   – Ещё велел сказать тебе мой князь, что Ягайло Литовский намерен соединиться с Мамаем за Окой-рекой.

Видимо, это и было главной целью посольства. То, что вышел хитрый лис Ягайло скрытно из Литвы и шёл, минуя союзные Дмитрию княжества, огибая Смоленск, московская сторожа давно обнаружила и донесла. Но вот где он хочет соединиться с Мамаем, лазутчики не вызнали. Сообщение было чрезвычайной важности. Дмитрий снял со своей руки перстень с огромным камнем и протянул его боярину. Камень сверкнул кровавым светом и померк в жирной ладони Корнея, принявшего перстень с поклоном.

   – Передай Олегу Ивановичу мою братскую благодарность. Иди. Тебя проводят.

Степан выскользнул из шатра вслед за Корнеем. Догнал его у самой коновязи. Хотел спросить об Алёне, но вдруг подумал, что всё повторяется, как навязчивый сон, – и коновязь, и разговор об Алёне, и возможный отказ, – и заговорил о другом:

   – Боярин! Ты всегда был мудрым советником князю. Молю: пади ему в ноги, убеди выступить за Русь!

Корней ответил, не глядя на Степана:

   – То наши, рязанские дела, а ты ныне московский.

   – Сегодня нету удельных дел, всё нынче единое!

   – Рязань – не удел, а великое княжение!

   – Боярин, оглянись! Неужто не видишь, что надвигается сеча великая, может быть, главная во всей гиштории земли Русской? – Степан обвёл рукой бесчисленные шатры, окружившие Коломну.

Вокруг всё кишело: верхоконные и пешие, гонцы и ополченцы. И все они были молчаливы и сосредоточенны, совсем не напоминая обычно гомонливую, языкатую московскую толпу, в которой не то что великому боярину, иному князю не проехать, не пройти без того, чтобы не услышать о себе что-нибудь едкое.

Боярин невольно остановился, и Степан воспользовался этим:

   – Если даст Бог, живы из сечи выйдем...

   – Что тогда? – прервал его Корней, резко обернувшись. – Сватов зашлёшь? А я их собаками со двора! Об Алёне забудь, как о родине своей забыл! Ты её на московские милости променял, а дочь мою – на блудницу-ключницу! Тьфу! – Боярин плюнул под ноги Степану и пошёл навстречу слугам, подводившим коня.

Степана словно ожгло – значит, и до Рязани дошла молва о Лукерье. Да, не зря говорят: доброе слово на устах сохнет, а дурное вороном летит...

   – Распяли меня на слабости моей, распяли... – прошептал он и медленно побрёл в шатёр.

Говорил Дмитрий Иванович:

   – Вот и подошли мы к тому делу, что завещано нам от пращуров наших! Подошли не с пустыми руками: идут к нам воины со всей Руси. Я жду не менее ста тысяч! – Дмитрий повернулся к Боброку и склонил голову. – Исполать тебе, воевода, что сумел ты со Степаном Рязанцем за считанные дни оповестить всех союзных нам князей!

Боброк поясно поклонился.

Великий князь продолжил:

   – Все вы знаете, что у Мамая больше нас воев. Но в этом бою счёт пойдёт особый: они грабить идут, мы – свою землю защищать!

Шатёр взорвался громкими криками. Дмитрий поднял руку, призывая к тишине.

   – Славу кричать потом будут те, кто в живых останется. Поражения не жду – или смерть, или победа! – Он опять властным движением руки заставил молчать воевод. – Нам сейчас о другом думать надобно – куда пойти от Коломны, чтобы Ольгерда от Мамая отсечь, не дать им соединиться.